Величайший персонаж со времен Иисуса Христа

Сирота при живом отце



Бесчисленные прижизненные недруги "честного Эйба", напрягая фантазию, упражнялись во всевозможных измышлениях, в то время, как более неприглядные факты и даже настоящие сенсации валялись у них, как говорится, под ногами. Явные упущения современников Авраама Линкольна были восполнены позднее историками "ревизионистской школы", американскими и зарубежными психоаналитиками и прочими исследователями, которые не поленились заглянуть за фасад официальных жизнеописаний президента-мученика.

В результате таких изысканий рухнула, в частности, легенда о "человеке, который создал себя сам". Исчез миф об уверенном в своих силах, целеустремленном политике, который никогда не изменял высоким идеалам и принципам. Порой исследователям достаточно было для получения сенсационных заключений просто внимательнее изучить творчество А. Линкольна. Например, выступая во время гражданской войны перед солдатами 166 полка, президент с поразительной искренностью новоявленного Эдипа произнес,: "Я всего лишь временно занимаю этот большой Белый дом. Я всего лишь живое свидетельство, к которому могут обратиться ваши дети, прибыв сюда, как это сделало когда-то  дитя моего отца".

За этой романтически-туманной фразой кроется миф о том, что Линкольн, во-первых, сотворил себя собственными руками, а во-вторых, добился феноменальных успехов, никак не сопоставимых с ничтожными достижениями отца, канувшего в реку забвения. В этой знаменательной речи Линкольн не удосужился хотя бы раз назвать своего отца по имени, что требовали от него традиции и политический этикет. Позднее президент перестал вообще упоминать своего родителя. Эта фигура умолчания не осталась без расшифровки и метких толкований.

Современные биографы президента много раз писали о странной любви-ненависти Авраама Линкольна к собственному отцу, о твердом желании отстраниться, дистанцироваться от отца.  Теперь остается только гадать о тайных пружинах подобного отчуждения, в глубине которого сомневаться нет ни малейших оснований.

Начав в 1881 году самостоятельную жизнь, 22-летний Авраам не стал уезжать на край света. Установлено, что в последствии он никогда не удалялся от родного дома  на расстояние, превышавшее 100 миль, но при этом крайне редко встречался с родным отцом, а затем и вовсе порвал с ним связи. В течение двух десятилетий Авраам и Томас  Линкольны практически не виделись друг с другом. Когда в конце 1850-начале 1851 гг. родственники и друзья семьи неоднократно передавали Аврааму, что его отец находится при смерти, сын чаще всего просто оставлял без внимания письма людей, умолявших его приехать и попрощаться с родителем. В конце концов Авраам написал своему сводному брату письмо, в котором сообщил, что не сможет приехать: дела, мол, не пускают и к тому же супруга тоже что-то прихворнула и ее нельзя оставлять одну. Одна фраза в этом линкольновском письме звучит почти цинично: "В случае, если бы мы с моим батюшкой и нашли возможность повидаться, сомневаюсь, была бы такая встреча более болезненной или более приятной".

Через несколько дней после этого сыновнего отказа Томас Линкольн скончался. Авраам так и не нашел в своем расписании времени отправиться на похороны и проводить отца в последний путь.





Культ собственного "я"

Разумеется, нет никаких оснований представлять А. Линкольна в качестве бессердечной, бездушной личности, не способной на сопереживание, глубокие чувства и острые эмоциональные  состояния. Однако факт остается фактом: уже с младых ногтей, открывая для себя окружающий мир, юный Авраам начал вполне сознательно воспитывать в себе рафинированного эгоиста, карьериста, не способного с теплом воспринимать даже собственного отца. Быть может, все дело кроется в каких-то личных пороках Томаса Линкольна или какой-нибудь травме, нанесенной им маленькому сыну? Ответ на этот вопрос будет отрицательным.

Еще будучи мальчишкой, Эйб сочинил немудреный стишок с многозначительным смыслом: "Хорошие детки по книжкам живут - великие люди из них подрастут". Можно нисколько не сомневаться в искренности этого не слишком грамотного (зато откровенного) рифмованного "тезиса". Задолго до того момента, когда, удалившись от родного дома на сто миль, Линкольн тем самым географически отстранился от отца, книги для него стали "кирпичами" для сооружения психологической стены между ним и родителем.

Среди многих недочетов и недостатков, открытых в собственном отце, неграмотность Томаса казалась юному Эйбу самым позорным, непростительным дефектом, почти пороком. Отдавшись всей душой самообразованию, Линкольн все дальше отстранялся от "совершенно необразованного человека", который в лучшем случае был способен только поставить закорючку вместо подписи на официальном документе. Юношеский максимализм, горячность, категоричность постепенно завлекали молодого Линкольна на опасный путь полного отречения. Вполне понятный в подростковом возрасте порыв "вперед и вверх" незаметно перешел в гордыню, которая, укоренившись, переросла в настоящий культ собственного "я".

В 1860 году в ходе избирательной кампании перед первым президентским сроком Авраам Линкольн писал о себе пиаровский материал в… третьем лице: "По достижении двадцати трех лет, расставшись с отцом, он изучал грамматику английского языка. Разумеется, эти штудии были несовершенными, но с их помощью он смог достичь того уровня письменной и устной речи, каким обладает им по сей день". Странное впечатление оставляет та навязчивость, с которой Линкольн использовал свое безусловное ораторское искусство, чтобы постоянно подчеркнуть дистанцию между собой и неграмотным отцом. Если бы только это чисто фрейдистское отчуждение помогло Аврааму самоутвердиться и двигаться в своем развитии дальше…. В действительности, после отречения от физиологического отца, юный Линкольн опрометью бросился на поиски нового кумира.



Сублимированный отец

Став президентом страны, Линкольн во время встречи с законодателями из Нью-Джерси поведал, что только книги помогли ему в раннем возрасте создать мир, более прекрасный, чем любые окружающие реалии.

Маленький Эйб был буквально потрясен, когда прочел самостоятельно "Жизнь Джорджа Вашингтона", которую написал один из пионеров тогдашней масс-культуры, бывший бродячий проповедник, специалист по рекламе Мейсон Локк Уимз. Юный читатель был очарован биографией человека, который стал "отцом и матерью Соединенных Штатов". На каждой странице этой книжки супергерой Вашингтон совершал чудеса храбрости и патриотические подвиги. Из-под пера Уимза сначала в брошюре, а затем в полновесном томе в твердом переплете появился образ титана, сказочного персонажа, легендарного борца за независимость, который мог львиным рыком поднять солдат в атаку и привести революционную армию от победы к победе вплоть до полного триумфа.

Один из более хладнокровных и трезвых читателей этого опуса в качестве главного достоинства книжки о Вашингтоне подчеркнул, что Уимз "дал американской молодежи возможность всей душой почувствовать и поверить, что Вашингтон был величайшим из когда-либо живших людей, который спас от гибели страну - величайшую из всех стран на земном шаре".

В результате юный Линкольн начал воспринимать Джорджа Вашингтона не просто в качестве "Отца нации", но и в качестве своего личного  сублимированного родителя. Почти мифический образ Джорджа Вашингтона заставлял юного Авраама почувствовать свои собственные  малость, незначительность, несовершенство и даже ничтожество. Однако уимзовская иконография Первого президента оставляла его почитателям некоторую надежду, что путем каждодневных усилий, упражнений самовоспитания и приверженности добродетелям даже рядовые граждане могут попробовать подняться до горних высот, достигнутых супергероем Вашингтоном. Именно Уимз, создавая патриотический миф о Гении Свободы, со спокойной душой сочинял и малые легенды (в том числе и историю про вишню, которую нечаянно срубил юный Джордж).

Под мощным влиянием сочинений типа того, что подарил подрастающему поколению М.Л. Уимз,  Авраам Линкольн в более зрелом возрасте не мог не сделать для себя несколько важных выводов: время героев прошло навсегда. Все, что можно было сделать, уже совершено отцами-основателями, которые создавали новое государство, чтобы обессмертить себя, подарив свои имена "городам, рекам, горным вершинам". Американские первопроходцы и революционные патриархи добились триумфа. Их почитают, воспевают, в их честь поднимают застольные тосты. Что же остается детям Америки, когда "поле славы скошено и весь урожай собран?"… Линкольн был уверен, что опыт его сублимированного отца еще не доведен до конца: "Обязательно встанут новые жнецы, чтобы начать поиски своего поля".


"Эйб спятил"

Однако всех идеалистов, стремящихся сыграть суперисторическую роль и при этом сделать головокружительную карьеру, всегда поджидает ловушка, западня, которую психолог Хелен Тартакофф назвала "комплексом Нобелевского лауреата". На восторженного молодого идеалиста после достижения им 30 лет часто обрушивается глубокий личный кризис. Если после блестящего старта одаренный от природы человек вдруг оказывается в тумане неизвестности, мрачном тупике или на обочине событий, у него развивается острая депрессия, чувство личного краха, безнадежность. Сравнивая свои скромные достижения с успехами великих предшественников, разочарованный идеалист впадает в панику. Чем восторженнее были детские планы и юношеские мечтания, тем разрушительнее действует в случае срыва депрессия.

Именно такая опасность подстерегла Линкольна после того, как он, покинув отчий дом, сделал впечатляющую карьеру в качестве молодого политика штата Иллинойс. Теперь уже доподлинно установлено, что в период со второй половины 30-х годов и до начала 40-х годов (т.е. в возрасте 25-30 лет) Авраам Линкольн регулярно переживал периоды глубоких психических потрясений. Добившись заметного положения в столице Иллинойса Спрингфилде, Линкольн порой совершал такие поступки, которые заставляли людей из близкого окружения говорить, что "Эйб спятил".

Нервным срывам способствовали не только карьерные проблемы и моменты горьких истин ("Как много прожито, как мало сделано…"), но и чисто личные потрясения.  Уильям Херндон (партнер Линкольна по адвокатской практике, а позднее его биограф) считал, что его друг был выбит из колеи потерей Энн Рутледж в которую Авраам был страстно влюблен и которая скончалась в 1835 году. Херндон  был уверен, что эта глубокая личная трагедия стала причиной "глубокой, хронической меланхолии, от которой Линкольн так и не смог оправиться до конца своей жизни". Другие исследователи полагают, что причиной этой убийственной депрессии стала даже не смерть Энн Рутледж, а необходимость выбора между ней и Мэри Тодд, на которой Линкольн в конце концов женился. Как бы там ни было, Уильям Херндон признает (и приводит веские доказательства), что эмоциональная травма Линкольна была следствием не только его сексуально-интимной жизни, неизбежным последствием романтических связей с женщинами, но также результатом ощущения провала его "трансцендентальных амбиций".



Никогда не имел то, что люди называют "вкусом к деньгам"

Летом 1841 года душевное состояние Линкольна ухудшилось до такой степени, что Авраам, казалось, вот-вот совершит самоубийство.  Чтобы избавиться от страшного соблазна, Линкольн отправился "развеяться" в штат Кентукки. В поездке его сопровождал Джошуа Спид - самый близкий друг в этот период жизни Линкольна. Вспоминая дела давно минувших дней в обществе У. Херндона, Спид поведал ему, что Линкольн, "достигнув самых глубин депрессии", жаловался, что "ничего не совершил, чтобы заставить хотя бы одного человека вспомнить, что Линкольн вообще жил на земле". Линкольн глубоко страдал от того, что никто не сможет "связать его имя с каким-нибудь событием, способным возбудить интерес среди его соотечественников".

Итак, в тридцатидвухлетнем возрасте Линкольн ощутил себя то ли несостоявшимся мессией, лопнувшим супергероем или простым неудачником. Оказавшись в самом центре политической жизни Иллинойса, уже далеко не молодой Линкольн был… разочарован этим очевидным успехом. Да, он действительно помог Спрингфилду возвыситься и стать столицей штата, но потребовалось немного времени, чтобы столичный Спрингфилд полностью исчез в тени быстро растущего Чикаго. Энергичный и напористый Линкольн быстро стал общепризнанным лидером политической фракции вигов, которая постепенно оформилась в политическую партию. Однако на общенациональном уровне виги по численности и влиянию всегда уступали демократам. Политика "улучшений внутри штата" привела к бюджетным растратам, настолько крупным, что к концу 30-х годов Иллинойс оказался перед угрозой финансового банкротства. Линкольн, мечтавший с детства "побить рекорд Вашингтона" и обессмертить свое имя героическими свершениями, вдруг обнаружил, что застрял в болоте провинциальной политической возни и потерял перспективу оказаться на общенациональном политическом Олимпе.

Для тех, кто в постгероическую  эпоху с уходом отцов-основателей начал проповедать прагматизм, трезвый расчет, призванные заменить романтические порывы времен революции и борьбы за независимость ("Пусть наш век станет веком усовершенствований"), Авраам Линкольн тоже казался то "белой вороной", то малопочтенной фигурой. В отличие от многих сверстников Линкольн оказался не способен "направить свои высокие амбиции на погоню за личным обогащением". Хотя Авраам никогда не чурался возможности заработать деньги, нажива не возбуждала в нем особого интереса. Такая позиция не могла восприниматься окружающими иначе чем странной, глупой и даже подозрительной. У. Херндон пишет без обиняков: "Линкольн никогда не имел то, что люди называют "вкусом к деньгам". Решая финансовые или торговые проблемы на уровне отдельной общины или целого правительства, Линкольн проявлял такое несоответствие, какое сопоставимо лишь с неэффективностью, с которой он управлял бюджетом своего домашнего хозяйства. В одном только этом отношении я всегда считал м-ра Линкольна слабым человеком".


Апология деспотизма

Можно не сомневаться, что обвинения типа "Да он даже в деньги не верит. Для него нет ничего святого" появлялись не только постфактум, но и высказывались Линкольну прямо в лицо. В результате он  сознательно отрывался от презренной реальности, еще выше поднимал планку амбиций, сильнее мучался от ощущения тщетности своих фантазий и порой допускал совершенно фрейдистские оговорки. Вряд ли сам Линкольн сознавал, что на фоне его всегдашних реверансов делу Свободы и Независимости страшным абсурдом звучит апология… деспотизма. Другой навязчивой идеей, которая совершенно не вязалась с его почтением к победоносным, преуспевающим и торжествующим еще при жизни героям, стала привычка Линкольна к ламентациям, причитаниям, истерические заверения и прямые признания в любви к… "карьере мученика". Примеривая терновый венец, он одновременно тянулся к тяжелой дубинке.

Будучи проницательным политиком, Линкольн прекрасно понимал, что масса граждан в своем большинстве реакционна и склонна к почитанию тиранов. В двуедином постулате "закон и порядок" миллионы граждан всегда предпочитают второе первом. В сложной ситуации впав в отчаяние и ощутив, что им уже нечего терять, люди склоняются к тому, чтобы пожертвовать своим правами и свободами в пользу "амбициозного гения". Приведя своего кумира к власти, люди готовы заранее простить ему "отцеубийственных планы ликвидации унаследованных общественных институтов".

В одной из биографий Линкольна по этому поводу сказано, что "вряд ли можно считать случайным его пророчество о пришествии амбициозного гения, который превратится в тирана. Линкольн не говорил, что подобная фигура появится только тогда, когда разум восторжествует - он говорил, что такой человек обязательно появится".

Для оправдания "тиранического пророчества" Линкольн прибегал порой к тонкой и сложной аргументации, а находясь в ином настроении, говорил о "необходимости противостоять будущему злодею во имя спасения храма Свободы, воздвигнутого отцами-основателями". В грядущей борьбе с таким архиврагом Линкольн неизбежно обеспечил бы себе искомое бессмертие.

Выступая перед небольшой аудиторией в Спрингфилде по чисто техническому вопросу о внебюджетных расходах, Линкольн в конце длинного монолога, адресованного специалистам по финансам, внезапно "перепрыгнул" на критику администрации Ван Бурена. По словам Линкольна, в состояние смертельной опасности страну толкнул именно президент Мартин Ван Бурен, "дух зла, гигантский вулкан…. изрыгающий лаву политической коррупции" которая способна смести все на своем пути. В результате США могут потерять свободу, но гордо вещал Линкольн: "Я не стану последним дезертиром . Я никогда не оставлю мою страну!" Представляя себе воображаемую картину отчизны, брошенной всеми, Линкольн был готов "храбро встать даже в полном одиночестве и бросить вызов торжествующим угнетателям". При этом его не пугала перспектива "неудачи, кандалов, пыток, даже перспектива смерти".

В борьбе за место в сенате в 1858 году Линкольн, развивая перед слушателями тезис о вырождении идей, содержащихся в "Декларации независимости", внезапно вновь "перескочил" на тему титанической борьбы с исчадиями ада. При этом оратор сообщил изумленным избирателям: "Можете делать со мной все, что вам заблагорассудится, но следуйте  святым принципам. Можете не только провалить мой поход в сенат, но даже схватить меня и подвергнуть смертной казни!"  Подобные "скачки логики" повторялись и позднее, когда Линкольн вновь и вновь затрагивал тему Голгофы, крестного пути, мученической смерти. В 1861 году, готовясь к инаугурации, Линкольн посетил "Зал независимости" в Филадельфии, где выразил уверенность, что светлые идеи отцов-основателей спасут союзное государство. Если же это не произойдет, он, Линкольн, скорее согласится "умереть на месте от руки наемного убийцы", чем отречься от святых принципов.

Те, кто полагает, что Линкольн всего лишь прибегал к эффектным фигурам речи, модным в его время, упускают из вида одно обстоятельство. Исследователь Эдмунд Уилсон в своем знаменитом труде подчеркнул, что высказывания вроде приведенных выше скорее настраивали публику против оратора Линкольна, а кроме того заранее подвергали сатанинскому соблазну такие слабые души, какой обладал актер-неудачник Бут. Линкольн, выстраивая имидж неустрашимого бойца в ходе избирательной компании, не просто прибегал к образам, совершенно не соответствующим мирной обстановке, установившейся в стране и обществе. Линкольн как бы "испытывал судьбу" и "любовался, глядя в свое внутреннее зеркало". Порой при этом он давал поразительные подробности будущей трагедии, совершая "бессознательный прорыв в завтрашний день".

Оставаясь верным сыном отцов-основателей, революционеров первого призыва, он постепенно сам превращался в "амбициозного гения", которым всех пугал. По собственным словам Линкольна, этот страшный демон не делает никакого различия между реальностью и выдумкой, "прибавляет свою историю к чужим рассказам, карабкается на монументы славы, взбирается на чужие воспоминания".



Благими обещаниями мостят дорогу в ад

Известный психоаналитик Джордж Форджи в своей книге "Отцеубийство в разделившемся доме" пишет: "Хотя Линкольн любил своих отцов, не будет слишком смелым предположением  замечание о том, что на бессознательном уровне он был настроен враждебно к своим предшественникам. Они, образно говоря, раньше его "застолбили участок". Их нельзя было бросить, как был брошен Томас Линкольн. Они не могли "умереть". В довершение ко всему  Авраам Линкольн должен был возносить им хвалу. В этом отношении он порой был сдержан. Даже в своей "Лицейской речи"… он заметил походя, что достижения предшественников вызывают не очень большое удивление. С другой стороны, Линкольн не жалея сил защищался от малейшего подозрения во враждебном отношении к отцам-основателям, а порой доходил в публичных выступлениях до своей воображаемой гибели во имя защиты отцов нации. Вместо того, чтобы признать антагонизм собственных чувств, Линкольн сначала изгнал их, затем восстановил их в образе "плохого сына". Вот так Авраам Линкольн "лечил" себя от депрессии и восстанавливал душевное спокойствие. В работе Зигмунда Фрейда "Природа бессознательного" подобная операция называется "проекцией". Линкольн не был первым политиком, который бросал вызов воображаемому, вымышленному, извлеченному из бездн подсознания архиврагу, чтобы сначала неосознанно начать подражать ему, а затем делать все, чтобы страшные фантазии стали реальностью. Вспомним, что актер-заговорщик Бут, нанеся Линкольну смертельную рану кинжалом, выпрыгнул из президентской ложи на сцену, после чего воскликнул: "Так погибнут все тираны!" Зрители, посчитавшие эту реплику очередной шуткой в спектакле, дружно рассмеялись. Так замкнулся макабристический круг от детских фантазий к взрослым вариациям на тему "тиран и мученик".

Поджигатели любой (особенно гражданской) войны всегда обвиняют противоположную сторону в коварстве, сатанинских замыслах и прочих грехах, выставляя самих себя за истинных патриотов, жалеющих Родину, настоящих гуманистов, миротворцев, борцов за высшие идеалы и даже за исполнителей Его воли. Как показывают бесчисленные примеры, участники будущей братоубийственной бойни произносят вполне невинные на первый взгляд лозунги, выдвигают убедительные программы спасения нации, а потом… спокойно умывают руки, цинично замечая "Революция всегда пожирает своих детей", "Нельзя поджарить яичницу, не разбив яиц", "За что боролись, на то и напоролись" и  пр.
В американском доме, который, по библейскому выражению, разделился в себе надвое, все действующие лица предстоящей трагедии обещали мятущейся публике примерно одно и то же: полное спокойствие, гарантию от потрясений, мир, безопасность, сохранение традиций и (в перспективе) новое процветание. При этом никто не подозревал, что именно самые сладкоголосые деятели своими словами и поступками лишь подливают масло в разгорающийся огонь и добиваются результатов, прямо противоположных публичным посулам.

Не миновала чаша сия и Авраама Линкольна, который, подобно всем своим оппонентам и архиврагам, активно декларировал необходимость перестройки Союза и обещал счастливое разрешение острого национального кризиса. В ходе борьбы за место в сенате Линкольн на митингах обещал мир и процветание. Ни одна из провозглашенных им целей так и не была достигнута. Через два с небольшим года Линкольн станет не сенатором, а президентом страны, которая будет ввергнута в кровавый военный конфликт с одиннадцатью южными штатами, заявившими о своей независимости от ненавистного центра.




"Величайший персонаж со времен Иисуса Христа"

У "монеты" гражданской войны две стороны - правда победителей и правда побежденных. В случае с Линкольном справедливому тезису о том, что страна не может быть наполовину свободной и наполовину рабовладельческой южане (и даже центристы) резонно противопоставляли свой тезис о том, что одномоментная и неподготовленная отмена рабства способна лишь ввергнуть нацию в пучину кровавого хаоса.  Примечательно, с какой железной неизбежностью страна сползала в пропасть внутреннего конфликта. Эскалация напряженности развивалась по логике, не понятной участникам драмы, пока одно критическое событие "толкало доминошку" следующего рокового события.

Общенациональная слава, пришедшая "вдруг" к  Аврааму Линкольну в 1858 году, открыла перед ним долгий, тернистый, извилистый путь, который не мог не привести его прямо в Белый дом. Победа Линкольна на выборах и его президентство вызвали сопротивление, обострили противоречия в обществе, повлекли за собой отделение южных штатов, которое не могло не привести к кровавой гражданской войне.

Будучи выдающимся политиком и мыслителем, Линкольн не мог не сознавать свою личную ответственность за смертельный кризис, грозивший развалом страны. При этом он выдавал такие оценки ситуации, которые свидетельствовали о его полной душевной сумятице. Считая себя главным борцом за единство страны, он твердо заявил, что дело не в том, чтобы просто спасти Соединенные Штаты. Союз штатов, по его словам, "должен заслуживать того, чтобы его спасали".

Многие граждане воспринимали его как "настоящего мужчину", "крутого покорителя Дикого Запада" или "бородатого патриарха". В 1938 году Эмануэль Герц в книге "Скрытый Линкольн", основанной на письмах и статьях Уильяма Херндона, поведал о том, как Линкольн, прикрыв бороду женской шалью, сопровождаемый стаей детей, с корзиной отправлялся за покупками на рынок. Кроме обвинений в "чрезмерной домашности", По мнению Фрэнсис Паркмэн, Линкольн в отличие от Джорджа Вашингтона страдал либо чрезмерной женственностью характера либо просто тенденцией к гермафродизму. Госсекретарь Сьюард вспоминал, что мышление Линкольна отличалось ярко выраженной сентиментальностью. Гораций Уайт подчеркивал "почти детскую приятность, лежавшую в основе его характера". Разумеется, будучи опытным политиком, он пытался преодолеть инфантилизм, но эта борьба шла с переменным успехом.

Связанный с детства тесными эмоциональными узами  с отцами-основателями, он не мог не понимать, что без рабовладения страна не смогла бы создать фундамент своей экономики и поднять жизненный уровень своих граждан. Уединившись для размышлений о судьбах страны, Линкольн представлял себе, что произошло бы, если бы отцы-основатели воскресли и увидели страну, раздираемую противоречиями. Он понимал, что американские патриархи, случись чудо воскрешения, скорее всего очутились бы в стане его, Линкольна, оппонентов. Родившись в рабовладельческом штате и женившись на девушке, рожденной и воспитанной в рабовладельческом штате, Линкольн испытывал почти физическую антипатию к Югу, но при этом пытался найти какие-то социальные, экономические, географические оправдания для поведения южан. "Мы /северяне/, - говорил он, - ничем не лучше, чем они /южане/". По его мнению, в рабовладельческих штатах тиранов ничуть не больше, чем в свободных штатах Севера.

Поначалу Линкольн с почти детским упрямством гнал от себя даже мысль или предположение о возможном отделении южных штатов: "Все эти разговоры о распаде Союза - чепуха, фантазии и не более того… Люди, живущие на Юге, располагают достаточно трезвым умом и добрым темпераментом, чтобы попытаться разрушить федеральное правление… Кровопролитие не нужно… в нем нет никакой необходимости".  Уже после того, как отделение южан состоялось, президент убеждал страну в том, что "этот кризис - искусственный" и делал это вплоть до начала боевых действий. После этого в его мировосприятии произошел почти мистический переворот. Начавшуюся братоубийственную войну он воспринимал как… божественный акт, "мощную конвульсию, которую никто из смертных не мог создать, не мог привести в действие".

Отказавшись от наследия отцов-основателей, все более обращался за помощью к "отцу небесному", а самого себя воспринимал не только как верховного главнокомандующего северян, но как слугу Господа, избранного Всевышним для свершения "великого труда". Мягкость характера, способность сочувствовать, прощать, проявлять безграничную доброту  при почти хронической меланхолии позволили секретарю Линкольна назвать его едва ли не в лицо "величайшим персонажем после Иисуса Христа". А дневнике за 1862 год Линкольн писал: "Одной лишь своей тихой властью, воздействуя на умы участников нынешнего противоборства, Он мог легко спасти или уничтожить Союз, не доводя до противоборства. Однако противоборство началось. После начала войны Он мог даровать окончательную победу любой из сторон. Однако противоборство продолжается". Следовательно, размышлял президент, "цель Бога несколько отличается от целей, которую ставят перед собой две враждующие стороны".

Ход рассуждений привел Линкольна к выводу о том, что случившаяся катастрофа есть наказание божье, обрушившееся не только на Юг (ибо северяне, боровшиеся с сепаратистами, страдали не меньше своих врагов), но на всю страну. За что? За грешный образ жизни. Провозглашая весной 1863 года общенациональный День поста, Линкольн напомнил соотечественникам необходимость покаяться, смирить гордыню и покориться воле Божьей, посылающей не только мир, богатство, успехи и власть, но и тяжкие испытания. Через год Линкольн объяснил гражданам (и прежде всего южанам), что Бог карает Америку за грех рабовладения. Таким образом гражданская война приобретала характер крестового похода, в котором Господь был, разумеется, на стороне северян.
Таким образом, он косвенно подтвердил свою готовность стать агнцем божьим, принесенным на алтаре в жертву святой войне с противниками воли Всевышнего.

Рациональная часть его души сознательно и бессознательно гнала от себя мысль о возможной личной катастрофе, хотя ежедневно приходившие в Белый дом мешки с "почтой  ненависти" могли бы насторожить президента или подтолкнуть к действиям по предотвращению готовившегося покушения. За несколько дней до убийства в театре Форда  Аврааму Линкольну приснился странный сон, который он поспешил и растолковать своим близким людям. В этом кошмаре он увидел труп убитого президента, лежащий в гробу, установленном в Восточном зале Белого дома. Этот сон был воспринят как зловещее предзнаменование многими, но не самим Линкольном. "Неужели вы не понимаете? - с видимым облегчением объяснял Линкольн непонятливым. - В этом сне был убит не я, а какой-то другой парень!"

Никаких  мер предосторожности предпринято не было. Когда в президентскую ложу прокрался убийца Бут, там не было даже охраны.

В циничном анекдоте по поводу давней трагедии какой-то журналист спрашивает вдову президента: "Миссис Линкольн, если отбросить все детали, как вам понравился спектакль?"