18. Молодое пополнение

   Итак, двенадцатая опустела. «На хозяйстве» остались Гаркенко и «служака» Цукерман.
   Гаркенко дремал, даже не сняв сапог, развалившись на кровати Цукермана, хотя свободных коек было хоть отбавляй. Время было обеденное  –  три часа пополудни.
   В дверь робко постучали. Реакции не последовало. Постучали еще раз, чуть настойчивей.
   – Кто там? Отдохнуть не дадут и пяти минут, бегают табунами, как кони, – раздраженно проворчал Серега, разглядывая осторожно протискивающегося в дверь молодого парня, одетого по «гражданке». – Куда ты лезешь со своим чайником? Чего тебе надо?
   Светлый, круглолицый  парень, лет двадцати двух от роду с чемоданом и сумкой в руках протиснулся в дверь и остановился, испуганно разглядывая комнату.
   – Ты чего, парень, оглох? Дверь за собой закрыл бы, а не то меня с койки сдует. Ты кто?
   – Меня вахтерша сюда направила, – наконец-то произнес «оглохший».
   – Какого черта?
   – Жить. Мне сказали, что в этой комнате есть свободные места.
   – Жить тебе, козлина, осталось недолго, ну, да ладно, вползай - "любезно" прохрипел Серега..
   – А какую койку можно мне занять? – обречено спросила "козлина", не ожидавшая такого теплого приема.
   – Какую хочешь. Все равно, долго не продержишься! Всех прут в эту комнату, полно свободных мест везде, нет, нужно сюда напихать, как килек в банку, еще и томатом сверху полить, – бурчал Серега, не меняя позы и бросая гневные взгляды на нового постояльца.

   В двенадцатой, за последние семь месяцев, надолго никто не задерживался,  на три – четыре дня, не больше. Исключение составил лишь Валера Матвиенко, который сумел вписаться в «сложный» коллектив комнаты, и пришелся всем «ко двору». Дольше всех – почти месяц – продержался старший лейтенант Андреев, кадровый офицер. Но, если обычно жильцы «самоустранялись», последнего вышвырнули вместе с койкой.
   Шура Андреев по прозвищу «Шуруп» служил в зенитном полку, куда был переведен из Кишинева на понижение и разжалован в звании.
   – В Кишиневе, – рассказывал разжалованный Шуруп, – у меня остались двухкомнатная квартира c женой и сыном.
   Отслужив в армии лет пятнадцать и будучи неплохим специалистом он, однако, потерял всякий интерес  к службе и написал рапорт о досрочном увольнении в запас, но такие «номера» в армии не проходили. Доказать свою профнепригодность Андреев пытался всеми доступными способами: прогуливал службу, наплевательски относился к выполнению своих обязанностей, проще сказать абсолютно ничего не делал. Но, все это не имело должного эффекта. И тогда он решил использовать последнее средство – круглосуточный запой. За две недели Шурупа никто не видел трезвым, за исключением коменданта гарнизона подполковника Гаспарова, который дважды за этот промежуток  времени выпускал его из «холодной» камеры подвала комендатуры.
   Акция протеста закончилась на койке двенадцатой комнаты. Идейный борец за чистоту офицерских кадров уже сутки лежал не вставая и не в состоянии произнести ни «бе, ни ме, ни кукареку», пуская лишь пузыри. На его беду со службы раньше времени явились Лобидзе и Силикатов.
   – Посмотри на эту хронь свиноподобную. Дон Кихот молдавского разлива. За последние две недели осточертел хуже горькой редьки. Третьи сутки, падла, очухаться не может, у него уже «белочка» начинается. Комната открыта, выноси, что хочешь. Если его не могут выгнать из армии – это его проблема, а изгнания из комнаты он уже дождался, – твердо сказал Игорь.
   – В таком - неходячем - состоянии его сложно изгнать, пока мы можем вынести его вместе с койкой в коридор – там, может быть, быстрей протрезвеет, – предложил Женя.
   – Здесь он себя будет чувствовать слишком комфортно, – предположил Игорь, когда койка с Шурупом была установлена вдоль коридорной стены. – На больницу похоже. Мне кажется, для излечения больного требуется хирургическое вмешательство, отнесем его в сортир.
   – С койкой или без? – спросил Женя.
   – Пожалуй, с койкой, – немного подумав, ответил Игорь, - как мы его без койки потащим?
   – Вот и отлично! Персональная палата, рядом все удобства, – резюмировал Женя после успешно проделанной «операции». – Прекрасно вписался в интерьер, как будто всю жизнь здесь жил.
   Койка с Шурупом в двенадцатую больше не вернулась, а очередная попытка «закосить» от армии опять провалилась.

   Новый постоялец, между тем, получив разрешение «приветливого» Гаркенко занять любую койку, поставил свой чемоданчик в проходе между двух коек у окна.
   – Ты что, парень, офонарел? Там нельзя, там же занято! Ты что, еще и слепой! – заревел Гаркенко.
   – Но там же пусто.
   – Тебе не понять, это высшая математика! Там живут мои корешки. Они сейчас в командировке, но через две недели приедут. И… всех поубивают, тебя первого! Вот эти две койки, нет вот эта, свободны. Выбирай любую. Заколебал ты меня, однако. Непонятливый какой-то. Два часа тебе долблю, что койки заняты, нет, – дай ему эту. Ишь ты, чего захотел, я, может быть, и сам хотел там лежать, под батареей. Ну и наглый народ пошел, покажи ему палец, так он и тебя с потрохами схавает. И где вы только на мою голову беретесь. Ох! Приедут корешки…
   – Спасибо! Извини, я ведь не знал, что там занято, – пролепетал «слепой и непонятливый».
   – Спасибо! Что мне твое спасибо! Что за денежная единица такая? Такие деньги у нас давно уже не ходят. Спасибо – это слишком много, даже в стакан не вмещается, – не унимался Серега. – Спасибо!... Пожалуйста, кушайте на здоровье!
   – Так у меня есть!
   – Что?! – оживился Серега.
Глазки его широко раскрылись и в них заплясали маленькие, блестящие чертики.
   – Жидкое спасибо!
   – Не шутишь! Присаживайся! – вскочил Серега с кровати. Чертики уже отплясывали танец маленьких лебедей. – «Какая удача», – пронеслось в голове у Сереги. – «Сейчас я его раскручу на всю катушку, как учили!».
   – Нет! Я серьезно. Сейчас сумку распакую.
   – Из полей доносится: налей! – обрадовался Серега свалившейся на него удаче. – Кто ты? Куда? Зачем? Случайно, не двухгодичник-ли?
   – Да! – обрадовано воскликнул новосел. – Я только что приехал. Внизу вахтерша спросила, пьющий я или нет. Я, конечно, ответил утвердительно. Тогда она мне и говорит: «Значит, иди устраиваться в двенадцатую».
   – Это она верно направила, мы тут тебя давно уже ждем. Меня зовут Сергей. А тебя как?
   – Вова. Очень рад познакомиться, – ответил Вова, раскрыв сумку и вытаскивая из нее провизию.
   Из сумки на стол перекочевали: завернутый в  газету «Полтавській комуніст» шмат домашнего сала, весом килограмма полтора, десяток, домашних же яиц, сваренных вкрутую, три кольца кровяной колбасы, литровая банка соленых огурчиков, половина жареной курицы и банка варенья.
   Серега, который уже неделю сидел на «мели», а до получки было как «до луны», от обилия продуктов тихо заурчал, как кот, пригревшийся на коленях хозяина.
   И, наконец, на свет появилась литровая бутыль, из-под химреактивов, с какой-то жидкостью, которую Вова жестом победителя поставил на стол.
   – Вот! – торжественно произнес он.
   – Что вот? – спросил Серега, гипнотизируя бутыль.
   – Самогонка. Папа дал, сказал –- для командиров. Хлеба, вот только, нет!
   – Ну, ты и молодец, Вовка! Хлеба нету – не беда! Водка есть – вот это – да! – радостно пропел Серега, снимая китель и сапоги. – Пожалуй, на службе мне сегодня делать нечего.
   – Хороша, гадюка! – по привычке запив самогонку водой, прохрипел Серега. – Но, очень крепкая. Что, тоже, неплохо. Градусов семьдесят, наверное. Ну, рассказывай, Вовка, куда тебя служить направили?
   – Шестьдесят. Папа самолично гнал из сахара – он у меня большой специалист по этой части. А направили меня в зенитный полк...
   – Куда, куда? – поперхнулся Серега куском жареной курицы.
   – В зенитный полк, – повторил Вова. – А что, Сережа, что-то не так? Почему ты так удивлен?
   – Да нет, ничего. А в какую батарею?
   – Туда, где командир, кажется, Кусти... – как-то, не помню, что-то кустарниковое.
   – Ну ты даешь, кореш! Папа твой знал, для кого самогоночку гнал – такую клевую. Правильно – Кустищев. Так ведь это мой командир, правда, хреновый и сволочь патентованная. Тебе, Вовка, офигенно повезло. Я командир первого взвода, а ты, выходит – второго. Да, долго я ждал этого момента - наконец-то смена пришла. Теперь можно и расслабиться. Давай, Володька, наливай! За это нужно выпить – не каждый день мне в помощь присылают кого-нибудь. И вахтерша, молодец, знала, куда тебя определить.
   – Сережа. А что ты можешь сказать по поводу наших командиров? - закусив, спросил Вовка.
   – Одно могу сказать – тебе повезло только со мной. А в остальном, «прекрасная маркиза», могу только посочувствовать. Кустищев – козел, из редко встречающейся горной породы «особо тупоголовых». Командир полка – придурок по кличке «Дуремар», да к тому же просто дурень. Но самая одиозная личность – начальник штаба, наш злейший враг. После вручения ему ордена «Законспирированная сволочь первой степени», он получит почетное звание «Закоренелая тварь». Вот такие, вкратце, наши командиры, Вовка.   

   Вечером, в начале девятого, со службы явился Цукерман, как всегда, трезвый, а потому злой. Хотя, по правде, и в состоянии опьянения он добрее не становился.
   – А это что за поросенок валяется в нашей комнате? – метнув гневный взгляд на незнакомца, удивленно спросил Коля Серегу. – Больше негде валяться? Пустое общежитие. Ты кто такой? – обратился Коля к «поросенку».
   – Я Вова. Меня сюда направила вахтерша. Сережа может подтвердить, – робко прохрюкал «поросенок».
   – Коля, не рычи. Пусть живет. Хороший пацан, к тому же в мою батарею попал, – вступился за новосела Серега. – Вова, это – Коля, «комендант» нашей комнаты.
   – Очень рад познакомиться, – расплывшись в радостной улыбке, ответил «хороший пацан».
   – А я не очень, – сквозь зубы процедил Коля. – То, что он – «хороший пацан» и к тому же уже "попал", я вижу по твоему, Серега, хорошему состоянию. Только боюсь, что через пару недель, когда вернутся Игорь и Женя, этот «хороший пацан» вылетит из комнаты, как пробка из бутылки с шампанским. Здесь, до тебя, – обращаясь уже к Вове, продолжал Коля, – человек двадцать жили, но никто больше трех дней не задержался. Так  что готовься, а, можешь, сразу убираться. Пока прыжки без парашюта не начались.
   – Колян! И чего ты такой злой – как собака. Пусть живет пацан, тебе, что – жалко. Он, что, мешает тебе. Вечно ты всем недоволен. Приедут корешки, пожалуюсь на тебя.
   – Что?! Жаловаться! Ха-ха! Можешь, не медля ни минуты, бежать на телеграф и отстукать телеграмму. Только боюсь, Серега, если я им расскажу обо всех твоих «художествах» в их отсутствие, ты вылетишь отсюда, вместе со своим новым «квартирантом», не смотря на то, что он «хороший пацан». Так что, лучше меня не трогай.
   Цукерман переоделся, взял мыло, полотенце и вышел из комнаты.
   Новый «квартирант», не ожидавший такой трогательной встречи, начал трезветь, явно раньше, чем ему хотелось бы.
   – Серега! Если Коля такой, что же представляют собой Игорь и Женя? Может быть мне, действительно, перейти в другую комнату?
   – Не волнуйся, я тебя в обиду не дам. Цукерман всегда такой, не зря мы его комендантом комнаты назначили – кого хочешь разорвет. Будь с ним поаккуратней. А корешки – нормальные пацаны. Мы вчетвером один институт окончили и сюда вместе служить прибыли. Женька – особа, приближенная к военному прокурору, может за решетку любого отправить. Игорь – старший нашей комнаты, боксер, между прочим, и нечеловеческого роста, любого одним ударом в нокаут отправляет. Но ты не бойся, что-нибудь придумаем, время еще есть. Ложись, отдыхай, Володька. 
   «Легко ему так рассуждать, – думал Володька, ворочаясь в кровати, под мерный храп Сереги. – Его они не тронут, а что делать мне? Ужас! Завтра попрошусь, куда-нибудь, в другую комнатенку». Постепенно избыток впечатлений за день и усталость взяли свое, и Володька заснул. И приснился ему ужасающий сон.