Картина маслом

                КАРТИНА МАСЛОМ

                Повесть


Обычно, работая над новым опусом, стараешься выбрать интересную тему, придумать позадиристей сюжет. Здесь же ничего такого не приходилось делать. Нужно было лишь по возможности точнее изобразить то, что видел.
Сначала все события я зарисовывал карандашом. Но графика делает сюжет сухим, передавая происходящее языком газетной заметки. И акварельные краски казались слишком мягкими, лиричными для передачи достаточно жёсткой истории. Нет, я убедился, что картина должна быть написана масляными красками, позволяющими отразить всю глубину чувств, охвативших меня, когда вспоминал случившееся.
Помнится, как поразило разное отношение двух матерей к своим сыновьям. До сих пор так и остался недописанным феномен материнской любви! О ней сколько ни говори, всегда будет оставаться недосказанность. У одних любовь к ребёнку бескорыстна. Мать дарит её малышу с надеждой, что тот вырастет просто хорошим человеком. У других она эгоистична, а порой даже смертельно опасна. Такие способны задушить в объятиях. Их чада лишаются детства, им всю жизнь напоминают, что они обязаны за факт рождения, за всё, что было и чего не было.
 Жизнь – сложная тема для живописи. Здесь требуется вся палитра красок!
Как часто мы не замечаем скромного и благородного, находящегося рядом, и обращаем внимание на яркую мишуру, громко заявляющую о себе. Когда-то поэт Востока Мирза Шафи эту мысль выразил такими словами:

 Вращается неслышно круг судьбы,
А колесо арбы гремит, скрежещет.

Нет, мне ничего не пришлось придумывать. Я писал картину, стараясь не пропустить ничего сколько-нибудь важного и значительного. Но, конечно, понимал, что ещё никому не удавалось объять необъятное. И решил назвать эту повесть: «КАРТИНА МАСЛОМ».

1.          Улица Фрунзе в Новочеркасске тянется параллельно проспекту Ермака почти от Триумфальной арки до Вознесенского войскового кафедрального Собора. Одноэтажные дома в последнее время перемежались с кирпичными пятиэтажками, которые в целом не меняли облик тихой улицы. Высокие тополя летом давали много тени и скрывали дряхлость и убогость старинных построек. В одном таком новом, на три подъезда, доме проживала молодая семья Галкиных. «Молодая» лишь относительно. Григорию Матвеевичу недавно исполнилось тридцать восемь. Высокого роста, чуть сутулый, с большим лбом и близорукими глазами, он скорее напоминал учителя, чем рабочего. Его тридцатитрёхлетняя жена, похожая на одну из героинь «Тихого Дона», работала на швейной фабрике и до встречи с Григорием замужем не была. Жизнь – сложная штука, и так случилось, что встретились они только сейчас и решили объединиться в семью. Разменяли две свои однокомнатные квартиры на одну двухкомнатную, решив, что при таких просторах можно позаботиться и о наследнике.
Нужно сказать, что Григорий уже имел семейный опыт. Жил он тогда в городе Шахты, работал на обувной фабрике и женился вскоре после возвращения из армии на мастере той же фабрики. У неё уже была дочь от первого брака. Специальность обувщика в те тяжкие послевоенные годы позволяла выжить. Шили зимние сапоги и лёгкие босоножки, элегантные женские туфли и удобные кроссовки. На фабрике производили и ремонт обуви. Обувщик, работающий по ремонту, должен был уметь оформить заказ, снимать мерку, проводить примерку и подгонку обуви. Всему этому и научился Григорий. Позже он узнал, что первый муж Валентины бросил её ещё до рождения девочки, заподозрив жену в неверности. Но Валентина не сильно переживала, так как у неё действительно был обожатель, мастер из цеха ортопедической обуви. Но вскоре и тот исчез «как сон, как утренний туман», но в ней горели ещё желания. Свободная от власти роковой, встретив Григория, решила с ним связать свою судьбу и прекратить поиски чего-то лучшего. Но через три года на фабрику пришёл новый главный инженер и у Валентины снова всё поплыло и закружилось. Об этом узнал Григорий, пробовал поговорить с женой. Потом начал пить. Приходил с работы злой, раздевался и ложился спать. А когда однажды жена пришла домой под утро, предупредил, что подаёт на развод.
Скандал имел большой резонанс, на завод приходила жена главного инженера. Валентина понимала, что оставаться на фабрике не может, написала заявление об уходе и уехала с дочерью в Донецк, где жили её родители. Какое-то время Григорий продолжал пить, считая свою жизнь неудавшейся. Возникли сложности на работе. Однажды, оказавшись наедине с главным инженером, он несколько раз ударил того по лицу. Из носа пошла кровь, под глазом – синяк. Но главный не стал раздувать дело, и Григорий понял, что, во-первых, нужно прекращать пить, а во-вторых, отсюда уехать. В Новочеркасске жила семья его сестры. Он несколько раз гостил у неё. Городок ему нравился, и он решил попробовать поменять свою квартиру в Шахтах на квартиру в Новочеркасске. Как оказалось, дело это было совсем не простым, но через три месяца нашлись желающие, правда, в Новочеркасске квартира была однокомнатная. Григорий согласился. Поклявшись себе никогда больше не употреблять алкоголь, он договорился с водителем грузовика, погрузил вещи, которые остались после отъезда Валентины, и через два часа уже разглядывал широкий проспект Ермака из окна своей квартиры.
Было первое воскресенье октября. Осень в этих местах особенно красивое время года. Ещё не успевшие опасть листья, выкрашенные во всю гамму цветов, солнце, разливающее своё тепло, настроили Григория на лиричный лад, и он решил в первый же вечер навестить семью сестры. В ближайшем магазине купил торт и направился в гости.
Сестра жила недалеко, в большом кирпичном доме, разделённом на множество небольших квартир. Когда-то это был флигель Атаманского подворья. Теперь же дом скорее походил на семейное общежитие. Поднявшись на крыльцо и открыв дверь, он оказался в большом захламленном коридоре со множеством дверей. Последняя справа – в квартиру сестры. Григорий позвонил.
Дверь открыл муж Аннушки Николай. Увидев гостя, обрадовался:
– Нюра, ёлки-моталки, глянь, кто к нам пришёл! – воскликнул он, обнимая родственника и приглашая в квартиру. – То-то целый день предчувствовал, что будет с кем распить заветную бутылочку!
– Даже не смей думать! – строго сказала Анна и вышла к двери. Обняла брата, расцеловала, помогла снять плащ, приняла из его рук торт. – Гришаня! Вот сюрприз, так сюрприз. Сто лет тебя не видела. А где Валентина?
– Нет её и никогда не было, – сказал Григорий, усаживаясь на диван. – Разбежались мы. И не нужно спрашивать, что да как. Не хочу даже вспоминать. Уехала к своим в Донецк, а я поменял квартиру на Новочеркасск. Сегодня переехал. Милости прошу в гости, проспект Ермака, дом шестьдесят шесть, квартира пятнадцать.
– Вот новость, – воскликнул Николай, чему-то радуясь. – А здесь на Грекова – обувная. Правда, и на фабрику не похожа, но вывеска: фабрика «Владюша».   
– Я не тороплюсь пока. Хочу попробовать самостоятельные харчи. Арендую или куплю местечко и буду потихоньку ремонтировать обувь. Много ли мне нужно? Свет проведу, радио. Буду музыку слушать. Последние известия. Газет же не читаю.
– Действительно, удивил, – сказала Анна, усаживаясь на стул напротив брата. – Но, как говорится, что ни происходит, то – к лучшему! Была я здесь одна как перст. А теперь брат будет жить неподалёку!
– Вот я и говорю: это ли не повод? – обрадовался Николай, но Григорий отвёл руку:
– Обижайтесь на меня или не обижайтесь, но я с этим делом завязал! – Потом, для убедительности, добавил: – Подшили меня.
Николай посмотрел на него, как на предателя, а Григорий продолжил:
– А вот если чаем напоите, скажу спасибо. Странный октябрь в этом году: теплынь стоит, словно лето.
Анна пошла в кухоньку, Николай хотел было что-то сказать, но передумал и только махнул рукой, отошёл к открытому окну, доставая сигарету. Он служил во вневедомственной охране, а в свободные от дежурств дни возился на садовом участке. Там и деревья фруктовые росли, и виноград, и овощи всякие. И всё это было его заслугой. Анна ездила редко. Много лет работала на швейной фабрике швеёй-мотористкой. Уставала так, что не до сада ей было. После того как дети разъехались (дочь – в Самару, по месту службы мужа, сын – в Тольятти на автозавод), Анна вздохнула свободнее. Дома и без детей было много дел: убрать, постирать, погладить, приготовить обед... Уставала так, что и телевизор не хотела смотреть. В театр ходили редко, разве что на приезжего артиста, когда на фабрике организовывали культпоход.

Вечером пошли провожать Григория к его дому. Действительно, оказалось очень близко. Поднялись к собору и вышли на проспект Ермака.
– Завтра на работу, – вздохнула Анна. – У меня последнее время от шума голова болит. Наверное, давление. А ты что будешь делать? – спросила она брата.
– Не знаю, – ответил Григорий. – Погуляю по городу. Проведу, как говорят в армии, рекогносцировку.
– Ты смотри, только не вздумай знакомиться с бабами. Здесь казачки красивые. В миг оседлают и уздечку приладят.
– Испугала. Где сядут, там и слезут. Да и не до них мне сейчас. Для начала нужно работу найти. К тому же не готов я к лёгким отношениям. Не мальчик уже. Как ни крути, а тридцать восемь по темечку стукнуло.
– Тоже старик нашёлся, ёлки-моталки, – сказал Николай. – А что тогда нам говорить? Нюра на сколько старше тебя?
– На двенадцать. В декабре будем её полтинник отмечать. Вот мы и пришли! Может, зайдёте, поглядите на мои хоромы?
– Нет. Завтра на работу, – ответила Анна, и Николай поддержал жену:
– А я завтра с утречка буду возиться со своим ишаком.
– Это что ещё за зверь? – не понял Григорий.
– Старенький ИЖ с коляской. На нём в сад Нюру вожу, да и самому не в автобусе же давиться.
Вдруг Анна, что-то вспомнив, сказала:
– Ты вот что, Гришаня, приходи к нам в следующее воскресенье часам к семи.
– А что случится в воскресенье?
– Есть дело, – сказала она и, обняв брата, чмокнула его в щёку. – Обязательно приходи!
            
В воскресенье Григорий пришёл к сестре лишь в девятом часу. Передав торт и не успев рассмотреть сидящих за столом, объяснил причину опоздания:
– На Комитетской тортов не оказалось. Пришлось идти в центр. Потом встретил знакомого прораба из десятого стройтреста. Поговорили. Обещал помочь купить списанную бытовку. А мне что нужно? Подремонтирую, руки не из задницы растут.
– Ладно уж,  – улыбнулась Анна, принимая торт и помогая брату снять плащ. – Раньше ты всегда был точным.
– Виноват, – сказал Григорий и прошёл в комнату.
За столом кроме Николая сидела незнакомая женщина. В первое мгновение он даже опешил. Она поразила его необыкновенной красотой и гармонией. Русоволосая, в простеньком, но прекрасно сидящем на ней платье, она чем-то напомнила ему мать, образ которой никогда не забывал. Сообразив, зачем его пригласила сестра, представился:
– Григорий.
Женщина улыбнулась и кивнула:
– Вера. Рада знакомству.
– Если бы вы знали, как рад я! Недавно переехал в ваш город и брожу по бульварам и улицам, как в космосе. Никого не знаю, всё чужое. У меня здесь только Аннушка да Николай. А теперь появились вы. Это же здорово!
– Ну и наловчился ты, братишка, слова красивые говорить!
– Странно, – заметила Вера. – Вы – брат и сестра, а так не похожи друг на друга! Анна русоволосая, а вы – чернявый. У неё глаза голубые, у вас – карие. 
– Ты, Гришаня, садись возле Веры, – сказала Анна. Потом ответила: – Мы – сводные брат и сестра. И мама у нас была, царство ей небесное, неродной.
– Вот не знала! Бога ради, простите, если что-то не то сказала.
– Да чего уж тут, – успокоила её Анна. – Маманя наша была вдовой. Муж, есаул, погиб в гражданскую. Где его могила, никто не знает. Она его очень любила и больше не выходила замуж. После революции пошла работать в сиротский дом. Там в двадцать пятом и взяла меня, двухлетнюю. Так что никакой другой матери у меня не было. В сорок первом часть детского дома эвакуировали, а младшую группу не успели. Вот сотрудники и разобрали ребятишек. Гришаню маманя принесла шестилетним. Мне было уже восемнадцать. Нас готовились отправить в Германию. Несколько эшелонов из Донбасса уже ушли. Но так случилось, что не успели… Кто-то правильно сказал: родство определяют не по крови.
Некоторое время в комнате стояла тишина.
– Может, хватит воспоминаний? – нарушил её Николай. – Давайте выпьем за то, что мы живём на этом свете, что, ёлки-моталки, здоровы, что брат твой теперь живёт в Новочеркасске. – Потом спросил Григория: – Неужели за знакомство с Верой не выпьешь? И не заливай мне, что ты подшит. Ты всегда был не большим любителем этого дела. От чего бы тебя подшивали?!
– Вы пейте, – сказал Григорий. – Я выпью чаю.
– Ты, Гришаня, погоди! Я тебе жареного мяса положу с картошкой, салатика. Мы-то сидим с семи, а ты, поди, голодный.
– Не голоден я. К тому же стараюсь после шести не есть. – Чтобы сменить тему, обратился к Вере: – А вы чем занимаетесь?
Вместо неё ответила Анна:
– Разве я тебе не говорила, что мы с Верой работаем на одной фабрике? И чего ты словно на ходулях: «Вы»! Чего ты интеллигента из себя строишь? Непонятно разве, что я хотела вас познакомить, потому что нравится мне Вера. Добрая, работящая. Никогда не выступала в роли свахи, а теперь понимаю, что непростая это работа…
– Из болота тащить бегемота, – продолжил Николай, одним глотком выпив рюмку водки.
– Николай! – строго сказала Анна. – Все уже перешли на чай!
– Нетушки. Чай я не пью принципиально. Ты мне налей холодной воды из холодильника. Я туда бутылочку «нарзана» поставил.
После чая Вера рассказала, что родом из Багаевки. Там живут её престарелые родители со старшей сестрой. А она здесь одна. После работы понемногу шьёт, если кто попросит. Нигде не регистрировалась, и не потому, что не хочет платить налоги, а потому что заработок этот непостоянный. Так, приработок. – Чтобы предупредить дальнейшие вопросы на эту тему и сразу поставить все точки над i, сказала с улыбкой: – Замужем не была, детей нет и, вероятно, никогда не будет. В детстве болела сильно. Вот такие пироги с котятами. А одиночество, конечно, ощущаю. Наша Багаевка стоит на Дону. Батя мой, бывало, брал меня на рыбалку. Ловил с лодки, но всегда на удочку. Браконьерством никогда не занимался. Он у меня сознательный. Так вот, когда поймает рыбёшку, бросит её в ведро. А та ртом воздух хватает. Дышать ей нечем. Так и мне иной раз дышать нечем. Не знаю, зачем живу. Работа – дом, работа – дом. И ещё телик. Вот и все мои радости. Так что не буду скрывать: рада знакомству. Может, и правда у нас что-то получится.
– Получится! – подвела итог Анна.
Григорий пошёл провожать Веру. Она ему понравилась. Сдержанная, как он говорил – «без выпендрёжа». Не боялась признаться, что тоже устала от одиночества и была бы не прочь попробовать вместе строить счастье. Сразу предупредила, что детей у неё быть не может. Григорий тогда подумал: его же усыновили. Почему и они не смогут сделать то же самое?
Вера жила на улице Пушкинской. Они шли по Комитетской, рассказывая друг другу о себе. Ничего не скрывая, не утаивая. Пересекли главную улицу и вскоре оказались возле её дома. Вере не хотелось прощаться. «Нет, – подумала она. – Не нужно торопить события. А он мне нравится. Спокойный, рассудительный, скромный. Таким и должен быть мужчина».
Прощаясь, Григорий обнял её и поцеловал в губы. Так её ещё никто не целовал. Ей показалось, что она на какое-то время потеряла сознание, словно выпила крепкого сладкого вина. Это было приятно. Она ждала продолжения, но его не последовало.
– Когда мы увидимся? – спросил Григорий.
– Когда ты скажешь. Я заканчиваю в пять. Пока доберусь до дома – будет половина шестого.
– Постой, а где находится твоя фабрика?
– На Крылова. Называется «Фея».
– В пять я тебя встречу у входа и мы пойдём подавать заявления в ЗАГС. Не забудь взять паспорт. А потом погуляем по городу. Прекрасная погода стоит. К тому же нужно посмотреть объявления об обмене квартир.
Такого напора Вера не ожидала. Улыбнувшись, спросила:
– И что мы будем менять?
– Две однокомнатные на одну двухкомнатную! Или мы жить будем в разных квартирах? К тому же у нас обязательно будут дети. Возьмём из Дома ребёнка. Я хочу мальчика!
– Гриша, сколько тебе лет?
– Тридцать восемь. А что?
– А мне показалось, что тебе нет и двадцати! К чему такая спешка?
– Сколько времени потеряно! К тому же ты можешь и передумать! Или тебя уведёт от меня какой-нибудь казак.
– Никто меня не украдёт, не уведёт, не унесёт… Впрочем, я согласна на такое сумасшествие. Надеюсь, не пожалею.
– Это я тебе обещаю!
       
На следующий день они подали заявления и пошли в бюро обмена квартир. Там им напечатали объявления, которые затем развесили на щитах по всему городу. Григорий отыскал своего знакомого, который показал списанные бытовки. Они реализовывались по бросовой цене. Получив разрешение поставить бытовку у входа на рынок, что на углу улиц Фрунзе и Маяковского, Григорий привёз её и установил на бетонные плиты. После этого начал капитальный ремонт, починил входную дверь, оконную раму, полы, наклеил обои, на пол положил линолеум. Электрики провели электричество. У окошка поставил небольшой столик, два стула… Можно было начинать работать, но он не торопился.
В ноябре Григорий и Вера расписались и получили свидетельство о браке. Это событие отметили в небольшом кафе. И на свадьбе Григорий был верен клятве, которую дал себе: пил только соки. Приехала и Верина сестра с мужем. Всё было как обычно: гости пили, кричали «горько!», громко что-то обсуждали. Григорий и Вера мечтали, чтобы всё это поскорее закончилось. 
Все эти дни Григорий жил у Веры и убедился, что она не только прекрасная хозяйка, но и внимательный и верный друг.
А под Новый год состоялся и обмен. Две их однокомнатные обменяли на одну двухкомнатную в доме стоял на Фрунзе, который был ещё ближе к дому Анны. Правда, квартира располагалась на первом этаже, что вызывало тревогу Веры. Григорий принёс кованые фигурные решётки и прибил их на окна.
Пятидесятилетие Анны отметили скромно у неё дома. Гости могли по достоинству оценить мастерство именинницы. Григорий и Вера подарили ей импортный шерстяной костюм.

Зимой Григорий в свою мастерскую не ходил. Делать пока было нечего. Нужно было готовиться к лету. А как только сошёл снег и стало теплее, покрасил бытовку в яркий зелёный цвет. На листе фанеры большими буквами написал красной краской: «Срочный ремонт обуви, портфелей, чемоданов и сумочек. Открыт с 8-00 до 18-00», и прибил его к стенке бытовки. Теперь каждый, идущий на рынок, видел этот щит и мог принести в ремонт свою обувь.
Через месяц работы было столько, что Григорий зелёной краской замазал слово «Срочный».
И Вера не сидела сложа руки. Она пользовалась авторитетом как портниха, имела свою клиентуру. В выходные дни, а иногда и после работы, накормив мужа, до ночи засиживалась у швейной машинки. Они мечтали купить автомобиль, чтобы можно было ездить в Багаевку к родителям Веры, на дачу к Анне и даже к морю!
Так незаметно пролетел 1974 год. И вот однажды Григорий сказал:
– Веруня! А не пора ли нам выполнить наш план?
– Что ты имеешь в виду?
– Мы же хотели взять малыша…
Вера не ожидала, что Григорий вспомнит тот разговор, и расплакалась. Это были слёзы радости и благодарности. Она подошла к мужу и прижалась к нему.
– Спасибо, родной, что не забыл. Я всё время об этом думаю. В среду возьму отгул и мы пойдём узнаем, какие нужны документы. Боюсь, что это не быстрое дело.
В Доме ребёнка их встретили доброжелательно, сказав, что с мальчиками проблем нет. Сейчас почему-то чаще берут девочек. Поинтересовались условиями, в которых будет жить малыш, и разрешили посмотреть на деток.
Нет тех красок, которыми можно было бы написать, как Вера смотрела на малышей. Казалось, она хотела взять их всех! Ребятишки, не обращая внимания на стоящих в сторонке взрослых, возились с игрушками. Здесь были детки до трёх лет.
– Нам бы парнишечку двух-трёх годочков, – жалобно сказала Вера.
Григорий молча наблюдал за ребятишками. Он уже приметил мальчика, которого хотел бы взять. Этот мальчонка, не обращая внимания ни на других деток, ни на взрослых, строил из кубиков башню. Она всё время почему-то падала, а он упорно снова и снова ставил кубик на кубик.
– Это Мишенька. Ему два годика. Очень спокойный мальчуган, – пояснила заведующая.
Когда она назвала его имя, малыш повернул к ней головку, широко открыв глаза, посмотрел на неё и улыбнулся. Потом вновь принялся строить башню.
– Вот его мы и возьмём. А скажите, до того как будут готовы документы, приходить к нему можно?
– Нежелательно. Вдруг что-то не получится, а малыш привыкнет к вам. Нет-нет, приходите уже с оформленными документами.
Через две недели привезли малыша домой. Нужно ли говорить, как была счастлива Вера? Она души в нём не чаяла. Взяв отпуск, целый месяц возилась с ним, чтобы ребёнок привык к новым родителям, к дому. Консультируясь по любому поводу с педиатром, по несколько часов гуляла с сыном во дворе, катала на специально купленной коляске в виде лошадки, кормила только натуральными продуктами. Очень скоро Мишенька стал говорить, и когда он называл Веру мамой, она готова была расплакаться.
Вера была благодарна Григорию. Это он подарил ей счастье материнства. Ведь она совсем не думала о том, что Мишенька рождён другой женщиной. Ей казалось, что это она носила его под сердцем, выстрадала и родила. И теперь у них есть сыночек, их радость и надежда.
Григорий тоже привязался к малышу, но чувства его были не столь эмоциональными. Ему приятно было, когда ребёнок называл его папой. Но гулять с ним он мог только по выходным или вечерами. После работы он, как правило, поев, шёл в комнату, где стоял манежик сына, играл с ним с полчаса, потом ложился на диван и смотрел телевизор. Работы было много, и он уставал.
Через месяц, подарив чудесный отрез на платье, Вера уговорила заведующую и определила Мишеньку в младшую группу детского садика, расположенного неподалёку. В отличие от других деток, которые нередко плакали, не хотели оставаться без мамы, Мишенька совершенно спокойно, увидев ребятишек, пошёл к ним, даже не оглянувшись. Это немножко обидело её, но потом и обрадовало: разве было бы лучше, если бы он плакал, разрывая ей сердце? А малыш подходил к кубикам и, ни на кого не обращая внимания, начинал строить башню. Теперь она у него получалась высокой и не падала.

Шли годы. Миша рос спокойным и послушным мальчиком. Его не увлекали шумные игры во дворе. Он с большим интересом возился с конструктором или клеил модель пластмассового самолёта. И в школе учился без особых проблем. По мнению учительницы, всё делал уверенно и спокойно. Но выполнив задание, никогда не спешил об этом сказать. Сидел и ждал, когда все начнут сдавать работу.
– Он равнодушен к оценкам, – говорил классный руководитель. – У него отсутствует честолюбие. Мне кажется, это не всегда хорошо.
Ещё в детском садике Григорий приучил его делать по утрам зарядку. С тех пор он делал её, каждый раз всё усложняя и усложняя упражнения. Папа купил ему гантели, и он делал зарядку с гантелями. Отжимался от пола, качал пресс, делал стойку, а потом принимал холодный душ. Это настолько вошло в его привычки, что родители знали – сын растёт здоровым и крепким.
Отец учил его никогда не драться. А уж если и придётся, всегда выступать за правое дело.
– А как узнать, правое это дело, или не правое? – спрашивал Михаил.
– Сам поймёшь. Девочек защищай, обиженных, слабых. Но никогда, слышишь, никогда не лезь первым! А уж если кто полезет на тебя – проучи так, чтобы неповадно было.

Однажды в восьмом классе ему пришлось вступиться за девочку, которую окружили трое оболтусов. Они толкали её, словно мяч, из стороны в сторону, при этом больно били своими портфелями и громко смеялись.
– Кончайте, – сказал им Михаил. – Она же девчонка. К тому же вас трое.
– А ты откуда такой взялся? Или хочешь получить?
Верзила резким движением вытянул руку вперёд, намереваясь ударить Михаила в лицо, но тот отстранился, и парень, потеряв равновесие, чуть не упал. В это время и другие бросили избивать девочку и переключились на Михаила.
Михаил показал, кто сильнее.
После той драки во дворе школы вызывали родителей, но Вера сказала директору:
– Мой сын заступился за девочку, которую избивали во дворе школы. Не знаю, куда смотрят работники школы, если такое возможно. Сын поступил правильно.
Директор посчитал, что лучше не раздувать это дело. Вызывали родителей драчунов. Все вынуждены были признать, что Миша поступил правильно.
В девятом классе он попросил мать дать ему кусок материи. Хотел сшить себе шорты.
Вера с интересом отнеслась к новому увлечению сына, купила отрез специальной ткани, помогла сделать выкройку, подсказывала, когда он шил. Эти шорты он носил дома, но к шитью пристрастился, стал читать книжки по швейному делу, вырезал из газет выкройки, а однажды попросил маму купить ткань на джинсы.
– Ты что, сынок? Это непросто! Совсем непросто. Джинсы требуют особой строчки. Начни с простых брюк.
Михаил согласился. На каникулах, пока мама была на работе, скроил для себя летние брюки и показал родителям результаты своего труда.
Что говорить, у Михаила был талант. Вспомнив рассказ отца, как он разобрал, а потом собрал ходики, хотел было тоже попробовать. Но будильника в доме не оказалось. На стене висели большие часы с маятником, их разбирать он не решился.
В конце девятого класса уже уверенно кроил и шил себе брюки, джинсы, шорты. Это ему нравилось, и он получал удовольствие оттого, что может это делать.
У отца в мастерской попробовал отремонтировать мужскую туфлю. Сделал легко. Отец лишь кое-что подправил рашпилем и отложил в сторону, говоря:
– Вот так в четыре руки мы быстро бы эту кучу обуви починили, и снова можно было бы написать: «Срочный ремонт». Кстати, взгляни: на полке лежит женская сумка. Там что-то с замком.
Михаил достал сумку, взглянул и сказал:
– Дешевле новую купить, чем эту ремонтировать.
Отец промолчал.
Юноша сел за стол, достал инструменты, и через полчаса всё было готово.
– Спасибо, сынок, – поблагодарил отец. – А там в углу стоит старенький велик. Правда, он без колёс, но рама в хорошем состоянии, руль, шестерни… Попробуй его привести в порядок.
– Ты что, и велосипеды взялся ремонтировать? Мало тебе обуви?
– Выбросили его, а мне показалось, что ещё можно оживить. Кое-что купить придётся, но всё – дешевле. Не новый покупать!
Михаил внимательно осмотрел старенький велосипед, сделал опись запасных частей, которые нужно купить.
Через день велосипед был на ходу.

Выпускные экзамены в школе Михаил сдал неплохо. Но преподаватель математики предупреждал учеников:
– Кто собирается поступать в технический вуз, нужно позаниматься с репетитором.
Михаил знал, что репетитором математик рекомендует своего приятеля, работающего в НПИ и участвующего  в приёмной комиссии. Законом это было запрещено, но наступило время, когда все зарабатывали как могли.
Михаил не ходил к репетитору. Кто-то говорил, что он отказался потому, что не может оплатить занятия. Но это было не так. Просто считал, что те несколько занятий знаний не дадут. Если уж и брать дополнительные уроки, то нужно было это делать как минимум с начала учебного года. Он так и сказал преподавателю, на что тот промолчал. 
Вступительные экзамены Михаил сдал, но не прошёл по конкурсу, так как недобрал одного балла.
И отец, и мать как могли утешали сына.
– Не вешай нос, сынок, – говорил отец. – Позанимаешься и поступишь на следующий год. А в свободное время осваивай профессии, которые тебе могут пригодиться в жизни.
Весной 1993 года тяжело заболела Вера Васильевна. Её положили в кардиологическое отделение областной больницы.
У мужа и сына начались сложные дни. С вечера они собирали сумку, в которой был и свежий творожок, и самые лучшие фрукты, овощи. Григорий варил или бульон, или супчик, и всё это в термосе Михаил отвозил матери. Он был хорошим водителем, а их «Жигули», названные любовно Ласточкой, были всегда в хорошем состоянии. Обычно, когда приезжал, мать ещё лежала под капельницей, и он сидел во дворе больницы, похожем на парк. Часов в двенадцать ему разрешали войти.

Вера Васильевна побледнела, похудела, на губах появился незнакомый синеватый оттенок. Михаил знал, что это признак кислородной недостаточности, но лечащий врач успокаивал:
– У вашей мамы всё протекает хорошо, и я надеюсь, что лечение будет эффективным. 
Приезжал и Григорий. Он сидел у постели жены и молчал. Ему казалось, что не задумываясь отдал бы всё, чтобы ей стало лучше.
– Ты не вешай нос, – утешала Вера Васильевна мужа. – Что ты хочешь? Второй полтинник разменяла. Нужен ремонт. Подлечусь, и всё у нас снова будет хорошо.
– Ты только выздоравливай. Я всё выдержу, – говорил Григорий, и комок подкатывал к его горлу. – Вернёшься домой и уйдёшь с работы. Хватит! И дома больше работать не будешь. Чего нам не хватает? Жадность человеческая…
– А ты?
– И я режим работы сделаю другим. Будем больше отдыхать, а то за всё время только в Крыму и побывали. Что у нас, денег нет? Ты только выздоравливай.

Через три недели Веру Васильевну выписали из больницы со значительным улучшением и рекомендациями для участкового врача повторить лечение через три месяца.
– Скажите, доктор, можно нам организовать в Новочеркасске это лечение? Я куплю все лекарства, договорюсь с медсестрой…
– В принципе можно. Только перед курсом нужно обязательно показаться врачу.
         
Октябрьские события 1993 года многое изменили в стране. Заговорили о централизации власти, и ельцинское руководство стало перед проблемами, которые сразу же возникли в ряде национальных республик. В конце 1994 года особенно обострились отношения с Чечнёй. Началась война.
Сразу после Нового года Михаил Галкин получил повестку в районный военкомат и был определён в мотострелковый батальон. В Грозном завязались ожесточённые уличные бои. В первом же бою Михаил был тяжело ранен и вертолётом отправлен в окружной госпиталь.
2.        В том же доме, во втором подъезде на третьем этаже, в двадцать четвёртой квартире, проживала семья Кислициных. Яков Эммануилович, невысокий мужчина с морщинистым лицом, добрыми, всегда грустными глазами и длинным массивным носом, преподавал в Политехническом институте теоретические основы электротехники и подрабатывал программистом в вычислительном центре. У студентов и знакомых он вызывал восхищение, смешанное с удивлением. Будучи коренным одесситом, знал и умел рассказывать множество весёлых историй и анекдотов, часто пользовался этим в беседах и на занятиях со студентами, слегка картавя и размахивая руками. И, странное дело: лицо его смеялось, а большие чёрные глаза выражали грусть, словно они не отражали его весёлого настроения. А когда ему напоминали про Одессу, он неизменно начинал вспоминать одесский говор и с сожалением восклицал:
– О чём вы говорите, я вас спрашиваю?! Где она, Одесса? Нет давно уже моей Одессы с её искромётным юмором и неподражаемым колоритом! Она расплылась, как расплываюсь в последние годы и я. Сегодня одесситы в Москве и в Иерусалиме, в Париже и в Нью-Йорке, наконец, даже в Новочеркасске. Там уже мало кто остался! Где ещё могут спросить на Привозе, как спрашивала моя соседка тётя Маня: «Сколько стоит эта лошадь?» – «Но это курица!» – «Странно. Я смотрю на цену!».
Яков Эммануилович приехал когда-то давно поступать в Новочеркасский политехнический, потому что ректор Одесского во всеуслышание заявил, что у него в институте будет столько же евреев, сколько их работает в шахтах. Но так как Яков Эммануилович не знал, сколько евреев работает в шахтах, решил не рисковать и поехал, странное дело, в Новочеркасск, в котором когда-то евреям даже запрещалось находиться. Что ни говори: столица донского казачества! Но то ли казачество уже не то, то ли евреи сильно изменились и многие уже не делают обрезание. Словом, Яков рискнул и… поступил.
Учился он настолько хорошо, что профессор лично пригласил его к себе на кафедру, обещая с дирекцией всё уладить.
Так он стал преподавать одну из самых сложных дисциплин – теоретические основы электротехники. Его занятия, как правило, студенты не пропускали. Да что – студенты?! Иной раз аудитория была набита битком. Студенты приходили не только, чтобы посмеяться над свеженькими одесскими анекдотами, но послушать, как этот странный преподаватель объясняет самые сложные вопросы теории поля простым «человеческим языком» и делает это так, что даже самые нерадивые легко сдавали профессору экзамен.
С детства родители готовили Якова Эммануиловича совершенно к другой карьере. Он ходил в музыкальную школу с маленькой скрипочкой и пиликал то, что разучивал дома, от чего все соседи плотно закрывали форточки и окна. Впрочем, и ему самому этот писк не нравился, но что можно было поделать, если мама, уверенная, что у её чада огромный музыкальный талант, непременно хотела, чтобы он научился играть, как Давид Ойстрах! Дело прошлое: однажды мама пригласила папу на выпускной концерт, на котором их Яшенька должен был исполнить пьесу Моцарта, которую учил целый год. Нужно ли говорить, как Эммануилу Львовичу надоело его пиликание, и после концерта он впервые твёрдо заявил жене:
– Яша должен поступать в технический вуз! Он мало похож на Ойстраха, и даже не на Мойшу Зихермана, который играет в ресторане на Приморском бульваре! Решение это окончательное и обжалованию не подлежит!
Берта Абрамовна пыталась спорить:
– Эмик, что ты понимаешь в музыке? Тебе же на ухо слон наступил! Пойдём домой и там поговорим.
– Я всё прекрасно слышу! – возразил муж.
– Но пусть он поступит в консерваторию, а потом увидишь! Ты же знаешь, что я всегда права!
Эммануил Львович рассердился не на шутку.
– Берта, не рассказывай мне сказки! Во-первых, он ни в какую консерваторию не поступит, а во-вторых, я сказал и моё решение окончательное! А ваши хождения с ним в оперу и на концерты только сделает его образованным и культурным человеком. Будет чем девочек привлекать.
На том разговор и закончился.
Так Яша оказался в Новочеркасске, о чём нисколько не жалел. Ежегодно летом приезжал к родителям, бродил по Одессе и с каждым годом отмечал изменения, которые происходили в городе. Они его не радовали.
В Новочеркасске он не забыл того, чему учился столько лет в музыкальной школе. При политехническом институте тогда существовал самодеятельный оперный театр. Естественно, с самодеятельным симфоническим оркестром. Сразу после поступления в институт его пригласили в нём играть. Может быть, тот факт, что он окончил музыкальную школу, о чём упомянул в автобиографии, и стал решающим баллом, который помог ему при поступлении.
Вскоре Яша уже играл в симфоническом оркестре и его игрой восторгались все первые скрипочки.
В антракте «Кармен» он и познакомился с Ларисой.
Невысокого роста, черноволосая, с глазами навыкате, она могла безостановочно говорить, не обращая внимания, слушают ли её или нет. Это позволило Якову присмотреться к девушке и решить, что «можно попробовать».
Лариса преподавала детям фортепиано.
Слово за слово, и Яша пригласил новую знакомую поужинать в кафе. Девушка с радостью согласилась. После ужина он проводил её домой и, прощаясь, церемонно поцеловал ручку. Они договорились встретиться в следующую субботу.
Вскоре Яков понял, что отступать некуда: Лариса забеременела, и нужно было по возможности скорее оформлять брак.
Нельзя сказать, что здесь была такая уж сильная любовь. Но Яша утешал себя тем, что у него с Ларисой много общего, что она – музыкант и ей не чуждо понятие прекрасного. Наконец, что она живёт со старушкой матерью в прекрасной трёхкомнатной квартире почти в центре города на Фрунзе и, по крайней мере, хотя бы проблемы с жильём у них не будет.
Молодые зарегистрировали свой брак и устроили праздничный ужин дома, на который пригласили только свидетелей. На пышную свадьбу денег не было, а что были – они копили на лето, чтобы поехать в Одессу и предстать перед родителями Яши. Те на столь неожиданную и спешную свадьбу сына приехать не смогли, договорились, что в августе все встретятся в Одессе. Но в августе приехать смог только Яша, так как в июле у них родился мальчик, которого они назвали Евгением. И тогда Яков увидел, как преобразилась его жена. Она оберегала сына, словно тигрица, ревновала ко всем и всякий раз находила у него всё новые и новые признаки гениальности.
– Ты только посмотри, как он кричит! – восклицала Лариса Наумовна. – Настоящий Энрико Карузо!
Через полгода:
– Нет, ты только погляди, как он грациозно сидит!
Она стала внимательно читать гороскопы, которые свидетельствовали, что у неё родился особенный ребёнок. Даже ходила к знакомой флейтистке, чтобы та погадала ей на картах. Приятельница, тщательно перетасовав колоду, разложила карты на три кучки и, открывая одну за другой, сообщила, что у неё родился необыкновенный ребёнок, гений, и его ждёт блестящее будущее.
Лариса Наумовна тогда нетерпеливо спросила:
– Кем он будет?
– Подожди! Сейчас мы посмотрим, – неторопливо произнесла флейтистка и открыла верхнюю карту средней кучки. – Вокалистом! У него будет прекрасный голос! Но его нужно будет оберегать. Пестовать. И проявится это не сразу. Не беги впереди паровоза. Не торопи события. Постепенно обучай его музыкальной грамоте, и он прославит не только себя и тебя, но им станет гордиться Россия. Да что – Россия?! Его голос будет звучать во всём мире.
       После того гадания Лариса ещё больше ощетинилась.    
С пяти лет стала возить его к педагогам по вокалу, сама на домашнем инструменте наигрывала мелодию, заставляя мальчика повторять её, и делала всё, чтобы он не общался со своими сверстниками. Водила на концерты, играла дома на пианино Чайковского и увлекательно рассказывала о необыкновенных судьбах Моцарта, Паганини, Робертино Лоретти, других композиторов и певцов.
Сначала мальчик сопротивлялся как мог. Ему хотелось бегать во дворе с другими ребятами. Потом, видя бесперспективность своих устремлений, смирился и слушал маму, иногда думая совсем о другом.
В садик мальчика не отдали. Лариса Наумовна уволилась с работы и целиком посвятила себя сыну. К тому времени старенькая её мама ушла в мир иной, и чтобы хоть как-то жить (а жизнь с каждым годом становилась и сложнее, и дороже), Яков Эммануилович взял совместительство в вычислительном центре, где работал программистом.
Школа, куда отдали Евгения, была в двух кварталах от их дома. Лариса Наумовна каждое утро отводила и встречала сына, мотивируя это тем, что по дороге нужно переходить проспект Ермака с его оживлённым движением. Так продолжалось до четвёртого класса, когда Евгений вдруг сказал, что хочет ходить в школу без сопровождающих. Он говорил горячо и настойчиво, и Лариса Наумовна вынуждена была согласиться. Её убедил аргумент сына, что на переходе стоит светофор и он будет переходить только на зелёный свет.
Лариса Наумовна согласилась, но ещё некоторое время незаметно выходила вслед за сыном и шла, сопровождая его до того, когда он перейдёт проспект Ермака. Потом возвращалась домой. Но через несколько часов она снова стояла на углу Ермака и Комитетской, притаившись в тени деревьев, и наблюдала, как сын возвращается домой.
       Конечно же, кроме общеобразовательной школы Евгений брал частные уроки по вокалу.
В старших классах Евгений уже точно знал, что ему уготована блестящая судьба выдающегося певца, только до сих пор он не мог решить, что лучше: стать оперным певцом и петь классику или – эстрадным. Здесь мнения разделились. Но как всегда окончательное решение принимала мама: нужно идти в оперу.
Учился Евгений едва-едва. Знал, что ему не придётся поступать ни в какой вуз, кроме консерватории. В старших классах это был рослый, всегда модно одетый, холёный парнишка, у которого не было ни друзей, ни подруг. Какое-то время он даже жалел об этом. Ему нравилась рыжеволосая девочка из параллельного класса, которая, как ему показалось, даже отвечала ему взаимной симпатией. Но после девятого она перестала ходить в школу. Жила в том же доме, что и он, но, сколько Евгений ни выглядывал, её не видел. Впрочем, вспоминал он о ней недолго. Потом были у него другие увлечения, но девочки, пообщавшись с ним, почему-то очень быстро исчезали, то ли считая его неинтересным человеком, то ли самовлюблённым, не способным говорить ни о чём, кроме своего голоса. Одна девочка назвала его Нарциссом. Подумал: «Неужели я любуюсь собой? Чепуха! Мне же нравятся некоторые девчонки. Музыка. Голоса великих мастеров. Мне хотелось бы тоже так петь. Разве это плохо?»
Он больше даже не посмотрел в сторону той девочки.
Выпускные экзамены Евгений сдал хорошо и был вполне доволен, что, наконец, не нужно ходить в школу, встречаться с одноклассниками, к которым не чувствовал ничего, кроме презрения. «Что они понимают в искусстве? Могут ли отличить истинный талант от посредственности?», – думал он.
На выпускном вечере по настоянию мамы спел арию Елецкого из оперы Чайковского «Пиковая дама».

             Я вас люблю, люблю безмерно,
                Без вас не мыслю дня прожить.
          Я подвиг силы беспримерной
            Готов сейчас для вас свершить…

После завершения арии в актовом зале раздались аплодисменты, но не о таком успехе мечтал Евгений. Он обиделся на всех: и тех, кто сидел в зале, и маму, которая настояла, чтобы он пел на выпускном вечере. Быстро собрался и ушёл домой.
А дома спор родителей о том, куда идти учиться Евгению, достиг такого накала, что Лариса Наумовна резко произнесла:
– У нас уже давно исчезло взаимопонимание и мы смотрим с тобой в разные стороны. Давай разменяем квартиру и мы с Женечкой уедем в Ростов. Ему нужно продолжать учёбу! Если можно, давай сделаем это интеллигентно, без скандалов. Развод наш вовсе не означает, что ты не сможешь видеть сына. Ты будешь приезжать в Ростов и снова и снова убеждаться, как был неправ.
Такого Яков Эммануилович от жены не ожидал.
– Как же вы жить-то будете? – спросил он. – Или ты работать пойдёшь?
– Зачем же издеваться? Кто меня сейчас возьмёт? К тому же там своих пруд пруди. Но не беспокойся, проживём. Ты же интеллигентный человек. Неужели не поможешь сыну стать на ноги?
По случаю нашёлся сосед в их же доме, готовый улучшить свои условия и поменять свою однокомнатную на втором этаже в этом же подъезде на их трёхкомнатную с большой доплатой.
Лариса Наумовна проявила удивительную энергию и изобретательность, и уже в июле они купили небольшую однокомнатную квартиру в старом ростовском доме на улице Социалистической. Её устраивал район. Недалеко и от консерватории, и от музыкального театра, и от филармонии. Что ещё нужно?! Она забрала пианино и какую-то мебель. А Яков Эммануилович стал жить ниже на этаж и считал, что это даже лучше: возраст давал о себе знать, и подниматься по лестнице ему становилось всё труднее.
В консерватории с сомнением отнеслись к заверениям мамы, что у её сына прекрасный голос. Обычно туда поступали те, кто имел начальное музыкальное образование. Но Лариса Наумовна настояла, и Евгения прослушала заведующая кафедрой вокала.
– У юноши, несомненно, есть вокальные способности, но у него нет школы. Ему для начала следует попробовать поступить в Ростовский колледж искусств на вокальное отделение, – сказала заведующая кафедрой. – Я вам напишу записку заведующему вокальным отделением колледжа. Обратитесь к нему.
Проклиная бюрократов и антисемитов, подозревая, что у них просто «выжимают» взятку, Лариса Наумовна с сыном отправились в Колледж искусств. И снова прослушивание, покачивание головами:
– К нам обычно поступают после музыкальной школы. Вы же сами когда-то там работали и знаете, что исправлять гораздо труднее, чем ставить голос с самого начала!
Но видя, как разволновалась Лариса Наумовна, услышав, что они, только для того чтобы учить сына вокалу, переехали из Новочеркасска в Ростов, заведующий вокальным отделением согласился принять его.
Так Евгений Кислицин стал студентом колледжа искусств.

Шёл 1994 год.
Однажды вечером, когда Евгений, как обычно, с мамой разучивал песню, которую ему дала преподаватель в колледже, в их дверь позвонили. Не ожидая гостей, Лариса Наумовна подумала, что это муж приехал навестить их. Он до последнего момента продолжал считать, что талант у сына если и есть, то не настолько большой, чтобы он мог кормиться им в будущем, уж лучше бы Женя поступил в его родной политехнический, где бы и он мог ему помочь. Специальность их институт даёт реальную, а в наше время это значит и реальный кусок хлеба. Лариса Наумовна, думающая иначе, проявляла даже признаки недовольства частыми посещениями бывшего супруга.
 – Кто? – спросила она, прежде чем открыть.
 – Милиция, – ответил густой мужской бас.
 Она открыла дверь. Перед нею стояли двое мужчин. Один был в форме.
 – В чём дело? Что случилось? Кто вы? – растерялась Лариса Наумовна.
 – Я  ваш участковый, старший лейтенант Павлов Юрий Григорьевич, а это  представитель райвоенкомата, – сказал милиционер, входя в комнату. – А тут, как я понимаю, Евгений Яковлевич Кислицин собственной персоной?
– Так что всё-таки случилось? Что мог натворить мой сын? С утра до вечера мы практически не расстаёмся. Он – студент колледжа искусств…
 Её перебил мужчина в гражданском костюме:
 – Почему же вы, уехав из Новочеркасска, не стали на учёт в райвоенкомате? Или не знали такого правила? Мы вас разыскивали целый месяц. Получите повестку и распишитесь в получении.
 Только сейчас Лариса Наумовна стала понимать, какая угроза нависла над её мальчиком. Она внимательно прочитала повестку, в которой было сказано, что Евгению нужно явиться на медицинскую комиссию. Понимая, что за всем этим последует, она дала сыну повестку и листок, где он должен был расписаться, а сама спросила, как и когда она может попасть к военкому. Мужчина ответил.
 Незваные гости ушли, а Ларисе Наумовне уже было не до пения. Она села за стол, посадив напротив сына, и молча смотрела на него, словно прощалась, по щекам её текли слёзы.
– Как ни странно, но кажется, твой отец был прав, – сказала она наконец. – Политехнический институт имеет военную кафедру, и его студентов не призывают в армию. А колледж искусств такой кафедры не имеет, и тебя призывают!
В ту ночь Лариса Наумовна не сомкнула глаз, а рано утром пошла в колледж искусств к заведующему вокальным отделением.
Они вошли в класс, и она, плача, рассказала о том, что грозит её сыну.
 – Дорогой Валентин Иванович! Бога ради, помогите. Я готова отдать всё, что имею. Я просто не переживу этого. Все эти годы я жила одной мечтой, чтобы сын стал певцом. Помогите мне, и я по гроб жизни буду вам обязана…
Заведующий сначала растерялся, не зная, чем может помочь, потом вдруг вспомнил об однокашнике, который командует ансамблем песни и пляски Северо-Кавказского военного округа. Он, пожалуй, мог бы поспособствовать, чтобы парнишка оказался в ансамбле. Евгений вполне мог бы там петь. Сказал:
 – Сегодня после занятий я поговорю с приятелем, а Женя пусть идёт на медкомиссию. Если всё срастётся, то его возьмут в Ансамбль песни и пляски Северо-Кавказского военного округа. Думаю, это лучше, чем служба в строевых частях.
 Лариса Наумовна бросилась целовать руки Валентина Ивановича, но он брезгливо отстранился, говоря:
 – Ну что вы, в самом деле?! Сейчас сюда должна прийти ученица. Идите домой и по дороге зайдите в церковь, поставьте свечку… – Понял, что сказал глупость, так как Кислицина  еврейка, поправился: – Ну, там, или в синагогу… Будем надеяться.
Лариса Наумовна вышла из колледжа и шла по городу, как слепая. Она ни о чём не могла думать, кроме как о том, что её Евгения остригут налысо, наденут на него солдатскую форму и он пойдёт маршировать: ать-два, ать-два.
 Неожиданно она оказалась возле церкви и вспомнила слова Валентина Ивановича. Несмело вошла внутрь. Здесь было прохладно и тихо. Шла служба. В небольшом киоске у входа купила три свечки, подошла к горящим свечам, зажгла свои и поставила их. Она готова была перекреститься, но что-то её останавливало. Тихо, только губами произнесла:
 – Боже, если Ты есть, сделай так, чтобы мой сыночек попал в этот ансамбль песни и пляски. Если Ты это сделаешь, я уверую по-настоящему и буду верить до конца своих дней!
 Выйдя из церкви, она посмотрела на небо. Оно было чистым. Потоптавшись на ступеньках, медленно побрела домой. Евгений был на медкомиссии, и она не знала, когда его ждать. Он пришёл к двум часам, переоделся и сказал, что обедать не будет. Лёг на диван, где обычно спал, повернулся лицом к спинке. Лариса Наумовна понимала: мальчик сильно переживает.
 – Когда тебе идти? – спросила она.
 – Сказали, вызовут повесткой, – ответил сын и закрыл глаза. Ему казалось, что судьба к нему несправедлива. Что все завидуют его таланту или просто боятся конкуренции. Он заснул, и ему снилось, что рыжеволосая девочка, которая жила в соседнем подъезде в Новочеркасске, хохочет над ним и говорит: «Ты ничего не можешь. Даже поцеловать меня побоялся! Какой же ты мужчина! И таланта никакого у тебя нет. Вот и шлёпай в армию! Там нужны такие оловянные солдатики!».

 Через два дня посыльный принёс повестку. Лариса Наумовна пошла в военкомат с сыном. Она больше всего боялась неизвестности. Нервы её были напряжены до предела.
 В кабинет, куда пригласили Евгения, её не пустили. Дежурный попросил подождать в коридоре.
 Евгений вышел через несколько минут. Широко улыбаясь, подбежал к матери и, не обращая внимания на ребят, которым ещё только предстояло войти в кабинет, громко сказал:
 – Меня направили в Ансамбль песни и пляски Северо-Кавказского военного округа! Буду там петь. Сначала, наверное, в хоре. А когда они услышат мой голос, стану солистом ансамбля!
 Это было тяжёлое для Ларисы Наумовны время. Неделями она не видела сына, а когда он приходил, стройный, красивый, в хорошо подогнанной форме с блестящими золотом пуговицами и аксельбантами, она не могла наглядеться на своего сыночка, расспросить обо всём, наговориться с ним.
Ему же было не до неё. Он всё время крутился перед большим зеркалом, стоящим в коридоре, становясь то в одну, то в другую позу и представляя себя поющим на сцене кремлёвского Дворца Съездов.
 – Ну, что ты любуешься собой, как Нарцисс! – воскликнула Лариса Наумовна. – Разве тебе не хочется поговорить с мамой? Я тебя не видела целую вечность!
 Тогда Евгений неохотно отходил от зеркала и шёл в комнату. Рассказывал о том, как проходит служба:
 – Репетиции, поездки в воинские части, занятия. Эти занятия меня выводят из себя. Представь, мы по часу маршируем, потом сидим на политзанятиях. А ещё физподготовка, муштра… Зачем это мне?

 В декабре впервые в окружной госпиталь привезли «груз-двести». Лариса Наумовна понимала, что было бы, если бы её Евгений не попал в ансамбль. Вдруг вспомнила, что даже не отблагодарила Валентина Ивановича, не пришла и не поклонилась ему. Но подумала, что сейчас уже поздно исправлять ошибку. Она была недовольна собой и только молила Бога, чтобы ансамбль не поехал в Чечню выступать перед войсками. Мало ли что может произойти?!
 К ней приезжал Яков Эммануилович. Он сильно постарел, осунулся. В старом пальто и шапке, в глазах Ларисы он выглядел жалким неудачником. Но, как ни странно, этот неудачник, зная, что она живёт на скудную пенсию, передавал ей конверты с приличной суммой.
 В благодарность она поила бывшего мужа чаем.
 – Как ты живёшь? – спросила она однажды, лишь бы что-то спросить. Её мало интересовало, как живёт её бывший. – Не женился?
 – Как говорил мой папа, я тебя умоляю! Мне только жены не хватает! Но живу. Занимаюсь йогой, перешёл на вегетарианскую диету. И здоровее, и значительно дешевле. По утрам обливаюсь холодной водой…
 – Жить будешь долго, – язвительно заметила Лариса.
 – Хочу дожить, услышать сына в концерте.
 – Этого не так уж долго ждать. Сейчас они мотаются по всему Северному Кавказу, выступают в воинских частях. Я вся извелась…
 – Всё будет хорошо.
 Когда Яков уехал, Лариса вдруг пожалела, что он в Новочеркасске, а она в Ростове. Но потом отогнала эти мысли, решив тоже переходить на вегетарианскую диету.

 Через два года Евгения демобилизовали. Лариса Наумовна всё же нашла возможность встретиться с руководителем ансамбля. Хотела получить отзыв о сыне.
 – Что вам сказать, сударыня, – по-старомодному ответил подполковник с седыми висками. – У Евгения голос есть. И тембр красивый, бархатный. Чего у него нет, так это понимания того, что он поёт, что хотели выразить авторы текста и музыки. Он, простите за откровенность, просто малообразованный человек. Мало читал. Мало знает. Ничем не интересуется. Все великие вокалисты, как правило, были большими интеллектуалами. И колледж ему мало что даст. Не думаю, что вас устроит такой отзыв, но лучше горькая правда.
 Подполковник встал, давая понять, что беседа окончена.

 Вернувшись из армии, Евгений заявил матери, что хочет месяц-другой отдохнуть. Лариса Наумовна не возражала. Но пыталась и сейчас контролировать сына.
 – Ты куда? С кем? Когда вернёшься? Не приходи поздно, я буду волноваться.
 Через месяц Евгений сказал, что встретил девушку, с которой учился в школе, и даже попытался за нею поухаживать.
 Лариса Наумовна с ужасом слушала сына, понимая, что та девушка может отнять у неё сыночка. Она почувствовала, что сердце её словно захлебнулось, стало биться чаще. Появилась боль.
 Она прилегла на кровать и попросила сына вызвать скорую. Приехал доктор, сделал укол и уехал. Понимая, что на свидание он опоздал, Евгений уже никуда не торопился, сел у постели матери, взял её руку в свою и сидел молча, не зажигая света. А рыжеволосая девушка, приезжавшая в Ростов в областную больницу, подождала Евгения с полчаса и уехала, подумав, что не понравилась ему. Ну, что делать, видно, у неё такая судьба. Она его помнила ещё по Новочеркасску. Жили-то в одном доме, но Женя никогда не общался с дворовыми ребятами, всё время ходил со своей мамой. Но при этом смотрел на неё такими жадными и влюблёнными глазами! Она до сих пор вспоминала тот взгляд. Так на неё больше никто не смотрел.
       
 Погуляв два месяца, Евгений решил, что в колледж он больше не пойдёт, попробует устроиться в какой-нибудь клуб, коллектив, на худой конец, в ресторан. Жить нужно, а какая жизнь, когда финансы поют романсы. Он достал сборник современных популярных песен и стал разучивать наиболее модные. Потом обратился к директору ближайшего от их дома ресторана. Однако вокалисты им были не нужны. Он ходил из ресторана в ресторан, пока не оказался на левом берегу Дона. Там, в одном из многочисленных ресторанов, согласились его попробовать. Так Евгений, мечтающий о славе Энрико Карузо, оказался ресторанным певцом.
 Это был нокаутирующий удар по самолюбию Ларисы Наумовны. Не о такой славе сына она мечтала. Он говорил, что это – временно, что денег нет, а жить как-то нужно, что многие известные певцы прошли этот путь и тоже пели в ресторанах. Это, конечно, не успокаивало Ларису Наумовну, но она была рада, что сын не падает духом.
 В определённое время машина собирала в городе сотрудников ресторана и привозила их на работу, а после работы так же отвозила всех в город.
 Евгений стал зарабатывать. Питался в ресторане бесплатно и даже ухитрялся кое-что привозить любимой маме, которая целыми днями ждала своего ненаглядного в полном одиночестве.

Однажды встретил руководительницу лектория филармонии. Знал он её ещё по колледжу, где она преподавала. Попросил, чтобы она его прослушала.
– А куда вы пропали? Учились вроде неплохо и вдруг исчезли.
– В армию загремел. В Ансамбль песни и пляски округа.
Евгений подготовил две арии из опер. Спел их. Женщина, как казалось Евгению, была очарована его голосом, но сказала, что в лектории чаще востребованы романсы, и просила подготовить два романса для прослушивания, на которое она пригласит директора филармонии.
Нужно ли говорить, как волновалась Лариса Наумовна, как подыскивала сыну романсы, которые бы показали всем и красоту его баритона, и возможности брать высокие ноты.
Прослушивание состоялось, правда, без директора. Он был чем-то занят. Но в заключение руководительница лектория сказала:
– Можете считать себя принятым. Завтра оформитесь в канцелярии. Правда, пока на полставки. Но лиха беда – начало! Войдёте в коллектив, познакомитесь с репертуаром. Короче, поздравляю. Многие так начинали.
Евгений ушёл из ресторана и поступил на полставки в филармонию. Его не смущало, что получать он будет в десять раз меньше. И кормить здесь его никто не станет. Зато он, наконец, будет выступать в государственной филармонии и по праву сможет называть себя артистом!
Через две недели Евгений участвовал в художественной композиции под названием: «Вино на двоих». Произведение было составлено из стихов Анны Ахматовой и Николая Гумилёва, будто они ведут диалог, вспоминают свою любовь и, наконец, Ахматова вспоминает о гибели любимого.
На первое выступление Евгений привёл и мать, заботливо усадил её в шестой ряд.
В Малом зале собрались постоянные слушатели лектория. Музыковед рассказала о трагической судьбе двух прекрасных поэтов, а заслуженная артистка, меццо-сопрано, пела стихи Анны Ахматовой, Евгений – Николая Гумилёва. Всё происходило во втором отделении концерта.
Голос Евгения звучал прекрасно, и Ларисе Наумовне казалось, что вот, наконец, она дожила до триумфа сына. Но после того как прозвучали последние ноты, в зале раздались редкие аплодисменты, а руководительница лектория сразу же стала рассказывать о программе следующей недели. Искушённый слушатель уловил всё, отметив и прекрасное пение заслуженной артистки, и слабенькое – новенького солиста. 
Когда публика разошлась, руководительница лектория подошла к Евгению, стоящему возле матери, и сказала:
– Не огорчайтесь. Первый блин всегда комом. Голос ваш как всегда звучал прекрасно. И артикуляция хорошая. Все слова ясно слышны. Но поёте вы, как автомат, как пластинка. Как будто не понимаете, о чём поёте. Вы знакомы с историей Ахматовой и Гумилёва?
– Слышал кое-что, – огорчённо ответил Евгений.
– Почитайте. Поэзия не может вас не тронуть. Вы проникнетесь их чувствами, их судьбой. Кстати, у нас в библиотеке есть прекрасный романс на слова Ахматовой. Стихи начинаются со слов: «Звенела музыка в саду…» Разучите его.
Евгений с матерью пошли домой. Говорить не хотелось, настроение у него было отвратительным. Не такого он ждал от своего первого выступления.

Через несколько дней здоровье матери резко ухудшилось. Появились постоянные боли в сердце, отдающие в левую руку, отёки на ногах, жидкость в брюшной полости. Евгений то и дело вызывал врача из поликлиники, которая рекомендовала стационарное лечение, но Лариса Наумовна отказывалась. Она смирилась с судьбой и хотела смерти.
Евгений вызывал и скорую помощь. Кардиологическая бригада сделала электрокардиограмму, и врач диагностировал тяжёлый инфаркт. Но и сейчас Лариса Наумовна от госпитализации отказалась.
Она лежала на высокой подушке, смотрела на любимого сыночка и верила, что он ещё добьётся успеха.
Так прошла неделя. Лариса Наумовна не отпускала от себя Евгения. Оставаться одной даже тогда, когда ему нужно было сбегать в магазин за продуктами, боялась. Целыми днями требовала, чтобы он сидел у её постели и держал за руку. И лишь на ночь отпускала его на диван. Она ничего не говорила, только смотрела на него, и иногда слёзы текли по её щекам.
Ночью Лариса Наумовна тихо умерла, словно уснула.
Евгений растерялся. Он не знал, что делать, куда идти. Соседка подсказала, что нужно в поликлинике у участкового врача получить справку о смерти. Потом пойти в похоронное бюро, где всё сделают. Предупредила, что похороны сегодня стоят очень дорого.
Евгений совсем растерялся, но потом его словно осенило и он позвонил отцу. Яков Эммануилович приехал через пару часов. Он взял на себя все заботы о похоронах своей бывшей супруги.
Похоронили её на Северном кладбище. В машине, в которой везли гроб с телом Ларисы Наумовны, сидели только двое: бывший муж и сын, который так и не оправдал её надежд.
С кладбища они долго шли к остановке автобуса, потом с пересадками добирались до дома. Яков Эммануилович достал бутылку водки и наполнил рюмки.
– Давай помянём маму, – сказал он и выпил.
– Я слышал, что у евреев не принято поминать, – ответил Евгений и тоже выпил.
– Какая разница, где что принято. Да и какие мы евреи?! Ты когда-нибудь в синагоге был?
– Нет. В соборе пел пару раз, а в синагоге не был.
– Ну вот. Какой ты еврей? Так, жид недорезанный.
Яков Эммануилович налил себе ещё одну рюмку, выпил и решительно встал. Закусывать было нечем.
– Вот что, сын, собирайся и возвращайся в Новочеркасск. У меня комната большая. Разместимся. Я ещё работаю понемногу и пенсию получаю. Проживём. А твою квартиру можно или сдавать, или разменять на Новочеркасск, если вдруг надумаешь жениться. Наконец, её можно и продать. Тогда у нас будут деньги на жизнь.
– А что я буду делать в Новочеркасске? Я же ничего не умею.
– Найдём тебе работу. На худой конец, можно петь в соборе. Говорят, там платят прилично.
Евгений не хотел даже думать об этом.
Отец уехал, а он остался. Но как было страшно спать в квартире, в которой уже не было мамы! До глубокой ночи он не мог заснуть и лишь под утро задремал тревожным сном. А днём пошёл в филармонию и написал заявление об уходе по собственному желанию в связи с переездом в другой город. Его никто не отговаривал, не задерживал. Получив документы, собрал вещи в большую сумку, запер квартиру и поехал в Новочеркасск к отцу.

Через две недели, скрыв, что он некрещеный, Евгений пел в соборном хоре. Регент был очень доволен новеньким.

3.          Сергей Нилович Надеждин, 1948 года рождения, жил в Соцгороде с матерью и сводным старшим братом, отец которого погиб в Отечественную. После войны мать во второй раз вышла замуж. Но и этот брак оказался недолгим. Отец Сергея злоупотреблял алкоголем, часто на работу ходил в подпитии. Работал строителем, и однажды на стройке его придавила сорвавшаяся с подъёмного крана бетонная плита. Старший брат пошёл работать на Электродный завод, нужно было как-то выживать. Здесь, по слухам, неплохо платили. Иван был здоровым парнем, и его определили загрузчиком-выгрузчиком в цех графитации электродов. В огромные, до тридцати метров, печи они сначала загружали обожжённые заготовки. А через два дня выгружали. Работа была тяжёлой и вредной. Сергея же определили в ремесленное училище, где его и одевали, и кормили, и учили. Жил в общежитии, ходил зимой в чёрной шинели с блестящими нашивками и металлическими пуговицами. Тяжёлые ботинки на мощной кожаной подошве были предметом его особой гордости. Прежде чем выйти на улицу, он чистил их гуталином, потом до блеска натирал специальной бархатной тряпочкой. Сергей был миролюбивым спокойным парнем, с интересом познавал токарное дело, легко читал чертежи, неплохо учился и в общеобразовательной школе. По выходным бывал дома и рассказывал матери и брату о своих успехах:
– В четверг у нас были соревнования: кто скорее и точнее выточит деталь для фрезерного станка. Я выиграл! Выточил быстрее даже, чем Попов, а он, знаете, какой? У него по токарному делу сплошные пятёрки! 
После окончания ремесленного училища Сергея направили токарем на станкостроительный завод, который находился в городе, недалеко от собора. Ездить ежедневно на работу из Соцгорода было неудобно, к тому же с первых дней Сергей показал себя хорошим специалистом, и начальник цеха вышел с ходатайством к председателю профкома, чтобы ему дали место в общежитии.
Нельзя сказать, что условия жизни в общежитии были хорошими. В комнате  шесть человек, работающих в разные смены. Кто-то шёл в ночную, кто-то приходил и ложился отдыхать. Были и любители выпить, но обычно делали это где-то за пределами общежития, а когда приходили, старались не вызывать «лишних волн», так как комендант могла написать на завод и виновного лишили бы премии. Можно было и место потерять в общежитии. Обычно обитатели комнаты старались вечерами не зажигать общий свет. Все громкие разговоры происходили в Красном уголке, где стояли столы, лежали подшивки газет, а в углу красовался недавно купленный телевизор. Включали его обычно только когда передавали футбольный матч или показывали кино. В Красном уголке можно было готовиться к урокам. Многие рабочие учились в вечерней школе.
Сергей купил небольшую настольную лампу «грибок» и вечерами, когда был свободен, читал книжки. Ему нравились детективы, рассказы о геройских подвигах наших разведчиков. Уроки делал в Красном уголке.
Когда ему исполнилось восемнадцать, он получил повестку и явился в военкомат. На медицинской комиссии, стоя перед врачами в чём мать родила, Сергей спокойно наблюдал, как заполняли медицинские документы, а сестрички бросали на него оценивающие взгляды. Майор медицинской службы Никитин спросил:
– Плавать умеешь?
– Умею. На Дону живу, – ответил Сергей, не понимая, к чему клонит майор.
– Вот и хорошо. Направляем тебя на Балтийский флот. Там, правда, не Чёрное море, но, говорят, в июле и августе тёплое. Песочек, не то что на Черноморском побережье. Впрочем, если будет время купаться. Служба в военно-морских силах непростая! Плавать тебе по морям и океанам пять лет. Сегодня наши корабли знаешь как оснащены! Так что научишься многому.
В назначенный день Сергей явился на сборный пункт, где формировалась группа, направляемая на Балтийский флот.
Служил на эскадренном миноносце. С детства привыкший и к казарме, и к дисциплине, службу переносил легко. На учениях, в долгих походах не раз получал благодарности и поощрения. Тренировки, занятия в классах, внештатные ситуации, придуманные начальством и реальные, – всё прошёл. Дослужился до звания мичмана. Дважды за время службы ездил в отпуск домой. К этому времени мать его стала болеть. Когда по рации получил известие о её смерти, был в дальнем многомесячном походе. Командир выразил ему соболезнование и освободил от службы на сутки.
Демобилизовался  Сергей в 1971 году и вернулся на завод. Жил, как и до армии, в общежитии.
Пока служил, на заводе мало что изменилось. Только мастер цеха, относящийся к нему как к сыну, уволился по возрасту. В первый же свободный день Сергей навестил старика. Впрочем, какой он старик? Шестьдесят пять недавно исполнилось. Мастер был рад приходу Сергея. Жаловался, что на старости лет остался один. Жена умерла, сын во Владивостоке. Отношения с сыном сложные. Поэтому и живёт лишь размышлениями и воспоминаниями. Узнав, что Сергею исполнилось уже двадцать пять, стал усиленно рекомендовать не тянуть с женитьбой:
– Ты погляди, сколько хороших девок вокруг! Да хотя бы у нас на заводе, или в Первом механическом, или… да мало ли их по заводу бегает?! Чем не невесты? И не белоручки, и лицо не штукатурят, как эти лярвы в городе, шляющиеся по клубам да кабакам. Ты приглядись, приглядись повнимательнее. И не забудь старика на свадьбу пригласить. С удовольствием выпью чарку за вас. Только поторопись, а то могу и не дожить.
– Да что у вас за разговор, Петрович, на ночь глядя?!
Уходил Сергей от мастера с твёрдым убеждением, что старик прав. Пора не только мечтать, но и реализовывать мечту.
Завод, как и многие предприятия города, имел базу отдыха на Дону, в хуторе Калинина, расположенном на правом берегу реки, напротив станицы Багаевской.
В субботу утром от проходной отходил арендованный профкомом автобус, который вёз сотрудников на базу.
В ближайшую субботу и поехал туда Сергей, чтобы присмотреться к «заводским курочкам». Настроение было хорошим, небо – голубым, и «солнце в целом свете»!
ПАЗик трясло и качало, как в шторм на море. Сергей сидел рядом с рыжеволосой девушкой и никак не мог решить, из какого она цеха.
– Давно работаю на заводе, но тебя ни разу не видел, – сказал он. – В каком цехе трудишься?
– А я тебя знаю, – не отвечая на его вопрос, сказала девушка. – Ты из второго механического. Недавно вернулся из армии. Живёшь в общежитии.
– Во дела! Я о тебе ничего не знаю, а ты обо мне в курсе до самых тонкостей. Не в разведке ли служишь? Так туда таких не берут. Там нужны неприметные физиономии, чтобы не привлекать внимания. А ты очень даже заметная. Солнышко скроется, а рядом с тобой вполне загорать можно.
      – Ну и горазд ты трепаться. Этому во флоте тебя обучили? По моим сведениям, ты ещё не окольцован, не куришь, не пьёшь и других вредных привычек не имеешь. Но, может, ты – бабник?
– Чудеса в решете! Ты у нас в кадрах! Отгадал?
– Не отгадал. К тому же сильно не приближайся: обгоришь! Потом поднимется температура. Ожоги первой степени проходят быстро, так что на больничный не надейся.
Сергей был заинтригован. Девушка ему явно нравилась. Но кем она работает? В дирекции секретарём? Или всё же в кадрах? А может, в здравпункте? Там, кажется, появилась новенькая медсестричка. Ну, конечно, в здравпункте!
– Всё. Я понял! Ты – новенькая медсестра. И зовут тебя…
– Галина. А тебя Сергеем величают. Красивое имя. Мне нравится.
– И я себе нравлюсь, – улыбнулся Сергей. – А раз мы уже познакомились, давай заключим с тобой договор…
– О дружбе и взаимопомощи? – спросила девушка и расцвела в улыбке. – Ничего не имею против.
– Я служил во флоте. Могу научить плавать.
– Умею.
– По-девчачьи да по-собачьи все умеют. Я тебя научу настоящей технике плавания!
Галина кивнула. В это время автобус сильно качнуло и девушка прижалась к Сергею. Извинившись, отодвинулась на край сиденья.
– Ничего. Мне даже приятно. Давай на базе не терять друг друга из вида.
– Ты что, боишься потеряться? Впрочем, ничего не имею против. И всё же езда на таком автобусе не доставляет большого удовольствия, и если бы не ты, было бы совсем тоскливо.
Автобус подъехал к воротам базы. Водитель открыл переднюю дверь, и все стали выходить.
Сергей соскочил первый и галантно подал Галине руку. Так началось его ухаживание за этой рыжеволосой девушкой.
Солнце нещадно палило. Все, долго не раздумывая, сняли платья, брюки и, оставшись в заранее надетых на себя купальниках и плавках, бросились в воду, брызгаясь и визжа от радости.
– Ну что, пойдём окунёмся? – задорно спросила Галина и пошла к воде.
– Ты осторожнее. Это река. Здесь течение.
– Хорошо! – крикнула Галина и бросилась в воду.
Очень скоро Сергей понял, что напрасно хвастался своим умением плавать. Девушка плыла так быстро, что он и не пытался её догнать. Она ему всё больше и больше нравилась. Когда, наконец, вернулась, спросила:
– Ты чего же за мной не поплыл? А если бы я стала тонуть? Но вода изумительная! В автобусе мне было так жарко, что, казалось, ещё немного и закипела бы.
Они постелили коврик, предусмотрительно принесённый Галиной, и легли рядом. Рассказывали друг другу о себе. Галина достала из сумки бутерброды и термос с чаем и угостила Сергея. Потом играли в волейбол.
Некоторые из приехавших на два дня расположились в деревянных домиках. Но Сергей и Галина приехали на один день, и когда часов в шесть вечера пришёл автобус, чтобы отвезти отдыхающих в Новочеркасск, Сергей сказал с грустью:
– Время пролетело. Неужели эта сказка так быстро закончится?
– Ты заговорил как поэт. – Она взглянула на Сергея и улыбнулась. – Давай встретимся завтра часов в семь. Пойдём куда-нибудь погуляем. Я живу у железнодорожного вокзала. – Она назвала адрес и добавила: – Буду ждать.
По дороге в Новочеркасск автобус так же громыхал и укачивал пассажиров, но ни Галина, ни Сергей не обращали на это внимания. Они сидели рядом и рассказывали друг другу что-то настолько интересное, что не заметили, как автобус остановился у проходной завода. Был поздний вечер, и Сергей пошёл провожать девушку домой. Уже у её дома он осмелился и, обняв, поцеловал. Галина рассмеялась.
– Я буду ждать! – крикнула она и исчезла в темноте подъезда.

Прошло несколько месяцев с того памятного посещения базы отдыха. Они сыграли свадьбу и подали заявление на квартиру. Завод как раз сдавал новый дом для сотрудников в центре города. Председатель профкома, холёный полный мужчина, с симпатией относящийся к Сергею, сказал:
– В новом доме квартиры уже давно распределены.
– Но мы оба работаем на заводе. Тем более жена беременна. Помогите!
Председатель помолчал, что-то прикидывая и, наконец, сказал:
– Есть, пожалуй, один вариант. Заместитель начальника твоего цеха переезжает в новый дом, а вы можете занять его квартиру в нашем доме на Фрунзе. Квартира на четвёртом этаже, в хорошем состоянии. Может, что-то и придётся подремонтировать, но это же лучше чем ничего! Всё – крыша над головой. И две комнаты. Чем не вариант?
– Конечно! Спасибо!
– Погоди благодарить. Принеси мне ходатайство твоего начальника цеха, характеристику, подписанную мастером, секретарём партбюро цеха и профоргом. Сроку тебе даю – два дня. В четверг у нас будет решаться этот вопрос. Я поддержу твою кандидатуру!
Так через несколько дней семья Надеждиных получила квартиру. А ранней весной 1975 года у них родилась дочь, которую они назвали Марией.
Девочка рослее здоровенькой и была очень похожа на маму: такая же солнечно-рыженькая, улыбчивая. Она рано стала ходить и говорить, с удовольствием играла с ребятишками в детском садике, делилась игрушками. Дома у неё был свой уголок, в котором она наводила порядок. Во всём подражая маме, лечила своих слоников и мишек, делала уколы и перевязки, кормила из ложечки. В пять – знала все буквы и могла по слогам прочитать несложное слово. В семь – сама читала книжки с картинками. Многие сказки и стишки знала наизусть. Когда пошла в школу, родители не знали с нею проблем. С третьего класса ходила в школу сама, а вернувшись, открывала своим ключом квартиру. Училась легко. Никогда не была отличницей, но, как сама с гордостью говорила, она – твёрдая хорошистка. У неё было много друзей, но из всех в классе привлекал высокий красивый мальчик по имени Женя. Они жили в одном доме, и Маша часто ходила к нему то спросить, что задали на дом, то списать задачку по математике. Евгений не отказывал. Часто рассказывал интересные истории о музыке, о певцах. Странно, но Мария никогда не обращалась за помощью к мальчику, с которым сидела за одной партой. Он был тихим, неприметным. Маша восторгалась Женей и больше ни на кого из одноклассников не обращала внимания. Ей казалось, что она влюбилась в Женю. Это чувство от всех тщательно скрывала. А потом произошли такие события, которые заставили забыть о прежних девчоночьих переживаниях.
         
Дело в том, что Машина мама влюбилась в доктора, с которым работала, и у них возник бурный роман.   
Он был женат, имел двух сыновей. Но жили они плохо. Жена была актрисой городского театра. Дети учились в институте. Галина же не могла сказать, что её семейная жизнь была неудачной. Но всё в ней было слишком тихо и спокойно, а она мечтала о буйстве чувств, о сильных переживаниях и в них искала своё счастье. Иногда, понимая, что совершает что-то плохое по отношению к мужу и дочери, повторяла слова любимого поэта:

                А он, мятежный, просит бури,
                Как будто в бурях есть покой!

Дома Галина всегда чувствовала себя «мужиком». Всё решала сама. Сергей ей подчинялся, не возражал, всегда соглашался, и это её не радовало, а почему-то раздражало. В их семье было всё тихо, привычно, без эмоций. Доктор был лет на десять старше её. Она считала его умным, даже мудрым и талантливым. Говорила ему об этом. А для мужчины это как наркотик. Сначала свой роман они скрывали, но через некоторое время в его семье возник очередной скандал и он открылся:
– Я люблю другую женщину, ухожу от тебя. Теперь ты можешь считать себя совершенно свободной, и меня не будут трогать ни твой театр и оргии в нём, ни твоя судьба. Я помню твои увлечения вторым режиссёром Мотиным, похождения с артистом Сыроежкиным. С меня хватит. Сыновья уже взрослые. Я оставляю тебе всё, что мы нажили: квартиру, мебель, даже библиотеку, которую собирал по крохам. Мы уезжаем так далеко, что ты вполне можешь считать, что исчезли из твоей жизни.
Как ни странно, это даже успокоило жену. Она не пыталась его задержать, не плакала. Сухо произнесла:
– Скатертью дорога!
Доктор и Галина одновременно подали заявления на отпуск. А когда оформили его, в тот же день положили на стол заявление об уходе по семейным обстоятельствам. Их не задерживали.
Об этом Сергей Нилович узнал лишь в день её отъезда. Он не очень понимал, что происходит. Пытался успокоить жену, спрашивал: чем виноват, что сделал не так. Она твердила:
– Ты ни в чём не виноват. Ты всё делал так как надо. Но я полюбила другого и больше не могу и не хочу тебя обманывать. Я ни на что не претендую. Мы сегодня ночью уезжаем далеко и навсегда. Машенька уже большая и когда-нибудь меня поймёт. Прости и ты, если сможешь.
Она собрала в чемодан свои вещи и ушла, даже не попрощавшись с дочерью. Та была в школе.
Сергей Нилович был раздавлен, уничтожен. Он сидел в опустевшей квартире и не знал что делать. Не пошёл на работу. Не знал, как рассказать Машеньке, что у них больше нет мамы. Потом достал из холодильника недопитую бутылку водки (оставалась с какого-то праздника), налил в стакан и выпил. Не почувствовав никакого облегчения, наполнил стакан снова.
Пришла Мария и удивилась, что отец не пошёл на работу, сидит за столом на кухне, а перед ним пустая бутылка.
– Па, ты на работу не идёшь? Тебе же сегодня во вторую смену, – сказала она.
– Не иду, – ответил отец, даже не взглянув на дочь.
Мария подошла к нему и спросила:
– Па, что случилось? И где мама так поздно?
– Нет, Машенька, у нас больше мамы, – сказал он, и в глазах его появились слёзы. – Она бросила нас. Полюбила другого и уехала с ним.
– Что ты такое говоришь? Уехала, даже не попрощавшись? Ты что-то путаешь. Или перепил.
Сергей Нилович некоторое время молчал, думал, как объяснить дочери. Потом тихо проговорил:
– Знаешь, что такое шестерни? Это такие колёсики с зубчиками. Когда одни зубчик входит в другие – система работает. Это и есть любовь. Значит, у нас не все зубчики совпадали. Вот система и сломалась…
Мария расплакалась в голос.
– Что же ты за токарь, если не смог выточить шестерёнки, которые бы точно совпадали?
– Это можно сделать, когда оба этого хотят. Чинить нужно две шестерёнки. Ну, что ты мучаешь себя и меня?
– Не знаю, что произошло, но так поступить она не должна была. Я ей этого не прощу! А ты успокойся! Проживём без мамы. Буду за тобой ухаживать и никогда, слышишь, никогда тебя не брошу!
Так они сидели вместе до глубокой ночи. Потом, словно очнувшись, Сергей Нилович произнёс:
– Ты же ничего не ела. И уроки не сделала.
– Завтра не пойду в школу. Хочу дома убрать, сварю твой любимый борщ, а на второе пожарю картошку. У нас в холодильнике котлеты. Разогрею.               
– Ты не должна пропускать занятия. Всё у нас должно быть так же, как и при маме.
– Не напоминай мне о ней! Она предала нас!
– А если у неё любовь?
– Любовь-морковь... Пусть бы любила себе. Только зачем же нам делать больно? И уехала, даже не сказав мне ни слова. Она любит только себя! Нас она, может быть, когда-то и любила. Но любовь у неё оказалась конечной.
– Что значит «конечной»?
– Ну, мне кажется, что любовь, как космос – бесконечна. А у неё, как вода в чайнике. Выкипела и закончилась.
– Ты рассуждаешь, как взрослая. Ладно, уже три часа ночи. Пошли спать. Утром пойду на завод.
– И вот ещё что, – сказала Мария решительно. – После окончания девятого класса поступлю в медучилище.
– И думать не смей! Окончишь школу и поступишь в институт.
– Нет, па. Я должна быстрее получить профессию.
– Ты такая же настырная, как твоя мама.
– Я же сказала: не напоминай мне о ней. Её нет! Она уехала в длительную командировку. Я и фотографии её уберу!
– Не смей! У неё любовь конечная, а у меня, как космос. Я всегда буду её любить.

Через день пришло письмо от матери, адресованное Марии. Отец был на работе, и девушка хотела, не читая, порвать его и выбросить в мусорное ведро. Но потом всё же вскрыла конверт и увидела написанные торопливым маминым почерком несколько строк:

Машенька, доченька! Когда ты получишь это письмо, я уже буду далеко. Пишу на вокзале. Вырастешь – поймёшь меня. Так в жизни бывает. Человек вдруг находит свою любовь. Я встретила её и не смогла… не захотела потерять. Жизнь у человека одна! Береги папу. Он хороший человек. Прости, что уехала, не простившись с тобой. Если честно: боялась, что не смогу тебя оставить. Но жизнь без этого мужчины для меня – хуже смерти. Вырастешь – поймёшь. Не забывай, я всегда любила и буду тебя любить!

Мария читала письмо матери и плакала.

После бегства жены Сергей Нилович какое-то время сильно пил. На работе несколько раз его просто не допускали к станку. Мастер с удивлением смотрел на одного из лучших токарей цеха. 
– Да что с тобой происходит? – спрашивал он.
Лишь много позже в цехе узнали, что от Надеждина ушла жена. Сбежала с любовником! Кто-то ему сочувствовал. Кто-то говорил, что он – ни мужик, ни баба: водки не пьёт, после работы сразу домой. Баба – она что? Она силу любит. Ходить под властью любит, а не быть в семье мужиком и всё решать. Кто-то его жалел, спрашивал, не нужна ли помощь?
Сергей Нилович всё больше отмалчивался. Что говорить, и что они знают о том, чего в принципе нельзя понять? Разве можно разобраться в любви? С чем её едят? Это не сложный болт из куска стали выточить. 
Через некоторое время он успокоился. Жизнь продолжалась, и нужно было растить дочь. Но дела на заводе с каждым годом становились всё хуже и хуже. Возникли трудности со снабжением. Не хватало металла. Продукцию завода брали неохотно. Подобные станки, но лучшего качества и не намного дороже, а иной раз и дешевле, можно было приобрести за границей. Заводы умирали, увольняли рабочих, сдавали цеха в аренду предпринимателям, которые не были ограничены ни госзаказом, ни планом и делали то, что пользуется спросом. Даже такой монстр, как НЭВЗ, стал выпускать значительно меньше электровозов, так как железная дорога их не покупала. Появились новенькие чешские электровозы, а наши ВЛ-60 ржавели на заводе. Они не пользовались спросом.
На станкозаводе заговорили о закрытии одного из механических цехов.  Многие высококвалифицированные специалисты стали уходить, не дожидаясь увольнения. Они организовывали частные предприятия. Завод стали разворовывать. Исчез недавно полученный станок с программным управлением. Говорили, что заместитель главного инженера купил его у дирекции и организует частное предприятие. Администрации не хватало денег на зарплату. Её стали задерживать. Сначала на несколько дней, потом на месяц, два. Банк кредитов не давал, не был уверен, что их смогут вернуть.
Сергей Нилович пока не думал уходить. Бывало, придёт в цех, а работы нет, и он целый день сидит тут же за столиком и играет с другими рабочими в домино. Разговоры всегда крутились вокруг одной темы: что за жизнь такая настала? Куда мы катимся? Что нас ждёт? Как выживать? Конечно, и зарплата была совсем не та, что в прежние времена. Но платили бы хотя бы её. Ведь это у сельского жителя есть подсобное хозяйство. У них же ничего кроме долгов. Те деньги, что лежали у него на сберкнижке, получить никак не мог. И продавать было нечего. Едва сводили концы с концами. Мария научилась делать из ничего и обеды, и завтраки. Салатик из мелко нарезанной капусты с лучком и огурчиком, заправленный подсолнечным маслом, постный борщ или варёные макароны с кусочком масла и чай… 
Сергей Нилович смотрел на дочь, и сердце его обливалось кровью. Ни нового платьица, ни сапожек на зиму он ей купить не мог.
Мария даже ходила к соседке из первого подъезда, которая была неплохой портнихой, и перешила платье мамы на себя. Это была мама Михаила, тихого, ничем не примечательного парнишки, с которым она сидела в школе за одной партой. Он что-то мастерил, поглядывая на неё. Подумала: «Странно. Он и в школе почти незаметен, и дома такой же тихоней». Так мысленно и прозвала его – Тихоня.
Узнав, что отец его на рынке ремонтирует обувь, однажды в выходной день собрала ботинки отца и свои старые сапоги и понесла в ремонт. Но в мастерской сидел только Тихоня.
– А где твой папа? – спросила она.
– А тебе что?
– Вот принесла подремонтировать.
Михаил взял из рук девушки пакет, повертел обувь в руках и сказал:
– Ты здесь подождёшь или зайдёшь через часик?
– Зайду. А что, ты сможешь сделать?
– Заходи. Не Боги горшки обжигали, – произнёс Михаил любимую присказку отца.
Через час всё было готово.
– Сколько я должна? – спросила Мария, доставая кошелёк.
– Ты чего, белены объелась или встала не с той ноги? – отстранил её руку Михаил. – Ничего ты мне не должна. Если бы я тебя о чём-то попросил, ты бы разве не сделала?
Мария поблагодарила и ушла.
После девятого класса она поступила в медицинское училище.  Здесь всё было иначе, чем в школе. Белые халаты, новые знакомые. На медсестринском отделении только девочки, но все такие разные. Кто-то даже успел побывать замужем, кто-то так же, как Мария, пришли после школы. И преподаватели не такие, как в школе. Девушки понимали, что это их будущая специальность, учились не ради оценок. На практических занятиях старались овладеть техникой различных процедур. Ходили в больницы города на дежурства и там под наблюдением опытных сестёр делали инъекции, даже внутривенные. На занятиях по хирургии осваивали практику работы операционной сестры. Для этого нужно было знать ход различных операций. От этого зависело, какие инструменты нужно готовить, в каком порядке их подавать хирургу. На занятиях по десмургии надевали спортивные костюмы и тренировались друг другу накладывать самые сложные повязки – на таз, на грудь, на голову…
Отец за этот год сильно сдал. Мария жалела его и говорила, что можно найти ещё своё счастье, что не против, если он сойдётся с другой женщиной. Лишь бы она была достойна его и по-настоящему любила.
Он отказывался. Но прошло время и однажды спросил у дочери: не будет ли она против, если он пригласит на свой день рождения знакомую. Она тоже токарь, работают вместе. Мария обрадовалась. Тщательно готовилась к этому вечеру. Испекла пирог с капустой, сделала разные салаты, купила всякие вкусности к чаю.
На сорокапятилетие отца пришли и его сводный брат Иван с женой. Все поздравляли именинника, желали здоровья, а Мария заметила, что рядом со своей приятельницей отец как-то помолодел. Расправил плечи, поднял выше голову. Мария даже не могла представить, как эта невысокая тридцатипятилетняя женщина стоит за большим токарным станком и точит металл.
И, странное дело, на своём празднике отец наотрез отказался от водки. Выпил фужер красного вина и больше к алкоголю не прикасался.
Всё прошло мирно и тихо. Говорили о новых порядках в стране. Иван клял как мог Ельцина, считая его виновником развала Советского Союза.
– Ведь был референдум, и народ проголосовал за сохранение Союза, – возмущался он. – Власти захотели, сволочи!
Вскоре гости разошлись. Иван с женой торопились на автобус. Вечером он ходил редко. Отец пошёл провожать свою приятельницу. Мария убрала со стола, вымыла посуду.
Вернувшись, отец спросил:
– Ну, как она тебе?
– Мне понравилась. Спокойная, добрая и, как мне показалось, любит тебя.
Отец был рад, что дочь одобрила его выбор.

В 1992 году Мария окончила медицинское училище и устроилась в хирургическое отделение окружного военного госпиталя. Работала на полторы ставки, часто дежурила и знала, что теперь отца одного оставлять не страшно. У него есть Аннушка.

4.       В 1995 году шли кровопролитные бои в горах Чечни. В морг окружного госпиталя, где работала Мария, всё привозили и привозили цинковые гробы с «грузом-двести». Вертолёты доставляли раненых. Работы было столько, что Мария, бывало, по нескольку суток не выходила из отделения. Персонал госпиталя падал с ног. Но никто не жаловался, потому что понимали: идёт война! Все работали с огромным напряжением, но основная нагрузка досталась именно хирургическому отделению. Сюда пришло много новых врачей из других госпиталей округа. Примерно то же происходило и в Ставрополе, и в Волгограде. И днём и ночью прилетали и улетали санитарные вертолёты, доставляя в госпиталь кровь, перевязочный материал, медикаменты и новых раненых.

В начале января, обходя палаты вновь прибывших, Мария вдруг увидела знакомое лицо. Она не сразу его узнала. Бледный, ещё не отошедший от наркоза, нафаршированный обезболивающими и снотворными, он спал, а возле него возилась процедурная медсестра, налаживая капельницу.
– Когда привезли? – тихо спросила Мария.
– Сегодня ночью. Оперировали часов в пять утра. Знакомый?
– Одноклассник. Живём в одном доме. А его родители знают?
Медсестра пожала плечами.
– Кто у него лечащий врач?
– Капитан Логинов.
– Повезло Тихоне. Что у него?
– Ампутировали левую голень. А почему Тихоня? Здесь написано Галкин Михаил.
– Тихоней называла его я. Тихим был, скромным. Мы с ним сидели за одной партой.
Медсестра посмотрела на раненого и заметила:
– Такие Тихони, как правило, и становятся героями. А те, кто громко кричат и всех к чему-то призывают, прячутся за чужими спинами или отсиживаются в штабах.
– Это ты правильно заметила. А я, – ответила с сожалением Мария, – внимания на него не обращала. Он был таким… незаметным, но всегда оказывался там, где нужно. Никогда от общественных работ не отлынивал. И в передовики не лез. Скромный. Тихоня он и есть Тихоня.
– Это твой пост? – спросила  процедурная медсестра, наладив капельницу.
– Мой. Чего бы я здесь ходила?
– Вот и пригляди за капельницей, а то мне ещё в одиннадцатой палате нужно кровь переливать.
– Конечно. Жаль парня.
– Чего его жалеть. Жив остался – это главное. Сейчас делают такие протезы, что он ещё с тобой вальс будет танцевать, – сказала медсестра и вышла из палаты.
Мария присела у постели Михаила, потом, взглянув на капельницу и решив, что она будет капать долго, вышла. Нужно было обойти ещё пять палат, и в каждой лежали те, кто нуждался в её помощи. Подумала: «Логинов – это хорошо. Он, кажется, сегодня дежурит. И я останусь на ночь. Дома делать нечего, а отдохнуть смогу и в сестринской».
Всю смену то и дело Мария заглядывала в седьмую палату, где лежал Тихоня. К вечеру он проснулся и что-то сказал, но она не расслышала его. Села на кровать, и он вдруг улыбнулся. Это была не жалкая улыбка, а радостная. Щёки его даже чуть-чуть порозовели.
– Привет, – сказала Мария. – Чему радуешься?
– Тому, что тебя увидел! Ты часто мне снишься. Рыжая, солнечная, с веснушками возле носа… Давно это началось, кажется, ещё с шестого класса.
Мария была удивлена и обрадована. Он её помнит с шестого класса! А она думала о Евгении! Недавно даже встретила его. Договорились погулять по вечернему Ростову. Но он почему-то не пришёл, и Мария вычеркнула его из памяти. И вот Тихоня! Интересный парень, но что она о нём знала?
– Ты давай выздоравливай! – сказала Мария. – Сейчас я тебя накормлю, а потом сделаю укол. Тебе побольше спать нужно.
– Я обязательно поправлюсь. Ты только надолго не уходи!
Она сказала, что будет часто заходить к нему. Потом напоила его киселём, сделала укол и он снова закрыл глаза. Но пока снотворное ещё не подействовало, Мария сказала громко, чтобы он слышал:
– Мы ещё поговорим. А пока тебе нужно спать. Самое главное – удалось сохранить коленный сустав. Вспомни: Маресьев даже на двух протезах продолжал летать! А ты – герой. Не спрятался, не побоялся. Поступил, как и должен был поступить. Как настоящий мужчина, о котором любая девушка может только мечтать.
Михаил неожиданно открыл глаза и произнёс:
– Мне не нужна любая. Я тебя люблю… и всегда любил.
Мария растерялась. Ей впервые признались в любви и сделали это без красивых слов, а просто и искренне. Опустив голову, ответила:
– И ты мне нравишься. Ты правильный. В тебе есть стержень. На тебя можно положиться. Но для начала выздоравливай!
Михаил снова закрыл глаза и теперь уже провалился в сон, но на лице его словно застыла улыбка.
Мария посидела несколько минут у постели, потом встала и вышла из палаты.
Утром после утренних процедур и завтрака в палату к Михаилу положили больного, переведённого из реанимации после операции на брюшной полости. Он лежал и тихо молился на своём языке. Увидев, что палатная медсестра то и дело подходит к Михаилу, с завистью сказал:
– Везёт же людям! Ты здесь знакомую встретил, а я лежу, и ко мне никто не приходит. Я из Дагестана. Чего меня в Ростов приволокли? Дома горы, воздух лечит.
– Да потому что здесь врачи опытные и есть условия для лечения таких раненых, – объяснил ему Михаил. – А эту сестричку я ещё в школе любил. И живём с ней мы в одном доме.
– Вот я и говорю, что тебе везёт. А что? Красивая. Красные волосы не часто встретишь. И дети у вас красивыми будут! Это я тебе говорю, Алхас Магомедов из Махачкалы. Летом приезжайте ко мне в гости. Угощу на славу, покажу мой город! Не пожалеете! Видит Аллах, правду говорю, не пожалеете!
Михаил слушал соседа и улыбался.
– А что? Принимаю твоё приглашение. Только ты выздоравливай скорее. Не знаю, согласится ли Машенька, но я постараюсь её уговорить.
– Её Машенькой зовут?
– Нет, правильно – Мария. Это я называю её Машей.
– И имя красивое! Святое имя! Во всём Коране по имени названа только одна женщина – Марьям. Пусть Аллах даст счастье тебе и твоей Мариям! Ты – счастливый человек, значит, Аллах тебя любит.
Алхас поцокал языком. Потом, устав от беседы, снова повернулся к стенке.
Сменившись, Мария зашла к Михаилу и предупредила:
– Сбегаю домой, посмотрю что и как. Потом забегу к твоим. Скажу, чтобы не волновались. Пока их вряд ли сюда пропустят. Но в среду будет дежурить Логинов и я его попрошу. Он может позвонить на вахту и разрешить посещение. Что тебе принести?
Михаил не знал, что сказать. Потом проговорил:
– Возвращайся скорее.

Через пару дней разрешили матери посетить раненого. Вера Васильевна принесла целую сумку различных фруктов. Плакала, глядя на сына, и благодарно улыбнулась, увидев Марию. Она давно замечала, что сын неравнодушен к этой девочке. Говорить не могла, да и стеснялась: в палате лежал другой раненый. И Михаил не знал, что сказать матери. Он только пытался её успокоить и всё время повторял:
– Не плачь. Всё будет хорошо. Главное, что для меня эта война закончилась, что здесь ты и Маша. Она за мной ухаживает как ты, когда я был маленьким.
– Верю, сыночек. Всё будет хорошо. Самое главное, что из этой мясорубки ты выбрался, вернулся живой. Папа говорит, что сейчас делают хорошие протезы. Всё будет хорошо! – повторила Вера Васильевна.

Когда Михаилу стало лучше, он под наблюдением Марии начал учиться ходить с помощью костылей. После смены они подолгу гуляли сначала по коридору отделения, потом и во дворе госпиталя. Сотрудники уже знали, что Мария встретила своего одноклассника, что у них любовь. На этих прогулках Михаил рассказывал Марии о себе и ему казалось, что никогда он не был столь откровенным. Это было так непривычно. И Мария рассказывала ему о своей жизни, об отце, который стал выпивать после бегства мамы, о том, что недавно у него появилась женщина, как ей кажется, достойная и он перестал пить. Рассказала и о том, что была увлечена Евгением из соседнего подъезда. Но он любит только себя и ни о ком другом, кроме как о себе, говорить не умеет. Раньше он ей казался таким ярким, талантливым. Она была точно загипнотизирована им. Но потом пелена с глаз упала и она поняла, что он просто блестящая стекляшка, а не драгоценный камень. Нет в нём ничего. Пустышка! И она рада, что гипноз прошёл.
Они могли говорить часами о школе, о надеждах на будущее, о прочитанной книге, о том, что происходит в стране.
Так прошёл месяц, и однажды, гуляя по двору госпиталя, Мария призналась, что не просто гордится Михаилом, но полюбила его, как ей кажется, по-настоящему и верит, что у них всё будет хорошо.
         
Прошло три месяца. Михаилу сделали протезы. Он надел их. Первые шаги были неуверенными. Мария была рядом, страхуя его. Вдруг он споткнулся, но девушка удержала его, прижала к себе. Это было для обоих так неожиданно и приятно, что Михаил осмелел и стал целовать её, говоря:
– Я люблю тебя… Люблю... Люблю...
Мария, понимая, что на них смотрят раненые, мягко успокоила Михаила и постаралась поскорее увести его в другую часть двора. Чтобы как-то отвлечь, спросила:
– Ты так и дальше собираешься сапожничать?
– Не хочу сидеть на шее у родителей.  Они стареют, и им трудно уже много работать.
– Но ты можешь ещё раз попробовать поступить в институт или техникум. У тебя есть преимущества. Ты – участник войны.
– Ты права, – кивнул Михаил. – Только бы сдать экзамен. Я уже всё забыл. Но, думаю, если поставлю такую цель…
– Вот именно. Нужно поставить перед собой цель. Ты всё сможешь!
– Но это при условии, что мы всегда будем вместе!
– Мы уже об этом договорились, – улыбнулась Мария.
– Тогда давай определим сроки. Подадим заявление в загс осенью?
– Не торопи события. Подадим в декабре, чтобы нас расписали в Новый год! Осенью папа женится. Но у меня есть одно непременное условие.
– Заранее на все твои условия согласен.
– Подожди! Послушай! Я хочу, чтобы после того, как распишемся, нас повенчали в церкви!
– Машенька, но я же даже не крещёный! Какое может быть венчание?
– Так покрестишься, какие проблемы?
– Ладно. И на это я согласен. Но не знал, что ты – верующая.
– Это что-то меняет?
– Ничего не меняет. Но я же совсем тёмный в этом деле. Даже Библию не читал.
– Для крещения и венчания необязательно. Захочешь – прочитаешь. Главное – сделать к Богу первый шаг!
          
Вскоре Михаил выписался из госпиталя. Вера Васильевна приготовила праздничный обед. Пригласила и Марию. Поначалу разговор вертелся вокруг здоровья и возможности трудоустройства Михаила. Мария сказала, что ещё совсем не поздно продолжить учёбу.
– Может, ты, дочка, и права, – с сомнением сказал Григорий Матвеевич, – но жизнь сегодня тяжкая, и что получает, скажем, инженер? И кому он нужен сегодня? Тем более молодой, неопытный. Он и работу не найдёт! А рабочий человек всегда нужен. Да и получает он не меньше инженера. Впрочем, сейчас всё перемешалось. Правители дерутся, а у холопов чубы трещат. А ты как думаешь, сынок?
– Особо об этом не задумываюсь, батя, потому что влиять на это не могу. Это всё – трёп, что от нас что-то зависит. Не верю я ни нашим выборам, ни в нашу демократию, ни нашим правителям. На этой войне одни головы клали, а другие богатели. Мне рассказывал один сержант, что полковника с соседнего полка арестовали. Продавал, сволочь, оружие на сторону. Наживался, не думая, что этим же оружием будут нас убивать.
– Ну, что за времена такие... Как собираемся, так разговоры только о политике, – недовольно проговорила Вера Васильевна. – Что, вам поговорить не о чем? У нас свадьба на носу, а ничего ещё не обговорили. Как ты думаешь, Машенька?
Мария смутилась, не зная, что ответить. Но за неё ответил Михаил:
– Чего особо много говорить? В ноябре подадим заявления, в декабре распишемся.
– А где жить собираетесь? Я думаю, лучше у нас. Мы прекрасно разместимся. У Машеньки отец недавно женился. Как сложатся ваши отношения с его новой женой – неизвестно. А у нас всё просто. А к ним будете в гости ходить.
– Ты, мать, не о том, – вступил Григорий Матвеевич. – Думаю, для начала нужно им отдохнуть, а потом Миша может у меня работать. Сейчас народ обнищал, обувь чинят по нескольку раз. Работы – завались. Мы можем разделиться: я – с утра, а он, скажем, с двенадцати. А то мне уже трудновато сидеть в мастерской до вечера. А Мишка – молодой, утром поспать любит. Только нужно будет выправить бумагу, как сейчас её называют…
Григорий Матвеевич запнулся, но его мысль, как всегда, подхватила Вера Васильевна:
– Свидетельство индивидуального предпринимателя.
– Вот-вот, предпринимателя, чтобы всё по закону. Всё не дома сидеть. А там – всегда живая копейка. Поднакопите. Летом и на море съездить не грех.
Потом они стали обсуждать детали предстоящей свадьбы, считать количество вероятных гостей. Оказалось, что будет человек двадцать, придётся устраивать всё в ближайшем кафе.
– А что? – деловито потирал руки Григорий Матвеевич, – не в наших же квартирах свадьбу справлять! А там и музыка, и официанты. Не будешь ты, мать, бегать, блюда приносить и уносить, а потом посуду мыть…

В один из октябрьских дней, когда с деревьев начала слетать листва и порывы ветра заставляли пешеходов отворачиваться и подставлять ему спину, Михаил с Марией пошли в собор. Подошли к священнику и спросили, что нужно, чтобы креститься.
Священник по-доброму взглянул на Михаила, неторопливо сказал:
– Сын мой, радуюсь вашему решению войти в Церковь Божию через Таинство Крещения. Что нужно для того, чтобы креститься? Самое главное условие – вера. Нужно в Бога веровать, креститься не по посторонним соображениям: чтобы жениться, чтобы не болеть, чтобы ничего плохого в армии не случилось, а потому, что веруете в Господа нашего Иисуса Христа и хотите стать православным христианином, жить в Ограде Церкви. Если это желание в душе есть, то приходите в ближайший четверг.
– Батюшка, но у нас нет никого, кто мог бы стать ему крёстными родителями, – сказала Мария.
– Крестные родители для взрослого человека не нужны, так как он сам может исповедовать свою веру и заботиться об углублении знаний в области вероучения и благочестия.
Поблагодарив священника, они собирались уже выйти из церкви, как вдруг Мария увидела мужчину, очень похожего на Евгения. Окликнула его.
– О, какая неожиданность, – сказал Евгений. – И Галкин здесь! Все мы рано или поздно приходим к Богу!
Это было такой неожиданностью для них, что первое время они не знали, о чём с ним можно говорить. Евгений же стал рассказывать, что уже работал солистом в Ростовской филармонии, но регент, однажды услышав его, пригласил к себе и предложил прекрасную ставку. Сказал, что и здесь он солист, а духовная музыка ему очень близка, как была близка и многим выдающимся композиторам и вокалистам.
– Мамочка моя умерла, – продолжал Евгений. – Вернулся в наш город, чтобы быть поближе к отцу. Он уже стар и нуждается в помощи.
Он, видимо, никуда не торопился и был рад случайным собеседникам, но Марии нужно было на смену, и они стали прощаться. Договорились, что встретятся в четверг, когда придут на крещение.
– Каждый к Богу приходит своей дорогой, – глубокомысленно изрёк Евгений.
– Да. Своей. Мы здесь собираемся венчаться.
Евгений почему-то обрадовался, стал суетливым, воскликнул:
– Венчаться? С Галкиным? Это замечательно. Я обязательно буду петь на вашем венчании! Поверьте, это будет волнительно и запомнится вам надолго.
Они поблагодарили и постарались поскорее попрощаться с ним.
         
Декабрь в том году был дождливым и ветреным.
– Погода ужасная, – жаловалась Вера Васильевна. – Не люблю этот холодный ветер, когда капли дождя хлещут прямо по лицу и некуда спрятаться. Хорошо, что мне не нужно ходить на работу.
– Мам, а что говорить тем, кто рабочий день должен проводить на улице в любую погоду?
– На такой работе обычно молодые да крепкие ребята. Ты же в своё время обливался холодной водой по утрам. Плохо, что перестал.
– Это правда, и зарядку делать прекратил. Обленился. С завтрашнего дня начну снова.
– Начни, обязательно, сынок, начни.
После завтрака Михаил сказал:
– Через две недели – свадьба. И настроение у меня предсвадебное. Мы сегодня с Машенькой хотели вечером пойти куда-нибудь. Засиделись. Не старики же!
– Да кто вам что говорит. Идите. Только в такую погоду и собаку жалко из дома выгонять. Хорошо ещё, если бы было куда пойти. Но в нашем городе просто некуда.
– Почему же некуда? – возразил Михаил. – Театр, кино, наконец, кафе. Но мы хотели на вечернюю службу сходить.
Вера Васильевна промолчала. Она тоже была верующей, но никогда и никому этого не показывала. Считала веру – глубоко личным чувством, а чтобы молиться, совсем не обязательно ходить в церковь. Помолиться можно и дома, там, где тебя никто не видит и не слышит. Те же, кто слишком громко кричат о своей вере, о Боге, те на самом деле никакие не верующие и кричат потому, что им нужно показать, какие они нравственные люди. Бандиты часто носят толстые золотые цепи с крестами. Во что верит такой человек? Какому Богу молится? Да и священников не всех одобряла. Иные  ходят с огромными крестами на животе, а сами и водку пьют, и девок портят. Знала одного такого. Ей больше по душе её тихая вера. Но говорить всё это сыну не стала. Каждый имеет право сам решать, какой дорогой идти в храм.
К половине двенадцатого Михаил засобирался на работу. Последнее время отец стал себя плохо чувствовать, и он подумал, что хорошо бы его показать врачу. Решил, что завтра обязательно поговорит со знакомым врачом гарнизонного госпиталя, чтобы тот подсказал, к кому обратиться.
От дома до мастерской – два квартала по улице Фрунзе. Михаил шёл не спеша, боясь поскользнуться на мокром тротуаре. Войдя в мастерскую, сказал отцу:
– Заканчивай. Мама ждёт тебя к обеду. И вообще, больше нужно отдыхать. Завтра договорюсь, чтобы тебя посмотрел опытный врач, а то и пятидесяти нет, а здоровье, как у старика. Вроде сильно и не пьёшь, не куришь. Всю жизнь физическим трудом занимаешься. И, слава Богу, не голодаем. Почему так тяжело дышишь? Может, какая болезнь притаилась и грызёт тебя потихоньку. Вот её и будем искать, а потом и изгонять. Так что, как ты любишь говорить – решение принято: завтра иду к врачу и договариваюсь о консультации. А сейчас иди домой. Мама ждёт.
      
Григорий Матвеевич ушёл, а Михаил взялся за дело. На стеллаже лежало с десяток пар обуви, требующих ремонта.
Михаил торопился, чтобы пораньше закрыть мастерскую. К пяти обещала прийти к нему с работы Маша. Поест, переоденется, и они пойдут на вечернюю службу в собор. Он ещё никогда не видел настоящей службы, и ему хотелось понять всё, что там будет происходить.
Закончив ремонт последней пары, он аккуратно всё сложил на полку, снял фартук, сдал мастерскую вневедомственной охране и вышел. Вдруг его внимание привлёк пронзительный крик женщины:
– Украл! Ограбил! Держите вора!
Женщина стояла у прилавка, потом бросилась догонять убегающего парня.
Бежать ему было некуда. Он направлялся к выходу, где стояла мастерская.
Михаил сделал шаг навстречу бегущему парню, широко расставив руки и пытаясь остановить вора, но тот изловчился. В руке его появился нож, и он что было силы ударил Михаила прямо в сердце.
Падая, он уже не видел, как подбежавшие мужики скрутили бандита, как подъехала милиция и скорая помощь…