Сон 58

О, лень, матерь искусств и добродетелей, тебе воздвигаю я самый роскошный храм, какой только могу вообразить, водрузив на голову ночной колпак! Скупой свет керосинового ночника лишь сгущает окружающую тьму, сам же будто движется куда-то вперед - ни дать, ни взять, факел в руках нетерпеливого товарища, обнаружившего еще одну заброшенную шахту кобольдов. Проходя через зеленоватое стекло уже порядком опустевшей бутыли с вином, сей путеводный огонь разлагается на отдельные элементы и ложится на стену, но в отличие от призмы почтенного Исаака Ньютона, вино и пузырьки в стекле преображают луч света в хаос туманных образов и загадочных ландшафтов. Из ящика с окаменелостями доносится едва слышный шепот, мягко уговаривающий меня отдаться во власть абсолютному недеянию. «Почувствуй, как глубок и дружелюбен твой диван, погляди, сколько неоконченных историй проникло в тебя вместе с винными парами… Иди за нами, в вечные селенья из этих мест тебя мы приведем» - перевирают они на свой лад «Божественную комедию» Данте, приводя меня в отчаяние, потому что мне нужно дописать… доделать… отправить, но для этого нужно стряхнуть с груди многие ночные поля и леса, миллионы уютных лет и лабиринты спутанных мыслей.
Протестующий разум заключен в бамбуковую клеть; на скрипучей телеге его спешно увозят с глаз долой, и кто-то рассыпает надо мной сонный порошок, парализующий волю.
На стене две сгорбленные тени, дешевые актеры тоски осенних дней. Одна из них, с крючковатым носом, простирает вдаль необычайно худую руку и скрипучим голосом патетически изрекает:

"Мне вспомнились теперь слова старух,
Что мне рассказывали в детстве сказки
О призраках, снующих по ночам
Близ мест, где некогда был клад зарыт".

«Истории… Истории в темноте» - вторят ей из коробки на шкафу, и я сдаюсь окончательно, ожидая, когда одеяльный прилив накроет меня с головой.