Старость

У седой старости
Другие ценности, другие радости -
Греть на солнце ноженьки,
Да думать о Боженьке.

Не все «одуванчики»
Сидят с пледиком на диванчике,
Щелкая смачно семечки,
Да жалуясь на трудное времечко.

 Старость

Баба Мотя сидела на лавочке, смакуя на языке сплетни с привкусом тыквенных семечек. На этой лавочке она проводила и встречала каждый день, в любую погоду - эдакий колоритный атрибут нашего села. Иногда к ней подсаживались бабульки-соседки, чтоб отдохнуть от огородов и непоседливых внуков. Баба Мотя была выше этой праздной суеты; ни огород, ни хозяйство ее не волновали. Да и зачем тратить попусту быстро уходящее время, если дочка, заслуженный учитель села, бросив вечером детишек, хозяйство, непроверенные тетрадки с детскими каракулями прибежит, приготовит и уберет. Подружкам по лавочке она неизменно напоминала, что ее зовут не Мотя, а Матильда. И припоминала историю с интервью - к ней приезжали газетчики десять лет назад с самого района, когда она нашла икону на чердаке своей старенькой, покрытой камышом, хаты.
У всезнающей почтальонши на этот счет было другое мнение, и ей доверяли больше: кто как не она каждый месяц приносила пенсию,  водила пальцем по ведомости со списком фамилий и имен, ставя галочку напротив нужного. Но раскрывать тайну за семью печатями себе дороже, поэтому она загадочно улыбалась и подмигивала старушкам - мол, сами и спросите.
Мы жили в этой деревне 3 года. После очередного переезда я здоровалась со всеми без исключения, чтобы не подумали, что плохо воспитана. И знала, что баба Мотя совершенно глухая. Я проходила мимо ее двора несколько раз на дню, каждый раз притормаживала (нехорошо нестись галопом мимо пожилого человека), здоровалась и низко-низко наклоняла голову, старательно изображая подобие кивка. Здоровалась громко, кивала, чтобы она точно поняла мои «добрые намерения». И так каждый раз, проходя мимо… а мимо приходилось проходить много раз на дню, идя в школу и домой, в магазин, гулять с подружками и по мелким поручениям: как младшая в семье, я официально состояла на должности «главной куда пошлете». Я чинно шествовала мимо двора, доходила до шелковицы, летом густо посыпавшей темными плодами проезжую часть, а дальше припускала галопом и неслась по своим неотложным делам. А баба Мотя при виде меня каждый раз демонстративно отворачивала голову. И так изо дня в день, все 3 года.
Как есть глухая, иначе с чего бы человеку в добром уме и здравой памяти так вести себя с ребенком?
Сильный порывистый ветер и тяжелые тучи на небе не вызывали хорошего настроения. Хотелось залезть под одеяло с толстой стопкой книг, взятых из сельской библиотеки и читать-читать… Я бы, конечно, так и сделала, но в памяти всплыла огромная гора бревен возле дядиного двора. Дядя меня не особо-то и жаловал, а дрова было жалко. Как сайгак, выскочила босиком во двор. Мама все время ругала за привычку бегать босиком, и ворчала, что от этого у меня нога в 14 лет уже 39 размера.
Моим ногам все было нипочем - ни свежевыкошенное пшеничное поле, привычно коловшее пятки, ни щебенка на обочине дороги. Дядя невозмутимо пилил дрова возле дома на самодельном агрегате, диковинно приделанном к столу; рядом лежала приличная куча уже сосновых поленьев. Перекрикивая порывы ветра и рев стального чудовища, спросила, куда нести. Он как-то неопределенно махнул рукой в сторону сарая, то ли показывая направление, то ли отправляя меня домой.
Характер был ослиный, упертый, уходить никуда не собиралась, тем более, что на горизонте очереди из помощников не наблюдалось. Через 2 часа прицеп бревен был распилен и перетаскан в сарай. И тут загрохотало; такой канонады не ожидал ни дядя, ни я. Выскочила из дома тетя, неся полный подол свежеиспеченных пирожков.
Сумки у меня не было (не за ними же шла), и пирожки перекочевали в тетин платок. Ее седоватые волосы тут же разлетелись от порывов ветра. Тетя тоже неопределенно махнула рукой.
Я бежала в сторону дома, прижимая к себе ароматные пирожки и думала, что вот такие взмахи - это их семейный способ общения. И тут же в богатом воображении нарисовалась смешная картинка черно-белого кино, где эта пожилая парочка, смешно семеня, общается неопределенными жестами. Я даже прыснула от смеха. И тут ливануло… Это были не потоки воды, это был водопад, злой, сердитый и ледяной. « Прощай, пирожки,» как вспышка молнии промелькнула очередная мысль.
Глупо было идти в такую погоду домой, нужно было переждать у дяди.С другой стороны, в дом меня никто не приглашал, а нарушать их глухо-немую идиллию не хотелось. Для полного счастья сыпанул и град, сначала мелкой крупой, а потом, набирая обороты, больно бил уже большими ледяными камушками по голове.
Очередная вспышка высветила знакомую лавочку и одиноко сидящую на ней старушку.

2
Пирожки тетя пекла с любовью. Раз в неделю она отправляла мужа в гараж или в огород, или еще куда-нибудь подальше, закрывалась в доме и выходила только к вечеру, с красными щеками от жара печи, уставшая и довольная. Что происходило за закрытой дверью? Наверное, некое таинство; а пирожки получались неизменно румяные и ароматные, круглые хлебные караваи радовали не только глаз. Хорошо, что она не видела, как я с размаху закинула платок с угощением под лавку, схватила под руки замерзшую старушку и потащила в дом. Она была на удивление тяжелая и даже не пыталась переставлять ноги. Мы пару раз поскользнулись на глине, больно бил град. Через неделю в газетах напишут, какой ущерб эта непогода принесла сельскому хозяйству. Слезы текли по щекам, скользко, а бабушка, как назло, даже не пыталась как-то помочь. Я кричала во весь голос, перекрикивая грохот:
- Дотащу!!! На лавочке посидеть вздумалось, на дождик поглядеть! Дотащу, я дотащу!
В старой хате было сыро и прохладно. Положить на кровать такой вес было не по силам. Чтобы не бояться, разговаривала сама с собой.
- Свечку, найти спички и свечку, переодеть, найти дрова, растопить печку, согреть ее, что там еще надо?
Свечку я не нашла, зато нашла керосинку. Такую штуку я видела, а в руках держала первый раз в жизни. Рядом лежали спички. Зажечь ее я побоялась. Пришлось идти на улицу, искать сарай и есть ли там дрова. На сарае висел замок… Хотелось побежать за взрослыми, или пересидеть в тепле с книжечкой, эх… а бабе Моте на  глиняном полу, наверное, холодно… Замок оказался просто навешен, дрова, к моей радости, былина месте. Я даже умудрилась их принести, хоть и не с первого раза. Первую охапку набрала по принципу «побольше», но глина во дворе встретила меня чваканьем, босые ноги тут же разъехались и громко клацнули зубы при падении; пришлось возвращаться в сарай еще раз.
Огонь долго не разгорался. Я уже газету всю сожгла, осталось несколько спичек, и тут до меня, бестолковой, наконец-то дошло, что в керосинке есть керосин; а значит, можно его вылить на дрова. Главное - не устроить пожар и не сжечь и без того несчастную бабушку.
От разгоревшегося огня стало немного светлее.
Какой там второй пункт? Ага, переодеть. Шкафа не было, паника накатывала волнами; гром, вспышки за окном.
- Околеет, точно околеет, и я ж виновата буду! Где ее заслуженная дочка? Я ж не по доброте душевной ее в дом тащила, а вдруг моя бабулечка так? Не оставлять же на улице человека. Я действовала скорее спонтанно.
 - Где шкаф? Ну, где одежда? - я громко разговаривала сама с собой, совершенно уверенная, что меня никто не слышит. И тут я заметила стоящий в углу сундук. Все правильно: раз есть бабулька, должен быть и сундук. Матрац с кровати перекочевал поближе к печке, баба Мотя переодета в халат, еще один халат я одела на себя, а мокрые вещи сушились на верёвке над печкой.
 Проснулась я утром, в чужом доме, под боком у постороннего человека.
C бабой Мотей мы провели не один вечер, разговаривая сидя на лавочке. Я рассказывала ей, как на спор пролезла под кустом крыжовника, и как мне совсем не попало от родителей за то, что не ночевала дома. Все решили, я осталась у дяди. И что все 3 года считала ее совершенно глухой. Она мне: что ее ноги уже совсем не хотят передвигаться, дочка утром приходит, кормит и выводит посидеть на лавочку. А в тот вечер нашу учительницу увезли на скорой помощи, в районную больницу, вырезать аппендицит. Про одну упорную девочку, которая, несмотря на молчание, все равно здоровалась изо дня на день. О том, как поссорилась в молодости с моей бабушкой (сейчас даже не помнит почему), и приняла твердое решение игнорировать саму обидчицу и всех ее родственников. Вскоре бабушка уехала из деревни, обида забылась, но, увидев ее через 60 лет, баба Мотя решения своего не изменила. Голос у нее был на удивление молодой. Проходящие мимо люди с удивлением поглядывали на старушку и девочку, которые весело хохотали.