Проза соц. реализма Раюшка 2

       ,..Ох, люты зимы в Северо-Восточном Казахстане! Тридцать градусов с ветром, от которого и тулуп не укроет — обычное дело. А Южин прикатил в модном пальтишке на рыбьем меху да шапке-финке, которая, кроме маковки, ничего не прикрывала. Пока добрался от аэропорта до центра, заколел. Думал, до весны не отогреется. Но увидел в отделе Раюшку — вспотел. Сразу в жар бросило.
       Она сидела у окошка на фоне разрисованного морозом стекла, тоненькая, в облегающем черном свитерке, с рассыпавшимися по плечам, спине и груди крупными, неправдоподобно пышными волнами каштановых волос. Это было, как наваждение какое-то. Волосы струились и переливались. Отдельных прядей не было. Волосы текли нескончаемым сплошным потоком и при каждом повороте головы меняли свою форму и очертания, отчего у Южина родилось ощущение, будто волосы живут сами по себе, отдельной, собственной жизнью. Из окошка падал ровный холодный свет, и они, попадая в него, искрились жаром солнечного света, тогда, как те, что были в тени, оставались прежними. От этого казалось, будто само солнце притаилось в ее волосах, и лучи его время от времени пробиваются наружу.
Вот тогда-то Южину и стало жарко и захотелось прикоснуться к этому чуду, увидеть лицо, что скрывали волосы.
       — А это наша Раечка Газиева, — представил ее сопровождавший Южина главный художник.

       Сквозь поток волос глянул на Южина миндалевидный азиатский глаз и тут же пропал, прикрытый хлынувшим каштановым водопадом.
И больше Южин ничего не помнил. Его знакомили с кем-то, о чем-то спрашивали, он что-то отвечал... Но мысли его и сам он весь были там, у окошка, возле этого дивного существа с чудесным именем — Раечка Газиева.
Всякое случалось у них за эти годы. Длинна человеческая жизнь и, конечно же, не бывает она сплошным праздником. Праздники редки. Даже самые счастливые семьи вряд ли могут похвастать, что прожили хотя бы год без размолвок и ссор. Особенно поначалу. И, видимо, это закономерно. Как бы ни были вы близки друг другу, все равно возникнут моменты, когда мнение одного не совпадает с мнением другого, случайное раздражение невольно выплеснется наружу, неосторожное слово причинит боль. И далеко ли тут до скандала? Пусть не скандала, а простой размолвки. Это тоже немало.
Поначалу у Южина с Раей так и бывало, пока они оба не научились беречь друг друга, уступать друг другу. И Южин был бесконечно благодарен Раюшке, которая первая умела погасить готовую вот-вот начаться ссору, мягко, со всем ей присущим тактом, сменить опасную тему, или же, даже если ей самой это многого стоило, терпеливо продолжать разговор в прежнем тоне, а то и просто не заметить какую-то колкость Южина

       Южину потом всегда было очень стыдно за себя. И когда он зарывался лицом в ее волосы, чтобы скрыть этот стыд, и просил прощения, она просто отвечала ему:
       — Алешенька, ну зачем ты об этом? Я и думать забыла.-
И от этого стыд у Южина разгорался еще больше. В такие моменты он готов был сквозь землю провалиться.
       И только спустя годы он смог до конца понять и по-настоящему оценить поведение Раи, которая в тот трудный начальный период их совместной жизни, руководствуясь мудростью ли своей, хотя откуда в девятнадцатилетней девчонке взяться этой мудрости! — врожденным ли женским чутьем своим, сумела сохранить семью. Да, именно сохранить, потому что нередко бывали случаи, когда благополучие их обоих висело на волоске.
Всякое случалось у них за эти годы. Случалось и скоро забывалось. Но один случай Южин все-таки ни простить себе, ни забыть никак не мог. Знал, что до смерти его помнить будет.

       ...Трудно сказать, с чего тогда все началось. Да те¬перь это уже и неважно. В тот злосчастный вечер они были приглашены на день рождения к друзьям. Оба они давно ждали этого дня, готовились к нему, вместе долго выбирали подарок. И все кончилось бы, как всегда, благополучно, не окажись в компании Владьки Коновалова, который полушутя, полусерьезно упорно ухаживал за Раей, не считая нужным скрывать это от Южина. Вначале Южин потихоньку посмеивался про себя: давай, мол, давай, голубчик. Но потом это стало его раздражать, а затем и сердить. При виде Владьки у него портилось настроение. И однажды Южин поймал себя на мысли:

       — Стоп, парень. А ведь ты ревнуешь! А почему? — он попытался разобраться в этом. — Ведь Рая повода тебе не давала. Ведет она себя с ним, как и со всеми другими. Чего ж беситься? Ну ухаживает он за ней. Что из этого? Значит, нравится. Так это хорошо, что твоя жена еще кому-то нравится. Это хорошо, что на нее внимание обращают. Значит, стоит она внимания. Оставь в покое этого лоботряса, забудь про него! — так успокаивал себя Южин, но настроение все равно было безнадежно испорчено.

       Вот и в тот вечер: как только увидел он Владьку, внутри все перевернулось. Внешне Южин ни чем себя не выдал, но почувствовал, что на душе кошки заскреб-лись.
       — Успокойся, дурень. Не порть настроение ни себе,ни людям.
       — Что с тобой, Алеша? — все-таки заметила неладное Рая.
       — Ничего, малыш. Все в порядке, — и они прошли в комнату. Удивительно хороша была Раюшка в этот вечер. Свои волосы она забрала вверх и заколола шпильками, отчего голова ее в свете зажженной люстры стала похожей на расцветший одуванчик. Бледно-оранжевое
платье тонко подчеркивало ее стройную женственную фигурку. Изнутри же она вся светилась неподдельной радостью, потому что всегда все делала искренне и от души.
       — Никакой семейственности! — заявил хозяин дома,когда они за столом хотели устроиться рядом. — Вы, что,друг другу дома не надоели?-
       — Не надоели, — улыбнулась Рая и попыталась остаться возле мужа. Но именинник все же повел ее к другому концу стола, где рядом с ней тут же пристроился Владька.
       — А, пусть, — решил про себя Южин. — Не буду обращать внимания.

       И все шло, вроде бы, прекрасно. Он шутил, смешил компанию, играл на гитаре, что-то пел. Но, нет-нет, да и поглядывал на противоположный конец стола, а как там Рая с Владькой? В общем, Южин ревновал. Ревновал самым форменным образом, хотя себе в этом никак не хотел признаваться. Во время танцев он вышел на балкон покурить, а вернувшись, увидел их танцующими. Владька одной рукой обнимал Раю за талию, а другой уверенно выдергивал шпильки из ее прически, от чего волосы ее падали, падали, падали. И главное, Южин видел, что жене это нравится. Она довольно смеялась и даже помогала Владьке, подставляя ему то одну сторону головы, то другую. Когда Южин увидел все это, то понял, что дошел до ручки. И если все это не прекратится само собой, он сам прекратит это безобразие.

       Конечно же ничего не прекратилось. Все как танце¬вали, так и продолжали танец, а взбешенный Южин, чтобы не видеть всего, ушел в другую комнату к столу. И надо же такому случиться, не пьющий, в общем-то, Южин опрокинул одну за одной две полные рюмки и, ошалев уже не только от ревности, но и от выпитой водки, направился прямо к танцующим. Ловко пробрался он сквозь толпу гостей и оказался прямо перед женой и Владькой.
       — Ты чего это?! — грубо схватил он жену за руку.Рая удивленно обернулась, увидела Южина таким, тревожно улыбнулась:
       — Что случилось, Алеша? Что с тобой?
       — Со мной?! Я спрашиваю, ты чего?!

       — Старик! Да ты никак назюзюкался? — весело вмешался Владька, не понимая всей ситуации. — Когда такое было? Братцы! —   обратился он ко всем. — Да он назюзюкался. Вот чудо-то.-
       - Я?! Я назюзюкался! А ты, не назюзюкался?! Ты не назюзюкался?! — Южин еще соображал, что теряет нить мысли, что язык его заплетается и несет всякий вздор. — Ты, значит, трезвый, а я назюзюкался, — продолжал он бормотать одно и то же.
       — Алеша, мне больно.
       — Что?! — Южин обернулся к Рае.
       - Мне больно. Ты больно сжал мне руку.
       — Ах, вам больно?! — Южин почему-то перешел на"вы". — Вам, значит, больно, а мне нет?! — "Господи, какой вздор я несу", —мелькнуло у него в голове. Но, остановиться он уже не мог. — Мне, значит, приятно, вы с этим... с этим... с как его... с Владькой, — он, наконец, вспомнил, как того зовут. — Господи, какой стыд! — но это прозвучало внутри, а язык молол совсем другое:
       — Вы, значит, ему шпильки... шпилечки... волосысвои... патлы по плечам... Вам он, значит, комплиментики, а вы ему шпилечки...
       — Успокойся, Алексей, — пытался урезонить его Владька. — Люди смотрят. Чего ты и ее, и себя позоришь? -
       — Я позорю?! Я позорю?! — сорвался на крик Южин.
       — Лешенька, милый, пойдем, пойдем скорее! Домамне все доскажешь.
       — Дома?! — уперся Южин. — А у меня от друзей секретов нет! Пусть все знают, как ты патлы свои перед этим..., когда я тут! Пусть все знают, что у меня жена...—                -        Алеша, не надо!! — отчаянно крикнула Рая.
        Но слово уже сорвалось с его пьяного языка. Грязное, гнусное слово упало в полную тишину, потому что кто-то успел и музыку выключить.
 
       Все будто обалдели. Южин же мгновенно протрезвел и тоже стоял столбом, опустив голову. Но вот он поднял глаза на Раю. И то, что он увидел, поразило его. Невыносимая мука читалась на ее лице, а глаза смотрели на Южина с ужасом, стыдом, болью и обидой, огромной незаслуженной обидой.
       — Господи, что я делаю? — Южин двинулся было к ней.
       — Стой, Алеша! Стой, не подходи! Остановись, говорю! — И столько силы было в ее голосе, что Южин невольно остановился. Рая же быстро вышла из комнаты, через секунду вернулась, накрутила на одну руку свои волосы, а другой, в которой неизвестно откуда оказались большие портняжные ножницы, раз за разом начала кромсать пряди, пока не отхватила волосы по самые плечи. Все это было настолько дико и неожиданно, что никто и
ахнуть не успел, не то, чтобы помешать ей. Все молчали потрясенные. И в повисшей тишине прозвучал громкий Владькин голос.
       — Подонок. Да ты и ногтя ее не стоишь.
       — Замолчите, Владя. Вы тоже в этой истории не посторонний, —Рая повернулась к мужу. — Пойдем домой. Я жду тебя внизу, — и вышла из квартиры ни на кого не глядя.

       Стоит ли говорить о том, что было после. Много воды утекло, пока все снова встало на свои места, и прежние их отношения вернулись в семью. Но до сих пор Южин до конца не понимал Раиного поступка. Что это было? Жест отчаяния или единственная в той ситуации возможность доказать свою невиновность перед Южиным, или же, наоборот, наказание самой себе за то, что чуть-чуть позволила переступить за какую-то невидимую черту дозволенного в отношениях с другим мужчиной. 
       Они никогда не возвращались в разговорах к тому шосчастному вечеру. Но, как бы то ни было, все последующие годы Южин не переставая носил в себе вину перед женой за случившееся тогда, и знал, что вина эта останется с ним навеки.

       — Гражданин, говорите. Абонент на линии.
       — Алло! Алло! Раюшка, ты меня слышишь?!
       — Слышу, миленький, слышу!
       — Это я, Алексей. Я тебе из Москвы звоню! Я полуил назначение! Девушка, что там за гудки какие-то? Раюшка, ты меня слышишь?! Я получил назначение!
       — Слышу, Алешенька, слышу!
       — На двоих назначение! На тебя и на меня! Да что ж это такое, девушка?! Связь пропала. Алло! Алло! Раюшка, ты здесь?! Ты меня слышишь?! Я говорю, назначение на двоих!
       — Слышу, Алексей, слышу. Не волнуйся.-

       — Ты не передумала со мной ехать?! Что ты молчишь?! Я спрашиваю: ты не передумала со мной ехать?!
       — Нет, миленький, нет! Конечно, нет!
       — Ну а если нет, тогда собирайся на Кавказ! Там теперь будем жить! Ну как приедешь!? Я спрашиваю, приедешь?!
       - Конечно! Конечно, миленький!-
       - Тогда быстро собирай вещи и вылетай! Я тебя тут встречу! Через пять дней надо быть на работе! Записывай адрес... Да, что ж это такое, девушка! Где связь?! Алло! Алло! Раюшка, милая, я тебя не слышу! Я тебе перезвоню! Слышишь?! Я тебе перезвоню!
       — Связи нет. Повторяю, связи нет. Обрыв на ли¬нии...— зазвучал в трубке чей-то чужой голос.

       Вот так и сидел Южин в своей одинокой квартире и вспоминал события дней, давно минувших, и нанизывал их будто бусинки на нитку памяти.
       ...Тогда, в первую его зиму в Казахстане, перед Новым годом вдруг распогодилось. Стихли ветра. Ослаб мороз. В городе установилась тихая и удивительно мягкая зима. Каждую ночь снег крупными хлопьями падал на тротуары и мостовые, покрывая их ровным пушистым одеялом. Снег начинал идти с наступлением сумерек и кружил в свете неоновых фонарей, танцевал, водил хороводы, прежде чем лечь на землю и успокоиться.

       Южин любил выходить на улицу в такие вечера. Он бродил по пустеющим улицам, любовался этой красотой, а потом, совсем поздно, подходил к Раиному дому, отыскивал ее уже темные окна, и подолгу простаивал, глядя на них. Иногда ему чудилось за окнами какое-то едва уловимое движение, и в голову приходили светлые мысли о их с Раей будущей жизни. Он почему-то был уверен тогда, что вся его дальнейшая жизнь будет связана с Раей, хотя до сих пор они общались только по работе, да и то нечасто. И все-таки он верил, что будет именно так, потому что эта девочка, сама того не ведая, заняла прочное место в его жизни, поселившись в сердце легко и надолго.

       Так повторялось из вечера в вечер. Что-то неудержимо тянуло его к Раиному дому. И это "что-то" не давало ему спокойно спать ночами, если вдруг он не выполнял своего ежевечернего ритуала.
       Вот и тогда он уже лег в постель, но сна не было. И Южин понял, что его и не будет, пока он не выйдет на улицу и не пройдет своим обычным маршрутом. И он оделся и вышел, и, как всегда, пришел и остановился на своем обычном месте у дома в тени старого раскидисто¬го" карагача.
       Не успел он простоять и двух минут, как дверь подъезда хлопнула, и на улице появилась Рая. В рыжей шубке и огромной цветастой шали, она удивительно была красива в свете уличного фонаря, среди густо падающего снега. Южин прижался к стволу дерева, а Рая, пробежав всего в каких-то трех шагах от него и не заметив, с размаху кинулась в пушистый сугроб и перевернулась на спину, взмахнула руками и подняла в воздух тучи снега. А до Южина донесся ее тихий, счастливый смех.
       Южин с восторгом смотрел на все это, еще не улав¬ливая смысла происходящего и не пытаясь до него докопаться.

       Да и какой такой особый смысл во всем этом надо отыскивать? Какой особый смысл в купающихся на мелководье молодых кобылицах с жеребятами, когда они валятся на спину, поднимая в воздух тысячи брызг, переворачиваются в воде с боку на бок и тихо перекликаются счастливым ржанием; в танцующей на спине в траве под первыми лучами солнца молодой кошке; в конце концов, в самом луче солнца, весело пляшущем на дне наполненного до краев колодезной водой ведра. Это все — кусочки обыденной жизни, мимо которых мы проходим, часто не замечая, в спешке повседневности, но, заметив однажды, запоминаем на всю жизнь, понимая, что, не будь их, жизнь, на удивление, была бы пресной и однообразной.
А тогда, увидев Раю купающейся в снегу, а она имен¬но купалась, другого слова тут не подобрать, Южин внезапно почувствовал стыд, будто подсмотрел что-то очень сокровенное и интимное, чего ему видеть никак не полагалось. И он тихонько попытался улизнуть. Но не прошел и пяти шагов, как услышал за спиной громкое:

       — Алеша!.. — он остановился, оглянулся. Рая бежала к нему, на ходу отряхивая снег с шубки и шали.
       — Пришел, все-таки! А я думала, уже не придешь! И она рассмеялась тем же давешним своим смехом. От предчувствия чего-то такого, чего у него в жизни еще ни разу не было, у Южина защемило сердце.
       — А ты разве ждала меня?
       — Ну, конечно, — будто так и должно быть, ответила Рая. И добавила: — Я же тебя из окошка каждый вечер видела и ждала. А когда ты сегодня не пришел, мне так грустно стало. Ты же будто услышал меня! — она сняла варежку и провела теплой ладошкой Южину по щеке. И
произнесла: — Милый! — подтянулась на цыпочках, неожиданно поцеловала его в холодные губы, вновь засмеялась счастливым смехом и скрылась в подъезде.

       Южин стоял, словно окаменевший, и задержать ее не пытался. Слишком неожиданно и фантастично было все то, что обрушилось на него в последнюю минуту. А когда опомнился и кинулся догонять, Раи уже и след простыл. Он только услышал, как хлопнула на пятом этаже ее дверь.

       Вот так у них все и началось.

       А потом была степь. А над нею сияло солнце, лаская своими лучами огромное поле маков, протянувших к нему свои раскрытые чашечки. В воздухе над алым пожаром дрожала, как натянутая тетива лука степного батыра, весенняя песня жаворонка.
       Неясные очертания далеких синих гор терялись в воздушном мареве, и оттуда дул легкий ветерок, играю¬щий длинными, цвета спелого каштана волосами иду¬щей по полю девушки. Свой легкий халатик она держа¬ла в откинутой руке, подставляя солнцу открытые плечи, грудь, счастливое лицо. Маки расступались, давая дорогу ее босым ногам, и тут же смыкались за ними.
       Это были ее степь, ее поле, ее весна. И все вокруг, казалось, знали это. Она сама была частью этой земли, этой весны, этой весенней песни.

       Но вот со стороны гор показалось маленькое облачко пыли. Оно неслось по степи, словно перекати-поле, быстро приближалось и вырастало, а вместе с ним приближался и вырастал звук топота многих десятков копыт. Косяк лошадей направлялся прямо к маковому полю. Впереди скакал громадный вороной жеребец.
       Когда до него оставалось каких-то несколько десятков метров и уже был виден его дикий косящий глаз, девушка резко взмахнула руками, что-то громко гортанно закричала и бросилась вперед, прямо на огромного вожака.

       Казалось, ничто не сможет ее спасти. Еще секунда, и лошади сомнут, раздавят ее десятками острых, тяжелых копыт.
       Но вдруг вожак повернул, а за ними весь косяк ушел в сторону, не задев и края макового поля.

       Южин проснулся от звука близкого топота, поднял голову, увидел смуглое тело девушки, услышал ее крик и понял, что сейчас произойдет что-то страшное, чего он не в силах изменить.
В отчаянии он зажмурил глаза, а когда открыл их, то увидел удалявшийся табун и шедшую к нему девушку, живую и невредимую.
       — Ну что ты, милый! Что ты, родной! Все в порядке, я прогнала их. Успокойся и ляг. А я спою тебе нашу песню.
       И она запела негромко, прикрыв глаза длинными ресницами и немного раскачиваясь из стороны в сторону.
       Это была древняя песня ее народа, вобравшая в себя мудрость веков, опыт поколений. В ней говорилось о любви юноши и девушки, живших много сотен лет на¬зад. О любви, поборовшей смерть и время, и родившейся вновь, но уже песней...

       ...Вот уже неделю жили Рая с Южиным на кордоне у ее деда карт-атая, как ласково она называла его по-своему. Карт-атай был стар и морщинист. Прожил в этой степи всю жизнь. Растил детей, внуков, пас лошадей и овец, пил кумыс и был счастлив.
Рая каждую весну выкраивала недельку, чтобы навестить карт-атая и повидать свое заповедное поле маков. Вот и на этот раз приехала она сюда и привезла с собой Южина.
Южин ошалел от этой красоты. Проживший всю жизнь в городе, он был поражен обилием цветов и красок весенней степи, а когда увидел поле маков, то и вовсе потерял голову. А может, это присутствие Раи на него так действовало.

       Каждое утро они уходили в степь, к макам, и возвра¬щались к обеду, счастливые и уставшие.
       — Вот это жизнь! — восхищался Южин. — Будь моя воля, ни за что бы не уехал отсюда.

       — Кто ж тебе мешает? — лукаво улыбалась девушка. — Деду лишний помощник не помешает. Оставайся и живи с ним на здоровье.
       — Нет, Раюшка, — опомнившись, отвечал он, — не смогу. В степи хорошо в гостях недельку пожить, ну от силы — две. Но чтобы всю жизнь... Нет, не смогу.
       — И правильно, милый. Не сможешь. Ты узнал только такую степь. А через месяц здесь все изменится. Солнце выжжет траву и цветы, кругом станет желто и уныло. Вода уйдет под землю, и ее не станет хватать ни людям, ни лошадям. Зной и пыль поселятся в степи до са¬-
мых холодов. Тяжелое придет время!-
       — Слушай, Раюшка, а как же твой дед? Как он-то все это переносит?
       — Привык, милый. Он ведь всю жизнь тут прожил, и другой жизни не знает. Да она ему и не нужна. В другом месте ему было бы плохо. Только два раза уезжал он отсюда. Один раз в сорок первом, когда лошадей на фронт перегонял, а второй раз уже недавно, за орденом в
город ездил. Получил орден, погостил у нас три дня и сбежал. Не могу, говорит, болею в городе. Теперь его туда и калачом не заманишь.
       — Он, что же, и зимует на кордоне? — удивился Южин.
       — Ну, зачем? Зимой он в центральной усадьбе живет. В доме. Вместе с дочкой, внуками и даже правнуками. А как лето, сюда выезжает. Поближе к лошадям. Дед у меня не простой — знаменитый дед. Во всей здешней степи лучше него никто лошадей не знает. Он ведь с детства чабаном. Овец пас, лошадей, верблюдов. Вся его жизнь в этой степи. Ну да хватит болтать, пора кумыс пить. Пошли скорее.
       И они пили резкий, пьянящий кумыс, потом шли к скважине, возле которой растеклось крохотное, но чистое озерцо. Купались в нем до посинения. Вода в озерце была ледяная, поднималась по трубам с большой глубины. А вечером, расположившись на кошме у костра, слушали длинные, как сама жизнь, рассказы старого чабана.
       Над ними висели огромные звезды, каких никогда не увидишь в городе. Рядом в табуне всхрапывали лошади, а где-то в дальней степи грызлись шакалы. Металось пламя костра, бросая дрожащие блики на Раино лицо. В этом ненадежном свете оно казалось загадочным и немного чужим. А на душе у Южина было покойно и радостно.
       — Ну что еще надо? — думал он. — Любимая женщина. Тишина. Покой. Какой-никакой уют. Ведь жили же так целые народы многие сотни лет. Казалось бы, живи, ни о чем не думай. Нет же: таким уж создан человек — мало ему своего маленького счастья — хочется чего-то большего. И не только для себя одного. Наверно, потому и уходят люди из теплых домов да от сытых столов в вечную неустроенность, в неизвестность, в другую, неспокойную жизнь.
       — Звезда перечеркнула весь небосвод и упала за ближ¬ним холмом. Небо еще ниже спустилось к земле, мигая мириадами ярких и чуть мерцающих звезд.

       И Южину на секунду приоткрылась вся бескрайность Вселенной. За этими ближними мирами он увидел невидимые глазом дальние миры, а за ними еще и еще... И так без конца и края. И пораженный этим видением, он почувствовал всю широту огромного пространства степи. Вся необъятность ее, терявшейся за невидимым ночным горизонтом и там, вдалеке, вливающейся в небосвод, в звездное небо, не умещалась в сознании Южина. Он увидел себя как бы со стороны, маленьким, беспомощным, затерянным возле заблудившегося огонька, едва видного с высоты птичьего полета. И жутко стало Южину от сознания собственного ничтожества.

       Но вот от соседнего костра донеслись позывные программы "Время". То чабаны включили транзисторный телевизор. И чары исчезли.

       Но еще долго будет вспоминать Южин и этот костер, и это поле маков, и смуглую фигуру девушки на этом поле, отважно кинувшуюся навстречу дикому табуну.
И засосет у него под ложечкой от невыносимой тоски по безвозвратно ушедшей юности. Их с Раей юности, их с Раей первому счастью.

       — Господи, — подумал Южин, — будто вчера все случилось! А ведь пятнадцать лет пролетело и словно один день. Вот и эти месяцы промелькнут, не заметишь.
Он успокаивал себя, хотя прекрасно понимал, что как раз эти-то месяцы будут тянуться бесконечно, потому что за это время Рая заняла в его жизни свое положенное место. И теперь, когда это место опустело, пусть даже временно, Южину стало горько и неуютно.
Он хотел верить, что и в Раиной жизни образовалась такая же пустота, и что ей сейчас так же, как и ему, несладко и одиноко.
—