Шёл я как-то раз

                ШЁЛ Я КАК-ТО РАЗ…

                Часть первая

   Шёл я как-то раз вечером по тайге. Из маршрута возвращался, работая геологом в Кузнецком Алатау. Иду уставший. На шее - карабин, на спине - рюкзак, на боку - полевая сумка, на голове – кожаная чёрная шляпа, на шляпе – комары. Ну, то, что на ногах – болотные сапоги, а на всём остальном – противоэнцефалитный костюм – это понятно. Маршрут был не длинный, не короткий, а так, в самый раз. Километров восемнадцать беготни по дебрям и горам. Но раз даже боги спускались на землю, то уж геологам и подавно к ночи надо возвращаться в лагерь, к родным гнидникам и бздюжникам, крепкому чаю с рафинадом и надоевшими до изжоги макаронам по-флотски. Возвращаюсь я, надо отметить, с полным рюкзаком образцов – и это конечно минус, но зато по старой лесовозной дороге, а это не просто плюс, а плюс с плюсом. Кто хоть раз ходил хотя бы по грибы – тот меня понял. После джунглей Алатау любая тропинка кажется проспектом. Место, где мы работали – верховья речки Кия (никак пленные японцы там карате тренировались) – совершенно глухое. Народу нет как нет. Ближайший посёлок Приисковый – за перевалом. Не каждый дойдёт или доедет оттель досель, чтоб поймать пару задрипаных харьюзей или собрать ведро опят. Поэтому я сильно удивился, увидев свежий человеческий след, который шёл навстречу, и сворачивал по песчаному отвилку дороги к речке. До лагеря оставалось метров 500. Незнакомец явно должен был пройти мимо нашей палатки.
    Как-то я насторожился. Уже привык за лето ходить по одним медвежьим следам. И внимания на них особо не обращаешь. Ну, мишка. Ну, ходит рядом по лесу. У него свои дела, у меня свои, никто никого не трогает и не обижает. А тут – человеческие! Перевесил я карабин с шеи на плечо стволом назад, чтоб сподручнее было наизготовку его крутнуть, так, на всякий случай, и потихоньку по песочку речному намытому пошёл по странным следам к речке, благо вот она, рядом шумит перекатом, обмывает крутой бок горы Несчастная. Выхожу на берег – ну прям пляж. Ветерок, комаров почти нет, песок с камушками, а на берегу стоит какой-то мужичёк, и удочкой рыбачит. И вид у него совершенно для нашего лагеря неопасный. Хотел я его окликнуть – как, мол, клёв? Не про жену же с ним речь вести и не о работе, коль он от них так далеко вручную упорол! А мужичёк по щиколотку в сапогах в воду зашёл, за поплавком внимательно следит, крючок приподнимает, чтоб за тину да за коряги не цеплял. Вижу - не до меня ему. Двадцать с лишком вёрст протопал, а рыбы - тю-тю. Рюкзак-то на спине тощий! А тут я под руку со своими дурацкими вопросами! Кто ж рыбака спрашивает: «Как клёв?», когда клёв – вообще никак! Можно и в морду получить за подобное любопытство! Поэтому я постоял за спиной у горе-рыбака, повернулся тихонько, вышел на дорогу, и пошлёпал в лагерь.
   Пришёл – уже смеркалось. Напарника ещё нет. Блуждает где-то по Александровскому ручью, тоже гружёный как верблюд. Под конец сезона вдвоём мы в этом лагере остались. Уходим – рацию в кусты прячем, а остальное так и стоит на обочине без охраны: палатка четырёхместная с печкой, навес брезентовый над кострищем, столик с кружками да ложками, ящик с консервами у ручья в теньке – вот и всё хозяйство. Рюкзак я в палатке скинул, позвоночником в разные стороны похрустел, сапоги снял, портянки на кусты развесил, и пошёл босиком костёр разводить. Комарики к вечеру уже не так злобствуют, так что ногами можно пожертвовать ради ощущения счастья походить разутому. Развёл огонь, повесил над ним котелок с водой, начинаю уже выделять желудочный сок, глядя на банку перловки с говядиной  – гляжу: рысачит по той дороге знакомый рыбак, причём  с таким видом, что мне – честно говорю! – стало не по себе. Лица на человеке нет! Семенит, спотыкается, то оглядывается, то в небо жалобно глядит, да так, что моргать забывает. И тут он наконец видим меня, дым костра, палатку – и встаёт на секунду столбом. Я гляжу на него и соображаю: бежать мне за карабином к палатке или топора хватит? Первая моя мысль – медведь. Ну, от кого мужик в сибирской тайге может ещё бежать с видом ребёнка, которого в тёмной комнате старший братик схватил за руку и крикнул басом: «Агижь!» И вот мы смотрим друг на друга секунды две, и рыбак вдруг выдыхает и кричит:
-Во фокусы!
   И мы опять смотрим друг на друга, думая каждый о своём. Я уже понял, что медведь тут ни при чём, иначе он давно был бы уже на сцене, и всё бы зрителям стало понятно, но сути момента ухватить не могу. А рыбак вытирает пот со лба, подходит ближе, садится на бревно у костра, скидывает свой полупустой рюкзак, и уже довольно спокойно (надо отдать ему должное) говорит:
- ЗдорОво! А ты там возле речки часом не ходил?
- Ходил! – отвечаю я.
- А меня видел?
- Ну да, видел! – говорю я, и тут до меня начинает доходить.
- Ну, ты меня чуть в гроб не вогнал! Ты у меня за спиной прям стоял?
- Ну да, - говорю я, а сам уже начинаю улыбаться, хоть и вида стараюсь не подать, - Подошёл, глянул – кто тут ходит. Ну, вижу – рыбачит человек. Повернулся да пошёл домой.
- Вот же как бывает! – собеседник закурил «Беломорину» и покачал головой, - Я иду. Тайга. Никого. Палатку эту вашу я и не увидел. Подошёл к речке, пять минут червя покидал – нету рыбы. Видать, уже вниз покатилась, осень чует. Поворачиваюсь уходить – а мои следы уже кто-то затоптал! И никого! Я башкой туды-сюды, на дорогу выскочил – обратно никого! Ещё речка шумит, не слышно толком. Кто такой? Откуда взялся? Понять не могу, аж шкура дыбом встала. Ноги в руки – и айда ходу. Думаю – может, духи какие? Может, кто по деревьям прыгает за мной? Тут же гора Несчастная. Тут когда золото брали в девятнадцатом веке – такое творилось, что не приведи господь! Думаю, можа артельщики мёртвые шалят? Вот же история!
   Мы вместе посмеялись над такой странной, только в тайге возможной историей. Вскипела вода, я заварил чай, тут и Иваныч вывалился из чащи на дорогу аккурат напротив палатки. Втроём попили чаю, и рыбак пошёл к себе в посёлок. Переночевать у нас он так и не согласился, как ни убеждали, ушёл в ночь. Сказал, что теперь ему уже ни фига не страшно.

                Часть вторая

   Шёл я как-то раз из очередного маршрута. Маршрут был очень длинный и сложный по многим причинам. Главная причина – жара. На солнцепёке в горах Алатау в июле в том году было градусов сорок. Через полчаса ходьбы штормовка под рюкзачными лямками была уже чёрной от пота, через час насквозь была уже вся спина. Мазать морду мазилкой от комаров смысла не было никакого: пот льётся градом, так что от мазилки страдают только собственные глаза. Но самое поганое – это духота. Джунгли Кузнецкого Алатау можно сравнить разве что… не знаю с чем сравнить. В Бразилии и Кении я не был, а судя по фильму «Рэмбо», Вьетнам – это что-то типа парка культуры имени отдыха: хошь – бегом бегай, хошь – ночью ходи от фонаря к фонарю, хошь – до гола раздевайся и в воду прыгай: ни тебе мошки, ни слепней, ни комаров. Духота в джунглях Алатау происходит от того же, отчего зимой там наметает по четыре метра снега: от влажности. Дальше на восток, в Минусинской котловине, снега зимой или мало, или нет вовсе. Потому что он весь тут выпадает. В этих горах  много вечных снежников, хотя высота над уровнем моря много меньше, чем в Саянах. Тундра в Восточном Саяне начинается с 1800 метров, а тут -  с 1200. В этом районе летом даже сборная России по каким-то лыжам катается. Духота усугубляется растительностью. Трава такой высоты, что едешь верхом на коне, а цветочки у тебя над головой качаются. Расцвет этого буйства травы приходится на июль. Тепло и сыро: чего ещё траве надо! Как раз в июле этот маршрут и происходил.
    Вышли мы со студентом из лагеря рано, часов в шесть утра. До восьми успели вдоль реки Бобровки выйти к подножью горы Обходная, и уже по самой жаре полезли вверх. Благо студент – парень крепкий, спортсмен, не из нытиков. Каждые 50 метров – остановка, замер радиометром. Берём образцы, нумеруем их, я записываю в пикетажку – что где взято, студент пишет в свой журнал про радиацию. Фон как фон: в районе десяти микрорентген. Добрались к обеду до родничка, что бил не на самой вершине, но уже недалеко. И сели пить чай. Конечно, было бы здорово вылезти на самую макушку, там развести костёр, пообедать, посидеть, остыть, просохнуть, полюбоваться видом во все стороны. Ведь Обходная – самая высокая точка в радиусе километров ста, почти тысяча триста метров над уровнем моря. На северном склоне в логу снег, черемша всё лето свежая за отступающим снегом прорастает, подснежники – вообщем, как положено по весне. А на южном - бамбук уже пошёл в дудку медведям на гОре, цветы многие погорели, трава у корня одеревенела – болотники за месяц протираются насквозь. Но на вершине нет воды! А тащить её туда в котелке – больше расплескаешь по дороге, да и без неё тяжело. Так что обедаем обычно у последней воды. Наломали веток, на длинную ручку геологического молотка повесили котелок, развели огонь, открыли две банки перловки. Студент как обычно жрать хочет так, что готов вместе с медведем бамбук жевать. Я ему говорю:
-Предупреждал же – позавтракай утром! Хоть чаю выпей со сгущёнкой!
-Не лезет мне в такую рань! Я проснулся, только когда в гору уже полезли!
   И вот мы завариваем довольно крепкий чай – больше полпачки цейлонского на литровый котелок, - и студент выпивает на голодную кружку вара – ведь пить-то тоже хочется ужасно, - заедает его чуть разогретой кашей с сухарями, и блаженно откидывается на траву, отгоняя веткой комаров. Через пять минут выпивает ещё кружку чая, уже хорошо настоявшегося – и ему делается плохо. И мне пришлось доскребать свою банку перловки уже под звуки совершенно неаппетитные. Крепкий несладкий чай способен пережить далеко не каждый пустой желудок. Бледный как смерть студент выплюнул всю кашу, и в перерывах между спазмами попивал родниковую ледяную снежную водичку из дрожащей ладошки мелкими глотками. Мне и жалко его, и зло разбирает. Я его спрашиваю:
-Тебя добить? Карабин - вот он. На себе я тебя всё одно не потащу. В тебе под девяносто кил веса, а мне ещё надо нести карабин, радиометр, полевую книжку и рюкзак с образцами. Ведь если я потеряю тебя, то мне объявят выговор, а если потеряю винтарь или секретные карты – меня посадят. Так что – ничего личного. Вставай лицом к сосне!
   Он, бедный, даже улыбнуться не может. И комары его за нос едят, а он руку поднять не в состоянии. Ну что делать? Посидели минут двадцать. Малость спазм прошёл.
-Как сможешь идти – в ладоши хлопни, – говорю ему, - Не ночевать же тут!
-Идти уже могу, – бубнит студент, - Но только под гору! И с чего это меня так? Столько каши зря пропало!
-С чая! – отвечаю зло, - А каша – вон, целая вся. Собери, разогрей – и обедай!
   Студент глянул в сторону каши – и его снова сплющило.
-Ну, тогда сиди тут, жги костёр и жди меня! - рычу я, - До вершины метров триста осталось. До неё если не дойдём – считай, что все жертвы были принесены напрасно. Карабин оставляю тебе. Если через два часа вдруг не вернусь – стреляй из него каждые пятнадцать минут, желательно -  себе в лоб. Потом шагай в лагерь, обрадуй Иваныча,  а утром по рации всё расскажешь Беспалову. Если вдруг медведь – огонь развороши и покричи что-нибудь из Некрасова. Стрелять только в него не вздумай! Он тебе этот карабин на шее завяжет вместо шарфика. Будешь помирать – стисни зубы, перекрестись и вспомни маму!   
-Да всё я понимаю! – отвечает он, - Сам хотел на вершину залезть, только ноги не идут. Трясётся всё внутри! – и лицо у него несчастное, бледное, в красных пятнах от комариных укусов, волосы слиплись и разогнуться не может толком. Того гляди – упадёт. И что тогда действительно делать – непонятно.
   Короче, лавры покорителя горы Обходная достались мне одному. Вершина оказалась почти лысая. Несколько кривых сосёнок, кусты-****оволосник да мох. И старый полусгнивший триангуляционный знак. Замеры все сделал, образцы взял, на карту всё занёс, с вершины посмотрел по сторонам – красота! На небе ни тучки, солнце палит прям в макушку, тишина как в космосе, даже комары не кусают. Тоже, небось, рты открыли, любуются. Видимость – километров на пятьдесят вокруг. Только горы, покрытые пихтой, сосной и лиственницей до самого горизонта.  Поорал, посвистел, в честь покорения пика навалил навозу под знак, и пошёл обратно.
   Живой студент пил чай.
-Чё, - говорю, - С первого раза не умер – решил повторить?
-Быстро ты! – отвечает он радостно, - Жрать охота! Я некрепкий заварил, со смородиной. Вон тут её полно растёт. И тебе кружечку оставил со дна пожиже.
-Ну, коли уже жрать охота – не помрёшь.
-Не, не помру! – говорит, - Только селезёнка ещё малость ёкает.    
   Попили ещё чаю, пожевали сухарей, и тронулись домой. Радиометр я перевесил на себя, так что бедолага тащил только свой рюкзак с примерно пудом образцов – то есть практически ничего. Студент сильно переживал, что так облажался, меня подвёл и на вершине не побывал.
-У нас на Урале, - орал он мне в спину, отплёвываясь от мошки, - Горы тоже есть. Я со спелеологами много где был. Только народу там везде – прорва, загадили всё. А тут – не ступала нога человека, куда ни плюнь. Дичь полная. Обожаю Кемеровскую область!
   Хороший он был парень, студент. Только гербарий собирал как школяр какой, и жрать хотел постоянно. Что с вечера на завтра ни сваришь – всё тут же сожрёт, а потом уже на это самое завтра ещё чего-нибудь сам сготовит. Мы потом с ним много лет переписывались. Он закончил геолого-разведочный факультет своего техникума, и остался работать на руднике где-то в районе Старого Оскола.
   Под гору с приличным грузом по джунглям идти – удовольствие ещё большее, чем в гору. Ведь в высокой траве замаскированы упавшие деревья! И их бывает или просто много, или так много, что приходится полностью менять ранее выбранный маршрут. Ведь тайга регулярно горит! Раз в сто, двести или пятьсот лет, но старый хвойный лес обязательно сгорает. Когда в такой горельник попадаешь лет через пять после пожара - взору открывается апокалиптическая картина: стоит мёртвый голый пустой лес. Телеграфные столбы на многие километры! Ведь огромные сосны и лиственницы, прежде чем упасть, стоят много лет, высыхая на корню до каменного состояния. И только когда их огромные  корни окончательно отгнивают, эти гиганты начинают падать. Как правило,  во время сильного ветра падает какая-нибудь высоченная махина на окраине леса, увлекая за собой несколько более мелких стволов. Остальным уже защиты нет – и падают следующие. За два-три осенних ветреных дождливо-снежных месяца целый лес может повалиться, образуя совершенно непроходимую баррикаду. Поэтому правилами категорически запрещено ходить по такому лесу в ветреную погоду. Если тут случится снова пожар – весь этот дровяной склад, все эти сухие смолёвые супердрова, выгорают без остатка, выжигая под собой землю до камней. Через год на этом месте появится мох, брусника, прилётят рябчики и глухари. Ещё через пару лет полезет дурная осина, за ней – берёза. А уж лет через тридцать вновь появятся хвойные, которые задавят осину, берёзу, бруснику, но принесут с собой грибы и орех. И всё повторится заново. И ходить по такому чистому лесу – одно удовольствие. Но горят упавшие деревья редко. Чаще они намокают, покрываются мхом, зарастают травой, преют и гниют веками. И не дай бог, если вдруг твой маршрут проходит по такому месту! Закатное солнце светит прямо в глаза. Мошкара, одуревшая от запаха пота и несметного количества невыпитой крови, лезет в нос и кусает за всё что можно. Рюкзак даёт пинка при каждом шаге. И ты идёшь в траве как по воде, не видя дна, и только надеясь, что не споткнёшься о затаившуюся корягу. Половину пней и валёжин разглядеть ещё можно. Но только половину.
   При спуске с Обходной коряги перебежали мне дорогу пять раз. Когда в пятый раз я навернулся через пень, упал мордой в кусты и получил рюкзаком меж лопаток, студент не выдержал моих матов и страданий, и сказал, что он уже достаточно здоров и может идти первым. Это было малость не по инструкции, но мои моральные силы были близки к нулю. Я уже ничего не видел и плохо соображал. Счастье, что в той траве, в которую я регулярно нырял рыбкой, ни разу не оказалось торчащего вверх сучка! Студент пошёл первым, через пять минут резко пропал с экрана, и снизу из дебрей донёсся его недовольный голос:
-И правда ни черта не видно! А я думаю: чё ты постоянно падаешь?
   Идти вторым номером по тоннелю, пробитому студентом, было куда приятнее. До речки оставалось уже совсем недалеко, спуск стал не таким крутым, и я снова пошёл первым, благо, по количеству падений студент меня догнал и перегнал за каких-то минут сорок. И - вот он, миг блаженный! Мы выпали из чащобы на старую лесовозную дорогу, идущую мимо Бобровки. Да здравствуют советские лесовозы! Дорога эта была старая, давно не использовалась и порядком заросла ивняком и осиной, но для тех, кто лазил по старому горельнику, любая тропа покажется автобаном. Причём не только для людей.
   И вот идём мы по дороге к своему лагерю, абсолютно вымотанные, выжатые, покусаные и вообще никакие. Хотя на душе – хорошее такое ощущение, что работа сделана, заодно побывали на вершине если не мира, то хотя бы местного значения. И я увидел жидко растекающуюся вонючую кучу только тогда, когда уже занёс на нёё ногу. Когда идёшь долго, да согнувшись под грузом, то смотришь, естественно, только под ноги. Мозг, весь день интенсивно работавший над разными проблемами типа: «взять правильный азимут по компасу, отсчитать пятьдесят метров до следующей точки замера, записать номер образца, опять азимут, опять пятьдесят метров, отсчитывая шаги – один, два, три…тридцать пять… блин, упал!, сколько же было метров?, -  тут базальт, тут мрамор – капнул солянкой-зашипело - кварц бы не шипел, а тут даже что-то вроде коматиитов вылезло, на амфиболит не походит, надо взять силикатный аналз» – и всё в этом же духе… После этого мозг честно отдыхает. Вечереет, комары уходят спать, жара постепенно спадает, работа сделана, студент – и тот уцелел. Поэтому когда я налетел на кучу медвежьего дерьма, то сначала подумал, что мы уже почти пришли в лагерь, и Иваныч, гад, нам заминировал пути подхода. Я остановился, поднял голову и сдвинул свою чёрную кожаную шляпу на затылок. Справа впритык к дороге начиналась гора. Другими словами, дорога была вырезана в пологом борту этой горки. А слева, метрах в двадцати, в ложбинке текла Бобровка. К речке, взлягивая, во все лопатки драпали два небольших, с овчарку, медвежонка, а их мама стояла передо мной метрах в десяти, и смотрела то на меня, то на детей. Она стояла на четырёх костях левым боком ко мне, на обочине. Я остановился. Мозг то ли продолжал отдыхать, то ли вообще умер, но про карабин я вспомнил только тогда, когда из-за поворота появился отставший студент и громко сообщил:
-Во бля! Медведь!
   Медведица в тот же момент рванула за своими чадами. Расстояние до речки она преодолела прыжков за пять – это максимум! Ровно столько же времени я снимал с шеи карабин. Тормознувшим у воды медвежатам добрая мама дала такого поджопника, что половину речки они пролетели, не замочив лап. Студент подошёл ко мне, и мы ещё несколько минут наблюдали, как рыжая троица бежала вверх по длинному противоположному склону, покрытому молодым осинником. Мать время от времени останавливалась, вставала на задние лапы, поворачивалась и смотрела на нас. Потом вновь догоняла медвежат, давала под зад отстающему, и вновь оглядывалась. Вскоре они перевалили через бугор и скрылись. Мы переглянулись.
-Медведь! – восхищённо произнёс студент, - Настоящий! Я живого медведя один раз только в цирке видел в первом классе!
   Лицо у него в этот момент было здорово похоже на Савелия Крамарова, когда тот говорит свою сакраментальную фразу про покойников вдоль дороге и тишину.
-Нда! – умно заметил я.
   Мозг заработал, но не на полную мощность. Так, одна какая-то вторичная программа включилась. В Кузнецком Алатау медведей много. Это был четвёртый медведь, которого я встречал в этих краях за два года: одного видели из машины, трёх – в тайге. Но чтобы вот так, нос к носу…
-Как они напугались-то тебя! Всю дорогу засрали! – бесстрашный студент перешагивал через кучи и считал: - …Три, четыре, …о, это явно мамкино… пять, шесть.
-Следующий раз побреюсь и надену галстук! – пообещал я, и мы пошли в лагерь, до которого ещё оставалось километра полтора.
               
                Зима 2013 года              г.Красноярск
                Карпов Г.


   Читатель! Уважаемый читатель! Многоуважаемый читатель! Если тебе понравился сей литературный труд и у тебя счастливо совпали желание и возможность помочь автору не умереть от жажды и даже, возможно, помочь ему в трудном и дорогом деле издания книги, то ты можешь перечислить любую сумму на его счёт, который выглядит так:
яндекс-деньги 410014962065377


   Всем заранее спасибо!!!
                Карпов Г.  Photo401@mail.ru