Колтунорез-ка

Смелый смотрит звонко, лает взглядом прямо в анфас анисовой десертной. Но большинство мелькает лишь землянистой ужимкой земляничного мертвеца, кашляет подобием взгляда.  У женщин на уме один кинематограф, они курят ради Франции. Она их погубит. У мужчин бесконечная ненависть желания к женщинам, майн камф. В итоге Франция в огне и все дети мертвы. по- правде говоря их никогда и не существовало в этом месте!
Я сплюнул остаточным бурым презрением, и отправился глазеть на искусственных кукол в коробочке своего друга Создателя. Может быть выберу одну для своего театра. Воздух ранил легкие острой тоской. Сознание осточертило все наперед, но тело было не остановить.

тогда мы пили абсент и ночь взрывалась шарами фонарей. флуоресцентное таинство, хоровод огней.
я откладывал идеалы на завтра, предаваясь более существенным делам. например затягивался взором в красотку напротив, постепенно лишаясь самообладания. пульсации огня нарастающим криком оттягивали последующую сцену и миг превращался в век, а век в пустоту. завязался диалог у стойки, кто то клюет носом, кому то пора , кому то жара, и все все все в потеющем звоне юности желают. Она желает более всех, разворачиваясь в различных непростых геометриях. здесь, очень кстати, подоспел абсент своим действом и захватив все в вальсирующем безобразии низверг в чрево безумия и меня.
внутри мне снились цветы и намеки на их свежесть. лазурь запаха. виражи падших птиц. русая красота простоты. озорные улыбки.
разбужен был густым вздохом раскаленной головы. нужда отправила в клозет. забрызганный её красоткиными ахами клозет отравил нужду. Что я делаю здесь? С кем вальсирую? зачем? - и вариации  вариации  вариации...
Беспечность, спонтанная слабость вопреки воплям воли теперь живет  в пещере горного короля.
Эхо от которого не избавиться.

На Утро я все разглядывал их пластмассовые образы под деформированной лупой памяти, ждал реакции, как в дверь позвонили.
Это мастер. как обычно. Мастер.
Хорошо, секундочку, отворяю.
Я застегнул молнию,  среагировал. Тобишь выбрал. Нашел.
Вставив  в скважину реакцию за место ключа  щелкнул затвор, отворив. 

Утро тряслось в фокусе осени, растекаясь наивными позывными дня. Пыль в комнате динамила кашель куда-то мимо и бутылка вина в руках мастера как бы намекала на разговор.
Но разговора не вышло, квадрат превратился в прямоугольник. Мои волосы - подводные водоросли - колтуны, крошки за это меня не любят. Даже Мастер отрекся и щелкнув затвор збрызнул прочь. После чего и я срыгнул в ночь.
Мастера знали немногие в этом городе. Исключительным дерзилам  он предлагал свои услуги. Овалы его шляпы касались ресниц и улыбка глаз, эта знакомая  желтозубая улыбка, фонила радиоволной мурашек. Магнит для смельчаков дерзнувших потребовать ключ лабиринта. Мастер - опиумный купец, снабженец  поэзии отверженных.
Тем не менее я снова вышел наружу. Стужа смыла теплую кондитерскую пыльцу нагло обнажая опухоль уставшей архитектуры. Парииишь- шептал холодный воздух, разряжаемый из кривых уст зевающих прохожих. У кого-то даже выходило - Парииижь. Драматизм одиночества и лунные фазы под глазами превратили этот ночной вопль в тембр личной тишины. Более того сегодня я решил послать к черту этот презренный кабак Создателя.  Раз и навсегда. . Чем выше заявляешь тем ниже оказываешься и наоборот.(...)  И направился в кинематограф. Коллекционировать взглядом фокус тьмы в промежутках между пестрыми кадрами действия.
Блаженство так существенно что с него не свинтиться.

Кинозал напоминал пыльный музей, запах органической бродяжей души. Арабески. Штукатурка. Капричос. Восхитительные царапины времени. Редкий пройдоха с токайским кайфом прятался в подолах черноты. Совестливая тьма, отлично ласкала его одиночество. Постанывающую от похмелья плоть. Японский синдром - кислотный аэродром. Эти сумасшедшие дрочили вино во всю её фиолетовую просветленной кляксы. На экране вереница достойных мужей шагала по горным перевалам, Царапая копьями небо, в поисках волшебного озера. Могучие нордические пацаны, чья колыбель фьорды а в крови холодный аперитив смерти топали к своему покою. Олицетворяя независимость, Волю и  закон. Даже они нуждались в очищении и тишине.  На пути им встречались различные аллегории которые они разрывали на куски и пожирали у костра, рожая целую вечность огня. 

Но всем было плевать. У каждого своя вечность и едва ли свое озеро.

Город мной плюнул в бархат твоего неба.
Монументально закрепив свой желтый харчек у тебя над макушкой в виде луны. Я неряха,  я рассыпал звезды. Красотка раздвинь ноги познай мое имя, я направляюсь в глубины твоего алтаря. Я намереваюсь вести диалог с твоим Богом, мы будем бить друг другу морды, пить водку и ругаться космогоничным матом.
Мордашка, ты ведь даже и подозревать об этом не будешь. Тебе противны мои колтуны, ты мечтаешь меня расчесать.
Деревья в скупой, старческой мольбе протянули жилистые ветки к пунцово - серому небу. Застыли в немой мольбе о хрустальном сне. Только серыми ладонями слегка гладят небосвод. Металлический саксофон расписывается звуком. Скоро в игру  войдет электричество.  Сакс одинокой волной звука разгонит всех зевак площади, создавая грустный блюз. Птицы будут вальсировать. Ты будешь проходить мимо. Сперва возникнет взгляд. Не то чтобы анисовый но весьма терпкий и сладкий словно гашиш. Случится дежурный диалог среди улыбак звуков.

-О, милая это все неважно, давай пройдемся вдоль главной улицы. Вдоль дикой улицы. Вдвоем
В Париже нужно гулять ночь на пролет - грит, я и не против, в самом деле. 
-И пусть стонут все клозеты мира, поглощая своих красоток, и пусть они стонут в ритм
А руки пусть в танце сплетутся, в танце взаимопонимания. И будет изобретена новая, вдруг, любовь.
Ты здорово танцуешь, особенно нижний брейк - восхитительно вымолвит, вспорхнёт и затянет в ласточкино гнездо.

А на утро вместо завтрака я обнаружу колтунорез. Металлическое и холодное устройство для обрезания мечты. Сяду прямоугольником и вздерну гордость. Превращусь в квадрат и отрежу уродцев. А с ними и поджёг мечетей. Свинчу гайку цикла и откланяюсь замертво. Посвятив пожар младшей сестре.