23. Заноси!

   Наступил период спокойной службы – без учений, тревог, казарменных положений, что тоже не предвещало ничего хорошего.
   В теплые и долгие майские вечера аборигены двенадцатой комнаты и примкнувший к ним Лысый, вместо того, чтобы валяться на койках после службы, валялись под дубом, на опушке Кицканского леса. Дуб одиноко рос на противоположном берегу Днестра, куда можно было попасть, перейдя по пешеходному мосту,  перекинутому через реку от  площади имени Суворова. В центре площади был установлен памятник Суворову, сидящему на коне. Памятник был установлен так, словно Суворов указывал, откуда следует ожидать нападения врага – из Турции.
   – Видишь, Лысый, куда указывает Чапаев. Строго на юг, это – основное стратегическое направление контрудара в ответ на империалистические происки враждебных нам, вооруженных до зубов, сил блока НАТО, – просвещал Игорь Лысого. – Специально для облегчения перемещения воинских подразделений через реку построили этот важный, в стратегическом плане, мост. И Чапаев прямо на него и указывает, вот он – верный путь. Куда и нам скакать следует. Понял неуч!
   – Так ведь это Суворов, – осторожно попытался поправить Игоря Лысый. – Вот тут написано…
   – Суворов, Кутузов! Сам знаю, нечего меня поучать, сейчас дам в лобешник, – сразу все буквы забудешь. Говорят тебе: если на лошади, значит, Чапай! – не скрывая раздражения, зарычал Игорь на Лысого.   
   Цукерман «залегал» под дубом редко и, вообще, в последнее время вел себя как-то странно. Со службы являлся раньше всех, часа в три – четыре, подозрительно «уставший», и заваливался спать. Выспавшись, вставал часов в восемь вечера, куда-то ненадолго исчезал, а через часа полтора уже опять дрых. И так каждый день. На расспросы что-то невнятно бормотал о каких-то поездках. Какое-то время, все было  покрыто мраком.
 
   Компания в стандартном составе – Игорь, Женя, Серега и Лысый – коротала время под дубом.
   – Интересно, что происходит с Цукерманом? Куда-то исчезает, ничего не рассказывает, совсем от рук отбился. Странно все это, пацаны. Может, что задумал? –  завел разговор Женя на волнующую всех тему.
   – Да, странно! – обрадовался Серега. – И винцом от него попахивает. Пора его уже на растерзание мохнатого суда отдать. Будет знать, как из Петрухи кровь пить.
   – Под суд, Серега, его, пока, не за что отдавать. Ведет он, конечно, себя странновато,  налицо все признаки отрыва от коллектива «влево». Но «взять» его по делу, пока, нет повода, – рассуждал Игорь. –  Цукерман у нас экономист – капиталист, деньги, наверное, копит.
   – Куда, зачем? – переспросил Серега.
   – Куда, зачем. В консервную банку, консервы закупать. Цукерман запасливый, не то, что ты, – ответил Игорь.
   – А что я. Я, например, на машину решил копить – за два года на «Москвич» накоплю, – пробурчал Серега.
   Раздался дружный смех.
   – Ну ты, Серега, и загнул. На дверную ручку насобирал уже, или еще нет? – давясь от смеха, спросил Игорь.
   – Что тут смешного? Я уже, может быть, на четыре колеса и запаску накопил.
   – И где они? Под кроватью или в винарке? – спросил Игорь.
   – Ну… Так получилось... пока одна запаска осталась.
   – Что-то я эту твою запаску в упор не видел, – рассмеялся Игорь.
   – А может, у него сдвиг произошел после метания гранаты? – предположил Лысый, возвращаясь к начатой теме.
   – Какая граната? Почему Петруха ничего не знает? Опять что-то от меня скрыли?
   – Ты, Серега, дрых в этот момент, все и пропустил, – ответил ему Лысый.

   ... Несколько дней тому назад, Цукерман, как обычно, вернулся днем из своих засекреченных поездок. Лысый искал знакомые буквы в свежеукраденном номере журнала «Военное обозрение», Серега сладко спал. Коля, раздевшись, прилег, готовясь отойти ко сну. Но заснуть ему помешали, внезапно ввалившиеся в комнату, Игорь и Женя. Судя по их виду, они успели по дороге посетить пару винарок, а потому пребывали в прекрасном расположении духа. Игорь в руках   держал потрепанный, как он его называл, «фронтовой портфельчик».
   – Здорово, Келбас! Где же ты пропадаешь, Пенелопа? С нами не общаешься, загордился, наверное, или ты продался большевикам? – весело обратился Игорь к Цукерману. – Женька, может быть, его по политухе привлечем?
   – Чего ты ко мне цепляешься? Я вас  не трогаю. У вас есть подопечный, – Коля показал на спящего Серегу, – вот его и воспитывайте. Еще один  лежит  азбуку изучает.
   – Ну ладно, ядохимикат, сейчас мы тебя проучим, вот тебе подарок.
Игорь достал из портфеля ручную гранату и сделал резкое движение рукой, словно собираясь бросить её.  «Ядохимикат», оценив обострившуюся ситуацию, в мгновение ока слетел с койки и забился под Серегину кровать. Его быстродействию мог бы позавидовать любой акробат.
   – Идиот! Спрячь гранату, ты разнесешь всю общагу, – вопил Коля из-под кровати,  серьезно испугавшись. – Женя останови этого придурка – у него, наверное, не все дома.
   – Колян! Чего ты переживаешь, как она может взорваться, если чека у меня, – показывая кольцо надетое на палец, спокойно сказал Женя. – Подумаешь, лимонка. Это же не противотанковая! Чего пугаться, Коля? Выгляни в окошко – дам тебе тротила немножко!
   – Идиоты! Кретины! Вам лечиться нужно. От ваших шуточек у меня чуть сердце не выпрыгнуло наружу, – свирепел Коля, вылезая из-под кровати через полчаса, убедившись, что граната, вместе с чекой, вернулась в портфель, а портфель спрятан в шкаф. – Тебя, бугай, вообще, к снарядам подпускать нельзя. Развел тут арсенал – взорвемся ко всем чертям скоро. А ты – харя прокурорская – чего стоишь лыбишься? Сам же рассказывал, как прапор решил поиграться гранатой...
   – И что? – поднялся с койки Лысый.
   – Ничего!
   – Что, ничего?
   – Ничего не осталось от идиота. Собрать так и не смогли, – продолжал Коля. – А ты, придурок, лежишь, млеешь от удовольствия. Кстати, Лысый, этой зимой, до того как ты здесь появился, один сумасшедший – из наших двухгодичников – ставил эксперименты в своей комнате.Жил в угловой комнате на нашем этаже, напротив сортира. Фамилия у него... воробьиная  какая-то...
   – Чайка, – подсказал Женя.
   – Да, Чайка. Он же, по моему, из твоего, Женька, полка. В общем, Чайка решил полетать немножко. Сначала он запустил в комнате сигнальную ракету – хотел проверить, вылетит она самостоятельно в форточку или нет. Ракета металась по комнате с диким воем, как припадочная, но форточку не нашла... Чайка, слегка протрезвев от созерцания припадочной ракеты, накрыл ее одеялом и сам сверху упал. В матрасе дыра осталась, размером с арбуз. Но Чайку это не остановило. Он достал взрыв-пакет, поджег запал и швырнул в форточку. Первую раму пакет благополучно пролетел, а вторую... Чайка к этому времени килограмма полтора водяры уже съел и сила броска оказалась недостаточной. Пакет упал вниз между двух рам и  там взорвался. Внутренняя рама упала внутрь комнаты, засыпав все осколками стекла, а наружная свалилась вниз, на улицу. А на улице – январь – минус восемь. Мы подумали, что танк на полном ходу врезался в нашу общагу. Вот так вот, Лысый!
   – И что, этого Чайку выгнали из армии? – с надеждой в голосе спросил Лысый.
   –  Ты, Лысый, совсем лишился разума. Кто же за такое выгонит. Из общаги, и то не выгнали. Посидел сутки в холодной, и трое на гауптвахте.
   – А что с прапором случилось, Женя? – спросил Лысый.
   – В девяносто третьем полку служил прапорщик, молдаванин с русской фамилией Пырну, – начал рассказывать Женя.
   – Какая же это русская фамилия, ты что, погнал? – перебил его Игорь.
   – Смотря, на каком слоге ударение сделать, если на первом – то молдавская. Так вот, у этого молдаванина с русской фамилией, была страсть к разного рода взрывчатым игрушкам, типа гранат и лимонок, как у и тебя, Игорь, хотя и служил он на вещевом складе. Однако неограниченный доступ к военным шмоткам давал ему возможность обменивать их, в таких же неограниченных никем количествах, у своего знакомого прапорщика, также носящего молдавскую фамилию Миняйло, служащего на складе артвооружения, на хранимые там боеприпасы. Таким образом Пырну сумел собрать целый арсенал всевозможных снарядов от сигнальных ракет до противотанковых мин, не уступающий вверенным Миняйло складам. Мало того, он и ходил всегда, везде и всюду нафаршированный гранатами. Однажды, во время несения тяжелой и изнурительной службы на вещевом складе, Пырну приспичило по большой нужде, для чего он отправился в одиноко стоящий рядом со складом “одноочковый” туалет, имея при себе, как всегда, гранату в кармане. Чтобы она не вывалилась из кармана галифе, Пырну, не долго думая, пристегнул кольцо чеки гранаты к карабину на офицерском ремне, спустил штаны и присел на корточки. Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь назойливым жужжанием мух. Прапор “блаженствовал”. И вдруг он отчетливо услышал, как что-то тяжелое шлепнулось в выгребную яму, нарушив окружающую тишину и спокойствие. Даже мухи замерли в полете. Пырну машинально рукой схватился за то место, где должна была висеть граната, но обнаружил там лишь кольцо и болтающуюся на нем чеку. До времени “Ч” оставалось несколько секунд. Пырну развернулся на сто восемьдесят градусов и заглянул в “очко”, пытаясь разглядеть, куда улетела его “драгоценная” игрушка. В этот момент “игрушка” взорвалась. Потревоженные взрывной волной фекальные массы, вырываясь из “очка”, как из сопла реактивного двигателя, всей своей мощью обрушились в лицо любопытного прапора… Подоспевшие “спасатели”, прибежавшие на грохот взрыва, нашли его лежащим спиной на выбитой двери, со спущенными штанами на согнутых коленях и обезображенным от ужаса и фекалий лицом…
   – И чем все закончилось, – спросил Лысый.
   – Ничем. Разве что, перевели его служить в Кишинев, в штаб армии, в службу артвооружения, как высококлассного специалиста-взрывотехника.

   Секрет таинственных поездок Цукермана все же скоро раскрылся. Как оказалось, Цукерман ездил старшим команды разбирать старую железнодорожную ветку, ведущую на винокуренный завод, рядом с городком Бульбоки. Пока солдаты тягали старые шпалы, Коля разминался виноматериалом. В один из дней, не рассчитав своих сил, он переусердствовал с дегустацией и слегка «устал».
   Как назло, в этот день двенадцатая в полном составе заявилась раньше обычного времени и возлегала на койках, готовясь к вечернему променаду под дуб. В дверь осторожно постучали.
   – Кто там? Чего надо? – спросил Лысый.
Дверь слегка приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась чья-то голова в солдатской пилотке.
   – Скажите, пожалуйста, – робко спросили из-под пилотки, – лейтенант Цукерман здесь живает?
   – Ну, здесь. А у тебя какое дело к нашему Цукерману, – грозно спросил Лысый.
   – Заноси! – скомандовал кому-то «парламентер» и раскрыл дверь.
В комнату, бережно держа за руки и ноги какое-то тело, зашли два солдата, следом за ними и сам парламентер. На ладонях он нес офицерскую  фуражку, в которой лежали очки и наручные часы.
   – Куда положить? – спросил парламентер.
   – А что это? – удивленно спросил Женя.
   – Лейтенант Цукерман, – последовал ответ.
   – Тогда сюда, – Женя жестом указал кровать.
   Радости Сереги не было предела. Он сиял от счастья – наконец-то его главному оппоненту по политическим взглядам пришел конец.
   – Теперь и в моем тупике музыка загремит, – радовался Серега. – Давай его будить и скорее судить.
   – Не спеши его будить. Пусть проспится, сейчас от него толку никакого. Тебя же мы не будим, – остановил Серегу Игорь. – Еще нужно выяснить, куда он по вечерам бегает. Сегодня дуб отменяется, выследим Цукермана.
   В девятом часу вечера Цукерман проснулся и с трудом присел на кровати. Ему казалось, что на плечи, вместо головы, прилепили полуторатонную чугунную бадью, наполовину заполненную сырым морским песком с галькой. Песок перекатывался, отчего удержать «бадью» в равновесии было невозможно. Сквозь монотонный рокот в голове до его сознания доносились чьи-то голоса; в густой пелене тумана перед ним маячило какое-то розовое пятно.  Нащупав на тумбочке свои очки, Коля нацепил их на переносицу. Чтобы навести резкость, ему  понадобилось минут десять. Наконец он разобрал, что маячило  перед его глазами – довольное и улыбающееся лицо Сереги.
   – Что, коммуняра, шпалы оказались не по зубам, слишком тяжелы, – измывался над ним Серега. – Будешь знать, как отрываться от коллектива! Теперь готовься сдавать мне свою комендантскую должность. Уж теперь я тебя сгною.
   – Пошел ты к черту! Ничего я тебе не отдам.
   Коля поднялся с койки, поправил галстук, напялил фуражку и направился к двери.
   – Куда ты собрался, Коля, в таком сумрачном состоянии? – спросил его Игорь.
   – По делам.
   – Какие у тебя, могут быть дела, на ночь глядя, – переспросил его Женя. – Мы тебя одного не пустим, пойдем с тобой.
   – Как хотите.
   Проехав пару остановок на троллейбусе, друзья вышли в центре города, возле переговорного пункта, куда, слегка пошатываясь, направился Коля.
   – Колян! Ты куда направился? – спросил его Игорь.
   – Домой звонить.
   – Остановись, у тебя же язык еле ворочается, утром звякнешь, – пытался остановить его Игорь, но тщетно, Коля уже скрылся за дверью переговорного пункта.
   – Так вот, оказывается, куда он бегал по вечерам: голубок спешил  доложить своей голубке об успешно сэкономленных за день десяти копейках, – резюмировал Игорь.
   – А я нутром чувствую, что Цукерман собирает деньги не на раскладную кровать-самолет, как он нам вешает лапшу на уши, а на партийные взносы. Он у нас самый хитрожёлтый.  Хочет в компартию затесаться, я коммуняк за километр чувствую, – предположил Серега.
   Утром следующего дня, без предупреждения прорвав оборону на всех фронтах, на плацдарм у койки Цукермана высадился десант. Ранней «лошадью» из Одессы прискакали его жена и теща. Ураганным ветром с коек сдуло четверых его друзей, в результате чего Коля остался один на один с превосходящими силами противника. Триста шестьдесят минут, не прекращаясь ни на секунду, длилось массированное наступление. В течение этого времени было израсходовано столько снарядов, в виде слов, сколько бедняга Коля не смог бы наговорить и за два года, разговаривая по восемь часов в сутки.
   Блестяще проведя такую сложную операцию по очистке  Колиных карманов от наличия каких-либо денежных знаков (взамен которых было оставлено продуктов на два месяца), «десант» отбыл к месту постоянной дислокации.
   Во избежание недоразумений,  вечерние звонки домой прекратились.