О старом баяне замолвите слово

  Эта фотография стоит в рамочке на моем письменном столе.Она сопровождала меня постоянно в моей профессиональной деятельности и сейчас насовсем поселилась здесь.Это мой папа в редкие минуты отдыха, с неразлучным другом баяном. Баян в его руках - и значит, вся наша большая семья в сборе, мы вместе, нам вместе хорошо...

Когда говорят о семейных традициях, я вспоминаю  папин баян. Он  жил в футляре, в папиной комнате,  в углу, около письменного стола (именно жил, потому что издавал звуки). В этом футляре мы с сестренками, когда были маленькими, иногда прятались,  он казался таинственным и строгим, со своим густым  малиновым запахом  от мехов баяна. Сами достать баян мы тогда не умели – силенок не хватало, да и не разрешалось. Долгое время это была самая дорогая вещь в семье.

  Старый баян мог бы рассказать многое.  Папа, Куриков Николай Михайлович,  был музыкантом-самоучкой. Да и где можно было выучиться в заонежской деревне Типиницы? Рассказывал, что еще парнишкой, до войны (Великой Отечественной) научился играть на балалайке у своего теперь знаменитого земляка, Героя Советского Союза Николая Ригачина. Тот постарше был, но, заметив тягу к музыке,  стал приглашать тезку на посиделки в клуб. Вскоре папа играл на танцах - на балалайке, мандолине, на гармошке (баян  появился уже после войны). Рассказывают,  что с такими способностями он точно был «первый парень на деревне». В клуб на танцы приходили  со всей округи. Вот и мама как-то там появилась. Она была певунья…. Родители  поженились в 1947 году, когда папа вернулся  домой после окончания педагогического училища. Он стал директором в семилетней школе, где прежде учился сам. А мама к тому времени закончила Сортавальский совхоз-техникум по специальности «зоотехния». Работали, папа продолжал учиться заочно, один за другим рождались дети (нас было бы шестеро, если бы двое не умерли в младенчестве). В послевоенной  жизни было много трудностей, но молодость не давала унывать -  в летнюю страду молодые педагоги и колхозные специалисты  ездили  агитбригадой по фермам и отдаленным пастбищам. Папа, естественно, везде был с баяном.

   Из деревни перспективного директора школы перевели в районный центр -  заведующим РОНО. Мы еще не раз потом переезжали с одного места жительства на другое, вслед за главой семьи - в разгаре была административная реформа, районы то сокращались, то укрупнялись. Переезжая с места на место, мы долго  чувствовали себя новоселами, поэтому очень любили петь: «Родины просторы, горы и долины, серебром одетый, зимний лес звенит.  Едут новоселы по земле целинной, песня молодая далеко летит…» 
   
   Мои детские воспоминания: вместе с папой  и сестрами (старшей  10 лет, младшей – пять, а мне – семь) в большой лодке «кижанке» плывем по  заливу Онежского озера  в больницу  к маме и только что родившейся сестренке,  на полуостров Больничный,  в Великой Губе. Озеро неспокойно, волны то и дело обрызгивают всех в лодке, даже страшно. Нам, младшим, папа  велел укрыться в носу, старшую, Веру, посадил по центру на весла, а сам сидит на корме и играет на баяне. Веселый, молодой, кудрявый, бесшабашный! И поет: «Черное море мое, Черное море мое!»

   Без папиного  баяна, без  новых песен, которые он, услышав по радио или привезя с собой из командировок или из отпуска, разучивал с нами, не обходилось ни одного свободного семейного вечера. И какие были песни! В духе времени, как сказали бы сейчас, патриотические.  По профессии педагог, историк, он даже имена нам, детям,  дал со значением – Вера, Надежда, Любовь, только младшая, Лидия, рожденная в Великой Губе, названа в честь  великогубской тетушки. Мы учили дома и с воодушевлением, во весь голос в конце пятидесятых - начале шестидесятых годов  пели «Бухенвальдский набат». Пели песни Московского международного  фестиваля молодежи и студентов, среди них – «Если бы парни всей Земли вместе  собраться однажды могли…» Пели весь репертуар Людмилы Зыкиной. Помню, уже когда семья переехала в Ведлозеро, мы с Любой,  по очереди качаясь на качелях в бывшем детсадике, выделенном под жилье семье нового директора школы, на всю улицу распевали: «Издалека долго течет река Волга…», «На побывку едет молодой моряк…»

 … Наша  семья была – семь «я». Папа, мама, бабушка (мамина мама) и четыре сестры. Когда переехали жить в Петрозаводск - продали корову, которую возили за собой повсюду, пока можно было, и купили на эти деньги телевизор. Это был 1964 год. Любимыми семейными передачами по телевизору стали все музыкальные.  Но  обычное воскресное  утро по-прежнему начиналось так: к десяти часам накрывался стол в большой комнате, папа включал погромче  радиоприемник, и мы все слышали позывные передачи Всесоюзного  радио «С добрым утром!» На столе уже стояло блюдо  с только  что выпеченными,    горячими, масляными  картофельными  калитками, и мама из большой кастрюли поварешкой разливала по чашкам кофе с молоком. День начинался вкусно, с любимых мелодий и веселых шуток. Потом мы все разбегались по своим делам – мы  с Любой, а позже и с Лидой, когда та подросла, спешили во Дворец пионеров, на занятия пионерского хора (сейчас он называется «Теллерво», позже в этом хоре пела моя дочь).
 
   Профессионально никто из сестер не стал музыкантами, лишь меня родители попытались отдать в музыкальную школу - такая возможность появилась в Пряже, в десять лет - в класс баяна. Помню небольшое одноэтажное здание в центре поселка, строгую тишину в длинном коридоре, звуки гамм, изредка доносящиеся из-за открывающихся дверей классов. Помню тяжесть большого баяна, строгого преподавателя и свою боязнь плохо сыграть заданное на дом упражнение. И еще помню свое благоговение перед классом фортепиано – когда удавалось придти раньше назначенного времени, я  заставала этот класс пустым, открывала крышку инструмента и тихонечко музицировала,   на слух подбирая любимые мелодии, а то и просто что-то сочиняя.

   К сожалению, в Пряже наша семья прожила всего полгода. А в  Петрозаводске о музыкальной школе даже и не думали, надо было сначала освоиться, привыкнуть к новому ритму жизни. Надо было не отстать от одноклассников в обычной,  общеобразовательной школе, в городской после сельской-то. За учебу родители спрашивали  строго. Вернее, почти и не спрашивали, просто мы знали, что никоим образом не должны опозорить свою фамилию. Папа на родительские  собрания почти не ходил (из-за занятости на работе, а может быть, принципиально,  чтобы не вмешиваться в профессиональную сферу коллег?) Мама по возможности не пропускала ни одного родительского собрания, если, правда, в разных классах они не совпадали по времени. В этом случае отдельно встречалась с нашими классными руководителями. Она была очень общительной женщиной и легко находила общий язык со всеми. Несмотря на большую семью, мама всю жизнь работала – воспитателем в детском саду, сестрой-хозяйкой  в общежитии строительного техникума, позже – на той же должности в лечебных учреждениях Петрозаводска. Ей тоже некогда особо было нами заниматься. Мы воспитывали друг друга, старшие младших, и надо признать, не огорчали своих родителей, учились  хорошо,  школу закончили без медалей, но с похвальными грамотами. И, конечно, выросшие на патриотических песнях, были  активными  октябрятами, пионерами, комсомольцамии.

 …Визитной карточкой  нашей семьи уже давно стала старая лирическая песня – «Белым снегом». Не знаю, кто автор текста и музыки. Задушевная, напевная, песня брала за живое. Мы стали петь ее, когда повзрослели, и когда, кроме папиного, в семье появились мужские голоса – наших мужей Кто-то один начинал, к нему  потихоньку пристраивались остальные,  и вот мелодия уже разливалась на два, на три голоса….  Помню, в  очередную годовщину  родительской свадьбы, 1 июня, старший зять принес катушечный магнитофон и предложил записать  нашу песню -  на память. Спели под баян и гитару, как обычно, на три голоса…И вдруг в образовавшейся после последнего аккорда паузе – аплодисменты! С улицы! Под балконом стояли прохожие, человек десять, и аплодировали.

    Сейчас   старый папин баян – у меня. Он затих в своем футляре, достаем редко, по большим праздникам. В моем представлении он не просто память о родителях, но - символ ушедшей эпохи, символ страны, которой уже нет, но которая была и выживала в неимоверных трудностях, с помощью таких, как папин, отечественных баянов, которые не боялись заскорузлых, неухоженных, натруженных рук  и выдавали мелодии, под которые хотелось жить и радоваться  любви, молодости, жизни. Папин баян помнит всех наших друзей и многие советские песни; он помнит,  как  вместе с ним импровизировал перед учениками на «пустых» уроках в школах, заменяя собой неожиданно приболевших учителей; как играл на  наших свадьбах,  как вел за собой людей   на  праздничные демонстрации … И как  подали его папе в его  последний день рождения, за несколько дней до смерти, а  пальцы музыканта  уже не попадали на нужные кнопочки, не поспевали за мелодией…

   Наш баян - символ советской семьи, как мне сейчас представляется – рядовой  семьи, жившей по законам своей страны, честно  и много работавшей для того, чтобы жить  достойно. 

    Мы поем, когда душа поет. Мы поем, когда душа плачет. Мы слушаем музыку,  и она очищает нас от  всего  того злого, что  против нашей воли врывается  в жизнь. Наши дети и внуки любят музыку, и это обнадеживает – они проживут свою жизнь достойно. 

Надежда Акимова (Курикова)