гл. 6

     гл. 6
        Призыв
  Страда Сталинских пятилеток в стране давно миновала, но Союз продолжает жить по накатанному: Съезды Партии намечают Курс, и выполняем и перевыполняем его планы по-прежнему, на бумаге. Внутренние «враги» поутихли, зато проснулись «агрессоры». Последние силы несем на алтарь отечества – только б не было войны. Помогаем борющимся за свободу народам, нагнетая туда технику и вооружение – защищаемся.
  А в Каргаске через семь лет улица, как и должно быть, не стала ни коммуной, ни общиной, а наполнилась подросшим поколением. Вовка вырос бедовым и куда-то упорхнул, а Сенька работает в Леспромхозе. В пятницу, сентябрьским утром военкомат призвал его повесткой, и вечером парень пошел проститься с подругой. Познакомились они на танцах, куда завлек его с ребячьих промыслов Лешка, приятель с соседней улицы. Глядя на танцующих, Сенька понял, что если насмелиться, можно подойти к любой. После приглядки он неделю вальсировал со стулом по комнате. И вот, его пригласила на «дамский» вальс первая красавица их улицы, это Лешка ей подмигнул, за что потом и схлопотал от нее. А Сенька из-за неуклюжести надолго потерял благосклонность девчат. Теперь, приглашая, отходить ни с чем мучительно: кажется, весь зал насмешничает. А Лиля охотно вышла на круг; позволила проводить себя домой, а он пригласил ее на рыбалку. «Шустрый, – обрадовалась она. – Без всяких лясов зовет на природу».
  В солнечное, тихое утро Сенька зашел за девушкой к семи, он бы и к восходу успел, но не будить же девушку в четыре часа, а Лиля уже корову напоила. Рыбачить расположились на пологом песчаном берегу протоки, воткнув через рогатины удилища в песок и следя за провисшими над течением поплавками. Лиле наскучило это бдение, и она предложила искупаться. Парень в широких «семейных» трусах беззаботно нырнул и, встав на дно, зовет:
  – Иди сюда, вода, как парное молоко.
  Лиля, зашла по колени, машинально поправляя лифчик, дурашливо брызнула на парня водой – он кинулся к ней, и они плюхнулись в воду.
  – Бешанай! – оттолкнула она его, кашляя.
  А он, отплыв, любуется ею: «Красавица: некрасивых женщин не бывает – слышал он не раз, размышляя, что с какой-нибудь девушкой будет счастлив. А она, долговязая, угловатая, с крохотной грудью, с веснушками на лице. А с которой же он найдет счастье? К бывшим одноклассницам подойти стыдно: ухажер. А еще «лучше» – жених: что-то петушиное в слове, наскакивающее, драчливое, готовое потоптаться сверху – ку-ка-ре-ку-у-у! Другое дело – невеста. Веста – богиня. А невеста – что-то высокое, светлое, чистое, нежное – одухотворенное. И – разрешите познакомиться – будто не знаем друг друга одиннадцать лет. И родители ее знают, зачем замуж берут – стыдно. Нет, надо знакомиться с совсем не знакомой. Но столько девушек на свете, а вот одна из них станет моей. А почему, именно она, а не другая, не третья? Конечно, понравилась – сам выбрал. А почему именно ее? – именно к ней загорелся. Вот ведь оно как – Которая? А если они все красивы, то сегодня вспыхнул к одной, а завтра к другой? А как же тогда семья? На чем она держится? – парню и в голову не приходит, что он тоже может нравится девушке. – За что? Это они – красавицы, позволяющие нам подойти к себе. А женатый – как спутанный конь на лугу, чтоб далеко не ушел. И потянулись дни с сумками – авоськами. А дальше? А дальше и думать не хочется. Познакомиться и пообщаться, испытать в этом радость. А женииться… – это, когда-нибудь потом. И вот – Она»!
  А Лиля, сидя на песке, осыпает им худые ноги, мельком думая: «Подцепила стройного, рослого паренька, робкого с девушками – вей из него веревки».
  – Ты че скис? – окликнула девушка.
  – Да так, случай припомнился, – лукавит парень. – Не рассказывать же ей о думанном – смешно и не поймет.
  – Расскажи, – деланно заинтересовалась она.
  И Сенька, не горазд на выдумки, рассказывает случай из жизни.
  – На покосе все оказалось иначе, чем Ваське взахлеб расписывал Петька, – Рыбного озера не видать – одна осока, острая и высокая. Штаны от росы быстро загрубели и трут. Вот тут, – показал Сенька на пах. – Лиля сморщила носик, а Сенька принял это за одобрение. – Терпкие запахи щекочут в носу – Васька чихнул.
  – Ему уже-е на все начхать, – насмешничает Петька.
  – Ага, очень запашисто!
  На краю луга стрекочет сенокосилка. Пофыркивают кони. Вот и покосный стан: огромный закопченный котел на рогатинах над черным пятном от костра, а вокруг – палатки, шалаши. Люди разби¬рают инвентарь. Васька выставился на длинные вилы:
  – Для чего такие?
  – Стоговые, тетеря! – важничает Петька.
  – А-а-а! – ничего не понял Васька.
  – Ты зачем здесь? – подошел к мальчишкам рослый мужчина.
  Васька потупился.
  – Мать отпустила?
  – Ага.
  – Куда?
  – На рыба-алку.
  – Тяга к труду – это хорошо. Домой с людьми сообщу, а ты, коль уж пожаловал, копны возить будешь, – определил отчим.
  «Пронесло»! – мальчишки едва не взвизгнули от радости. Около стана Ваське поймали коня, но отчим заметил, что ловить лошадь и запрягать положено самому. Конь под Васькой идет галопом, и луг неудержимо несется навстречу, а солнце в небе прыгает, как мячик. Дядя Никифор, школьный конюх, – на верхушке первого стога ловко управляется вилами; ему подают сено длинными вилами. «Стоговые»! – понял Васька. А расплавленное солнце зависло над головами и, как к нему ни повернись, жжет; горячий воздух переполнил грудь, иссушил горло и вязкую слюну не сплюнуть – Васька мусолит тыльной стороной ладони липкое лицо, стирая с него соломинки.
  – А-а -бе-е-ед! – слышен спасительный голосистый зов поварихи.
  Люди, воткнув вилы в землю, устало потянулись к стану, а копновозы несутся наперегонки.
  – Теть Маш, мне со дна, «пожиже»! – приплясывают у котла мальчишки.
  – Ишь стервецы, переняли, – смеются взрослые.
  По-хозяйски уселись за длинный, из струганных плах стол и принялись за наваристый, с кониной и луговой приправой, суп.
  – А, чтоб тебя! – влепил себе по шее Никифор. – Прижег-таки, окаянный овод.
  Весело работают челюстями. Обед закончили чаем с духмяной мятой.

  Лиля в насмешку напросилась на рассказ, но паренек заинтересовал ее, и она с удовольствием слушает.

  После обеда охоты ездить наперегонки поубавилось. К запахам разнотравья принюхались, а тело напекло. И, как бы сжалясь над тружениками, солнце устало зацепилось за горизонт. Многочисленные стога великанами стоят на лугу. А покосники, плотно поужинали и разбрелись на ночлег.
  Небо с востока накрывает землю темно-синим, до черноты. А на западе красная полоска, постепенно сужаясь, долго не сдается мраку. По ее остывающему цвету люди угадывают погоду на утро. Крупнюще разгораются звезды. Радостно-жутковато смотреть на них: говорят, что миллионы лет летит от них свет до нас, а они вот! – руками потрогать – колючие. Поблизости хрумкает спутанная лошадь. Васька нырнул в шалаш, нащупал в углу сумку с удочками и положил под голову.
  – Уработался. А как же рыба теть Маше в котел? – шутит отчим.
  – Погоди еще, – доверчиво прижимаясь, ерепенится Васька. – До дождика.

  Сенька замолчал.
  – Занятно, – оценила Лиля.
  – Понравилось?
  – А записывать не пробовал?
  – Еще че? – парень от одобрения подруги в восторге, во имя которого творится великое и преступное, а сама вдохновительница, как правило, не понимает в этом ничего. И не ведает еще Сенька, что почти все зажигают свои творческие факелы от сердечного огня, но очень редкие из них разгораются по-настоящему. Обнял Лилю за плечи и, дурачась, повалил, пытаясь поцеловать. Но она при его неуклюжем «чмоке» вывернулась.
  – Ты че удумал?
  – Ниче, нравишься ты мне.
  – Знам мы эти целовки. Сначала в закс, а потом и целуй.
  Коль на туфельки наступишь,
  Туфли новые мне купишь,
  А за талию возьмешь,
  Под венец со мной пойдешь –
  вспомнилась огорошенному парню песенка. «Так вот ты какая… недотрога… «знам мы ваши целовки». Имя ласковое – Ли-ли-я – цветок, а душа… неужели они все такие?»
  – И со многими ты целовалась?
  – Дурак, это так говорят, – огрызнулась девушка.
  «Ого! Вместо «милый» – даже не «дурачок», а «дурак». И это мы еще никто друг другу, а что потом? Но не отступать же. Это, видно, метод самозащиты», – примирился кавалер.
  – Погода хмурится, не пора ли домой? – разочарованно заскучала девушка. – Удочки не забудь, рыба-ак.
  – Не забуду, – буркнул парень, усваивая, что девчонки созданы не для рыбалки.
  – А ко мне как насмелился подойти такой робкий? – дразнит она парня, уже в его объятиях, сидя на диване в своей комнате и слушая радиолу.
  – Это другая история.
  – Расскажи. У тебя интересно получается. – Правда!? – снова клюнул парень. – Мы с матерью на этой же улице живем, тоже на окраине. Раньше белки да бурундуки рыжими огоньками по изгородям мелькали. От тайги нас отделяет это же болото. А меж болотом и селом – подлесок. В него меня и отпускала мать с соседом Лешкой – пеньки корчевать. Лешка верткий, сухопарый; взрослые говорят – жилистый. В то утро, едва матери ушли на за¬работки, Лешка и взялся за тайный свой эксперимент надо мной: дал мне ружьишко, сам взял другое, опоясался патронташом и айда. После ночного дождя солнце брызжет в глаза из каждой капельки, а они, с веток – в лицо и за шиворот мне: Лешка ловко подныривает под ветки, а я за ним – продираюсь. На нем ружье, как пришитое, а у меня сползает на бок. Он в одну сторону метнулся, потом в другую и жестом показал мне замереть, а сам исчез в кустах. Я и плюхнулся в лужу. И сразу показалось, что за тридевять земель – ни души: я заорал – собака отозвалась. Спеша на ее голос, наткнулся на болотце. Корячусь по кочкам – не удержался и увяз меж ними. Ну, думаю, хана: о трясинах-то я наслышан. А лес зашумел как на чужака. Сняв ружье через голову, я положил его на кочки и вылез, грязный, точно леший. Пошел по выбитой копытами тропе – сквозь деревья дома проглянули. А Лешка собаку кормит.
  – Откуда ты такой? – огорошил он меня.
  – Ага, сам смылся… а еще друг.
  – А ты мамке пожалуйся.
  – Да ну тебя, я чуть не утонул. Думал, что и ты…
  – Утону-у-ул, – передразнил Лешка. – Тут воробью по колено, а зайцу… – и расхохотался.
  Время летело, а нам еще и подогнать его хотелось. Рыбалку да охоту по выходным мы на танцы променивать стали. У Лешки знакомства получаются, а я теряюсь. И вот, я насмелился поговорить о тонкостях с Лешкой.
  – Леш, а что, с тобою девка так сразу и ложится?
  Приятель остолбенел от лобовой атаки. И ему захотелось отходить щенка хорошим крапивным веником анекдотов – подразнить молокососа, но душа повернулась в другую сторону: ничегошеньки у сосунка ни в уме, ни за душой еще нет.
  – А ты человек или кобелек?
  – Вовка же расписывал, когда мы как-то заспорили, откуда дети берутся, что только дураков в капусте находят.
  – Тебе что, сразу запрыгнуть не терпится?
  – Пацаны же говорят, что девкам это надо в первую очередь, только они стесняются, значит, не будь олухом.
  – Правильно! Не будь олухом – не слушай байки таких же сосунков, как сам. Ты себя за человека считаешь?
  – Конечно.
  – А девка, животное, что ли? Ей внимание и ласки нужны. Больше, чем тебе. Она же не чурбан, как ты, а нежное создание. А постель, это уж как душа повернется.
  – Я до Вовкиной лекции и не помышлял… мне девушка виделась чистой, воздушной, как ангел во плоти. Хотелось приласкать ее и разговаривать-разговаривать о чем-нибудь очень высоком…, заоблачном, что ли. Леш…
  – Что еще, начинающий бабник?
  – А когда в первый раз, то кому стыднее, ей или ему?
  – У кобелей и сучек стыда нет. А у людей любовь… а это не стыдно, а высоко.
  Тут я почему-то посмотрел на облака.
  – А когда девчонка кобенится, это для приличия… или так положено, или… что ей, жалко, что ли?
  – У тебя, никак половое бешенство?
  – Да ну тебя… просто, интересно.
  – Интересно и парню, и девке, общаться: разговаривать, мечтать – отдыхать. А если потянет к близости, то, значит, сам бог велел. Тут уж не плошай, будь мужиком, а не кобельком: раз два и побежал.

  Лешка пообещал на следующих танцах познакомить меня. И я всю неделю тренировался танцевать со стулом. В пятницу с работы примчался, перекусил и, хоть завечерело уже, айда в лес – свежими орехами девушку угощу! В тайге запашисто и красиво: пихта копьем воткнулась в небо; сосна чешуйчатым стволом унеслась в поднебесье; кедр по-хозяйски разросся, березка осветила белизной кружочек пространства. Четыре кедра я облазил – с куль сорных орех вышло; с передышками спешу дорогой покороче и наткнулся на болото, а за ним слышу треск ветвей и сочный шлепок. «Бедолага какой-то сорвался с кедра», – понял я и рванулся на помощь. Оступился и – мешок на мне. Подмял я его, нахлебавшись тины. А бедолага постанывает. Ночью помощи ждать неоткуда – тянусь пальцами к сучку валежины: не дай бог обломить, тогда уж ни Бог, ни леший не помогут. Вместо утопленного мешка отбуксировал я парня до опушки, а там Лесхоз с милицией безбилетников ловят. Им и оставил свою ношу. На танцплощадке я крепко пожал Лешке руку, а он удивленно посмотрев на меня, кивнул на девушку, подмигнув ей, и она пригласила меня на «дамский» вальс. Я чуть со стыда не сгорел за свою неуклюжесть с ней. С тех пор девушки избегали танцевать со мной. А ты пошла.
  – Ну и мастер ты байки накручивать, – обиделась Лиля на свою роль в рассказе. – Если б у тебя с девками язык так был подвешен, отбою бы от них не было. А с Лешкой познакомь меня.
  – Еще че! – ревниво уклонился Сенька. – На что мне девки – ты у меня есть.
  – Ладно: есть не есть – одна честь. Переверни-ка пластинку и добавь звука.
  Сенька крутнул ручку, задев какую-то клавишу, и в комнату влетел обрывок фразы:
  – …важное правительственное сообщение.
  Вбежала мать с руками в муке и остановилась как вкопанная. Приковыляла бабка и осела на стуле.
  – Прохлопали! – всплеснула руками мать. – Че в мире деится, ниче не знам. Висела радива: с утра до вечера болтало, так нет, давай радиолу, а ее еще включить надо.
  – Не шуми, – одернула дочь, и все примолкли в ожидании.
  – Внимание! внимание! – тревогой в голосе готовит диктор страну к чему-то. – Работают все средства вещания Советского Союза! Через несколько минут будет передано важное правительственное сообщение!
  От такой подготовки в комнате и над страной нависла тревожная тишина: чего ждать? Еще вдовы не утерли безутешных слез – Лилин отец смотрит на семью с портрета, сделанного с увеличенной фронтовой фотокарточки, а тяжелый вопрос неизвестности разлохматился по комнате пауком и разрастается, леденя души: мать стоит не шелохнувшись; бабка подалась корпусом к радиоле; Лиля с Сенькой, каждый по-своему, навострились на диване.
  Еще не знает страна, что наши ракетоносцы пробороздили океан к Карибскому морю, и теперь две ядерные державы в единоборстве встали на дыбы военного противостояния – это под боком у Америки поднялся коммунистический Кастро со своей семьей, поддержанный Советским Союзом. КУБА – коммунизм у берегов Америки – саркастически расшифруют журналисты, превратив в аббревиатуру название мятежного острова. Это будет завтра. А сегодня… у парня на руках повестка: Сеньку в группе призывников готовили в десант. Поговаривают в народе, что после ядерной бомбы сбросят их – на выживание. Гнетуще тянутся минуты зловещей тишины; вопрос угрожающе опутал комнату.
  – Внимание! Внимание! – торжественно зазвенел голос диктора, будто по¬сле тяжелого сражения он, голос, одержал победу и теперь делится радостью с населением. – Вопрос государственной важности благополучно разрешен!
  – Во! – подняла бабка перст. – Они там знають, че к чему.
  Напряжение схлынуло, и разлохматившийся паук вопроса сжался в паучка, и кот, играя, загнал его в угол; Лиля вышла проводить Сеньку.
  – Меня в армию забирают, ждать будешь? – доверительно спросил он у подруги.
  – Видно будет… много воды утечет, – замялась она.
  – Ты не любишь меня?
  – А я тебе не сказывалась.
  Сенька облапил ее, ища в потемках губами ее губы – она, вырываясь, укусила его.
  – Ты че, ошалел?
  Парень лихорадочно соображает: «Раз она так, то и я… Пока не взял девку – не твоя – слышал он от ребят. Оставлю с ребенком – дождется. Да и приду, а он уже большенький: их тут трое – справятся».
  – Будь моей.
  – Счас! Прям здесь, на лавке!
  – Пошли на сеновал, – не понял он издевки.
  – Сходи-ка послужи. А там, глишь, и разонравлюсь.
  – Эх ты! Все вы такие! – разжал он объятья.
  – А ты многих знавал?
  – Сама же сказывала, что так говорят.

  А через три дня на аэродроме, в группе девушек, провожающих ново¬бранцев, Лили не оказалось. Под легкий хмель шампанского будто осенним ветром сдувает в прошлое краткосрочные курсы парашютистов в спортивном зале средней школы, три прыжка зимой за Панигадкой – повестка призвала в армию – во взрослую жизнь.
  Поздняя осень метет по мерзлой земле снежной крупкой, а из иллюминатора далеко внизу видно уплывающие кварталы села. Мать у Сеньки осталась в недостроенном доме, что они поднимали на деньги, взятые в ссуду, а избушку превратили в стайку. А за бортом уже тайга, исполосованная длинными лентами просек, будто какой-то чертежник, балуясь, начиркал. Земля, из самолета видно – круглая, и покатились по ней молодые судьбы: в военкомате, испытывая их самолюбие, спрашивали: «Если кто-то по каким-то причинам не готов служить в десанте, шаг вперед – еще не поздно». Но кто сделает этот шаг здесь, сейчас: выросли вместе, с девчонками дружили, и вот тебе на! А на пересылочном пункте им указали место на нарах – ждите своих «купцов»: вот тебе и громкое понятие – Армия! А она припасла им немало сюрпризов.