Средство от медведей и прочих глупостей

     Утром я решил измениться. Всё, хватит, ну сколько можно? Поэтому на работу я пришёл вовремя. Смотрел на всех свысока и будто сквозь ледяную глыбу. Был медлителен, заторможен. Но заявление на стол положил быстро. Просто вот так захотелось. Изменить что-то. Рубануть.
Рубанул.
     В магазине военторга купил сапоги хромовые, поставил за кровать – пусть будут. И в костюме строгом, но не чопорном поехал в аэропорт. Очередь меня почти убила. Придавила меня очередь. Я уже не мог подняться, чувствовал жестяную крышку обыденности. Еле выговорил, выдавил из себя: «Куда угодно, только чтоб далеко».
В кресле почувствовал приятность. Выдохнул. Подумал: вот бы разбиться! Рухнуть наземь, ведь если не боятся, то это здорово. Однако, сели. Я распух, как аллергик ужаленный, но, конечно, только внутри. Трепетно мне, колко.
     А затем пошли дни, от которых я убегал. Каждый шаг меня прятал, и потому я шёл долго, выстраивая за спиной слепые терриконы выброшенных следов. Устал.
Сижу под деревом, а рядом пропасть: обычная вмятина, так, отверстьичко в земной коре. Но я-то готов! Подошёл, вниз посмотрел – радуюсь. Предвкушаю великое. Космос, здравствуй! И вдруг слышу за спиной шорох. Обернулся – медведь. Стоит и дышит, смотрит с мордой, вниз опущенной. Медведь. Медведь опасен тем, что не имеет эмоций. Вернее их отражения. До того момента, пока он не начнет действовать – определить невозможно, добр он сейчас или зол, голоден или сыт, раздражителен или весел. Думаете, успеете среагировать? Но медведь хоть и выглядит неуклюже, очень скор на убийства. Скажете, глупости? Каждое животное при нападении показывает свою агрессию? Да, я видел, как злиться медведь: он опускает голову вниз. До самой земли, так что его горбатая спина похожа на спящий вулкан. Упирается на одну лапу, а затем с размаху поводит головой, будто маятником из стороны в сторону, меняя попеременно лапы. Он качается так долго, издавая при этом рокочущий, всё возрастающий гул. Потому что он в клетке! Я стоял в закулисье цирка и слышал, как девочка лет восьми говорила: «Мама, смотри, мишка чешется». Я был так близок к нему, что чувствовал не только его злость, но был почти убит им, почти растерзан. Его широкая лапа-ладонь ужасала меня. Я мог бы сразу отойти, но не смог. Из всех зверей на Земле я больше всего боюсь медведей.

Много лет уже я не помнил, каково это, когда стучат зубы. Мелко, словно истерически, трясутся челюсть о челюсть. «Мне не страшно, — повторяю себе, — мне всё равно» ; но поздно: руки и плечи дрожат. Дурак! Я снова стал человеком. Захотел быть. Как получится, ладно уж, какое там чудо. Буду вставать каждый день по будильнику, кипятить чайник, бриться, улыбаться соседям, поддакивать бабушкам, что что-то там катится в тартарары и творится чёрт знает что. Буду будничный, буду обычный. К чёрту высокие материи, к чёрту порывы и всякая прочая дребедень. Что мне не понравилось? Дни одинаковы? Люди приелись? Ничто не меняется? Мечтал, самолёт разобьётся. Ну и дурень я всё-таки. Бестолочь рваная. Пропасть, видите ли, что-то великое? Дурья твоя башка. Будешь валяться загрызенный, ладно, сразу убьёт, а то нет? Мне бы сейчас щётку зубную. Ага. Так захотелось в руках почувствовать пластиковую, глянцевую, самую обыкновенную.
Я закрыл глаза и представил, что в руке у меня зубная щётка, красная с серебряной надписью фирмы. Щетина её прямоугольной формы, белая, ровная. Зубная щётка и медведь ; вещи несовместимые, и живут они в разных проекциях.
Ветер меня коснулся, и я её выронил, открыл глаза. А впереди дерево. За деревом лес.

       Домой я возвращался слегка сконфуженный, и потому дал себе обещание: решил, что поставлю в центре города памятник — зубной щётке. Стоять она будет под наклоном в сорок пять градусов, щетиной вверх, а на высоком, изящном теле ёё будет красоваться надпись: «Средство от медведей и прочих глупостей»