Жили-Были

Жили-Были

                Рассказы

                Как живёт там наша корова?

Светит месяц, светит ясный и светит он в деревне Большие Пыссы, и освещает этот яркий месяц дорожку вплоть до самого окна Дарьи Семёновны Хэндехоховой, так как никакого другого освещения в деревне нет. Вообще настоящая фамилия Дарьи Семёновны была Миронова, но после того, как во время войны Дарья Семёновна споровалась с немцем и родила от него гадёныша; в деревне все стали звать Дарью Семёновну – Хэндехохова. Сын-гадёныш Дарьи Семёновны Васька Миронов несколько раз сидел по-малолетке, а потом и совсем сгинул в неизвестном направлении. Была у Дарьи Семёновны корова Лизка, собака дворняга и кот Михей. Вот и всё хозяйство. Дарья Семёновна не жаловалась. Попьёт утречком молочка, выгонит коровку на пастбище и ну копаться целый день в огородике.
Иван Петрович Малинин грудью защищал город Саратов во время войны и потому грудь у Ивана Петровича была прострелянная и вся в орденах. Дети Ивана Петровича разъехались по городам. Пришлют бывало открытку папе на день Победы, посылочку другой раз передадут с оказией, Иван Петрович и рад-радёшенек вниманию со стороны родственников. А так как лет Ивану Петровичу было немало, вот он и переместился жить к Дарье Семёновне, стараясь не вспоминать о её былых подвигах. Так бы они жили-поживали и добра наживали, если бы не услышал Иван Петрович невероятную новость по телевизору, что ему, как ветерану войны квартира полагается. Тут забеспокоился Иван Петрович, письма стал в разные инстанции посылать. Приехала комиссия, осмотрела их с бабкой апартаменты и возмутилась: “Вы, - говорят, - в невероятной роскоши живёте и ничего вам не полагается”. Разволновался тут Иван Петрович, стал ордена и медали  свои на стол выкладывать, комиссия ему и говорит: “Ладно, не горюй, дед, тут скоро коттеджи  будут строить. Вот тогда снесут ваши руины и развалины, и новую квартиру в городе выделят, ждите”.
И действительно, приехал в скором времени на новенькой иномарке сам начальник РЖС господин Гусман со товарищи:
- Привет вам от товарища Путина. Мы тебе, дед, хороший дом престарелых для ветеранов войны нашли. Так что не беспокойся, собирай вещички.
- А как же Дарья Семёновна? - заволновался было Иван Петрович.
- И Дарье Семёновне тёплое место подыскали, только в другом месте. Вы с ней не расписаны, так что никто она тебе по документам получается.
Зазвенели, застучали гусмановские пилы и топоры, загудели вековые сосны и началась стройка века. А недавно внук Ивана Петровича письмо прислал на деревню дедушке: “Как живёт там наша корова?” – спрашивает.


                Греческая мифология
 
Древний русский моногородок  Мякины ничем особенным от других таких же моногородков не отличался, пока не появились в нём археологи и не разрыли старый курган. После этого жители городка стали с гордостью именовать свой город – Микены.
Елена Ивановна Дерикоза, работница единственной в городе градообразующей фабрики по производству и утилизации старых шин, спешила на свидание в кафе с директором местного краеведческого музея Александром Семёновичем Палкером. После того, как прошлым летом Елена Ивановна получила первый приз на конкурсе красоты мисс Мякины, никто в городе иначе, как Елена Прекрасная её не называл. Надо сказать, что не все ценности-драгоценности из старого кургана уплыли в Москву. Одни серьги удивительно  тонкой работы и прекрасной филигранки Александр Семёнович приберёг для себя и теперь с их помощью надеялся заполучить сердце неприступной красавицы. Сам Александр Семёнович был далеко не Парис, на свой счёт не заблуждался, поэтому все надежды возлагал исключительно на драгоценное ювелирное изделие.
- Дорогая, - говорил Александр Семёнович, - быть может их носила какая-нибудь скифская царица, а теперь они будут украшать вашу прекрасную головку.
Рядом за соседним столиком сидел какой-то противный тип и явно прислушивался к их разговору, поэтому Александр Семёнович перешёл на шёпот:
- Когда, когда я смогу сжать ваше нежное, хрупкое тело в своих объятиях и серьги ваши…..?
Елена Ивановна мило улыбнулась и пригласила Александра Семёновича прийти вечером к ней домой. Когда Александр Семёнович уже лежал в кровати в предвкушении удовольствий, Елена Ивановна повела себя как-то странно: она явилась пред Александром Семёновичем вся закутанная с ног до головы в белую простыню, схватила его крепкой рукой за горло и закричала мужским голосом: “Отдай серьги, гад!” После того, как серьги были отданы, Александра Семёновича вытолкали из дома в чём мать родила в чёрную как вакса ночь, благо хоть лето было.
С тех пор Александр Семёнович перестал интересоваться греческой мифологией, тем более, что встретил Елену Ивановну в обнимку с тем противным типом, который сильно интересовался их разговором в кафе.



                Французское качество

Израиль Лазаревич Бордельштейн, директор провинциального музея “Старая рухлядь”, любил побаловать себя чайком и только потом приниматься за чтение прессы. Когда-то Израиль Лазаревич был старьёвщиком, а когда эту нужную и полезную профессию упразднили, переквалифицировался в директора музея. Нет, не подумайте, что в музей приносили только старый ненужный хлам. В музее находились уникальные экспонаты: старый деревянный костыль отставного солдата Ивана Усхопчика, закончившего церковно-приходскую школу во время оно. “А что может быть интересного в старом деревянном костыле?” – спросите вы и будете не правы, ибо этим костылём бравый солдат Усхопчик во время ссоры побил самого маршала Конева с его знаменитой палкой, охаживавшей нерадивых командиров.
В музее много чего было. Но самое главное в музее хранились трусы самого Наполеона Бонапарта. Оставил их здесь денщик Наполеона, попавший во время войны 1812 года в плен к местным жителям. Когда Израиль Лазаревич стал директором музея, музей неожиданно посетила французская делегация, пожелавшая выкупить трусы Бонапарта за большие деньги, но Израиль Лазаревич решительно отмёл это меркантильное предложение. Трусы должны были храниться там, где их потерял сам Наполеон. Впрочем, в России он потерял не только трусы.
Придя на службу и попив чайку, Израиль Лазаревич не стал читать прессу, а сразу решил обойти залы музея. И тут он почувствовал лёгкое беспокойство и даже не беспокойство, а какое-то странное, ничем не объяснимое волнение. Так и есть - трусов на месте не было. И тогда Израиль Лазаревич прибег к решительным мерам: он вызвал старшего оперуполномоченного Павла Федулыча Тюлькина. Прибыв на место преступления, и, глубоко обдумав сложившуюся ситуацию, Павел Федулович посоветовал директору музея в нём ночевать, чтобы накрыть преступника на месте преступления. Ведь в музее хранилось немало ценных вещей! Украв одну вещь, преступник неизменно должен был вернуться за остальными. Дав ценные указания, Тюлькин тот час же отбыл в свою резиденцию с прохудившейся крышей, гордо именуемой отделением милиции. А Израиль Лазаревич остался ждать. И вот тёмной претёмной ночью в тёмной претёмной комнате в 12 часов по полуночи послышались дробные шаги, лёгкое шуршание и громкое чмокание. Сердце Израиля Лазаревича бешено колотилось, но он был готов драться с преступником до последнего вздоха. Сжимая правой рукой пистолет с поломанным затвором из того же музея, Израиль Лазаревич быстро включил свет и обомлел: перед ним стояла коза бабки Маланьи. Бабка её никогда не привязывала, и коза шлялась где ей вздумается.  Израиль Лазаревич принял единственно правильное решение: он убил козу, распорол ей брюхо и вытащил оттуда целые и невредимые трусы Наполеона Бонапарта. Отстирав их от нечистот, директор водрузил их на прежнее место. “Это же надо, - думал Израиль Лазаревич, - какая прочность, французское качество”.


                Светлая печаль

Гага Гаприндашвили был поэт. И не простой поэт, а лучший поэт Грузии. Весь народ гордился Гагой и Гага гордился своим народом. Поэтому кого посылать на поэтический форум в Ярославль вопрос не стоял. Поначалу всё шло очень хорошо: днём поэты слушали стихи и речи, вечером напивались до потери сознания и клялись друг другу в вечной любви и дружбе, пока не наступил роковой для Гаги день. На одном заседании Гага заметил, что две белокурые красавицы-поэтессы из Урюпинска весело смеются, переглядываясь и указывая  на Гагу глазами. Гага воспринял это как несомненный интерес к своей персоне. Ведь Гага Гаприндашвили был не просто поэт, он был ещё и красавец. И тут пришла ему эта подлая анонимная записка с гнусными стишками:
“Гага северная птица,
Мороза не боится….”
Далее следовали нецензурные выражения. Ч то ж, Гага готов был сразиться с врагом, ведь он был не только поэт и красавец, но ещё и потомок древних витязей в тигровых шкурах. Но сначала надо было вычислить врага. Вечером, когда все танцевали и веселились, Гага с бокалом вина в руке слонялся между танцующими, жадно вглядываясь в лица, и пытаясь вычислить обидчика.
Поздней ночью, когда Гага сидя на лавочке, обдумывал дальнейший план действий; окно на втором этаже распахнулось и в нём показалась белокурая головка. Было слышно, как красавицы о чём-то переговаривались и громко смеялись. Ловко цепляясь за проёмы и выступы в стене, Гага стал медленно подбираться к окну. И когда он был уже у цели, добрый кулак поэтессы ударил по его черепу, как молотом по наковальне. И летел он не спеша со второго этажа, пока не почувствовал под собою твёрдую основу.
На следствии красавицы уверяли следователя, что никто Гагу не бил, сотрясение мозга получил он сам, ударившись головой об асфальт. Стихи Гага больше не пишет. Сидит целыми днями в родном Кутаиси под тенистыми платанами, провожая затуманенным взором мимо идущих прохожих. Печаль его светла.



                Нехама-смерть

Вышла Нехама Беровна знойным июльским вечером с косой медведей гонять и закатом залюбовалась. Трава по пояс. Это вам не Израиль – комфорт и сервис. И в России раньше так же было до катастрофы, то есть до революции, то есть до того, как бомбу взорвали и всё. Людей не видно, а медведи расплодились видимо-невидимо. Сиди одна по вечерам и жги лучину, а когда луна светит, то и так светло. Нехама Беровна из старой разрушенной церкви книг себе натаскала. Но боже мой, что это были за книги! Ни тебе Бродского, ни Иртеньева-Рабиновича; одни жития святых, как они в своих пустыньках жили и медведей из рук кормили.
А ведь раньше и в России всё было прекрасно, пока бомбу не взорвали. Может быть террористы, а может американцы, Нехама не знала. Вот и пришлось жить в дремучем лесу: ни друзей, ни врагов, а лишь стаи волков вкупе с медведями по округам шастают; да Семён Израилевич временами пообщаться являлся. Если идти лесом-лесом, а потом полем-полем, а потом опять лесом-лесом никуда не сворачивая, можно было наткнуться на избушку Семёна Израилевича Кальсонера. Сам Семён Израилевич утверждал, что он мастер-виртуоз игры на скрипке, которую он выменял у одного дурака за фунт сахару. Заиграет Семён Израилевич на своей волшебной скрипочке,  так ей и кажется, что она в своей заготконторе сидит и дебит с кредитом сводит. До катастрофы Нехама Беровна в ней главбухом работала. Филармонию она раньше часто посещала и толк в музыке знала. Много хорошей музыки переслушала, а теперь приходилось только Семёна Израилевича с медведями слушать. Семён Израилевич ей пояснил, что души погибших русских людей переселились в медведей, оттого их так много и шастает по округам. Нехама Беровна их всех косой шугала, а то и не заметишь, как у медведя в желудке окажешься. Семён Израилевич ей говорил, что она с этой косой на смерть похожа. Так её и нарёк: Нехама-смерть. Нехама Беровна хотела эту косу Семёну Израилевичу на день рождения подарить: бери, Семён, пользуйся. На свой день рождения Семён Израилевич из водорослей какую-то бузу изобрёл, так они всю неделю вдвоём и буздырили. Набуздырившись  вдоволь, Нехама Беровна неожиданно позеленела и стала походить на русалку, а Семён Израилевич на лешего. И запела Нехама Беровна свою лебединую песню, а Семён Израилевич возьми да и скажи ей: “Ты всё пела – это дело, так пойди же попляши”. Она и пошла плясать вместе с косой, и не заметила, как Семёну Израилевичу башку cнесла. Эта голова у неё теперь в сундуке хранится вместе с житиями святых, как нетленные мощи. Нехама Беровна теперь сама на скрипке играет, ничего, медведям нравится.


  Подвиг

В жизни всегда есть место подвигу, а особенно на войне. Много подвигов совершили советские воины-освободители, а потому по всей нашей необъятной вселенной им стоять памятники.  Стоит такой же замечательный памятник и в центре Палестины русскому богатырю Абраму Исааковичу Гольденвейзеру. Он нравится арабам, он нравится евреям, он вообще всем нравится. Надо сказать, что в Израиле стоит пятьдесят памятников советским воинам-освободителям, но этот особенно любим народом.
 До войны Абрам Исаакович был человек мелкий и незаметный, с хроническим малокровием и ещё кучей неведомых миру болезней; работал в сапожной мастерской и жизнью был доволен. Правда, приходилось временами бороться за улучшение жилищных условий, но Абрама Исааковича это не смущало, так за улучшение жилищных условий временами боролась вся страна.
И тут неожиданно прогремела война: Великая и Отечественная, и Абрама Исааковича призвали на фронт. Но из-за карликового роста и целого букета болезней в действующую армию его не взяли, а выдав пистолет марки “Смит и Вессон” из гуманитарной помощи американских союзников, направили в народное ополчение. Поначалу народное ополчение только рыскало по близлежащим окрестностям в поисках пищи, так как находилось на полном собственном обеспечении; пока не наткнулось на передовой отряд немцев и не вступило с ними в неравный бой.
Выбравшись, наконец, из зарослей крапивы, и обнаружив, что остался один, Абрам Исаакович понял, что это грозит ему  серьёзными неприятностями. И тогда он решил совершить свой последний подвиг! Гордо вскинув голову, и зажав “Смит и Вессон” в вытянутой руке, с криком а-а-а-а-а Абрам Исаакович побежал на немецкие позиции с такой невероятной скоростью, что немцы даже рот раскрыть не успели. И бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал, бежал,  без остановки аж до самой Палестины, где упал и умер на глазах у изумлённых арабов.
Как говорится: имя твое известно, подвиг твой бессмертен.



                Утоли мои печали


Ох и лют бывал Сидор Игнатьевич, когда выпьет. Всех бил, кто попадал ему под горячую руку. А недавно отдубасил дьякона местной сельской церкви Аввакума Кукина.
Колхоз “Дорогами партии” числился в передовиках. В лучшие годы по 50 тонн зерна государству сдавали. Переходящее красное знамя колхозники не выпускали из рук. В селе была своя школа, больница,  в бывшей церкви помещался дом культуры. Священник где-то загинул в необъятных просторах ГУЛАГа ещё в “безбожную пятилетку” и его никто не помнил. Зато в дом культуры на радость сельчанам приезжали с концертами разные знаменитости. Была в селе своя партийная организация, которую возглавлял тракторист-стахановец, кавалер многих трудовых орденов Сидор Игнатьевич Кубышкин.
Так село и двигалось дорогами партии прямёхонько к коммунизму, пока не наткнулось на перестройку. Школу и больницу оптимизировали, поля опустели, комсомольцы разбежались, наступила вечная осень и село упало на стакан. Дом культуры за ненадобностью опять вернули церковной общине, которой верховодил неунывающий Кукин. Из учителей ему пришлось податься в дьяконы. Зная крутой нрав тракториста, дьякон старался на глаза ему не попадаться, но неожиданно столкнулся с ним, когда спускался к реке.
- Вот ты скажи мне, - наступал на него пьяный тракторист,  вскидывая чёрные узловатые кулаки к самому носу дьякона, - скажи мне для чего я 40 лет трудился, пот проливал, верой и правдой государству служил, кому теперь мои заслуги нужны?
-  А ты свои заслуги повесь на плетень в жаркий день. Где теперь твоё государство? – ответствовал ему дьякон.
- Ах ты крыса церковная, кулачий сын! Что же  зря я что ли жизнь прожил?
- А чего переживать?  Пирамиды ещё до нашей эры строили, а вон они стоят целёхенькие.
 - Пирамиды?! -  лицо тракториста налилось маковым цветом. Он  хватил дьякона за грудки, дьякон вцепился ему в волосы и оба покатились по крутому суглинистому склону прямо к реке.
Обутрело. Сухмень позолотила траву и верхушки деревьев. По пустынному тракту шёл сельский крестный ход. Впереди его с иконой “Утоли мои печали” важно шествовал дьякон. Лицо его напоминало синий туман после химической атаки. Всугонь, багровый, как переходящее красное знамя, большими шагами вышагивал тракторист. Весь его вид говорил, что ему пора похмелиться. Он истово крестился, поминал царя-батюшку и всех советских вождей; по его худым, впалым щекам текли обильные слёзы. За ними с пением и хоругвями, извиваясь разноцветной змейкой, шли православные коммунисты и коммунистки. Терять им было нечего.


                О счастье!

Аарону Самойловичу Михельсону стукнуло 100 лет, но радости он по этому поводу не испытывал. За всю свою  вековую многострадальную жизнь Аарон Самойлович пережил немало стихийных бедствий: террористов, бомбистов, экстремистов, русских фашистов, экспроприации, инфляции, деноминации, вследствие чего на склоне лет оказался почти в полной прострации. И мечтал только об одном: поскорее умереть на радость многочисленным родственникам. Жена Сара благополучно скончалась ещё 40 лет назад, и Аарон Самойлович каждый день ходил в синагогу, чтобы просить у Бога смерти, и она появилась в немецкой форме солдат вермахта. Немцы, как известно, в первую очередь убивали всех евреев и коммунистов, так как никакой разницы между евреями и коммунистами не видели. Каждый еврей был для них коммунистом, а каждый коммунист – евреем. 
Оккупировав город Чугунск, немцы сразу же направились в дом к Аарону Самойловичу, ибо все остальные евреи и коммунисты из города давно эвакуировались. А так как немцы обладали замечательным чувством юмора, то сразу убивать Аарона Самойловича не стали, а предложили ему сыграть с ними в карты. Сколько раз Аарон Самойлович им проиграет, столько пуль они в него и выпустят. Аарон Самойлович проиграл немцам 225 раз. И что же вы думаете немцы изрешетили его пулями? Чёрта с два! За такую убедительную победу арийской расы немцы даровали Аарону Самойловичу жизнь! Так он и дождался бойцов победоносной Красной Армии, которая  шлёпнула его без лишних сантиментов за коллаборационизм.