Нефертити и остальные. Сериал. Часть 2. 3 серия

Каждое утро и каждый вечер, пока можно было смотреть на солнечный диск, Эхнатон молилися на крыше своего дворца и видел на противоположной стороне белую фигурку молящейся Нефертити. И  каждый раз, после молитвы, его опять тянуло к Кийе с лукавыми, обильно подведенными синей краской глазами, с бесчисленными золотыми браслетами на тонких, но сильных руках, с пунцовыми, полными губами, которые призывно приоткрывались, обнажая ровные жемчуга зубов. Она вечно требовала от него золота, подарков и нарядов, и была равнодушна ко всему остальному.
Когда Нефертити впервые увидела Кийю, она не сказала ничего, только переехала жить в соседнее крыло дворца и перестала впускать к себе Эхнатона. Фараон приказал  слугам  привести ее к себе силой, но вдруг передумал и безнадежно махнул рукой, отпуская слуг. Может быть, он на миг представил себе, как ее волокут под руки, растрепанную, извивающуюся, и ужаснулся.
Наконец, он назначил ей встречу для выяснения отношений. Она пришла и стояла перед ним, гордая, стройная, и вдруг ему показалось, что в ее холодной красоте больше страсти и силы, чем в смуглой, горячей Кийе.
Они договорились, что Нефертити не будет отказываться от участия во всех официальных церемониях, как жена фараона и царица, но большего он от нее добиться не смог. Потом она повернулась и ушла, волоча за собой край белой полупрозрачной накидки, и Эхнатон долго прислушивался к постукиванью ее сандалий в гулких переходах дворца.
Он приказал скульпторам и художникам изобразить себя и Нефертити в самых непринужденных позах, такими, какими они были раньше. Влюбленными, нежными, ухаживающими друг за другом, в сопровождении дочерей. Художники, напрягая память, изображали Нефертити сидящую на коленях у мужа, обнимающую его за шею, тянущуюся к нему с поцелуем. Потом плиты с фресками бережно заворачивались в шкуры и отправлялись в Ахетатон. Там они должны были украсить стены дворца везде, в спальнях, в столовых, в гостиных, на террасах.
Но в то же время у Эхнатона не было сил отказаться от Кийи. Она околдовала его, но сама терпеть его не могла. Он был ей противен своим уродством, своими тонкими ногами и отвислым животом. Она не чувствовала в нем царского достоинства, которое так остро чувствовала своей древней царской кровью Нефертити.
И еще, уединившись, Нефертити не отвергла религию мужа. Она молилась Атону. Поднимаясь на крышу дворца в часы восхода, она, как и муж, воздевала руки к солнцу. Он чувствовал, что, любя солнце, она продолжала любить и его.
Кийя была равнодушна к новому богу. Она страшилась старых грозных богов и поклонялась им. Эхнатон злился, но не мог прогнать ее от себя, подчиняясь ее диким, страстным оргиям, не подозревая, что в этом не было ни капли страсти, а лишь рассчетливое профессиональное мастерство.
Он сам, когда в первую ночь накинулся на нее, как зверь, показался ей неестественным и лживым. Он без устали обладал ею,  но в этом было что-то наигранное, как будто фараон разыгрывал перед ней и перед собой какой-то спектакль, хотел самоутвердиться, показать свою страсть, но не более; как будто он хотел казаться более страстным и грубым одновременно, чем был на самом деле, и ей было противно от этой утонченной лжи.
Закрывая глаза, она вспоминала Хоремхеба, его упругие мускулы, его ремни, его солдатскую грубость, запах его пота, его равнодушие после ночи любви, которое сводило ее с ума. Она тосковала по этому человеку, стройному, с узкими бедрами, немногословному, не мучающему ни себя, ни ее непонятными восторгами и поэтическими приступами, которые часто посещали фараона.