гл. 8

     гл. 8
     Тайга
  Прав комбат: очень долго, целую вечность ждал Сенька волшебной минуты, к концу службы уже казавшейся невозможною – минуты освобождения из вооруженных рядов. И она пришла. Благо, что китайцы на границе успокоились, не то, пришлось бы переслуживать неизвестно сколько. Благодаря тому, что «северники» – из отдаленных мест, демобилизованы раньше общей демобилизации – не в эшелоне, как три года назад, а в пассажирском поезде спешат домой «дембеля», понемногу осваиваясь на «гражданке». Язык как бы перелицевался, выветрив из разговора мат: значит, не очерствела душа, а только спряталась на три года под коркой непристойностей – так хранится зимой в почве тепло – ее душа, прикрытая снегом. У Валерки, соседа по роте, язык с девушками без костей, а у Сеньки деревенеет не то из-за боязни насмешки в ответ, не то из-за недоверия к девушкам после памятного письма из дома. Быстрей, чем по тревоге, собрал дневальный роту сообщениием: Почта! Сеньке пришла весточка только от матери. А от Лили…
  Вы служите, мы вас подождем, –
  обещает популярная песенка.
  Уткнувшись в письма, гвардейцы умчались к родным гнездам.
  – Друга заре-е-езали-и-и… поддежу-у-ури-ли-и… у-у-у! Ме-ня там не былааа…, – через кровать от Сеньки взревел Быков, барабаня пудовыми кулаками по тумбочке, точно бык копытами от удара молотом в лоб.
  Ребята сочувственно оглянулись на него.
  «Сынок, девушке своей больше не пиши: замуж вышла», – и задвоились перед глазами буквы. Девушек на свете много, но для каждого солдата – в гордость, в честь, что ждет его девушка, значит, достоин. И вот тебе на:
  Вы служите – мы замуж пойдем…
  Хоть понял Сенька с памятного вечера, что Лиля – далеко не красавица и ждать не будет; и он вряд ли женился бы на ней… а теперь, выходит, он не достоин ее – не дождалась. «Ну и пусть!» – как крутая затяжка табаком, пробрала его досада: он вынул из нагрудного кармана платочек, открыл форточку, а перед глазами – туалет, и не решилась душа на осквернение реликвии; вспомнилась радистка леспромхоза Вера: копал он с напарником яму под мачту для антенны, а девушка на ключе работала. Теперь он тоже радист, второго класса: «Будем с нею на «морзянке» переговариваться», – мечтает парень.
  «Заколола свиню, – вернулся к письму солдат. – Мижула помогнул, а я ему убоинки дала. Все в избу перенесли, а утки одни в стайке остались. Утром я зашла их покормить, а у них шеи свернуты. Никак Верка Якубова ночью на мясо позарилась, да со злости… но это только мои догадки – за руку-то не поймала. А хоть бы и поймала…»
  «Эх! Меня не было дома!» – закипел Сенька.
  Вынырнув из размышлений о прошлом, Сенька, как солнцем, любуется Наташей; одета по-домашнему: в халате с крупным синим цветком; в тапочках. Поднял взгляд на лицо: тонкий нос; сочные, с красивым очерком губы; зеленоватые глаза; аккуратный подбородок; русые волосы распущены по узким плечам. А она, глядя в окно и опустив тонкие, чуть загорелые руки в карманы халата, непринужденно разговаривает с гражданским, дымящим сигаретой.
  «Ублюдок, – ревнует Сенька. – Стоять рядом с девушкой – уже честь. А разговаривать с нею – награда. Девушка для Сеньки по-прежнему – символ чистоты. Другое дело – женщина: уже что-то приземленное, обыденное, ворчливое. – А этот скособенился, сигарету мусолит, дымя ей в лицо – размазня! Врезать бы ему за такую выправку!»
  – Эй, гвардеец! Чего раскис? – вывел приятеля из оцепенения Валерка.
  – Вон, идол, прилип! – кивнул Сенька на парня.
  – А… так ты к Наташеньке неравнодушен. А она, конечно, и не догадывается об этом. Сейчас уладим.
  – Посторонись-ка, приятель, – потеснил Валерка парня. – У нас служебный разговор, гражданским не полагается, – подмигнул он.
  Парень, не спеша загасив окурок, равнодушно удалился.
  – Наташенька, гвардейский десантник погибает: из армии-то выпрыгнул, а кольцо парашюта выдернуть некому…
  Из-за тебя погибнет, кажется, боец… –
  пропел Валерка. – Вот-вот о «гражданку» разобьется, помогите ему спастись, будьте ласковы.
  – Ну и сваха, – улыбнулась девушка.
  – Чего фонарным столбом стоишь – не в карауле. Подойди к девушке, обними вот так, – непринужденно обнял Валерка Наташу.
  «Вот черт! Все у него запросто, с шуточками, как у Лешки».
  – Возьми ее за руку, ишь какая мягкая, красивая, теплая, нежная, не то, что у старшины, когда по шее дает.
  Наташа прыснула.
  – А у тебя! Посмотри, Наташа, – грабарка, весло: и обеспечит, и защитит, и приласкает, – интонацией придал он слову игривую двусмысленность.
  – Сват нашелся! – расхохоталась девушка.
  – Теперь вы сами разбирайтесь: дело ваше, семейное, а мне некогда.
  «Ну, проклятый язык, развязывайся»! – лихорадочно ищет Сенька тему для разговора.
  – Бойкий у вас приятель. А вы молчун? – помогает Наташа парню.
  – Да, Валерка – молодец, ему-то все равно. И я, когда мне все равно, тоже болтаю.
  – А почему вам не все равно?
  – Когда девушка нравится, то у меня язык деревенеет.
  – Вот как! – прыснула Наташа.
  – Вот, вы уже и смеетесь…
  – От неожиданности… а разве смеяться – плохо?
  – Смотря как и почему.
  – Я рассмеялась от радости…
  – Какой?
  – Что нравлюсь такому… Гераклу.
  – Ну уж и Геракл, – смутился Сенька.
  – А Геракл-то без женской нежности неуклюж. Да что вы, – взяла она его ладонь в свои. – А я тоже домой еду. У бабушки под Иркутском гостила. А вы в Новосибирске были? Я там живу.
  – Нет, нас из Томска увезли.
  – Вы в Томске живете?
  «У черта на куличках», – досадует парень.
  – Нет, в Томской области. «Сейчас узнает, что я из села, деревня – и поминай как звали». – Пятьсот километров на север от Томска, как в песне поется, – в селе. А Новосибирск – красивый город?
  – Наверно. Я в нем родилась и выросла – пригляделась. А у вас есть девушка?
  Сенька задумался.
  – Если вы не оттолкнете, значит, есть.
  – Ладно, у вас была девушка?
  – Была, да сплыла.
  – Поссорились?
  – Писать перестала. Мать сообщила, что замуж вышла.
  – Все девушки выходят замуж.
  – О! Молодцы! Уже породнились, – откуда-то вынырнул Валерка.
  А в купе хохот: это Казанцев, из соседней по армии казармы, расписывает, как его дома встретят.
  – Сестренка, поди, невеста уже, обовьет руками-лебедушками шею, завизжит от радости: «Братик приехал!», – да так и въедет, шалунья, на мне в комнату. А у мамы блинчики на сковороде, тонкие, узорчатые – кружева, да и только. А вкуснющие! – пальчики оближешь. Бражки, конечно, наготовила. Хитрая у нее бражка: стаканчик пропустишь, как квас – прохладно и приятно. Теперь надо посидеть, пока потеплеет внутри, мысли закопошатся. Потом уж она по второму нальет. Его лучше врастяжку пить – вкусовую пряность почувствовать. Графин на столе, а она по третьему наливать не спешит… но не из скупости: побеседуй, отмякни душой и телом, силы захмелевшие оцени. А уж и третий стакан дожидается очереди: над ним и вовсе можно засидеться. А если на четвертый позаришься, то и под стол сыграть можно. А пельменей они с Нинулькой налепят! Малюсенькие, сочные – живые под вилкой, точно устрицы. Бати-то у нас нет – рано помер: все мужские дела на мне. Как они там три года перебивались?
  – Ну и мастак ты расписывать! – восторгаются попутчики. – Хоть в гости напрашивайся.
  – А и заходите, коли в наших краях будете: Батурино, под Асино.
  На очередной станции молодежь высыпалась на перрон.
  – Огурчики! Свежие! Соленые! Малосольные!
  – Помидоры! Только что с огорода.
  – Картошечка! Свежая, только с огня.
  – Яйца! Вареные! Всмятку! Сырые! – наперебой предлагают торговки – копейка на жизнь каждому нужна.
  – Во, интендантство! – восхищаются солдаты.
  Под пирожки с капустой пошла по кругу бутылка шампанского. А потом, порожняя, завертелась, выбирая пару для поцелуя.
  – Сочнее! Сюда глядеть! – взял Сенька в кадр играющих. – Улыбочку, дамы и гвардейцы!
  «Молодец парень: веселый, смелый, находчивый, к тому же, рослый и стройный – настоящая опора в жизни – человек на своем месте»! – залюбовалась Наташа.
  – Дай-ка мне, – подскочил Валерка. – Иди, срывай свой поцелуй.
  И Сенька растерялся, будто в атаке у него оружие из рук выбили. Крутнул бутылку Казанцев – она указала на Сеньку.
  – О-о-о! – загудел круг.
  Сослуживцы, дурашливо обнявшись, чмокнули друг друга в щечку. А потом Сеньке выпало целовать Наташу.
  – Что остолбенел? Девушки остынут, и поезд уйдет, – подзадоривает круг.
  Сенька неуклюже обнял девушку за плечи и чмокнул в губы – и жар по телу разлился.
  – Разве та-ак целуются! – журит круг.
  Наташа, вспыхнув, взяла в руки кучерявую Сенькину голову и жарким поцелуем опалила его сочные губы.
  – Вот это девка! Молодец! Своего не упустит. «Гвардейца» ей на грудь! – зааплодировали Наташе и каламбуру.

  «Удивительное чудо – язык! – размышляет Сенька, сидя в купе напротив Наташи. – Словом «девка» оскорбить и унизить можно. А, оказывается, и поднять на гордую высоту: «девка» – молодец, значит. А «баба», а «мужик» такие же оттенки имеют? В чем секрет? В интонации? А Наташа и есть «Которая»! – Сама идет навстречу, значит, нравлюсь, значит, не совсем пропащий. «Замуж Лиля вышла», ну и пусть, и пусть. А Наташа? Ну и поцеловала. А попробуй-ка ее еще раз поцеловать: «Что ты, – скажет. – Остепенись, это же игра, игра и только». А может, не оттолкнет? Пойми этих женщин. – Сенька поймал себя на слове «женщин» вместо волшебного «девушки». Опять почему? Даже в мыслях! Где собака зарыта?»
  А за окнами, навсегда отставая, мелькают постройки, еще зеленые пастбища, сопки; только облака висят неподвижно. «За далью даль» – припомнился Твардовский. А поезд притормаживает.
  – Слюдянка! Байкал! – засуетились пассажиры, а ребята толпой ринулись на выход.
  Стоянка три минуты. Солдаты кинулись к воде: кто умылся, кто напился из ладоней, а Казанцев в мундире плюхнулся – память. Сенька, впопыхах забыв аппарат, потом на ходу высовывался с ним в форточку.
  И снова поезд притормаживает. Тайга – узловая станция. Ребята засобирались на прогулку, а Сенька с Наташей остались поворковать. Через пятнадцать минут собрались в купе. Поезд тронулся.
  – А где Казанцев? – осмотревшись, заволновались солдаты, крикнули по вагону.
  – Не вернулся…
  – Тоже мне, самовольщик, – пошутил кто-то.
  – Ка-зан-цев! Саш-ка! – высунувшись из тамбура, кричит Валерка.
  – Отстал? – растерянно вздохнуло купе.
  – Куда запропастился? Чемодан на месте…
  А поезд уже мчится.
  – Чемодан дежурному по вокзалу в Новосибирске сдадим, – решили ребята.
  Валерка рванулся к стоп-крану.
  – Сиди! не поможешь. Ссадить-подобрать – другое дело. А тут искать по вокзалу, а может и по городу…
  – Не сбежал же он.
  – От самого себя, что ли? Он же теперь вольный казак.
  – Всякое в пути бывает…
  – Дождалась мать сыночка…
  – Хоронить-то погодите.
  «Вот тебе и Тайга, – говорящее название, – мелькнуло в сознании у Сеньки. – Глухомань: заблудиться можно, затеряться и совсем исчезнуть. Если бы Казанцев дезертировал, то наверняка нашли бы. А тут межведомственным оказался: армия отдала, а милиция не получила…»
  А поезд, снова сбавляя торопливый бег, все чаще притормаживает – скоро Новосибирск. В купе прощальное оживление: обмен адресами в последние минуты, будто дороги не хватило.
  У Валерки с Сенькой путь еще далекий – по Оби. Но Сеньке не хочется вот так-то разом навсегда расстаться с Наташей: опять не Та, не «Которая»?
  – Валера, словно подслушав Сенькину печаль, – обратилась девушка к парню. – Прощай. А Семен, я думаю, не откажется меня проводить. Сними-ка, кавалер, чемодан с полки, – пошла Наташа в сердечное наступление.
  – Как скажете, «молодые», – согласился Валерка, прощаясь.
  На вокзале Сенька, пораженный бело-зеленым великолепием здания, его внутренним простором и роскошью оборудования, обалдело смотрит вокруг. А кафельный пол загроможден вещами и пассажирами: спят, едят, читают в ожидании своего рейса.
  – Красота! – обрел дар речи парень.
  – Ничего особенного, – бойко движется девушка к выходу.
  – Конечно, тебе это все примелькалось, а мне впервые.
  – А ты закричи об этом – ожидающие тебя поймут.
  – Глазеть, конечно, глупо, но здесь чертовски красиво.
  – Прямо по-гоголевски, только черта в кармане не хватает.
  – Смеешься, городска-я, а я из глухомани – где мне такое видеть. А ты здесь родилась, и все это по праву места рождения – твое. А мне, чтобы сюда выбраться, очень постараться надо.
  – Со временем привыкнешь и ты.
  – Ты это о чем?
  – Да так, – улыбнулась Наташа.
  – Август, а жарища! – расстегнул Сенька воротник гимнастерки. А навстречу, как на зло, майор, и Сенька, суетясь, запутался пальцами в воротнике.
  – Товарищ солдат! – слышит он повелительный оклик офицера.
  Сенька подошел и коротко отрапортовал.
  – Что за униформа?! Полагаете, что вне части и распоясаться можно! – В двадцать четыре часа чтоб вас в городе не было!
  – Есть! – отчеканил солдат, ругнувшись в уме: «тыловая крыса». – «Полковник Опарин куда как строг… а при уважительном случае пьяного отпустил. А тут – майоришка».
  – Ну, гвардеец, попал на зубок, теперь тебе только один путь, – подковырнула Наташа.
  – Да, – согласился кавалер. – «Двадцать четыре часа» – на вокзал.
  – К нам! – рассмеялась подруга.
  – Ты что? А что родители скажут?
  – Поздороваются и за стол посадят.
  Приветливо улыбнулось застолье Сеньке, да только и эта улыбка оказалась очередной насмешкой судьбы.