Зелёная роза...

Встреча моя и Захаровны обернулась воспоминаниями, душевными разговорами.
Вглядываясь в изменившиеся черты,- Сколько ж лет не  общались? - как бы невзначай задел её вопросом:  - Мать рассказывала, что даже Берия с вами встречался?
-Да как сказать, десять лет по его милости.  Правда, всех на север, а меня на юг. Там из окна и море  увидела. Ну, да - ладно, что было - до дна забыла. Что тут сетовать, не одна я такая? Жалко молодость. Хотя вернулась с  думкой, из головы не идёт.
-А, что так?
-Когда отпустили, ехала, в общем. Вдруг поезд стал. До леса метров пятьдесят, а  на путях - огромные деревья. Шум - гам, высыпали мужики - бабы, расчищать путь. А, я как приросла, ехала в последнем вагоне, вижу  - двое, под три метра, косматые от леса к окну. Без одежды, а половые признаки налицо, сила, молодость. Лица крупные,  клыкастые, темноглазые, с облезлой, линялой шерстью... Так и ахнула я, узнала питомцев своих,- горцами звала их... Безмолвно смотрели друг  на друга, показалась вечность. Слёзы у меня и у них рекой. А, тут толпа назад пошла, бабы взвыли в ужасе. А, те в лес, сгорбленно, по обезьяне, великими шажками, - сняла Захаровна пальчиком слезинку с глаза, стряхнув личиком воспоминания,- Как дознались, что я в этом поезде?
-Да, кто же они?
- Эх! Ладно, не могу, другой раз, и после паузы:
-Ну, а ты как, один что ль?
-Да, как сказать, после Анастасии, долго один был, сердце к другим очерствело, не принимало. Но, как-то, встретил одну по несчастью, Богом посланную - всколыхнула она меня, так до сих пор сердце плачет.
-Да ты расскажи, говори, облегчи сердце, полегчает? Видно полюбил - радуйся, это твоё спасение, - высморкалась она в платочек.
-Дело в том, что она молода. Мы то и пожили  недели две - не больше. Её родители, узнав, что она беременна, воспротивились, стар мол? К тому же, ей самой не известно, чей это будет ребёнок? Ведь она  до меня, по просьбе матери отдалась богатому торгашу с рынка, что бы мать могла рассчитаться с долгами, которые она наделала в своё время, занимая у него. Тот запросил в обмен дочь. Со слезами, от переживаний матери, ей пришлось из жалости к ней, которой грозила  распродажа имущества, или ещё чего хуже - оступиться. Но отвращение чистой души, бросило её в море. Я вытащил её, откачал, всю в слезах привёз  к себе домой. По началу она скрывала, что произошло, да и я не настаивал, знал, придёт день, когда сама всё расскажет. А тут, узнаёт она, что беременна, мы к тому полюбили друг друга, стали жить. Возроптала чистая душа, сама всё рассказала.
Захаровна внимательно слушала:
-Значит, любишь ты её? Но, есть у меня сомнение, твой ли ребёнок будет?
-Вот и родители - особенно отец её,  настоял искать акушерку. Тут я и подумал просить Вас помочь ей. Вспомнил, как вы моей Анастасии советовали чтоб не беременеть -  смесь эфирных масел перед актом, ну и мужчине стол свой того же. К - г - ха?
- Знаю, грех ужасный, то о чем просить буду, да пусть он на мне будет?
- Грех, конечно, не ты, а она берёт на душу. Да, если по честному,   я бы не хотела в Божьи дела вмешиваться. Только вот ради тебя, отмолюсь потом,- тяжко вздохнула она, раздумывая и шевеля  сухонькой ручонкой седую прядь у виска:
-Ты бы поговорил  ещё с ней?
-Бесполезно!  Против воли родителей, это всё равно, что отречься от них, и то и другое грех? Да и их понять можно, мать то ей говорит: - " А, что если черномазый родится? Торгаш тот – Азербайджанец, женат, детей у самого мал - мала меньше - куча.
-А зовут – то,  как её? - всё ещё раздумывая, спросила Захаровна.
- Стеша!
Кроясь переживаниями , не меньше чем я - в глубине раздумий, Захаровна, наливая в чашку чай из элетро - самовара, сказала:
-Давай тогда, хоть грех наш уменьшим, - и поставила мне чашку. 
Глядя ей в глаза, я принял чашку и с надеждой спросил.- А как?
-Продай машину, ещё  что - либо, сам решай? Прожить и подвиг не совершить - что Богу одолжить, а ему это сам понимаешь?  Значит, дитя содержать сможешь и грех тем замолишь! Твой то ребёнок, ни твой, Бог с ним - твоим будет. Считай, что на то воля Божья! Пусть она ко мне приезжает. А ты, ищи  девицу, что беременна недавно, две-три недели не больше, плати  ей по уговору, что скажет- не жадничай. Она и выносит того ребёнка. Стеша твоя о том и знать  не будет. Было подобное в вашем роду, я то знаю? Мамка Ваша Елена Станиславовна, своей грудью подняла-то?
-Так-то же?
-Неважно! Ещё моя бабушка учила меня, как–то, делать? Правда, Богу подобное не угодно было. Рассказывала она: « Так в древние времена, одна женщина, владеющая тайнами Бога, нарушила его указ и соединила семя кобылицы и человека внутри женского организма, а иначе они соединиться не могут, и родился кентавр. Ты видел их на рисунках. Да, Дьявол, поразился его красоте и усмотрел в том, покушение на свой род и бросил в чёрное море обломок планеты, что в ярости сокрушил. Поднялась волна выше небес, сгубила всё живое окрест, накрыла Атлантов, где они жили, уничтожила и кентавров. Вот только на рисунках наскальных и сохранилось  их изображение. И даже учёные всякие думают, что это фантазия.»
А, тогда, вопреки убеждению своему, пришлось такое сделать. В тот вечер, приехали в плащах и шляпах, эти - с НКВД. Забрали меня, три дня мучили, грозили сгноить, да и не боялась я, хоть вина была на мне... Председатель,  Обл. исполкома попросил за дочь свою. Ему отказать я не могла. Дала  девочке попить полынки. Плод сбросился сам. А, та - похвасталась подругам. Те от зависти, что аборт не понадобился, донос написали, а тогда до двадцати лет получить можно было...
И, тут они предложили  показать какому-то, Иванову, как соединить семя женщины и гориллы. И родились двойня - гиганты, мужского и женского пола, каждый по семь  килограммов. Роженица при родах умерла - из заключённых была. Росли, волосатыми, ни по дням, а по часам. Да, не уследила охрана, сбежали они в лес... Что там творилось, уму не постижимо. Каждую травинку перетрясли, но так и не нашли. После чего вторую попытку, но уже без меня, а  меня спустя время отпустили, им теперь и так всё ясно было.
-Да, как же?
-А - так: Все  клетки хранят наследственные признаки и черты воображаемого предмета, созданного Господом. Ведь всё произошло из единой клетки...Информация посланная мною посредством мысли включает нужные химические реакции, и семя принимает её, как свою, в виде словесной инструкции Ядро делится на отводки, придавая нужные свойства и форму. Если бы человек знал, силу своей мысли он давно бы извёл себя, как прочие цивилизации. Нет, он  конечно давно догадывается, но не знает, где включатель, а в темноте - ты сам понимаешь?...И, славу Богу. Это - то, куда никто не должен лезть, без Божьих перчаток...
-Послушай, я ей введу траву, кличут её "Семяпал", лист такой узкий,  лодочкой, но цепкий, как магнит для живой клетки. Семя из матки, где оно прикрепилось, сразу оторвётся, выйдет из матки, и прикрепятся к листу, как к новой, более сильной мамке. Так, тогда  делала моя бабушка, но только один раз в своей  жизни. Тогда появляется та, что беременна. Я ей введу другую траву. "Белород " поместив семя на ней и введя ей, которое моментально засосёт в раскрывшийся зев матки и прикрепится там, где удобно. Вот и родит она обеих. Её организм уже на это настроен и сам всё сбалансирует, так как надо – своего, через год заберём, вот с дитём и будешь?
Я отставил пиалу от чая:- А, как будет чёрным?
-Ну, что Бог даст! А, как твой?
Моргая повлажневшими глазами, я  припал к плечу старушки, укрывая набежавшую слезинку.
-А ей что?
-Ей ни чего, не говори уж, пусть думает, что она чиста, для того ж она и ко мне приедет.
-Как  благодарить Вас, не знаю?- глотал я наплывшие в горле слёзы.
-Бога благодари! - положила она руку мне на голову,- А меня он простит, знаю. Худое - добро правит!
На такси, как угорелый, помчался я к доктору Паромону, которого  мне порекомендовала Захаровна. Там и уговорили девицу, дав ей, пять тысяч рублей,  а после родов ещё столько же. От такого состояния у неё голова пошла кругом, двое " жигулей" можно было взять? Дело, задуманное Захаровной удачно сходилось в планах, одно  её встревожило, вынув травку из,  Стеши, обнаружила она на "Семяпале"- две яйцеклетки.
-Ох, милая, тяжко будет тебе - вздохнула она, глядя на лежащую в другой комнате девицу, бережно понесла к ней траву на подрагивающей руке. Молодая,  ждала, готовая принять изъятое от, Стеши семя, дрожала так, что стучали зубы. Выполнив процедуру, Захаровна ласково проговорила, убирая мощную лупу и инструмент и опуская сноп света к полу:
- Да, не дрожи ты так? На выпей травки, заснешь и проснёшься, всё хорошо будет.
И, та позванивая о чашку зубами, пила тёплое пойло и минут через двадцать, мерно посапывая, заснула. Я нервничал в соседней комнате. Только что отъехала Стеша, у которой  изъяли семя. Укрывшись в хате, я видел как, укутавшись в слёзы, она шатко шла  от хаты мимо моего окна к старенькой  "победе", где сидели в ожидании отец, обвисло стекая усами и взглядом в полек машины и полногрудая, широколицая, с кипящими блудом глазами - мать Стеши, весело улыбаясь заплаканной дочери.
-" Ну, вот, а ты боялась?"
Неуклюже усаживаясь в машину, Стеша заломила пальтишко, резанув мои глаза, белой, не прикрытой чулком, мякотью полосы до бедра. И я, в томлении потери любимой, закрыл глаза, сжимая в горле подкативший ком...
Вечером, другого дня увозя будущую мамку, дружелюбно разговаривали.
- Ты если что звони мне? Я буду наведываться. Помогать едой, одеждой. Питайся хорошо. Ничего сама не делай,  что Захаровна научила только-то? Доктор сам заходить к тебе будет, я договорился, береги себя.
  -Бог в помощь!- улыбнулась она, ещё не понимая своего подвига. Так был заключён союз с уличной девкой, случайной, но обаятельной, пышущей юной  нерастраченной силой, но истёртой невзгодами выпавшей на её долю жизни, беременной по случаю. Накатившая усталость, прикрыла её тяжёлые натёки век, окунула её в сон и чудо предстоящего материнства. А я, впал в щемящую душу нежность  по отношению к Стеше - и тут же, ожёгся о сгусток тайной обиды и благодарности к этой, удивительной, с добрыми, доверчивыми глазами девице. И я почувствовал неумолимость времени, потери чего- то,  невозвратного. Небо клокотало испариной облаков. Укрыло любознательно выглянувший глазок солнца. Съёжившиеся прохожие, словно чёрные мухи, попарно, перебегали улицу. Чтобы отвлечься - я кружил в голове строки стиха .
Хотите, научу-
Бесстрашным станет секс?
Забудем в раз- все страхи и аборты?
Врачам, конечно, страшен песни текст-
Но, в компенсат им - поглощайте торты!

А, живчик тот, что " спермиком" зовём-
В кислотно - щелочной среде вальяжен,
А мы его, вольяжность - там прервём,
Когда  твою, вагину маслом смажем.

Нитрализует - масло ту среду-
И муха в масле том не выживает!
Я у эфирных масел сам в плену-
Как аромат их смесей дух ласкает?

Резинки, что подсунуты нам тьмой,
Лишь пробудили – Гея - лесбиянок...
А  чувства с маслом - ярче дней - весной,
Да, и микробы - не достанут ранок...
Спустя время, в июне следующего года, Шура, так звали девицу - родила тройню. Через семь дней я приехал забирать их. В руках я держал букет алых роз, бутылку шампанского и большую коробку конфет.
Солнце оседлало утро. Толстенная акация, мерцая шершавым, репаным стволом, утопала в розовых гроздьях позднего цвета, душила сладким ароматом двор. Гудели пчёлы, запрятавшись в тень зеленой листвы. Лениво роптал каштан в соседстве с открытым окном, затянутым сеткой. Томились, тесня позолоту лиц - будущие роженицы.
Доложив о себе старшой мед. сестре я прохаживался у бетонных ступенек входа. Белоснежным ангелом прошёл врач из соседнего флигеля в корпус , крутя дужку очков в пальцах холёной руки, неся в лице розовую моложавость и с абсолютно седой головой, как Бог- величаво и напыщенно.
Двери вновь распахнулись и на пороге встала мед. сестра с белым конвертом младенца в руках, из-за неё - шагнула с двумя конвертами Стеша...
Я отшатнулся, чуть не выронив всё из рук... Её глаза потемнели. Она, по - старушечьи, вздохнула и заморгала часто- часто. Белоснежный халат на ней высветил вздувшийся  напрягшийся жилками отворот шейки, округлость грудей, зажатых младенцами. Я услышал, как тилинькнули ее зубы...
И из-за их спин выглянула Шура, кипя улыбкой. Обвильнув их на ступеньках, схватила мою руку выше локтя, цветы, жарко прижалась, приложилась к моей  щеке своей - от неожиданности я поцеловал её в щёку...
Старшая медсестра, беря шампанское и конфеты, передала мне конверт  в руки и, отворотив краешек, показала личико малышки. Из конверта дохнуло чем-то нежно, кисло - молочным и я увидел ясноглазую копию Шуры.  Передал свёрток в её руки.
Стеша неловко  шатнулась со ступенек, обнажила налитое белое яблоко колена. Я  смущённо принял оба конверта. Старшая медсестра, перепоручила ей шампанское и конфеты, приоткрыла уголок второго конверта. Я - задохнулся - увидел смуглое личико азербайджанца. Но, она уже откинула уголок другого конверта – посапывая, на меня смотрело лицо моего детства, которое я не раз видел на фото моих родителей, когда  меня принесли из роддома.
Изогнув спину, правя в руках свёртки, откинув голову  в блеске глаз , в движении отойти, дать дорогу другой санитарке идущей к двери с полным ведром воды и тряпкой - я увидел, как Стеша, забилась всем телом - глядя в мои счастливые глаза, выронила шампанское - взрыв бутылки салютом брызг и стекла отшатнул нас в стороны. В ногах кипела шипящая лужа - легла зелёная роза битого стекла. Она вскрикнула, зарыдала навзрыд и, еще раз глянув сыпящими искры слез глазами - бросилась вон. Бухнула дверью.
Вечером, неожиданно позвонила её мать:
-Здравствуйте! Михайлович? Как вы там поживаете, узнали?... Стеша зарёванная пришла с работы, я её санитаркой устроила в роддом, не пойму что с ней? А вы с ней невидились?- выдохнула она разом.
-Успокойтесь!- мягко ответил я,- всякое ж бывает?
-А я что? Посоветоваться хочу. Познакомила  её с молодым,  хорошим мужчиной, да вот боюсь за них, будет ли свадьба? Говорила как-то она мне по секрету, будто знаете вы тайну каких-то масел, не могли бы рассказать, что это?
-Помолчав, я сухо сказал, - я опущу вам в почтовый ящик конверт, где всё расскажу. Хотите  даже в стихах?
-Буду благодарна...
Другого дня, вечерком придя к Шуре на квартиру, что я снял ей раньше, я встретил нанятую мной сиделку с тремя младенцами в двух колясках, поговорил с ней, поулыбался младенцам, посюсюкался с ними и, пройдя к открытому окну,  услышал нежный перебор гитары. Заглянул в окно, смяв занавеску. В,  другой комнатке-кухонке, ко мне спиной сидела Шура. Отброшенные набок, соломенно, ржаные волосы, почти касались пола. Сильным, здоровым, оперным голосом - я заслушался - полился романс, с уловимым, цыганским акцентом:
"Еще в кругу цыганы жили-
Кормили ночь одним костром,
Под полог ночи голосили,
что б в ночь забыться чутким сном...
Как та звезда - мерцает сбруя-
Травинка на губах горька,
Что грусть, коль милая  - лютуя-
Уже погасшая, звезда.
Ушла она, среди дороги,
Где повстречался друг лихой!
И, расписные его дроги-
Проехали по мне судьбой...
-"А, ты сокол,  крик  вослед- гортанным-
Заново учись нас понимать,
Если  бы хотел мне быть желанным-
Научился б сердцем возражать...
Как та звезда - мерцает сбруя-
Травинка на губах...
И тут она обернулась к окну, где в порыве ветерка, заломило штору, звякнув кольцами - набухла цветом, как розовый бутон. Я  знал, что она выросла одиночкой, на почве бытовых трагедий родителей - кипящей слезами. А, жизнь звала, шептала вокруг, и зреющее   в неволе чувство кинуло её в пекло жизни. После всего она с ненавистью глядела на тягости женской доли, трагизм любви.
И если бы?
Фарфоровая гладкость кожи, простенький ситцевый халатик, оттеняли истинно русскую красоту, мягкие черты, пытливые глаза. И я, улыбнулся ей, отрезал мгновенную прядь  мысли и видения навеянного романсом: - " Если бы хотел мне быть желанным - научился б сердцем возражать?"- кольнувшего прощальным взглядом , Стеши, будто тогда, у ступенек роддома.
  Позже, забрав своих детей, я не раз с благодарностью вспоминал Захаровну и радовался дружбе моих и Шурыных детей.            
А, это, поехали мы на двух машинах в лес, в район горы Чатыр – Даг, отдохнуть, грибочки поглядеть, накануне прошли дожди. Стояла ослепительная, солнечная лень. Лес золотила первая осенняя пряжа. Разбили лагерь, разбрелись собирать хворост. Неожиданно, что -то  дрогнуло, всё заледенело, вмёрз в обездвиженность. Чья – то мохнатая рука, отломила веточку куста, раздвинула ветви. Я увидел двух, обезьянено подобных сушностей. Услышал хруст дробящих челюстей. Тёмные глаза замерли на мне. Видел, как дрожала поднесённая ко рту веточка с ягодами шиповника. Недоумение на заросших лицах, косматые брови на глаза. Мелькнула вечность, завис взглядом на них.
Издав гортанный клик, ринулись вон. Я в лагерь.
« Не о них ли рассказывала   Захаровна?» Вдруг вспомнил рассказ.
В лагере суета сборов. Подошедший лесник, извиняясь, предложил покинуть лес, бродят здесь не то снежные люди, не то…
И, он вздохнул, перекинул на плече ремень винтовки. Значит, не привиделось, подумал я.