Продолжение:
Несколькими часами позже, когда переключились на электродвигатели, взбираюсь для разнообразия в башню и усаживаюсь верхом в седло перископа. Здесь наверху еще много места. Давно следовало бы примоститься на этом отшибе.
Воздух здесь, конечно, тоже достаточно плохой: Смрад плотен, словно облако, но здесь до-вольно много забавных вещей, например, нажмешь кнопку и можешь проехать на седле пери-скопа как на карусели – вокруг перископа, а спиной непосредственно мимо прибора расчета данных для Торпедной Стрельбы и других придуманных для атаки аппаратов. Я часто делал так на U-96. Но теперь другое: Ток экономят.
А в ушах звучат курсовые расчеты атаки: «Лево руля двадцать! – так держать - новый курс 170 градусов. Внимание ПУТС : Скорость хода корабля противника 12 - Курсовой угол 22 - Глубина 6 - Расстояние 900 – Держать курс постоянно...»
Когда смотрю в окуляр, то понимаю охотничью одержимость Старика. В самом деле, здесь наверху, сидишь как на охотничьей вышке.
Время залечь на койку. Но сон не приносит мне облегчения. Слышу через занавеску жалобные звуки пердёжа и тут же звучит комментарий:
- Задница – это не флейта – сказал Гете!
На это отзывается второй голос:
- Когда стоит, затем пердит – ответил Шиллер!
Жду продолжения, и это нагоняет на меня волну первого сна. Но затем, меня буквально подбрасывает на койке громкий стук о стол... Не могу сразу понять его происхождение, затем понимаю: Подо мной играют в скат – посреди ночи!
Какое-то время ничего не слышу, кроме обычных объявлений и хлопаний картами и затем легкий шум перемешивания колоды. Но скоро снова начинается:
- Однако, беру прикуп!
- Ясно, мастурбатор чертов!
Отворачиваюсь к обитой фанерой стенке и пытаясь больше не слушать треп игроков, закрываю глаза. Но мне не удается уснуть, потому что в глубине души ожидаю продолжения разговора. А снизу, словно дразня меня, доносится только сопение и спокойный говор.
Ладно, говорю себе, если не могу теперь вздремнуть, то, по крайней мере, попытаюсь почитать.
Перелистываю книгу Конрада «Зеркало моря» , зажав ее между матрасом и стенкой борта, не останавливаясь на какой-либо странице – совершенно безразлично. Глаза пробегают по строчкам, но как сильно не стараюсь, не могу сосредоточиться на смысле прочитанного. И, тем не менее, позволяю взгляду и дальше просто скользить по словам...
Опять очередная глупость? спрашиваю себя. Совершенная глупость, это точно!
В голове от такого трудоемкого напряженного процесса ощущаю пустоту и кружение. Словно надрался как сапожник и потому мутит с перепоя. На самом деле, я никогда не испытывал желания надраться в стельку – но сейчас? Сейчас я буквально впервые испытываю стремление сделать это, представляя себе, как выпиваю стопку за стопкой в длинной череде наступающего дня – а потом еще одну на посошок и еще одну, чтобы наконец ощутить вибрирующее движение карусели во всем теле, как начало глубокого забытья…
То, что я испытываю такое желание посреди Бискайского залива, будучи заключенным в этом плавающем гробу, разве это не одно из чудес природы? Кто знает точно о том, как желания и мысли, стоит им лишь однажды зародиться в мозгу индивида и проснуться к жизни, продолжают существовать? «Энергия существует вечно, никуда не пропадает и только переходит из одного вида в другой», так нас учили, в конце концов. Наверное, это верно и в отношении мысли. Чтобы позволить возникнуть желанию сделать глоток коньяка, я, очевидно, затратил какую-то энергию – хотя бы только и какую-то ее толику, но, все же, энергию!
Ну? Говорю себе с глубоким чувством удовлетворения, и куда же она направилась, эта моя мысль?
Уже в полусне еще слышу снизу:
- Я говорил и говорю, что дрочить может каждый, а играть в скат – это не член катать… Для этого надо иметь мозги!
Проснувшись, вяло берусь за перетряхивание своей койки. Пока так хозяйничаю, понимаю, что наш способ хода по морю таким вот образом имеет также и свои преимущества: На теле у нас нет никаких сырых тряпок – все абсолютно сухое. Раньше никогда не знали, куда деваться от сырой прорезиненной одежды, сырых тельняшек, сырых носков, сырых морских сапог. Вечно имелись столкновения и скандалы с парнями из электромоторного отсека, которые всегда возмущались, когда к ним в корму приносили сырые тряпки для просушивания. Затем они по-ступили так, будто сняли машинное отделение за огромные деньги и стали буквально грудью на пути тех, кто хотел просушить одежду у них в отсеке. Никакой речи не было о сочувствии к морякам, несшим вахту на мостике, особенно когда наверху разыгрывался настоящий шторм, и ты совсем не понимал, были ли они людьми или амфибиями, когда спускались вниз после вахты.
Под матрацем, вдали от чужих глаз, хранятся мои вещи: Два толстых конверта, оба адресованные начальнику штаба. Хотел бы я знать, что сокрыто в этих конвертах! Но как бы сильно не ощупывал их пальцами, не могу ощутить ничего иного как совершенно обычные листы.
В конце концов, кладу конверты обратно под матрас.
Мои raison d'etre сегодня – в любом случае это бумаги: Попутно я являюсь как бы курьером – в курьерской командировке, правда, с небольшими препятствиями...
Каких только приключений не переживал я в таких вот курьерских разъездах – или скорее: В так называемых курьерских командировках. Но на этот раз все могло оказаться гораздо серьезнее.
Выражение лица Старика при вручении мне обоих конвертов было полно важности. Могло, вполне логично, оказаться так, что у меня на руках оказались последние письменные докумен-ты флотилии...
Спрашивается только, каким образом я смогу доставить их в Коралл – Берлин очень уж дале-ко от сегодняшнего места нашего корабля.
Внезапно раздается звук как от гремящего вдалеке грома. Отчетливо выделяю из грохота три отдельных взрыва – грохочущих с интервалом около трех секунд друг за другом.
Тут же раздается ругань одного из маатов:
- Это уже напоминает мне чертов будильник!
Метко подмечено! Томми и в самом деле служат нам подобием будильника.
Когда же, наконец, эта чертова банда свиней прекратит долбать нас различными видами шума и грохота?
Под моей койкой кто-то захлебывается от приступа кашля. С тяжелым хрипом он сильно отхаркивается.
- Эй, салага, глотай свои сопли! Здесь никому не интересны твои зеленые устрицы, - возмущается кто-то напротив. Но затем он смолкает, будто лишь теперь внезапно заметил, что слишком резко высказался:
- Не по твоему нутру консервированные сосиски и огурцы...
С нижней койки никакой реакции: Парень кажется и в самом деле проглатывает свои харкотья.
Присаживаюсь в ЦП и всматриваюсь в стенку перед собой. Мой череп словно ватой набит. С ватой в черепе человек думать не может: Закон природы.
Вынужден бороться со своей летаргии – а это значит: Вату из серых клеток головы удалить и начать мыслить более ясно...
Чтобы достичь этого, закрываю глаза и обращаю взор внутрь себя. Когда с огромным усилием это делаю, вижу будто наяву, как ленивая масса в моей голове раздувается и затем сжимается. Она образует серое скользкое покрывало и напоминает мне некое подобие Млечного Пути с несколькими холодными искорками, вспыхивающими в нем тут и там. Млечный Путь и покрывало начинают затем вращаться, как в центрифуге. Из-за этого в моей голове все становится совершенно пустым, и меня тошнит. Я вынужден быстро открыть глаза, чтобы освободиться от чувства головокружения.
Чтобы снова ощутить себя, двигаю одновременно пальцами рук и пальцами ног в сапогах. Сглатываю полусухую слюну и крепко хлопаю веками, как если бы мошка попала в глаз. Наконец, эта черная центрифуга уходит из моей головы. Но остается чувство, что я больше не слышу. Вероятно, все дело в ушной сере... Из-за объемной ушной серы мои барабанные перепонки, пожалуй, больше не смогут правильно вибрировать. Значит, надо найти канцелярскую скрепку! Моя бабушка вычищала себе уши изогнутой в виде буквы U шпильки. Современный человек использует канцелярскую скрепку. У Первого помощника есть такие для его документов. Без скрепок он бы не смог существовать.
Теперь я сижу и разрабатываю план, как раздобыть скрепку у Первого помощника. Только на ум ничего не приходит. Мозг отдыхает. Хотя, чувствую, что мои серые клетки работают, во всяком случае, пытаются что-то сделать.
Значит, Я – жив!
Мои легкие раздуваются, мое сердце бьется, качая кровь. Мои волосы растут сами по себе – тысячи волос, мои ногти на руках и ногах тоже растут. Все функционирует. В моих ушах все больше и больше серы – и, кажется, больше, чем необходимо.
Раздобыть скрепку и вычистить уши: Это хорошая мысль. Только для этого я сначала должен направиться в офицерскую кают-компанию: В шкафчике, непосредственно над столом, Первый помощник хранит свои скоросшиватели и папки с мелко-напечатанными служебными инструкциями, которые он так часто перелистывает. Думаю, что Первый помощник не будет иметь ничего против, если я стырю у него пару-тройку скрепок, которые густо усеяли верхнюю сторону его бумаг.
Страсть к порядку, какую испытывает Первый помощник заставляет его скреплять скрепками все, что по его мнению, требуется скрепить.
Первый помощник, наверное, сейчас свободен от вахты. И может так случиться, что он как раз сейчас сидит над своим бумажным хламом. Хотя, можно было бы просто довериться ему и тогда не придется тырить эти его чертовы скрепки.
Замечаю, что пока рассуждаю, мои руки, независимо от меня, делают попытку ухватиться за что-либо, чтобы приподнять мое тело. Время – деньги! говорю себе. Только сначала надо пол-ностью придти в себя. Я все еще пребываю в какой-то прострации. А при движении в офицер-скую кают-компанию, я должен производить впечатление полной собранности.
Смотрю на часы на левом запястье и говорю им:
- Чертовы часы!
Стрелки стоят на нескольких минутах после двух. Два часа чего-о? Два часа дня или два часа ночи? Этот восхваляемый всеми Петер Хенляйн смастерил полную ерунду в своей замковой мастерской в Нюрнберге, и размножил ее миллионами экземпляров – только не подумал о том, что однажды найдутся также и такие люди, которые не смогут подойти к окну, чтобы обнару-жить, светло снаружи или темно.
Разделил бы циферблат на 24 вместо 12 часов – и не было бы таких затруднений как сейчас.
Вместо того чтобы отправиться теперь, наконец, вперед, все еще сижу на том же месте.
У меня невольно вырывается стон, и я стыжусь этого: Кто-нибудь мог услышать...
Не следует стонать тому, кто плывет в вонючем гробу сквозь морские глубины.
Эх, увидеть бы снова небо! Хоть одним глазком!
Звездное небо или просто обычное серое небо. Но надо оставаться скромным в своих желаниях и не ждать ничего с нетерпением. А потому не устремлять, например, свой взгляд к небу над дельтой Дуная или долиной реки По, с ее мощными вздымающимися облаками. Судьбу не вызывают слишком большими желаниями...
Если бы только она была: Судьба. Лишь в этом случае вся та дурость, что происходит с нами, имела бы смысл. И лишь в этом случае можно было бы легко поверить в то, что некая туманная инстанция уже давно записала в своих анналах, удастся ли нам пройти через это дерьмо или нет.
Но возможно ли представить себе, что все проистекает лишь по воле чистого случая, совер-шенно без какой-либо формы намерения и режиссуры Высшей власти?
Странно, что на борту я еще не слышал никого, кто бы громко молился. Здесь каждый пита-ется своим страхом внутри себя – усердно и как может.
Черт, сейчас бы не помешал стакан горячего крепкого черного чая!
В этот момент объявляют о готовности завтрака. С трудом поднимаюсь и иду в направлении круглой дверцы переборки, качаясь как на ходулях.
Инженер-механик и командир уже сидят на кожаном диване и молчат. Луч света от лампы над столом прыгает, так как лодка раскачивается глубинной зыбью, скользит по стенам вверх и вниз – иногда так высоко, что господин гросс-адмирал освещается на какой-то миг, пока снова не опускается в темноту.
Господин гросс-адмирал! Где на него падает много света, там тут же появляется и большая тень. Или наоборот! Если бы зависело от меня, то эта дурацкая фотография из фотоателье была бы давно вытащена из рамки и разорвана на мелкие клочки.
Оба серебрянопогонника еще не появились. Это мне нравится. Я все еще не знаю, должны ли эти два старпера спать в отсеках носовой части или нет, но мне это как-то по барабану.
Командир издает вдруг несколько различных звуков. И внезапно, как будто озаботившись разнообразием этих звуков, барабанит ногтями правой руки марш по линолеуму стола. Навер-ное, это должен быть Хохенфридбергский марш . Командир барабанит с неподвижным, почти судорожно сжатым выражением лица.
Также внезапно, как и начал, он прекращает свою дурацкую дробь и опускает голову, словно погрузившись в глубокие раздумья. Когда же, спустя несколько минут он снова поднимает ее на одно мгновение и его лицо будто освещается изнутри, я ожидаю какое-то сообщение. Но командир лишь требует бачкового.
Почти одновременно с бачковым появляется один из двоих серебрянопогонников, тот, что постарше. Приходится уступить ему место, а командир и инжмех должны придвинуться друг к другу. Серебряник выглядит скверно.
В то время как я вталкиваю в себя порцию яичницы-болтуньи, представляю себе, что про-изошло бы, если бы состояние нашего толстого серебрянопогонника ухудшилось еще больше.
А если он испустит дух? Труп на борту, этого как раз нам еще не хватало – но какой это был бы материал для фильма: Командир, которому приходится заменить врача и который вынужден бороться за жизнь отдельного человека – а кроме этого еще и серебрянопогонника – борется со смертью, в то время как вокруг него кишит ад. Вокруг масса разбросанных шприцов с лекарствами, о назначении которых он не имеет никакого представления...
Хочу притормозить мою раскручивающуюся в голове фантазию, но нет, мой фильм продол-жается: Конечно, он вкалывает что-то неправильно. Шишка с верфи трясется от судорожных, конвульсивных движений. Крупномасштабное изображение агонии – и затем, когда шишка с верфи отправляется на тот свет, изображение беспомощности на лице командира от того, что же делать с трупом. Всплывать? Все отговаривают командира. Однако он настаивает на прису-щей морю церемонии. Но едва лишь подлодка появляется наверху, враг определяет ее местона-хождение и лодку окружают самолеты и эсминцы – а затем забрасывают ее глубинными бом-бами и, наконец, наступает общий конец. «И все из-за этого засранца, серебрянопогонника!» успевает сказать под занавес командир.
Откуда на меня налетает вся эта гадость?
На секунду мне кажется, что схожу с ума. В голове резко звенят жужжащие струны, а затем опять наваливается бездонный вакуум. Никаких рефлексов больше – совсем ничего больше.
Исчезаю из офицерской кают-компании и плетусь центральным коридором: Хочу обратно, на свою койку.
Когда вытягиваюсь во весь рост, то дышу так спокойно и размеренно, как только могу, но я все же все еще не могу ощутить себя: Я живу как бы вне моего тела – этакая плазматическая клетка. Чувствую только свой череп. И в этом черепе гремит и урчит – глухой шум, словно от-клик взрывов далеких глубинных бомб.
Сейчас должно начаться движение под шноркелем, говорю себе. Затем на лодку поступит воздух. Мне чертовски необходим свежий воздух.
СКВОЗЬ СТРОЙ
Когда я опять прихожу в себя, то замечаю, что совершенно проспал начало хода под шнорке-лем. Я словно провалился в глубокий сон во время этого маневра. И это было для меня как гло-ток прекрасного бургундского!
В ЦП узнаю, что La Pallice достигнем завтра утром, если все пройдет гладко. Я вновь чувст-вую себя собранным и мой мозг, слава Богу, опять так четко работает, что я сразу же произно-шу:
- Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
La Pallice – и что затем дальше?
Напряженно думаю о Симоне: Находится ли она в самом деле все еще в тюрьме Fresnes?
На лодке царит странное настроение. Кажется, что все воспряли духом от той неясной участи, которую предопределила нам судьба. Однако чувство страха того, что в последний момент все может рухнуть, все еще висит в лодке. И хотя я больше не слышу никаких непристойностей, время от времени, однако, возникают испуганные диалоги:
- Они, все же, знают, куда мы идем. Но тут уж пусть у себя в заднице ковыряются: то ли в La Pallice, то ли в Bordeaux. И то, что La Pallice находится к нам гораздо ближе, спорим, они это тоже знают. И там-то уж они вполне могут поджидать нас...
- Да знаем мы это, - отвечает кто-то иронично. – Ну, ты просто просекайло!
Но, как ни суди, а парень скорее прав: Томми наверняка знают, что мы здесь крадемся поти-ху. Всегда предполагал, что им ясно, как день божий, что, они не раздолбали нас при выходе из Бреста. Потому у них и не было никакого праздника в честь одержанной над нами победы, а лишь огромное разочарование и соответственно еще большая ярость.
Рассуждая дальше, можно предположить, что уже продумали, какая база была выбрана нами в качестве порта-убежища ... и что они в полном покое от более-менее точного знания того, когда они могут рассчитаться с нами. Это уж к бабкам не ходи.
С другой стороны, успокаиваю себя, здесь мы все-таки уже немного вне их досягаемости. Ве-роятно, они не залетают так далеко на юг для регулярного патрулирования...
Хотя все же, может и так статься, что господа заняты далеко на севере так, что не имеют больше свободных рук и самолетов – во всяком случае, для нас.
Ах, что за чушь и дешевое самоутешение, сдерживаю свои рассуждения. То, что братишки оставят нас неостриженными наголо, едва ли вообразимо. Непосредственно перед тем момен-том, когда уже кажется, что мы выскользнули из ловушки, судьба может подкинуть нам дро-вишек в задницу - что мы в последнее время испытывали снова и снова. Чтобы протащиться чуть ли не по всему миру, пережить реально тяжелые опасности, а затем на последних милях, почти уже в виду суши, быть уничтоженными самолетами-торпедоносцами – это вовсе не весе-лит. Точно так случилось с одной из больших лодок Второй флотилии.
А затем еще пройти в гавань мимо брандеров, которые возможно, лишь накануне нашего выхода из Бреста получили какие-либо намеки о нашем маршруте следования, но до сих пор не получили заявку о нашем прибытии – это будет еще та песня...
Меня обуревает чувство того, что страх вероятной гибели не только от торпед и бомб про-тивника, но и от своих, словно метастазы расширяется с каждым часом. Если бы только коман-дир мог лучше совладать с собой, и его вид не был бы таким неуверенным! Этот его потерян-ный вид действует на людей словно отрава...
- Теперь нам осталась пара-тройка часов до точки встречи кораблей сопровождения, - произно-сит вахтенный старшина второй вахты излишне громко.
- Если только удастся, - слышу бормотание.
Командир, конечно, считается с плотным кордоном подкарауливающих нас судов и самоле-тов противника. Cordon bleu – синяя лента заградительного кордона! И мы должны про-рваться сквозь нее. А что потом?
В затылке вспыхивает огромными прописными буквами слово МИНЫ. Против мин совсем ничего не поможет, никакой тактический расчет, никакое мужество, никакая смелость. А перед этим побережьем можно с уверенностью утверждать лежат не одна и не две мины: Не только самолеты, но и подводные лодки, и быстроходные катера наверняка сбрасывали здесь свои ми-ны. А наша фирма, конечно же, не озаботилась заказать свободный проход для нашей подлодки в этом районе моря.
Перед Брестом Томми в общем и целом не везло с их электроминами: Слишком глубокая во-да. Но здесь, на этом плоском предполье побережья, идеальные условия для таких мин.
Чуть не ежеминутно свободный от вахты старшина приходит теперь под каким-либо наду-манным предлогом в ЦП, и делает это, несмотря на строжайший запрет излишних передвиже-ний на лодке. Из-за дифферентовки, но также и того, чтобы ничто лишнее не смогло бы просо-читься из центрального поста в отсеки. Но что он может рассказать в носовых отсеках, если успевает схватить лишь несколько ничего не значащих фраз?
От моряков на рулях глубины требуются постоянные усилия выравнивать перенесение центра тяжести лодки.
- Чертова неустойчивость, - ругается один из них и этим подразумевает большое передвижение людей в лодке.
«Неустойчивость» - это точное слово выражающее наше жгучее стремление снова ощутить твердую почву под ногами. Твердая почва! Когда же только это будет? Все мои желания дости-гают теперь своей кульминации в требовании обрести вновь твердую почву под ногами.
Слышу шепот об оберштурмане:
- Теперь, однако, очкует наш штурман!
- Вжался в свой столик, словно обосраться боится. Ему следовало бы еще и ящик с картами приоткрыть, чтобы на пол не насрать!
Но третий голос произносит:
- Да ладно вам, парни. Он и так уже произвел все расчеты что надо!
Я думаю: Конечно, произвел. Ведь, в конце концов, он лишь позавчера получил возможность сориентироваться по звездам.
- Ну, как выглядит программа наших действий? - спрашиваю оберштурмана напрямую.
- Пока будем идти на электродвигателях так долго, насколько возможно. Затем, возможно, за-ляжем на дно и там выждем. А уж после этого на рассвете всплывем и пойдем к берегу.
- Убедительно!
Оберштурман одаривает меня ожидающим, полным нетерпения взглядом и произносит, на-конец, со слабым стоном в голосе:
- Если бы это была только одна проблема! Здесь чертовски опасный район...
Мне это известно: Опасность для нас, прежде всего, представляет то, что мы больше не будем иметь глубокой воды уже на дальних подходах к собственно линии берега. Мы должны будем еще целую вечность идти в надводном положении. Должно быть, дьявол создал эти чертовы отмели из песчаных наносов в предполье побережья!
Поскольку все более-менее становится ясным, плетусь обратно на свою койку. Там я, по меньшей мере, никому не буду мешать.
Вскоре замечаю, что мне следует собраться и быть начеку, если не хочу снова впасть в гал-люцинирование. Может ли так влиять на мозг человека чад дизеля, затуманивающий мысли? Серебрянопогонникам легко: Они просто лежат как в полузабытье, словно бездыханные. Назы-вается ли это и в самом деле таким словом? Без-ды-хан-ные?
Чтобы хоть как-то обуздать свои мысли, подыскиваю в голове рифмы, считалочки и скорого-ворки из моего гимназического детства: «Реки Iiier, Lech, Isar, Inn / втекают в Дунай, / а Altm;hl, Naab и Regen / текут ему навстречу...» .
«Dos, iuventus, virtus, salus / mercitus, senectus, palus / merces, quies, seges и / arbor - слова все эти в женский род вставляй» .
Ясно чувствую, как эти рифмы успокаивают мои нервы. Теперь попробую это также еще и с звучящими внутри меня песенками: «...Мы оба с тобой так хотим умереть / Мы оба, ты и я / Твой отец послужил причиной этого / Твой отец, который нас не любит...» .
Так ли это поется или нет, не знаю. Первый куплет совершено выпал из головы.
Бормочу еще некоторое время рифмы, после чего внезапно мелькает мысль: Полный бред, теперь еще и здесь улечься на грунт – с такой-то кашей в командирской голове!
Короче: слезай с койки и топай обратно в ЦП!
Как магнитом меня снова тянет к оберштурману. Оказавшись рядом с ним, слышу его шепот:
- Надо надеяться, что перед входом не будет никакого движения – я имею в виду, что было бы здорово, если бы все еще было темно…
И тут замечаю, как часто оберштурман внезапно начинает свою речь, хотя он вовсе не являет-ся разговорчивым человеком.
- Вслепую, как мы сейчас движемся, едва ли мы сможем проскользнуть гладко сквозь эту свору, - продолжает он, подразумевая сжимающего кольцо противника. А затем узнаю, что оберштурману уже случилось однажды побыть на волосок от смерти.
- Это было, - говорит он, поколебавшись некоторое время, - в Средней Атлантике, мы как раз встретили конвой. Темно было как в заднице у негра... Ночная атака в надводном положении…. Всплываем – и мы в самой прекрасной позиции. И тут я замечаю по правому борту впереди тень – но только очень слабо. Идет встречнопересекающимся курсом! Мы дали круто на левый борт и заорали как сумасшедшие, настолько близко те были...
В то время как оберштурман снова занимается угольником и параллельной линейкой , он произносит:
- Было бы теперь гораздо лучше слушать в отсеках каждые 15 минут, потому что слушать через каждые полчаса, как мы делаем, может быть слишком длинным периодом…
Проходит бачковый и интересуется, не хотим ли мы перекусить. Меня совершенно не тянет на еду. Честно говоря, меня тошнит уже от одной мысли о той еде, что готовит наш кок.
В La Rochelle, там можно было бы неплохо полакомиться. Я знаю несколько кафешек в ста-рой гавани La Rochelle, где не обсчитывают, если берешь полный заказ, да еще и омара зака-жешь. Не плохой знак, что я уже снова думаю о таких изысканных блюдах
как homard ; l'armoricaine . На этот раз, к сожалению, совершенно не будет времени для таких кулинарных наслаждений.
Для меня уж точно: Быстро смотаться в направлении Родины! Если чертовски повезет, то речь может идти о каких-то часах. Удрать из Бреста с горем пополам и затем завязнуть здесь на юге, это уже было бы курам на смех. Потому для меня самым важным будет организовать свой проезд.
Тут же одергиваю себя: Постучи три раза по дереву! Думай лишь украдкой о твердой земле! Не спугни удачу! Не говори гоп, пока не перепрыгнешь...
- Командиру – Слабый маячный огонь прямо по курсу 67 градусов, - докладывает Второй по-мощник сверху.
Командир сразу же поднимается в башню. Спустя некоторое время слышу:
- Да, в самом деле. Едва виден!
- Никакого обозначения маяка! - произносит командир, когда снова оказывается внизу. - То появляется, то исчезает…
Большая загадка для нас, что бы это мог быть за огонь.
- Центральный! По пеленгу 100 градусов слабый шум винтов нескольких целей. Уровень шума от одного до двух баллов! - сообщает гидроакустик.
В тишине могу слышать, как работает мотор перископа на очень малых оборотах: Неужто Второй помощник еще что-то обнаружил? Но сверху не поступает никаких новых докладов. Наконец, командир нетерпеливо спрашивает:
- Ну, что там?
- В перископ ничего не видно, господин обер-лейтенант. Никаких кораблей, - поступает сверху ответ.
Плетемся дальше в неизвестность. А что нам еще остается в этой ситуации? Промер глубины показал: У нас чертовски мало воды под килем. Как долго мы вообще еще сможем идти под шноркелем?
Мне невольно передается нервное состояние командира.
Так нельзя!
Мне следует противостоять этому. Надо озаботиться вариантами подхода к La Pallice. Кон-центрация на четком подходе к порту – вот что поможет мне удержать мысли в порядке.
Снова подойти к пульту с картами!
На зеленом линолеуме, рядом с морской картой, лежит раскрытая «Лоция западного побере-жья Франции», и с усилием сконцентрировавшись на открытой странице, читаю:
«Аванпорт La Pallice имеет вход шириной 90 метров между оконечностями Мола. К внутрен-ней стороне Северного Мола могут швартоваться танкеры. Вдоль этого мола имеется канал длиной 300 метров, глубиной 9 метров и шириной 30 метров. Паромы на Ile de Re швартуются на северо-восточной оконечности. Между северным молом и шлюзом простирается набережная длиной 200 метров с идущим вдоль нее каналом длиной 130 метров, глубиной 7 метров и ши-риной 25 метров. Там могут швартоваться корабли длиной до 100 метров. Южный Мол аван-порта способен принимать к обработке суда с осадкой до 5 метров и длиной до 70 метров толь-ко в его восточном крае. Суда с большей осадкой швартуются в аванпорте».
Глаза гораздо медленнее, чем обычно скользят по словам, и все же мне требуется некоторое время для понимания прочитанного. В следующий момент мне приходится буквально прину-дить себя к продолжению чтения:
«Шлюз акватории порта – 22 метра шириной прохода над порогами, лежащими на 4 метра ни-же нуля карты. Камера шлюза имеет 167 метров полезной длины. Корабли длиной больше 183 метров не могут войти в акваторию порта. Вторая камера шлюза, расположенная южнее первой, закрыта.»
Ну, прекрасно, все изложено точно и ясно. Вкратце я это так и знал: La Pallice не является та-кой природной гаванью как Брест, а, скорее, напоминает гавань Saint-Nazaire.
- Скоро нам придется всплывать, - говорит командир.
- А прикрытия нет..., - бормочу тихо.
- Просто не предназначено из-за отсутствия средств, - бросает командир.
Если бы, по крайней мере, погода ухудшилась... Но об ее ухудшении, о ливневых осадках и низкой облачности, не стоит и думать.
Даже опытные парни из экипажа стали неразговорчивыми. Они знают, что скоро может на-чаться такая же свистопляска, как и при нашем выходе из Бреста.
Наблюдаю за оберштурманом: Когда он думает, что за ним не наблюдают, то позволяет сво-им рукам нервно дергаться. Неудивительно, что он боится больше всех других: Падение Шер-бура, конечно, по-прежнему беспокоит его. Направиться к английскому побережью вместо французского – что могло быть хуже для него! Не стоит даже думать о том, что произошло бы, если бы лодка, едва убежав от Союзников, вошла бы в английскую гавань...
И вот теперь найти это игольное ушко прохода!
«Игольное ушко» - это точное название для входа в La Pallice.
Я ни разу, за время всего похода, не видел оберштурмана лежащим на его койке, но постоян-но находящимся в центральном посту. Это было так, словно он принадлежал к оборудованию лодки как один из ее агрегатов.
Картина игольного ушка не хочет покидать мой воспаленный мозг: Я будто наяву вижу, как наша носовая часть пронзает пространство насквозь – напоминая кончик увлажненной, крученной нитки. Раз влево, раз вправо...
Игольное ушко – как там было в притче с верблюдом? «Легче верблюду пройти сквозь иголь-ное ушко, чем богатому войти в царствие небесное» . Так?
Или нет?
Побережье, которое мы имеем перед собой, к сожалению, чертовски плоское: На нем нет ни-каких характерных скальных образований, никаких возвышенностей – никаких береговых зна-ков. Это побережье можно определить, только подойдя вплотную к нему.
Конечно, есть маяки. Они, правда, не освещены, но днем мы смогли бы найти их... Но только, если бы мы смогли идти в надводном положении и обозреть панораму с башни!
Ловлю себя при этом на том, что то и дело смотрю на свои часы. Делаю это тайком: Никто не должен заметить мою нервозность.
Мы сделаем это, повторяю себе беспрерывно, чтобы успокоиться, сделаем, при верном руко-водстве...
Может быть, речь уже идет лишь о нескольких часах, до того момента как мы пересечем ак-ваторию порта La Pallice и исчезаем в его Бункере: Конец морского путешествия.
И тут же во мне звучат строки: «Приди огнем Своим Господь / Сожги мой грех, омой меня / Приди огнем Своим Господь / И будем вместе Ты и я…»
Какое-то время меня мучат сумасшедшие подозрения, что наш компас работает неправильно, и мы держим совершенно ошибочный курс. Собираю все свое мужество в кулак и спрашиваю оберштурмана, указав правым указательным пальцем на последнюю регистрацию местонахож-дения нашей подлодки:
- Эта точка соответствует нашему полпути?
- Что еще за «полпути»?! - возмущается оберштурман. Но, все же, затем пытается объясняться:
- С учетом характеристик имеющихся здесь течений, и конечно...
Так как он замолкает, то я дополняю:
- … не поддающихся учету факторов.
- Как, повторите, пожалуйста?
- Непредсказуемость.
Оберштурман смотрит на меня недоверчиво, будто проверяя. Это немецкое слово для него так же подозрительно, судя по всему, как и любое иностранное слово.
Так не пойдет. Поэтому делаю новый разгон и говорю:
- Просто говно дело!
- Так и есть, - соглашается оберштурман со мной с явным облегчением, и затем из него бук-вально прет:
- Поймите, это же не дело так работать! Могут произойти самые глупые вещи, господин лейте-нант. Нет, это вовсе не шутка, определять местоположение подлодки таким вот образом, без секстанта и без сигнальных огней с берега.
Внезапно рядом с нами возникает командир. Оберштурман отступает на полшага назад, что-бы освободить ему взгляд на карту. Но что там есть такого, чего командир еще не видел? У ме-ня такое впечатление, что он пристально всматривается в карту, но едва ли воспринимает уви-денное.
Наверное, говорю себе, он, в его положении делает все правильно: Позволяет оберштурману просто выполнять свою работу. И опять вспоминаю слова Старика: «Нужно всегда иметь рядом надежных людей! Без надежных людей ничего не получится».
Как только дизели остановлены, из рубки акустика поступает доклад о шумах. Командир тут же исчезает за переборкой впереди: Удивительно быстро. Навостряю слух, но не слышу, о чем он бормочет с гидроакустиком.
И тут мне в уши бьет его стон:
- Вот зараза!
Когда командир снова появляется в ЦП, пробиваюсь к нему. Но не узнаю ничего. Командир лишь коротко бросает:
- Зараза! Вот зараза!
Он делает несколько глубоких вдохов, как будто желая разразиться грубой бранью, но затем замирает и внимательно вслушивается в забортные шумы.
Мы все стоим так, словно нас внезапно коснулась волшебная палочка, и тоже внимательно вслушиваемся: Станут ли шумы громче? Удалятся ли они?
- Интересно, кто здесь крутится… Турбины, во всяком случае, не слышны, - произносит, нако-нец, командир.
Да, и что с того? хочу уже спросить. Ведь, в конце концов, имеется достаточное количество рыбацких шхун с поршневыми двигателями, встреча с которыми для нас тоже могла бы стать чертовски неприятным событием...
- Бесспорно поршневой двигатель! - Это снова командир. Если бы только его голос звучал бо-лее уверенно! Ему надо бы прокашляться. Но ведь он не простужен. Должно быть, это страх судорожно сжимает его голосовые связки.
- Уходит, - бормочет оберштурман. Он мог бы этого и не говорить. Здесь каждый слышит, что шум стихает.
Устало опускаюсь на комингс передней переборки. Едва со всей осторожностью вытянул но-ги, слышу за спиной голос акустика:
- Шумы винтов на ... высокооборотные винты.
И опять:
- Шумы винтов также в ... , - и я снова не могу понять указание градусов.
Бормотание в ЦП прекращается в ту же секунду.
- Говно, дерьмо!
Только и слышу. Затем наступает абсолютная тишина. Никто из людей, сидящих на полу, да-же не пискнет. Тишину лодки взрывает звонкий голос из рубки акустика:
- Быстро приближается!
Теперь это уже не поршневые двигатели! Веселенькое дело! Пытаюсь успокоить готовые по-рваться нервы.
Командир и инжмех стоят за спинами рулевыми. Оберштурман облокотился назад обоими локтями о пульт с картами. Я сижу полунаклонившись и сжавшись в комок.
Новый доклад от акустика. Командир делает два шага, словно на цыпочках, садится перед передней переборкой и держит наушники, которые акустик ему протянул, чуть ли не минуту, прижав их к левому уху.
Лицо его покрыто потом, когда он снова поднимается и приказывает:
- Оба электродвигателя...
Он отдает команду так слабо, что я не знаю, каким ходом мы должны теперь идти.
- Инженер-механик, - говорит командир хриплым голосом, - немного руль заложить.
Одновременно снова раздается его откашливание, и затем он обращает свою речь переме-жающуюся покашливанием ко всем нам:
- Нужно было ожидать, что они сюда подтянутся...
«Нужно было ожидать!» Командир не может говорить так, коль он уже открыл рот!
Теперь слышу невооруженным ухом шумы винтов. На этот раз загребающие, словно веслом, то медленно стихающие, то спустя некоторое время, снова наплывающие, громкие. Совершен-но типично для поисковых групп.
- Вот черти! – говорит кто-то.
- Бандюги! – бросает другой.
Несколько серебрянопогонников, сидящих все еще неподвижно и безмолвно на плитках ко-ридора, становятся беспокойными. Номер 1 яростно осматривается вокруг, чтобы приструнить их взглядом. Такого испепеляющего взгляда, которым сейчас смотрит на них Номер 1, я еще никогда ни у кого не видел.
Серебрянопогонники, сидящие рядом с ним, немедленно втягивают головы: как черепахи. Они уже хорошо усвоили урок! Боцман – это парень, который не будет долго рассуждать. То, как он мечет глазами молнии, не оставляет сомнения в том, что он изобьет первого, кто дернет-ся или посмеет ляпнуть хоть слово.
Пять взрывов в быстрой череде следуют друг за другом сотрясая лодку. Все пять звучат рав-номерно глухо.
Командир закрывает глаза. Быстрым движением инжмех поднимает голову и всматривается в него сбоку. Он ждет приказа. Однако командир молчит. Он стоит с таким видом, словно вне-запно оглох и ослеп.
Бог мой, опять старый цирк!
Некоторое время, в пространстве лодки, кроме зуммера моторов, лишь падение капель воды сквозь сварные швы является единственным шумом. Тон падающих капель различается тремя простыми тонами: кап-кааап-каап! Снова и снова: кап-кааап-каап!
Уж не знаю, где прочитал, что такими же, как в этом случае, каплями удавалось принудить к признанию самых упрямых преступников, в то время как их перевязывали, словно мумию, сковывали по рукам и ногам и более не причиняли затем никакой боли, лишь устроив так, чтобы капли воды падали в ритме секунды им на лоб, в точку над переносицей: кап-кааап-каап...
Громкий взрыв! И снова – и снова. Плитки коридора грохочут.
Эти взрывы гораздо ближе, чем раньше.
Зарегистрировал ли оберштурман тоже их все? Не могу видеть его: Чья-то широкая спина за-слоняет мне точку обзора.
Томми и в самом деле организовали для нас весь этот «комитет встречи»: Дерьмо в кубе! На нас, нескольких моряков, чуть не пол британского флота охотится! Да еще и Air Force , ко-нечно, скоро присоединится.
А может быть, наши преследователи предполагают, что мы имеем на борту высших нацист-ских бонз? Им, конечно же, неизвестно, что Старик испытывает сильную антипатию к высшим нацистским заправилам...
Словно гвоздь забили в грудь! И руки стали слегка трястись от вздымающейся в груди пани-ки. Выдержка, парень! Они, конечно же, не знают нашего местоположения точно. И бросают бомбы наобум. Нецеленаправленно...
Сохраняй ясной голову!
Сильно сглатываю. Задерживаю дыхание и морщу лицо, чтобы не застывали мимические мышцы. Нажимаю с силой костяшками пальцев на глазные яблоки так, что вижу зеленые звез-ды. Затем говорю себе: А уверен ли ты в том, что именно мы находимся в розыске? Разве не может быть так, что здесь и другие лодки пробираются? Кто-то из Saint-Nazaire или из Lorient. Мне словно молния пронзает голову: Уж если наше командование следует таким же образом своей сумасшедшей идее перегнать нашу лодку в La Pallice, то оно, пожалуй, может также за-хотеть собрать и другие лодки на юге. Для чего – это только дьявол знает!
Внезапно я словно глохну, поэтому указательными пальцами пытаюсь поковыряться в ушах. Полагаю, что так освобожусь от давления в голове – но тут же слышу совершенно отчетливо новые ритмичные удары. Опускаю веки, как будто этим могу устранить шум, но он не смолка-ет. Теперь различаю еще и слабые свистящие звуки.
Этот свист – что-то новенькое. Неужели очередная новинка у господ с другого факультета? Какая-либо особенно злодейская чертовщина?
Брожу взглядом вокруг, возвращая себя в реальность! Там вот распределительные клапана, пульт с картами... Делаю судорожные усилия, чтобы заслонить себя от этих проклятых шумов.
Но мне не удается справиться со своими мыслями. Ими нельзя управлять так, как я этого хо-чу, они вырываются и бегут зигзагом: Ведь, я знал, знал, что так и будет! Господи, Боже мой: Это же было ясно, как палец обоссать! Иначе и быть не могло! Значит, этой банде свиней толь-ко и оставалось, что ждать. Закинуть невод и ждать... Я знал это! Знал! Я просто предвидел, что так и будет!
Два новых жестких взрыва: последовательно, один за другим!
Лодка делает несколько сильных качков в обе стороны. Затем приподнимается, снова оста-навливается, приподнимается снова – вода снаружи должно быть напоминает кипящий котел.
И тут же снова этот трижды проклятый звук постукивающих камешков по корпусу: Гидроло-катор! Звуки так плотно прощупывают корпус лодки, что звук их напоминает стук града по жестяной крыше. То, что после этого немедленно снова начнется бомбометание, это уж как пить дать.
Только не дергайся! Не хватало еще, чтобы ты еще в конце и опозорился – незадолго до пото-пления! А где-то в глубине сознания бьется крохотная мыслишка: Пока все идет неплохо! Что предначертано судьбой – от того не уйдешь. Было же очевидно, что нас берут в клещи.
Они хотели partout завершить свою игру в кошки-мышки. Они все рассчитали. И были уверены – нам от них не уйти. И теперь знают, что у нас уже отсутствует третье измерение . Не могу увидеть, как здесь глубоко, но уверен, не более 60 метров.
Неосознанно открываю рот как артиллерист перед выстрелом тяжелого орудия. И почти в тот же миг следует новый, громкий удар и резкий треск пронзает меня насквозь. Затем наступает тишина. Я оглох? Мой открытый рот не помог? Но тут вся лодка снова гремит, напоминая огромные литавры. Где-то что-то дребезжит со странным серебристым звоном, а снаружи слышится сильный шум разорванных бомбами глубинных вихрей.
И вновь начинается круговерть бомбежки: Три, четыре последовательных взрыва лупят по лодке, словно огромные цепы. Затем снова щелчки как от кузнечных молотов, бьющих по жес-тянке. Свихнуться можно! Безумие! Этот адский шум превосходит человеческие возможности...
Чертовы свиньи! Лежат здесь в засаде и топят нас на мелководье! Они знают, насколько глу-бока здесь вода, и что мы не можем зарыться в песок.
Всплывать? В конце концов, все же всплывать?
И опять слышен шум. Определенно, это только один из многих, но это как предвосхищающий последний аккорд шум – и он особенно пронзительный!
Внезапно из кормы сдавленным голосом поступает доклад: «Возгорание кабеля... Двигате-ли!»
В долю секунды могу взглянуть между двумя тенями и через переборку насквозь до самой кормы – непосредственно в желтое пламя. Инжмех быстро обходит меня и стремится в корму.
«Возгорание кабеля» - для меня это всегда имело одно значение: То, что можно легко поту-шить подручными средствами – но здесь я вижу настоящий, полыхающий во всю огонь!
Должны ли мы надеть ИСП? Чадящий дым уже дополз до ЦП. Царапающий горло кашель бьет меня так сильно, что я едва могу подавить его. Затем снова возникает инжмех. Из его док-лада узнаю, что ему удалось сбить пламя своими кожаными перчатками. Инжмех должен полу-чить орден за присутствие духа!
Воздуха в обрез, но инжмех, судя по всему, не хочет расходовать запас кислорода. Не потому ли, что слишком много забот и трудов стоило ему раздобыть его?
Кислородные баллоны сейчас – это огромный дефицит для нас.
Шумы винтов снаружи никак не хотят удаляться. Теперь они звучат, правда, глуше, не с та-ким высоким, звенящим визгом издыхающей свиньи, но достаточно отчетливо.
Некоторое время мне удается настроить себя таким образом, будто шумы винтов больше не вонзаются в меня, словно штопор. Затем, однако, вновь начинается мучительное самокопание: Если шумы винтов остаются такими же постоянными как сейчас, то это значит, что они целе-направленно ищут именно нас!
Что эти падлы еще замыслили? Ведь, в конце концов, они не дилетанты в своем деле. Они точно хотят знать. Они хотят видеть доказательства нашей смерти, и с этим мы до сих пор не смогли ничего поделать. Самое плохое одно: У них есть время. Им не нужно по возможности быстро уходить на свои позиции, чтобы защитить какую-либо группу кораблей.
Командир делает вид, что не слышит шумы. Он пару раз шумно втягивает воздух носом, за-тем дважды подергивает правым плечом, будто бы желая освободиться от давящего груза. Но лицо при этом держит так сильно отвернутым, что не могу разглядеть его выражения.
И вновь спрашиваю себя: Когда же наступит наш конец? Почему эти падлы не сделают из нас, наконец, мясной фарш? Неужели им не хватает уверенности?
Присаживаюсь в кольце переборки и пытаюсь разобраться в своих мыслях. При этом думаю так же, как говаривал Старик: «Э, что за дела! Томми, они же стрелять не умеют! А если и стре-ляют, то не попадают в цель!»
Отчетливо вижу инжмеха. Лицо, от явного умственного напряжения, выглядит таким болез-ненно стянутым, словно он только что получил по носу.
Поскольку ничего не происходит, пытаюсь внести ясность в наше нынешнее положение: Все же, мы находимся не так уж далеко от пункта встречи нашего сопровождения. 10 морских миль – едва ли более. Но на сопровождение не следует рассчитывать.
Направляю слух на звуки снаружи, но винтов снаружи не могу расслышать. Они исчезли, как будто их выключили. Бросаю быстрый взгляд на командира: Он высоко задрал голову и тоже внимательно слушает: Он, судя по его виду, тоже не может понять причину исчезновения шумов.
Неужели эти сволочи просто заглушили двигатели?
Нет даже слабого шума винтов.
Я плотно закрываю глаза и сосредотачиваюсь на обоих слуховых проходах моих ушей. Я на-прягаю свои тонкие, белесые нервные стволы, представляя как они, словно круги локатора, покрывают все окружающее забортное пространство и долго, долго распространяются, продвигаясь вперед, ощупывая все уголки: Мой внутренний радар.
И ничего!
Открываю глаза и преодолеваю охватившее меня напряжение проверенным трюком: Раска-лываю свое «Я» на две половины. Одна половина стоит посреди лодки, сопротивляясь натискам страха, с другой же, Я – всего лишь зритель, который воспринимает все происходящее с деловым интересом – просто наблюдающий за каждым нюансом событий с напряженной концентрацией своего внимания.
Вот сейчас, например, вахтенный держит себя щепотью из трех пальцев правой руки за щеку и стягивает кожу сверху вниз, образуя при этом черную черту. Сначала эти три измазанные машинным маслом пальца являются эпицентром всей картины, а затем появляется черная чер-та. И к этому стоит еще добавить единственный звук этого чертова кап- каап- капанья, усилен-ный звенящей тишиной отсеков.
Мигающий взгляд командира скользит по мне и приводит меня в сумятицу. Мой трюк боль-ше не работает: Дерьмо чертово!
Готовятся ли теперь эти парни там, наверху, к финальному нападению? И словно это я вызвал своим вопросом, акустик сообщает о приближении сильного шума. И затем доклады об определении местоположения целей следуют один за другим. Но в этом уже нет необходимости: Asdic можно слышать уже невооруженным ухом. Томми, должно быть, делают так специально, чтобы нас, незадолго до потопления, свести с ума этим дьявольским шумом.
И тут же снова следует серия взрывов – но довольно глухо и, очевидно, далеко за кормой.
Что это может означать теперь? Неужели у нас появился крошечный шанс уцелеть, уйдя из зоны гидролокатора – совершенно как говаривала моя бабушка: «Иногда и метла стреляет...»?
Медленно выдыхаю.
Опять наполняю легкие кислородом и еще раз и еще раз. При этом буквально чувствую, как кровь снова начинает двигаться в моем теле.
Спустя пару минут спрашиваю себя: Неужели эти сволочи действительно нас потеряли? Но это же невозможно! – всплывает в памяти испуганное выражение лица моей бабушки: Я уже хочу улыбнуться, но замечаю, как крепко сжаты мышцы моего лица: Попытка растянуть губы в усмешке доставляет мне боль.
Неужели выпутались? Ускользнули? Дьявол его разберет, выскользнули ли мы из смертель-ной петли в самом деле, или эти сволочи просто хотят позволить нам еще потрепыхаться. Ко-мандир и оберштурман тихо шушукаются в проходе. Стелющийся шепот скользит по проходу. Я мало что могу понять, как ни сильно навостряю уши.
Означает ли этот шепот, что командир считает, что преследование нас взрывами окончено? Правильно ли я все понял? Кажется, он сказал «... защищенный бункером шлюз»? Я никогда еще не видел защищенный бункером шлюз в La Pallice.
Но сколько времени уже прошло с тех пор, как я был в La Pallice? Три года точно. Может быть об этом написано в справочнике, да только я об этом не прочел?
Черт его знает! Не стоит ломать голову над тем, что должен значить этот их шепот. В любом случае мы упрямо движемся дальше к берегу. При таком курсе мы должны будем когда-нибудь вылезти на мелководье, а то и сесть на мель.
Едва командир отворачивается от оберштурмана, я медленно проскальзываю к пульту с кар-тами.
Всматриваясь в разложенную карту, вижу: Нам предстоит пройти между Ile de Re и De d'Oleron. Ile de Re – это крепость Saint-Martin: Отсюда отправлялись транспортные суда с за-ключенными к острову Дьявола! Чертовски долгая поездка, а корабли определенно не были комфортабельными.
Проход, кажется, шириной добрых 6 морских миль.
6 морских миль – это звучит как чудо. Но для нас этот проход и в самом деле является уголь-ным ушком.
- Вам не нравится? – обращается ко мне оберштурман.
- Все же, без минного прорывателя это едва ли возможно?
- При обычных обстоятельствах, конечно – но что сегодня называется «обычными обстоятель-ствами»? Нам придется попробовать это...
- Просто всплыть и отправить радиодонесение?
- Слишком рискованно. Но, в конце концов, нам, вероятно, ничего не останется, кроме этого.
Сказав это, оберштурман хватает свой справочник и зачитывает вслух: «Время работы шлюза на вход охватывает в целом период от двух часов перед высокой водой, до одного часа после нее. Ночью разрешается только выходить из шлюза. Указанием подхода к шлюзу являются два красных огня на башне подлодки».
- Это ясно!
Оберштурман не реагирует на мою реплику, он пристально смотрит на морскую карту – смотрит таким образом, словно может вынудить этим своим взглядом некое внутреннее озаре-ние.
Присяду-ка я лучше всего сюда, на ящик с картами, между повернутых ко мне задов обоих рулевых.
Присев, внезапно задумываюсь: Неужели мы действительно прорвались сквозь строй враже-ских кораблей? Был ли это внешний заградительный кордон?
Если нам чертовски повезло, то только этот внешний заградительный кордон и имеется. Как бы я хотел спросить командира, что он думает о нашем положении. Где вообще находится сейчас командир? Меня мгновенно охватывает, так как нигде не могу увидеть его, новая волна страха, но тут замечаю какую-то часть командира: Его плечо и согнутый локоть в раме перед-ней переборки: Командир сидит рядом с акустиком.
Чист ли теперь воздух? Если я сейчас спрошу командира вот так, ухмыльнется ли он, потому что здесь сокрыта слишком уж явная метафора? Чистый воздух! Когда же мне снова удастся сделать пару глотков чистого воздуха?
Чтобы успокоить нервы, перечитываю радиограмму, принятую вчера радистом:
«Морской район с центром перед Milford. Никаких ограничений. Район действий подводных лодок север и юго-восток...»
Milford H;ven - Пролив Святого Георга ! Мимо Milford H;ven пройти прямо в Ирландское море?
Помнится, когда эсминец Karl Galster проник в Бристольский канал , на пеленге тоже был Milford. Кажется, начинается новый этап: Вплотную подойти к берегу, так как средства определения местоположения противника вблизи побережья отказывают. Мы пережили такое под Брестом. Но такой поворот событий имеет не только свои преимущества.
Вблизи берега мы быстро окажемся в клещах: ни воды под килем, ни места для ухода в слу-чае чего.
Milford H;ven!
Машина уничтожения вращается дальше! Наше руководство заботится о новом корме для Молоха. Поставки Morituri этому прожорливому Богу все еще, кажется, неизменны: Людские ресурсы пока, очевидно, не исчерпаны.
Командир вскидывает на меня раздраженный взгляд, когда я неосторожно громко шелещу бумагой.
Уже довольно давно оберштурман работает с промерами глубины. Однако это не слишком помогает ему. Он постоянно получает только одну постоянную линию положения, 60 метров, и никакой перекрестной пеленгации. С только одной линией положения он может погубить нас. Но, возможно, оберштурману это надо лишь для подтверждении его расчетов? Или он просто хочет заняться хоть каким-то делом?
Я бы тоже хотел сделать что-нибудь, потому что, если дела будут идти также как сейчас, то я точно свихнусь от почти звенящего нервного напряжения.
Отчетливо чувствую, как лодка то и дело переваливается со стороны в сторону. А в следующий миг она оказывается в сильном расшатывании, и оберштурман резко бормочет себе что-то под нос. Слышу «Приливно-отливное течение и донные волны...».
Я знаю, что имеет в виду оберштурман: Здесь нельзя рассчитать никакого разумного курса: Силы, воздействующие на нашу лодку, совершенно непредсказуемы, так как вмешиваются приливно-отливное течение и донные волны.
Наконец-то я понимаю, что за странные засасывающие вихри взбиваются вокруг ног, когда идешь вброд на пляже по мелководью. Здесь сила таких вихрей, конечно же, увеличена в тысячу раз.
Но сейчас меня беспокоит единственное: «Донные мины»!
Не знаю, кто и когда это сказал, но эти два слова уже буквально высвечиваются передо мной прописными буквами: ДОННЫЕ МИНЫ. Чем мельче станет вода, тем больше будет опасность налететь на донную мину. Томми в последнее время буквально нашпиговали ими все прибрежное пространство.
- Время? - это был командир.
Я не расслышал ответ. Но зачем он мне? Когда начинаются сумерки, я и без того не знаю. На берегу тоже ничего нельзя еще увидеть.
Поступает команда всплыть на 14 метров и выдвинуть шноркель. Дальше пойдем на дизеле на глубине шноркеля? Неужели это самое правильное решение? Дизеля ведь создают шум? Идти с шумом в этом районе?
Из серии команд, следующих теперь одна за другой, я только и выхватываю: «Выровнять давление!» И жду уже с широко открытым ртом свежего воздуха.
А затем стою, держась одной рукой за алюминиевую лесенку, и чувствую, как меня окатывает чистым морским воздухом.
Командир уже наверху и прильнул к перископу. Но что он хочет увидеть через него? Теперь, в это время? Все же, для наблюдения через перископ еще слишком темно. Хотя, в любом случае, командир смог бы увидеть прожектора самолетов.
В эту же секунду он сообщает:
- Два довольно малых судна!
Но что нам с того, если он даже не может идентифицировать их. То, в чем мы действительно нуждаемся, так это идущий нашим курсом довольно крупный транспорт, к которому мы могли бы незаметно подвеситься.
Сижу половиной задницы на ящике с картами, рисуя перед собой разные фантастические картины, и при этом напряжено наблюдаю за всем происходящим вокруг меня, чтобы справиться с крутящимся в животе страхом.
- Эт-таа, че-ерт, то же, как всегда, - слышу жалобный голос маата-старшины второй вахты, - хрен нам всем, а не сопровождение. И, всегда так: Мы ждем, а эти парни слабо скуля, пытаются спрятать свой хер и причитают – О, Господи, ну и толстый же он у меня!
- Они заставляют нас тащиться здесь по мелководью, трусливые свиньи, - соглашается с ним другой.
Только теперь замечаю, какой теплый воздух поступает в лодку через шноркель. Еще бы! Все же, эти трижды проклятые яйцеголовые штабисты и в самом деле привели нас глубоко на юг.
Рядом со мной вахтенный центрального поста шепчет серебрянопогоннику:
- Найти дырку – это, я скажу тебе, та еще штука! Совсем не простое дело. А если затем дамочка держит свою киску еще и закрытой, то надо повозиться... Ну, думаю, Вам это знакомо. Я имею в виду: Какое, зато при этом удовольствие получаешь! Ммм…
Могу только удивляться, что это себе позволяет вахтенный ЦП.
Или иному: Если серебрянопогонник не совсем дурак, то он может воспринять это обращение к нему как некое доверие: Во время всей нашей «поездки» я не слышал, чтобы кто-либо из экипажа говорил когда-нибудь с таким доверием с одним из этой странной кучки.
Спрашиваю себя, почему мы все же просто не всплывем в наступившей темноте, и ответ зву-чит тут же: Да, так можно было бы сделать, если бы мы имели в виду обыкновенные средства вспомогательной навигации! Но как мы смогли бы найти в темноте, без маяка и без лоцманов, вход?
То, что нас никакой минный прорыватель не встретит, можно было давно просчитать: В на-шей фирме нет места таким фантазиям. Можно с уверенностью утверждать, что компетентные штабисты, разрабатывая план нашего «спасения» подразумевали только обычные, «нормальные» условия: Нормальный курс – нормальные морские сутки. Конечно, никто не взял в расчет время нашего неподвижного стояния, наши обходные пути и крюки, и движение на самом малом ходу. Но ведь это тоже должно было быть предусмотрено?!
Даже может быть и так, что на самом деле сопровождение ждало нас, когда мы были, еще черт его знает как далеко, от этого берега. Они затем, должно быть, страшно разозлились на нас на своих мостиках и, матеря нас, на чем свет стоит, снова ушли в базу.
Командир, судя по всему, не может придти ни к какому решению. Лечь на грунт? Дождаться утренней зори? И затем с первым лучом солнца всплыть и выжимая из двигателей все что можно, рвануть на полном ходу в гавань?
Для начала мы снова переходим на движение на электродвигателях: Лучше продвигаться вперед медленно и при этом остаться незамеченным, чем привлечь к себе внимание Томми шумом дизелей и нашим знаменем в виде выхлопных газов – в этом определенно есть смысл. С другой стороны: Мы должны перед рывком на финише любой ценой еще ближе подобраться к берегу – и чем быстрее, тем лучше: Расстояние, которое мы должны будем в конце пройти над-водным ходом, не может быть коротким.
Однако в данный момент мы движемся вперед лишь ходом на самой малой скорости. Коман-дир, в конце концов, должен был бы уже отдать приказ об увеличении скорости хода.
Оберштурман стоит поблизости и держит – точно как и я – свой взгляд в упор на командира. Оберштурман демонстративно ждет приказа.
- Как перед Шербуром – такое же дерьмо! - раздается его шепот. Что он подразумевает, говоря так? Если он думает о нашей дилемме навигации или... Только бы ничего не призвал этим своим шепотом! пронзает меня мысль: Но что, если и в самом деле янки уже захватили La Pallice?
Встреча нас с Yankee Doodle - это был бы та еще песня! Qa changerait ...
Командир просто стоит и молчит. Кто-то слишком громко откашливается. Этот кашель звучит как вызов. Но что это с командиром? Неужели он дрожит?
Внезапно во мне поднимается ярость: До какой же степени все происходящее измотало этого человека! Послать его дважды с короткими промежутками в Ла-Манш и этим совершенно убить его! И даже в Ла-Манше не получить затем никакой передышки. Ему доверили жизни 100 человек для этой безумной поездки...
Что за бестолковое руководство?! Что за банда убийц! И у всех в их штабах сухие задницы!
Оберштурман докладывает без напоминания:
- Лодка делает ход в две мили над грунтом. Руль на 110 градусов.
Теперь командир просто обязан отреагировать.
Он и в самом деле открывает рот, складывает губы, как он это всегда делает, в букву «О», за-тем широко их раздвигает, снова закрывает, но я не слышу ни звука. А командир больше не двигает губами: Он стоит словно статуя.
Затем обращает ко мне свое лицо, и я вижу его распахнутый рот. Вид у него такой, будто он напряженно вслушивается в то, что могло бы раздаться из моего рта. Или он так слушает, за-фиксировав взгляд на моем рту, в происходящее снаружи?
Не знаю, что я должен делать: Снаружи все тихо.
Тихо, как никогда еще не было. Может быть, эту тишину и слушает внимательно командир? А может эта тишина раздражает его? Или он свихнулся от неожиданного затишья?
- Запустить лот! Измерить глубину!
Эта, хриплым шепотом отданная команда, наконец раздалась изо рта командира. Он произнес ее не двигая губами, как опытный чревовещатель. Командир - ventriloquist! В следующий миг он откашливается, и так как ничего не меняется, он пробует свой голос с легким покашливанием. Оберштурман поспешно делает несколько шагов к эхолоту и запускает его.
Конечно! Эхолот! Почему с ним не работают постоянно? Даже если бы его работа помогала нам также сильно, как слепому его белая трость?
Оберштурман докладывает громко и четко:
- 30 метров!
Чудненько! 30 метров! Значит, здесь есть широкие проходы с 30 метровыми глубинами... Но наше оцепенение, по крайней мере, закончилось. В командире происходит какое-то движение. Он подходит к штурманскому столику.
Я тоже всматриваюсь в морскую карту: Предполье побережья не имеет никаких характерных маркеров. Дно перед побережьем на много миль равномерно плоское: от Gironde аккуратные аллювиальные отложения.
И, наконец, слышу, как командир чистым голосом приказывает:
- Электродвигатели вперед средний. Новый курс: 120 градусов!
И спустя немного времени очередная команда:
- Курс 125 градусов!
Ответы рулевого поступают необычно быстро. Это значит: На скорости улитки будем и дальше продвигаться к берегу. Когда мы уже сядем на мель?
Смена из второй вахты собралась в ЦП – там же и обслуга зенитной пушки, хотя для этого еще не поступала команда. Все выглядит так, будто наше всплытие не заставит себя долго ждать.
Лечь на грунт – речь об этом больше не идет.
Командир, кажется, успокоился. Если я правильно понимаю, он хочет, как только мы всплывем, в одиночестве вскарабкаться наверх.
Шепчу уже в который раз:
- Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! - про себя и пытаюсь сдержать мое нетерпение напряжением мышц и широко расставив ноги.
И вот раздается голос командира:
- Приготовиться к всплытию!
«Приготовиться к всплытию!» эхом проносится многократно через лодку.
Хвала Господу!
Наконец-то мои глаза снова получат возможность увидеть нечто иное, чем вентили диффузо-ра продувки и все другие достаточно известные мне агрегаты центрального поста.
- Ракетницы держать наготове! - снова командир.
Это понятно: Нам придется запускать ракеты в случае, если все же, мы будем вынуждены лечь в дрейф и ждать.
Внезапно начинается торопливое передвижение экипажа. Спешно проверяется все, что будет необходимо на мостике после всплытия.
Второй помощник держит патроны для ракетницы и подает их оберштурману.
Интересно: Какого они цвета на день сегодняшний? Две белых звезды плюс одна светло-розовая - или одна желтая плюс три красных?
Надо надеяться, что на патрульном катере или шхуне ожидающей нас там, наверху, тоже держат ракетницы наготове. Но что, если они не выстрелят никакого опознавательного сигнала? Что тогда? Они, наверное, в штаны наложат, когда мы внезапно всплывем перед ними и запустим в небо пестрые звездочки сигнальных ракет.
Из башни доносятся тихая ругань и вздохи: Ракетница приржавела в своем держателе в баш-не. Плохой знак?
Доносится неразбериха голосов:
- Давно не пользовались, вот и заржавела...
- Принесите молоток и гвоздь, черт возьми!
- Надо надеяться, эта чертова штука еще действует...
Спустя какое-то время слышу голос Второго помощника сверху:
- Все в масле, только снаружи немного ржавчины.
Несмотря на полутьму в ЦП, могу разглядеть, как командир театрально закатывает глаза. Я воспринимаю это как хороший знак того, что он снова совершенно пришел в себя.
Наверху, должно быть, еще царит темнота. Вахта, которая уже вся собралась, надела красные очки, чтобы глаза смогли быстрее привыкнуть к темноте.
Командир поднимается в башню и долго осматривается. Наконец приказывает сверху вниз сильным командным голосом:
- Всплываем!
И теперь следует ритуал обмена командами для всплытия между командиром и вахтенным инженером. Боковым взглядом отмечаю, как открывается клапан вентиляции цистерны главного балласта, и затем слышу шипение поступающего в балластную цистерну сжатого воздуха. Всем телом чувствую, как подлодка реагирует на все манипуляции.
Произнося команду: «Люк башни свободен!», голос инжмеха звенит как тост ликования.
- Выровнять давление! - приказывает командир. Тут же раздается резкое шипение воздуха. Задрав голову, смотрю, как командир отворачивает задрайки рубочного люка башни. Затем вижу, как его ноги поднимаются на последние ступеньки алюминиевой лесенки.
Цистерны срочного погружения снова заполняются. Лодка идет пока на электродвигателях.
Командир выпускает наверх вахту мостика. Я стою вплотную к шахте башни – словно инспектор, внимательно контролирующий правильно ли проходит процесс всплытия.
Теперь командир отдает команду обоим дизелям. Сильная встряска проходит по всей лодке от кормы до ЦП: Дизеля.
И тут же следует новая команда:
- Продуть дизелем!
Чтобы удалить последние остатки воды из балластных цистерн и предотвратить коррозию в них, цистерны 1, 3 и 5 продуваются кроме того жирным чадящим дымом выхлопных газов дизеля. Прежде всего, однако, это делается так, чтобы сэкономить сжатый воздух из баллонов сжатого воздуха.
Напряжение, которое теперь еще больше нарастает, перехватывает у меня дыхание. Хватаюсь за сердце и спрашиваю наверх, могу ли я подняться на мостик. Сверху следует ответ:
- Так точно!
Слава Богу! Аллилуйя! Но теперь, поднимаясь по ступенькам лесенки, чувствую, как затекли и одеревенели все мои члены.
Наверху меня охватывает шелковистый воздух, легкий ветерок. Я буквально кусаю его слов-но молодой пес.
Линию горизонта можно уже отчетливо видеть. Я даже могу узнать проблесковое мерцание нашей носовой волны. Становлюсь на одну из маленьких откидных скамеечек, прислоняюсь к фальшборту и всматриваюсь в серо-зеленую воду. Вопреки сильному чувству освобождения, страх все еще сидит во мне где-то в затылке. Теперь нам одновременно грозит опасность от мин и самолетов: Бременский дублет – как когда-то перед Saint-Nazaire.
- Время? – слышу голос командира.
Голос из башни отвечает:
- 4 часа 10 минут, господин обер-лейтенант.
Когда проходят очередные 10 минут, командир обращается ко мне:
- Скоро здесь станет довольно опасно.
Затем отклоняется назад и приказывает, развернувшись левым плечом, в башню:
- По местам стоять, к погружению!
Голос из башни повторяет:
- По местам стоять – к погружению!
Командир впивается глазами в окуляры бинокля, но скоро опять опускает его. Затем говорит:
- Второй помощник, сокращаем количество наблюдателей до двоих. Чем меньше людей – тем лучше.
Второй помощник тут же, вполголоса, но отчетливо, командует вахтенным мостика:
- Вниз, в центральный пост!
Трое исчезают по очереди в люке башни.
Затем наступает моя очередь.
Едва спускаюсь по лесенке в ЦП, раздается приказ командира:
- Обе машины полный вперед! Лево руля двадцать. Доклад – каждую минуту.
Свободные от вахты люди стоят плотно рядом со мной в затемненном ЦП. Они, так же как и вахта центрального поста, внимательно слушают поступающие сверху приказы командира. Я могу слышать его, поскольку стою непосредственно в башне, лучше всего. Еще отчетливее слышу, как рулевой повторяет приказы в башне:
- Обе машины полный вперед. Двадцать градусов влево. Так держать!
Централмаат спрашивает свободного от вахты старшину лодки:
- Ну, как оно теперь?
- Спроси, чего полегче! – медленно отвечает старшина.
Несмотря на слабый свет в центральном посту могу видеть больше людей, чем обычно. Это должно быть парни третьей вахты, готовящиеся к смене.
На борту продолжается обычная жизнь, несмотря на то, что происходит наверху. Но, так ли это? Стоят ли здесь только вахтенные мостика? Не прижимается ли вон там, в темных углах, еще парочка незнакомых фигур?
Точно: Серебрянопогонники: Они тайком пробрались в центральный пост, готовясь к выходу, в случае чего.
И тут раздается ругань боцмана:
- Это еще что за столпотворение здесь?!
Кажется, серебрянопогонники считают, что к ним эти слова не относятся. Они упрямо остаются стоять там, где стоят. И теперь я удивляюсь: Номер 1 не делает попытки разогнать их, на-верное потому, что наверху находится командир. Оберштурман тоже не вмешивается. Он склонился над своим штурманским столиком и записывает курсы.
Сверху раздается новая команда:
- Лево руля 20 – держать ноль градусов!
За спиной слышу протестующий голос боцмана:
- Ноль градусов – это еще что за фигня? Как на ипподроме, против часовой стрелки и обратно – ну да мне это по барабану.
В слабом свете у рулей глубины шепчутся друг с другом оба вахтенных центрального поста:
- Странно!
- Что тебе странно?
- То, что наш Старик всех прогнал вниз.
- Он, наверное, опасается возможного обстрела.
В следующий миг сверху снова раздается голос командира:
- Право руля. Курс 90 градусов.
Боцман снова шепчет:
- Это, по крайней мере, соответствует направлению. По мне, так гораздо лучше... Чертовски лучше.
В полумраке, вблизи от пульта с картами, различаю Первого помощника. Меня удивляет то, что он тоже не выгоняет серебрянопогонников из центрального поста.
Чертов шум! С ума свести может. Парни перед заступлением на вахту не должны бы так сильно шуметь. Но им, пожалуй, я не должен ставить в вину их нетерпение. Им приходится здесь стоять, как приказано. Давно должна была бы состояться смена вахты.
В следующий миг командир приказывает громче, чем обычно:
- Подать ракетницу!
Рядом с собой слышу:
- Что это значит?
И
- Поживем - увидим!
Наблюдаю, как ракетница передается через нижний люк башни. Рука рулевого хватает ее. Он перекладывает ракетницу в движении, так что Второй помощник хватает пистолет за округлую рукоятку. Мелькает мысль: Сделано правильно!
Командир приказывает:
- Право руля 10. Курс 100 градусов!
С некоторого времени я уже больше не стараюсь представить себе наш зигзагообразный курс. Сто градусов – звучит довольно необычно. И в эту секунду сверху раздается:
- Тревога!
В тот же миг набатом зазвенели сигнальные колокола, а из репродукторов корабельной трансляции прозвучало, пронзая всю лодку: «Тревога!» Второй помощник неловко сваливается вниз, тут же вижу также и сапоги командира на лесенке.
Неужели самолеты?
Тогда мы по уши в дерьме!
Кажется, проходит целая вечность, пока командир захлопывал и задраивал люк и прокричал: «Погружаемся!». А затем снова проходит целая вечность, пока лодка не уходит под воду.
Только теперь Второй помощник сообщает:
- Приближение самолета с правого борта с кормы. Тип не распознан. Дистанция три с поло-виной.
Неужто у Второго помощника от страха язык онемел?
Перестаю дышать: Теперь эта одинокая пчела должна быть точно над нами. Невольно вбираю голову в плечи и напрягаю мышцы: Сгруппировавшись таким образом, с нетерпением ожидаю бомбовой удар.
Смотрю в растерянное лицо вахтенного инженера. Затем вижу отражение его острого профи-ля в белом стекле манометра.
Мелькает тоскливая мысль: Чертовски много скопилось здесь людей!
Услышав слова Второго помощника командир кажется взорвется от ярости. Но не отдает ни-какого приказа рулевым.
Что теперь? Опять доносится: «Три с половиной!» - Что это сейчас должно означать?
Все стоят, словно оцепенели. Думаю, что самолет должен был уже давно нас пролететь. Инжмех движется, как под гипнозом. Он приказывает удифферентовывать лодку закладыванием рулей.
- Не понимаю, - слышу бормотание командира, - Не понимаю!
Он мог бы этого и не говорить.
Я тоже не понимаю. Ведь не могли же они послать сюда свой самолет-разведчик? Второму помощнику следовало бы получше зенки раскрыть. Его фраза «Тип не распознан» совсем не внушает нам оптимизма, ведь мы должны были бы прежде узнать тип самолета!
В этот миг акустик докладывает о приближающихся шумах двигателей. Проходит несколько минут, и вот мы уже можем слышать их невооруженным ухом. Быстроходные катера?
Шумы быстро становятся слабее и затем совершенно исчезают. Чудно! Но как дальше все по-вернется? Мы же не можем сидеть здесь до белых мух? Мы должны снова всплыть и молиться, чтобы воздух был чист.
Внезапно всю лодку сотрясает такой толчок, что почти опрокидывает меня. Неужели мы на-летели на песчаную отмель? Или что-то похуже произошло?
Что-то явно воздействует, и это явственно слышно, на лодку.
Песок?
Такое скобление и похрустывание может быть только движением песка. Если все будет продолжаться таким образом, то нас еще и поскоблит песочком. Я представил себе, что мы здесь сделали какое-нибудь касание килем грунта, но так далеко наносы Gironde, пожалуй, не доходят. Кроме того: Лучше уж песок под килем, чем ил...
Наверное, задумавшись, прослушал поступавшие команды.
Мы стоим на месте, и я размышляю дальше: Тоже своего рода обнаружение берега по первому береговому ориентиру!
Мы стоим, но как-то неустойчиво. Если бы мы набрали воду в уравнительные цистерны и сделали этим нас тяжелее, то что-то должно было бы, пожалуй, измениться. Но необходимые для этого команды не поступают: Потрескивание, шелест, шабрение по корпусу продолжаются.
Такого вида шумов я еще никогда не слышал: Они буквально выматывают мои перевозбужденные нервы.
А может быть это так действует приливный поток, что тянет нас по песку?
Или это отлив?
А может здесь перед побережьем без прилива и отлива просто такие сильные течения? Интересно, это мы движемся или это песок передвигается вокруг нас?
Спрашиваю себя, почему командир не приказывает утяжелить лодку. Ведь очевидно же, что эти шумы ему тоже не нравятся: Он кривит лицо, стараясь понять их происхождение.
Но вдруг вскакивает со своего места, так как снаружи доносится растянутый, глухой вой: Камень, о который мы теранулись?
Спустя какое-то время командир приказывает инжмеху:
- Принять дополнительный балласт!
Надо надеяться, это поможет! В любом случае уменьшится опасность того, что мы наткнемся на донную мину.
Безмолвная игра, начавшаяся теперь, опустошительна для моих нервов.
Так как здесь ничего более не происходит, осторожно проталкиваюсь между несколькими фигурами и словно в замедленной съемке медленно перебираюсь, склонившись, через кормо-вую переборку. Когда снова распрямляюсь, то твердо становлюсь на обе ноги и расправляю грудь: Я буквально черпаю воздух в себя – впервые за столь длительное время.
А что теперь? Стою и не могу придти ни к какому решению – точно как командир. Хочу сделать шаг, но это не так просто. Ощупываю сначала свободное место правой ногой между двух тел, сидящих на корточках, на плитках коридора: При этом мне кажется, что я словно в пустоту вошел. А затем, как канатоходец, ставлю обе ноги последовательно, одну за другой.
Едва мелькнула мысль «как канатоходец», как теряю равновесие и вынужден схватиться за обе стороны отсека.
Моя койка занята: На ней вытянувшись лежат двое. Я кажусь себе, в том виде как я стою там перед моей койкой с безвольно висящими руками, лишним и полным придурком.
Очевидно, мои гости на койке это серебрянопогонники, которые имеют свое место на корме. Они были наверно захвачены силой притяжения открытого люка башни.
- Сколько же это еще будет продолжаться? - слышу шепот вплотную рядом со мной. - Ведь мы же должны были бы уже давно прибыть...
Это был еще один серебрянопогонник. Я скорее черта поцелую, чем вступлю с ним в разговор!
- Придется еще пару кратких мигов помучиться, - говорю вопреки своему решению. Пару кратких мигов? Откуда только я это опять выцарапал?
Закрываю глаза и как наяву слышу все стихотворение: «Розами усыпав путь /Ты обиды поза-будь /И на краткий малый миг/ Нас судьба соединит» .
Это было выгравировано самым изящным каллиграфическим письмом на моей бидермейерской чашке! Бидермейерский стиль – самое время сейчас об этом вспоминать!
- Все же, это, вероятно, порядочная дрянь, - доносится через полуоткрытый люк переборки из камбуза. Это не серебрянопогонник. Это должно быть маат-дальномерщик второй вахты. Лишь он каждое свое предложение снабжает словом «вероятно».
Только теперь до меня доходит, что самое лучшее для меня было бы сейчас вытянуться на своей койке. Вытянутся и выключиться... Но тут же одергиваю себя: Такая пытка ожиданием была бы выше моих сил! Думаю, скоро начнется самое интересное!
А потому назад, в центральный пост.
До переборки легко проскальзываю между телами, а затем кладу обе руки на поперечную штангу над открытым круглым люком и высоко задрав правую ногу и примерившись, чтобы ни на кого не наступить, протискиваюсь в полутемный ЦП, чуть не на карачках.
Я прибыл в правильное время: Командир приказывает продуть балласт для всплытия. Великолепно: Мы снова поднимемся – и наконец-то со всем этим дерьмом будет покончено! «Копья в ряд!» - точно, так мы и пели: при нашем Союзе «Объединенная Молодежь» .
Когда командир отдраивает верхний рубочный люк и открывает его, настоящий водопад бьет потоком на плитки пола и несется в трюм.
По приказу командира вахта мостика взбирается наверх, и затем слышу приглушенную команду:
- Продуть дизелем!
Каждый раз, когда раздается такая команда, я представляю себе заложенный от насморка нос, заткнутый соплями и носовой платок, в черную клеточку. Но теперь эта команда звучит как Аллилуйя. И это несмотря на то, что мы определенно имеем перед собой еще довольно приличное расстояние: Надводный ход по мелководью.
Также слышу:
- Дуракам закон не писан!
Чувствую себя снова не в своей тарелке, когда кто-то добавляет:
- Батюшки, все смешалось теперь!
Лучше бы он заткнулся.
Я знаю: Пока мы не войдем в область действия наших береговых зениток, все висит буквально на острие ножа.
Меня так и подмывает забраться на мостик. Я хочу видеть, как развиваются события там, на-верху. В глубине души надеюсь, что командир пригласит меня на мостик. Поэтому застываю непосредственно под люком башни. Но так как с мостика не поступает никакого приглашения, я наконец спрашиваю, задрав голову косо вверх:
- Разрешите выйти на мостик?
- Разрешаю! - отвечает командир сверху, и я забираюсь, быстро перебирая руками перекладины вертикальной алюминиевой лесенки.
В полутьме различаю отчетливые силуэты командира и оберштурмана, оба с биноклями пе-ред глазами, неподвижные, будто вырезанные из дерева.
Внезапный переход взгляда от труб и механизмов к взгляду вдаль, свободному от сжатого пространства, перехватает мое дыхание...
Скоро настанет день.
На востоке уже пролегла светлая дорожка – по шелковому, гладкому морю. Верчусь вокруг собственной оси и покачиваюсь при этом от мягкого, приятного воздуха который стараюсь буквально закачать в себя, словно желая взлететь ввысь. Вид неба и моря кажутся мне нереальными – как Fata Morgana .
Командир, полусогнувшись, поворачивается назад в башню и приказывает:
- Лево руля! Курс 90 градусов, малый ход!
Как долго еще продлится эта серая полутьма, пока не станет светло?
А что затем?
Не поймают ли они нас раньше с помощью своего радиолокатора?
Непроизвольно снова напрягаю слух и пытаюсь вслушаться в небо, пытаясь различить шум самолета сквозь наши собственные шумы. Но шипящий шорох и шум моря и тряска наших дизелей слишком сильны. Этак эти ублюдки нас точно должны услышать.
Словно услышав мои мысли, командир приказывает перейти на ход под электродвигателями. Рядом со мной проносится вдох облегчения. Мне это тоже нравится. На электродвигателях в надводном положении – а почему нет?
Теперь, вплотную у берега, мы можем больше не экономить наши запасы электротока...
Ловлю себя на том, что уже некоторое время неосознанно раскачиваюсь в коленях и это мне нравится. На минных тральщиках на мостике имеются специальные рыхлые скатки, чтобы защитить колени моряков при взрыве мины.
Охотно бы задал вопрос оберштурману, как долго еще мы будем нуждаться в его расчетах времени. Но лучше промолчу.
Надо сосредоточить все мое внимание на моих членах, чтобы они не трепыхались как сейчас. Дрожать от нетерпения на ходовом мостике – это никоим образом не произведет благоприятного впечатления.
- Есть цель! - кричит акустик. Вот же, я все же надумал! Сначала гидролокатор, теперь радио-локатор...
- Зенитный расчет на мостик! - приказывает командир.
Мгновенно раздается дикий грохот и сдавленная ругань. Что за цирк! Мне не удается посчи-тать темные фигуры, выбирающиеся из рубочного люка. По мне, там слишком много людей.
Ладно, чему быть – того не миновать! О погружении лодки, так или иначе, уже думать не приходится.
А что командир? Что нашло на него? Он стоит застывший, как аршин проглотил между спин вахтенных и ОПУ словно в странном танцевальном па.
Никаких сомнений: Он снова словно в ступоре – как боксер, которому уже засчитали поражение, но который вновь вышел на ринг.
От акустика поступают новые доклады: По-видимому, самолеты в плотном, висящем глубоком слое облаков кружат непосредственно над нами.
- Оёпересетематьвашузаногу! – бормочет маат старшина лодки. - Неужели этому мудаку придется разгрузиться от своих бомб?
Светает, и чем дальше, тем больше. Не то чтобы занялась настоящая заря, настоящий рас-свет – купол неба скорее подсветляется таким способом. Хорошая видимость для летчика, пасущегося у гавани!
Командир и оберштурман стоят в этом взломанном утреннем свете как памятник близнецам у переднего фальшборта мостика: Гете и Шиллер – вид сзади .
Нам следовало бы иметь на борту такие воздушные шары с фольговыми лентами, которые мы могли бы запускать в небо, чтобы запутать летчиков Томми.
Хотя сейчас они бы нам не помогли: Ветер слишком слаб.
А значит, ленты прилипли бы к лодке и еще больше привлекли бы к нам внимание противника. Кроме того, такие шары имели бы смысл только в том случае, если бы было совершенно темно. А сейчас летчики уже невооруженным глазом могут увидеть нас...
Значит, в нашем волшебном рукаве ничего нет! Мы можем только надеяться, что летчики Томми не устроили там наверху карусель из кружащихся над нами самолетов, а господа, возглавляющие Комитет по нашей встрече играют в покер...
Тут же поправляю себя: Чепуха! В это время? Кто будет играть в покер в такую рань?
Сейчас мне, пожалуй, надо бы вынести свой фотоаппарат: Уже достаточно светло для имеющейся у меня пленки.
Я уже стою на плитках пола центрального поста, и держу руки на верхней перекладине лесенки, когда сверху раздается голос командира:
- Самолет!
Вокруг меня начинается и тут же глохнет страшный шум: С носа и кормы подходят люди. Вынужден подождать, пока протискиваюсь в корму и раскладываю ремень своей фотокамеры.
- Огонь без команды по готовности! – звучит жесткий приказ командира сверху, когда я воз-вращаюсь в центральный пост. Едва сообразив, уже стою между двумя парнями в цепи и помогаю передавать наверх боеприпасы.
Продолжение следует...
Крепость. лотар-гюнтер буххайм перевод с немецкого
© Copyright: Владимир Лахмаков, 2013
Свидетельство о публикации №213111900832
Свидетельство о публикации №213111900832
Рецензии