Проза соц. реализма

 
РАЮШКА

       Когда Южин вернулся из аэропорта, часы в прихожей отбили только половину пятого. Он заглянул в комнату к сыну. Тот сладко посапывал в обе ноздри и, казалось, ничто не способно было нарушить его утренний сон. Южин осторожно прикрыл дверь, прошел на кухню, прикурил сигарету. После двух затяжек стало противно — не привык курить натощак. Он бросил сигарету в пепельницу. Тонкий синий дымок еще долго зигзагами поднимался к потолку и постепенно таял, растворяясь в сумрачном воздухе кухни, а сама сигарета на глазах превращалась в серую трубочку пепла, удивительно точно передававшего ее прежнюю форму. Южин смотрел на это и думал, что, если дымок доберется до фильтра, и сигарета полностью превратится в пепел, что-то изменится к лучшему. Но струйка дыма постепенно истончилась, превратилась в нить, а где-то на середине пути к фильтру и вовсе пропала, напоследок коротко пыхнув несколько раз.
       — Глупость какая, — рассердился Южин. — Тоже мне, гадалка!
За окном просыпалось серенькое, совсем не весеннее утро, и по стеклам бежали тонкие нудные струйки дождика.
       —Хорошо, что самолет успел взлететь до дождя, — подумал он.— А, впрочем, что в этом хорошего?
       Спать не хотелось. Но и сидеть в пустой кухне тоже стало тошно. На душе было муторно и неуютно, а в голову лезла всякая чепуха вроде той, что всю дорогу вертелась в мозгу, когда он вел машину из аэропорта. Одна дурацкая фраза:
       —Хорошо бы сейчас приехать, а Рая — дома и никуда не уезжала...
Вот и сейчас:
       —Хорошо бы, — подумал он, — лечь и уснуть. А проснуться, и чтоб Рая уже была дома. Тьфу ты, напасть какая! — обругал он себя.
      
       Но все-таки зашел в спальню, разделся, залез под одеяло, закрыл глаза. И тут же почувствовал близкий, едва уловимый знакомый запах волос жены, которые она регулярно мыла хной и еще чем-то, от чего они приобретали золотистый оттенок, едва заметный при обычном освещении, и ярко бликующий, если волосы попадали в луч света. Запах этот был настолько явственен, что лежавший с закрытыми глазами Южин поймал себя на том, что рукой машинально на соседней подушке отыскивает голову жены.
       —Да что же это, господи? — отдернул он руку. — Ну, нельзя же так распускаться. — И — новая мысль: — Вот ведь, человек давно уже где-то над Куйбышевым или Пензой, кто их там знает, как они летают, а запах его все еще живет тут рядом, за сотни километров от него самого.-
       Прожив с женой вот уже пятнадцать лет, Южин не только не охладел к ней за эти годы, а, наоборот, стал  любить ее еще сильнее, еще трепетнее. Она, как и прежде, пятнадцать лет назад, волновала его, стоило только ему коснуться жены, по-прежнему постоянно хотелось ей сделать что-то приятное, по-прежнему он пытался угадывать каждое ее желание, что со временем становилось все легче и легче, потому что с годами они становились все ближе и ближе, как бы переходя друг в друга, перемешиваясь своей плотью, кровью, душами, мыслями.

       Южин заметил, что за эти годы прошла какая-то первозданная ярость в их отношениях, и эти отношения стали ровнее, спокойнее, но и глубже. На смену сильной страсти пришла светлая нежность —чувство достойное и глубоко уважаемое.
       - В лотерею жену выиграл! — говорили с шутливой завистью приятели. На что Южин отвечал мудрой восточной фразой о том, что каждый муж достоин той жены,которую он выбрал, что нет плохих жен, а есть плохие мужья. Но ему все же было радостно, оттого что приятели так отзываются о его Раюшке, уважительно и с оттенком затаенной зависти.

       — Я и сам знаю, — думал он, — какая она у меня. Но все-таки хорошо, что и другие видят это.

       Однажды их маленькая семья оказалась разбросан¬ной по разным городам и весям. Сын с бабушкой, его матерью, гостил на юге, сам он был в небольшом средне¬русском городке, а жена срочно вылетела на похороны отца под Алтай, в далекий Северо-Восточный Казахстан.
И эти двадцать дней вынужденной разлуки с женой и сыном превратились для Южина в настоящую пытку. Но тогда не было у него такого чувства одиночества и разобщенности, как теперь. Ему еще подумалось в тот раз:
       — Хорошо, что все это не случилось лет сто пятьдесят назад.  Ведь тогда для того, чтобы собраться всем вместе, понадобились бы недели и даже месяцы. На перекладных ли по пыльным проселкам, или же натужно пыхтящими поездами в душных вагонах второго, а то и
третьего класса, добирались бы они окольными путями к себе "в деревню, в глушь, в Саратов". С ума можно сойти.
       — И как хорошо, — подумал он тогда же, что теперьмдовольно нескольких часов, чтобы всем собраться вместе. Все-таки самолет — великая вещь.-

       И вот теперь эта "великая вещь" уносила Раю все дальше и дальше от него, на целых три месяца. Именно от этого на душе у Южина было так муторно и неуютно.
Оба они не терпели долгих расставаний и за эти пятнадцать лет разлучались считанные разы, а надолго — лишь дважды. Один раз —в тот горький день смерти ее отца, а второй —точнее, это был первый раз, — тринадцать лет назад, когда на свет должен был появиться их сын. Оба они отлично понимали, что будет лучше и надежнее, если это произойдет в доме ее родителей. И, когда подошло время что-то серьезно решать, Южин без колебаний отправил ее в отчий дом. Сам же подгадал время отпуска так, чтобы к главному событию быть с женой рядом.
       День в день по прогнозам врачей подарила она ему сына, а через неделю Южину пришлось уехать: срочно отозвали из отпуска на работу.
       Лишь месяц после этого прожили они друг без друга, лишь месяц. А каким бесконечно долгим показался он им обоим! Но настало время, и Южин встречал жену в аэропорту, с летного поля которого в ясную погоду был виден центральный Кавказский хребет.
       Он заметил ее еще на трапе самолета и бросился к ней, не обращая внимания на возмущенные крики дежурной и трели милицейского свистка, в несколько секунд оказался рядом, одной рукой подхватил тугой спеленатый кокон, а другой крепко прижал ее к себе, плачущую и счастливую. Сухой поджарый милиционер с тонкой ниткой черных усов отстал на какие-нибудь десять метров, а когда подбежал к ним грозный и запыхавшийся и увидел их лица, ничего не сказал, лишь махнул рукой.
       Обратно они шли уже втроем с малышом на руках, у которого к тому времени еще и имени не было. Это позже, через несколько дней, он станет Антошкой, Антоном Алексеевичем Южиным, о чем будет записано в регистрационной книге местного загса, а пока это был лишь туго спеленатый сверток, из которого на мир таращились два больших, горящих угольками глаза. И милиционер, чуть поотстав, нес их тяжелую сумку, а потом ловил им такси и на прощанье козырнул, пожелав счастья.

       Счастье! Его у них было в избытке! Оба они были счастливы уже тем, что вновь оказались рядом, друг подле друга, в своем "доме".
       Четыре шага в длину, три — в ширину — вот и все их тогдашнее жилище в коммуналке с общей кухней. Диван-кровать — в дальнем правом от двери углу, рядом, в головах,— кроватка малышу, в левом — горкой три ящика из-под посылок — туалетный столик жены, и два чемодана друг на дружке перед диван-кроватью вместо стола. Вот и все убранство комнаты. Да был еще шифоньер, купленный в комиссионке почти задаром, который служил одновременно и буфетом для посуды, и комодом для белья, и вешалкой для одежды.

       Их встретили на пороге, стоя со стаканами и стаканчиками, чашками и пиалками, на донышке которых искрилось любимое ее вино —домашнее сухое — "Изабелла".
Праздник встречи быстро прошел, и они остались, наконец, вдвоем, а вернее, втроем с сыном, которого Южин еще не знал, к которому не привык и потому немного побаивался.

       Антон Алексеевич оказался на редкость беспокойным мужчиной, таким он остался и до сих пор, но тогда... Он, видно, до конца решил проверить своих родите¬лей на выживаемость и каждый день устраивал все новые и новые испытания. Потом он и вовсе придумал, что день для него — это скучно. И стал спать днем, если короткие промежутки сна между длинным по времени бодрствованием можно было назвать "спать днем". Ночью же он и вовсе не закрывал глаз, требовал внимания и, когда ему в нем отказывали, оглашал комнату криками, грозя разбудить соседей по квартире.
       — Ничего, все, как у людей, — говорил Рае Южин, целуя ее уставшие, измученные вечным недосыпанием глаза. — То ли еще будет! — собирал в кучу пеленки и шагал в ванную. Пеленок было много, меняли их часто. Антон Алексеевич привык все делать под себя.
Но, черт побери, сколько радости доставляли им редкие и короткие минуты передышки, когда они, наконец, могли остаться вдвоем, когда их сынишка затихал в своей кроватке! Они лежали тесно прижавшись друг к другу,  и никого счастливее их в тот момент не было на всем белом свете.

       Часы в прихожей пробили шесть раз. Южин открыл глаза и с удивлением понял, что задремал. Он поскорее     снова прикрыл веки. Может, еще что приснится? Но сна,
как не бывало.
       - А все-таки славное было время! — подумал он. — Трудное, хлопотливое, порой безденежное, когда после уплаты няньке, за свет и квартиру, с удивлением обнаруживали, что на хозяйство от зарплаты почти ничего не осталось. И все же, веселое, счастливое, незабываемое время!

       Южин поднялся с постели и заглянул к сыну в комнату. Антошка разметался во сне, одеяло сползло на пол, а пробившийся между занавесок луч выглянувшего из-за туч солнца, щекотал лицо сына. Мальчик недовольно морщился и пытался рукой отогнать мешавший спать луч. Южин невольно улыбнулся. На цыпочках подошел к окну, поправил штору. Антошка повернулся на бок и затих. Прикрыв сына одеялом, Южин задержался у кровати.
       — Бежит времечко, — подумал он. — Давно ли я его из роддома принес? А вот же, тринадцать лет пролетело, и не заметил. Экий мужичок получился.
       — Да, братец, — Южин потрогал мочку уха, — ты все думаешь, мужаешь? Давно уже стареешь. Сорок лет на пороге. Это вам не "баран начихал". Как не крути, а большая часть жизни позади, даже если поднатужишься и до восьмидесяти доберешься. Там, в конце, какая жизнь? Сплошное доживание. Хотя, деды мои, — Южин прищурился — до девяноста дотягивали и до последнего дня в светлом разуме пребывали.-
       А вот отцу его не довелось пожить. Все только соби¬рался:
       — Вот погоди, сынок: купим лодку, каждый выходной всей семьей на Волгу будем ездить. Про отпуск и не говорю! Подыщем остров. Палатку поставим. Грибы, рыбалка. Ушицу заварим на костре. Эх, и жизнь пойдет!-

       А сам уже с койки не вставал в больнице. Через двадцать лет война до него дотянулась. От пули спасся, так она его болезнями доняла. И умер отец его от нефрита, что заработал в сырых окопах сорок пятого года, не дотянув и до тридцати семи лет.
       — Я сегодня старше его на три года, — внезапно подумал Южин, — вот как бывает на белом свете! А Антошке нынче как раз столько, сколько мне тогда было.-
       Сын будто услышал его мысли, повернулся на другой бок, открыл глаза, увидел отца, улыбнулся и вновь уснул, положив обе ладошки под щеку.

       — А ведь его могло бы и не быть, не случись нашей с Раей встречи, — эта мысль будто обожгла Южина. — Был бы, наверное, кто-то другой и у Раи, и у меня. Но вот этого, единственного, никогда, это же надо! — никогда бы не появилось в мире. И какое это счастье, что родился именно Антошка, без которого он, Южин, себя теперь просто не мыслил. Какое это чудо — жизнь! Надо было такому случиться, чтобы из миллионов людей только мы,
двое, должны были встретиться, чтобы дать жизнь именно этому третьему, — он попытался представить на месте сына другого ребенка и тут же отогнал эту мысль, настолько нелепой и дикой она ему показалась.

       И Южин вспомнил октябрьский солнечный день, когда миновавшее уже бабье лето еще давало о себе знать, распластав над городом голубое безоблачное небо, и поселив на земле теплые погожие дни, а наступившая календарная осень белой изморозью на ночных крышах и крепкими утренниками напоминала, что давно пришло ее время. В такие дни воздух по-особому чист и прозрачен. Он как бы струится ввысь от согретых за день солнцем крыш и растворяется в небесной голубизне. Его утренняя и уже чуть тронутая морозцем свежесть не исчезает теплым днем, напротив, усиливается, заставляя людей чувствовать себя бодрыми, полными сил и энергии.

       Вот в такой-то день и стоял Южин перед дверью родильного дома, на которой висела табличка: "Выдача матерей и младенцев с 9-ти до 5-ти", и с нетерпением ждал выхода Раюшки. Сын его там, в роддоме, поднял такой тарарам, что на четвертые сутки после его рождения Раечка запиской известила мужа: назавтра их с сынишкой выписывают. У обоих все благополучно, а с ребенком персонал замучился. Сам не спит все время и другим новорожденным не дает. Говорят, мол, майтесь с ним дома сами.

       Наконец, Раюшка вышла на крыльцо. И он дарил ей цветы, и целовал запекшиеся губы, а нянечке, что держала на руках его сына, преподнес коробку шоколадных конфет.
А потом они шли по улицам веселого города, и Южин нес на руках притихшего в тот момент сына. И ему казалось, что весь встречный люд смотрит на них и понимает,
что они сейчас оба чувствуют. А обоим им теперь было легко и радостно. Хотелось делиться этой радостью с прохожими, хотелось крикнуть им, спешащим по своим делам:
       — Смотрите, люди! Какой у меня сын! Смотрите, люди! Какая у меня жена!
       На пороге дома их встречали родные и снова дарили цветы и поздравляли. Потом они ушли в свою комнату и положили сынишку на кровать. А тот заплакал, и они оба растерялись. Никто не знал толком что делать. Южин опомнился первым. Бросился распеленовывать малютку: не мокрый ли? Сын оказался сухим, но плакать не переставал, и тогда Южин сделал ему "козу". Бесполезно. Южин почмокал губами — не помогло. Загугукал — тот же результат.
Он беспомощно обернулся к Рае и увидел, как та, сидя тут же на краешке постели, уткнулась лицом в ла¬дошки и тоже горько плачет, вторя сыну.
       — Что случилось, Раюшка? — переполошился Южин.
       — Жалко.
       — Что жалко?
       — Не что, а кого. Сына жалко. Плачет.
       - Ну что ты, глупая? — у Южина отлегло от сердца. — Я и вправду подумал, беда какая. Ты, что ж, каждый раз собираешься с ним за компанию слезы лить?-
       — Ага, — Рая закивала головой сверху вниз, потом улыбнулась сквозь слезы и качнула головой из стороны в сторону. И вдруг всплеснула руками: — Господи! Дура какая! Ему же есть давно пора! Могла бы и сразу сообразить. Ну-ка, отвернись, — строго приказала она, растегивая на груди байковый халатик.

       — С чего это? — возмутился Южин. — Я тоже видеть хочу.
       - Ну, ладно, — сразу согласилась жена, — только сиди тихо, не отвлекай его.
       Но малыша отвлечь от этого занятия было невозможно. Он требовал молока вновь и вновь, и приходилось прикладывать его ко второй груди, чтобы дать насытиться.
       — Здоров поесть, мужик! — радовался Южин.
       — На здоровье, маленький! — радовалась Рая.

       И вот теперь — третья долгая разлука. Южин вспом¬нил об этом, и настроение сразу испортилось.
       — Ничего, Алешка, — успокаивала в который раз его жена, —оглянуться не успеешь,как это время промелькнет. За Антошкой следи, — давала она наказы. — Вольничать ему не позволяй, но и не прижимай очень. Он парень взрослый, самостоятельности требует. Список дел на все время я оставила в "стенке", где подписные стоят. Носки свои пусть сам стирает, на ночь ноги моет, и постель каждое утро не забывает убирать. Не скучай, миленький. Как прилечу, сразу позвоню, чтобы не волновались, — и отворачивала лицо с глазами на мокром месте.

        - Ничего, Раюшка, — успокаивал он жену, — ну чтотакое эти три месяца? Вот сейчас — май, а к середине августа ты уже будешь дома. За горлом следи, — давал он ей наказы, —сама знаешь, стоит тебе чуть простыть, вот и ангина. Нева — не Волга. Там все лето дожди.
Зонтик взяла? —  и тут же сам отвечал: — Взяла, ну слава Богу! За нас не волнуйся. Проживем как-нибудь. Субботу, воскресенье — мы на Волге. Палатку поставим, ушицу сварим. На июль я его в лагерь отправлю. Захочет — и на третью смену останется, не захочет — домой заберу. Как прилетишь, сразу позвони, чтоб не волновались. — И подозрительно покашливал, неловко шутил, чтобы скрыть волнение. — Смотри, не найди там себе какого-нибудь ленинградского.
       — Ты сам без меня не загуляй. А то сына в лагерь — и вольный казак.-
       — Да кому я такой сдался? Старый да плешивый.
       — Нет, ты у меня красивый. Я же вижу, как молодые девчонки глазами стреляют в тебя, когда мы по улице идем.
       —  Я, между прочим, тоже кое-что примечаю. Это на тебя парни пялятся, будто подружку увидали. Неприлично даже.

       За такими шутливыми разговорами, которыми каждый старался прикрыть свое волнение, незаметно подошло время посадки, настала пора прощаться.
       Она последний раз махнула ему рукой уже из дверного проема и исчезла за захлопнувшейся матовой стеклянной дверью, глянувшей на него холодным глазом неонового табло с надписью: "Выход на посадку. Рейс номер такой-то".И Южин остался один.                -      Вот такие-то дела, — сказал он вслух, еще немного постоял, будто чего-то ждал, и, нехотя, побрел к машине.
С самого утра у него все валилось из рук. Разбил чашку. Уронил нож между плитой и мойкой. Потом пятнадцать минут выковыривал его оттуда Антошкиной деревянной шпагой. Он то и дело останавливался, к чему-то прислушивался, потом, будто очнувшись, продолжал начатое дело. Но память все время возвращала его к событиям дней, давно минувших.
       
                продолжение следует