Гл. 14. Возвращение в Харьков, 1944-1946 гг

   На этом я завершаю предыдущие компилятивные, во многом эмоциональные и трагические  главы, повествующие о зверствах фашистов на моей Родине (которые затронули моих ближайших родственников). После анализа причин и природы поведения разных людей во время войны, вернусь к описанию заурядных бытовых деталей жизни харьковского подростка на исходе ВОВ и после неё.

   Когда наша семья возвратилась  в Харьков из эвакуации тётя Лиза и её сын Жора, приславший нам вызов, поселили нас временно у себя. Позже мы получили, как семья погибшего фронтовика, бесплатную квартиру. Тётя Лиза, как водится, «окружила  нас вниманием и тёплой заботой»: откармливала изголодавшихся в эвакуации родственников. В Харькове, откуда изгнали оккупантов ещё 9 месяцев назад, положение с продовольствием было гораздо лучше, чем на Волге (освобождённые от фашистов районы снабжались дополнительно, а из окрестных деревень привозили сельхозпродукты -  всё же плодородная Украина!). Во всяком случае, картофель и овощи можно было всегда купить или как-то достать (обменять на вещи и т. п.).

   Возвращение в родной город, естественно, сопровождалось радостью от встречи с остававшимися здесь в оккупации близкими и слезами от печальных известий: моя бабушка и дядя Гриша, как я писал в предыдущих главах, погибли в фашистском гетто. Такая же судьба постигла и мужа тёти Лизы - дядю Матвея.
 
  Дядя Матвей (Мотя) - брат первой (умершей до войны) жены моего отчима - по национальности был «чистокровный» ЕВРЕЙ по фамилии Бергункер. Это был уже пожилой, довольно рассудительный и безобидный человек. До войны по выходным дням он часто приходил к нам с тётей в гости и, как «истинный еврей», любил, сидя за чаем, беседовать и рассуждать на различные житейские и политические темы, которые, казалось бы, его лично не затрагивали (от порядков в приёмной горсовета и плохой погоды до различных аспектов «высокой» международной политики…).

   Тётя была тоже  «чистокровная» -… обрусевшая НЕМКА («фольксдойче», как таких тогда называли) по фамилии Ланге. Во время оккупации она пользовалась всеми правами жителей Рейха (даже открыла при немцах свой киоск, где продавала какие-то «эрзацконфеты» собственного изготовления). Для «полноты картины» добавлю, что упоминавшийся выше Жора был сыном тёти Лизы от её первого брака и носил фамилию своего родного - тоже  «чистокровного» - но уже РУССКОГО - отца  по фамилии Сапожников, умершего ещё в начале 30-х годов от алкоголизма («пил, как сапожник»)…    Такое, вот, было необычное сочетание национальностей в этой семье: отчим-еврей, мать-немка, а сын - от русского отца. Что было совершенно «неприемлемо» во время фашистской оккупации...

   С приходом немцев для этой семьи наступило, как и для многих «разнонациональных» семей, время тяжёлого выбора… И как тётя Лиза ни умоляла, ни убеждала мужа не идти в гетто (он мог, «заплатив, кому надо» за «аусвайс» - немецкое удостоверение личности -, поменять свою фамилию на фамилию тёти или, наконец, спрятаться и отсидеться на время оккупации, не выходя из дома) – ничто не помогало: дядя только твердил, что не хочет жить в  родном городе нелегально под чужим именем и в это тяжёлое время  должен быть вместе со своим народом, разделив с ним, как честный человек, его судьбу…

   Когда тётя Лиза всё это нам рассказывала, она заливалась слезами и винила себя, что не сумела уговорить его остаться. Во время войны их семья с окраины города переселилась в обезлюдевший его центр, в «дом Саламандры», красивое старинное здание, построенное ещё в XIX веке, где до войны жила, в основном, интеллигенция – преподаватели, адвокаты, люди искусства. На входных дверях квартиры тёти Лизы, помню, когда приехали, ещё висела специально прибитая при немцах потускневшая  бронзовая табличка с надписью «Elizabeth Lange" (потом её сняли). Если бы дядя остался дома, были полные основания полагать, что вряд ли когда-либо во время оккупации в квартиру «фрау Ланге» вошли бы фашисты с обыском… «Своих» они не трогали.

   Так дядя Мотя и погиб в харьковском гетто вместе с несколькими десятками тысяч других, ни в чём не повинных мужчин, женщин и детей… Та же судьба, как я уже писал, постигла, кроме бабушки и дяди, также моего дедушку Самуила, не покинувшего г. Николаев, где он жил перед немецкой оккупацией. Обстоятельства их гибели узнать не удалось. Харьковские соседи только знали, что они, как и многие их соплеменники, ушли по приказу в гетто, надеясь, что переживут войну в специальных лагерях, а затем будут переселены на «Землю обетованную» для всех евреев – Палестину», как это официально обещала фашистская пропаганда…

   ...Благодаря связям Жоры, хорошего специалиста-электромеханика, ставшего к тому времени главным инженером Харьковского троллейбусного управления (ХТУ), к осени 1944 г. мы поселились в центре города на ул. Сумской (почти на углу ул. Рымарской, недалеко от парка Шевченко). Дом был полуразрушен, но расположен рядом с троллейбусным гаражом и конторой, где стала работать мама (сейчас на этом месте разбит сквер). Сестры Фира и Мара жили в смежной комнате с  отдельным выходом. Они уже были взрослыми (25-ти и 20-ти летними девушками). Мара пошла учиться в мединститут, а Фира «перехотела» быть медиком и стала работать в какой-то конторе, где, забыв о своём предвоенном замужестве с Евелем Самбуром, "сошлась" с начальником по службе. Это уже было в самом конце войны.

   Евель стался жив, продолжал военную службу в медсанбате, ухитрившись как-то в последний год войны заочно продолжить учёбу в мединституте. Получив письмо от Фиры, где она сообщала о своём разрыве с ним, он приехал на несколько дней в Харьков для «улаживания» семейных отношений. Но «разбитая чашка» не склеилась – отношения не восстановились. Все в семье очень об этом сожалели и осуждали Фиру. Запомнилась мне «настоящая солдатская каша», которую привёз Евель в армейском котелке, поесть из которого считалось у пацанов большой привилегией...

   До этого, почти сразу по приезде - летом 1944-го года, в 12 лет, я устроился на свою первую «официальную» работу - полол овощи в подсобном хозяйстве в районе Лесопарка, а также отпугивал там колотушкой птиц на поле с поспевавшим ячменём, обходя его по периметру (вокруг). Хитрые воробьи залетали в середину поля и там клевали созревшие колосья. Мне эта работа не нравилась – не было видно конкретного результата, в отличие от погонных метров прополотых грядок, где было видно, что ты сделал и заработал за день. Кроме того в обед на прополке кормили.

   Вместе со мною – временным помощником - пололи (вручную) грядки (с луком, морковью и т. п. зеленью) девушки и женщины из постоянных сотрудниц хозяйства. Запомнилась одна коренастая весёлая дивчина лет 17-18-ти, которая во время оккупации была угнана по «немецкой трудовой мобилизации» в Западную Украину, где работала у немецкого «бауэра» - колониста на его фольварке. Меня, 12-летнего, наслышавшегося и начитавшегося о немецких зверствах в оккупации, очень удивляло, когда она рассказывала, что ей там, в крестьянском хозяйстве, работать нравилось, а жить было хорошо и сытно. Я полагал тогда, что немцы, когда заставляли на себя работать, то обязательно издевались над нашими людьми и мучили их (как это было показано в фильме "Человек № 217» М. Ромма, вышедшем на экране в этом же году), либо сразу уничтожали всех поголовно, как евреев. Оказывается, некоторые хозяйственные немцы умели ценить дармовую славянскую рабочую «скотину» и кормили её хорошо, чтобы лучше работала…

   К началу учебного года я рассчитался, получил свою первую зарплату –  несколько десятков рублей с копейками (тогда на эти деньги можно было что-то ещё купить – больше, чем сейчас) – и, весьма гордый собой, пошёл  1 сентября в школу, в 5-й класс.

   В те годы (с 1943-го по 1954 г.) школьное обучение было раздельным – существовали отдельные школы для мальчиков и для девочек. Хотя иногда разные культурные и праздничные мероприятия проводились совместно (отдельные классы и школы «ходили в гости» друг к другу – чаще всего это были старшеклассники).
   Учился я в школе, половина которой была разрушена прямым попаданием авиабомбы. Вторая половина сохранилась, и мы там сидели в переполненных классах, иногда по два класса в одной комнате. Многие ученики часто прогуливали, особенно «дети-подранки» - переростки, остававшиеся в оккупации и пропустившие несколько лет учёбы, а также полусироты, у которых погиб кто-то из родителей (полных сирот забирали в детские дома).
   
...Посмотрите, дети и внуки мои, прекрасный кинофильм Н. ГУБЕНКО  «ПОДРАНКИ» - НЕ ПОЖАЛЕЕТЕ !!! 
(http://kinofilms.tv/film/podranki/3998/)
(вставить адрес в верхнее окошко Яндекса и кликнуть на словах – «вставить и перейти»)

ЭТОТ ФИЛЬМ И ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ - ТОЖЕ! И музыка там великолепная...

   ...Это были хулиганистые ребята, повидавшие немало чего ужасного при немцах – и расстрелы, и виселицы,  и грабежи мирного населения. В последних некоторые, «по мере возможности», и сами участвовали. Когда фашистов прогнали, они пытались жить прежней жизнью, как при немцах в оккупированном городе, по неписанным законам военного времени. У многих из них были приводы в милицию. Но, в общем, это были неплохие – справедливые» ребята, которые  не обижали «малолеток» вроде меня (тем более, что мы всегда давали им списывать домашние задания, которые они, конечно, сами никогда не смогли бы выполнить). Учителя смотрели на это сквозь пальцы, видя свою задачу лишь в том, чтобы хоть как-то дать возможность этим бедолагам закончить неполную среднюю школу (семь классов), после чего их можно было направить хоть в какое-нибудь ПТУ (профессионально-техническое училище)…

   Среди «подранков» выделялись два «авторитета» – здоровый, мордатый и наглый переросток Жорка Романов и худощавый, внешне невидный из себя, «тихий» парнишка с каким-то измученным лицом и немного «уставшими», но холодными и пронзительными глазами, по фамилии Дюканов. В этой паре главенствовал последний, который был немногословен, никогда не улыбался и, если бы был взрослым, по совремённой терминологии блатного мира считался бы «авторитетом в законе», тогда как Жорка «тянул» только на "быка» - исполнителя каких-либо «карательных» акций.

   Но эти ребята вовсе не были «блатными» и свято блюли правило не «пачкать» место, где сами обретаются – т. е. в школе. Никаких воровских акций сами они никогда не допускали и, если у  кого-то в классе что-то пропадало (тетрадка, ручка, «мамин завтрак» из портфеля), по жалобе пострадавшего Дюканов быстро выявлял виновника (для этого ему было достаточно лишь взглянуть на минуту своим «страшным» немигающим взором на нескольких подозреваемых «кандидатов в воришки», задать им пару вопросов – и кто-то сразу же «раскалывался»). А Жорка уже приводил соответствующий «приговор» в исполнение (от простого «щелбана» по -затылку до расквашенного на перемене носа). Во всех случаях по негласному акону, действовавшему, наверное,со времён Древней Греции, "ябедничать" (жаловаться) в школах считалось позорным. Поэтому «заслуженно пострадавшему» ничего не оставалось делать, как впоследствии объяснять учителю причину разукрашенной физиономии или «фингала» под глазом, например, своим неудачным падением по дороге в школу…

   Запомнилась учительница географии – «старуха», как мы её звали за глаза. Это была удивительно бодрая пожилая женщина с «творческим уклоном» в преподавании своего предмета, который и сама, очевидно, очень любила. Её увлечённость передавалась и нам. Я, например, ещё в том же 1944 г. покупал , где только мог, карты разных стран, интересовался книгами о путешествиях и "великих географических открытиях" и почему-то любил рисовать на них разными значками расположение месторождений полезных ископаемых. Не отсюда ли возникла впоследствии моя страсть к путешествиям и выбор профессии геолога вообще?... Я и сейчас люблю часами разглядывать разные карты и топопланшеты - такое, вот, хобби у человека...   
   При изучении климатических зон и растительности в пределах разных стран и континентов она задавала нам рисовать на специальных контурных кальках  стран – что и где произрастает. Мне, помнится, досталась Австралия. Я географию любил всегда – выполнил схему так, что даже нарисовал остров Тасмания как зону произрастания «знаменитых» тасманских яблок (о чём ранее поведала нам в классе географичка…).

   Заинтриговало и запомнилось: «а почему, всё же, знаменитых?". Спустя 44 года, в 1988 г. во время  рейса научно- исследовательского судна «Академик Несмеянов», в котором я участвовал, на третьем месяце плавания  в Тихом океане судно подошло к экзотическому острову Эфатэ в районе Новых Гебрид (к северу от Австралии)  и встало  на рейде порта Вила – столицы меланезийского государства Вануату. По заявке нашего старпома местным стивидором - коричневым и курчавым аборигеном - на борт  для «витаминизации» экипажа и научного состава экспедиции было доставлено много ящиков этих тасманских яблок.

   Они оказались крупными, красивыми  - красного цвета - и вкусными. Этот «фрукт» в дальнейшем служил нашему мужскому научному контингенту безотказным подарком (вместо цветов) при контактах (научных и не очень) с нашими корабельными дамами (научными и «ненаучными»). Иногда по вечерам можно было видеть как тот или иной очередной кандидат в Дон Жуаны с маленькой авоськой яблок тихонько стучался в дверь чужой каюты и, если ему открывали, быстро прошмыгивал с подарком в обитель своей «донны Анны»…  Такие, вот, ассоциации, такая «связь времён»…

   После завершения рейса, уже на подходе к Владивостоку весь наш мужской научный состав морской экспедиции собрал целую большую коробку всё тех же тасманийских яблок и перевязав её большим бантом вручил нашей официальной экспедиционной переводчице Лиде Ковбас, которая положила много своих сил  в рейсе, чтобы многие из нас, научных олухов, научились хоть как-то сносно изъясняться «по-аглицки»  (на английском) в портах стоянки – дважды в Вануату и дважды в Сингапуре…
   Хорошая и душевная женщина, Лида через год заболела онкологией, и даже отправка её с помощью ДВО РАН на лечение в лучшую клинику Аляски не спасло её.  Царствие ей небесное !..   

…Наша школьная француженка (английский язык тогда был «не в моде») была, по моим тогдашним понятиям, достаточно оригинальная  дама. На тупое «мычание» у школьной доски какого-нибудь несчастного «знатока» французских артиклей она вдруг могла разразиться длинной и безупречной в произношении тирадой (с прекрасным французским прононсом), после перевода которой ею вместе со всем классом, жертва чувствовала себя полным невеждой и ничтожеством, недостойным в будущем читать в оригинале хотя бы того же, наиболее близкого детям Жюль Верна… 

   В конце каждой четверти на последнем уроке  она, вместо скучного спряжения французских глаголов, читала нам главу за главой роман французского писателя Гектора Мало «Без семьи» (H. H. Malot – “Sans famlle”). Каждый абзац читался ею сперва по-французски, затем переводился по-русски.
   Notre institutrice - наша школьная учительница -явно обладала даром хорошей рассказчицы - мы слушали её, затаив дыхание. Это была история про скитания и приключения маленького мальчика сироты Реми. Узнавали о его друзьях - доброй матушке Барберен, обезьянке Душке, собаке Капи – четвероногих артистах бродячего уличного цирка. И поневоле «проникались благородной ненавистью» к их врагам - жестокому Гарафоли и коварному Джеймсу Миллигану ...». Сочетание занимательного сюжета и красиво звучащей в её устах французской речи завораживало многих из нас. Даже наша классная шпана затихала… Напомню, что большинству из нас тогда было лишь по 12 лет…

   К учёбе в 6-м классе – 1945-46 гг. -  относятся мои первые школьные «литературные» успехи. Мне стало нравиться писать  изложения и ещё более – самостоятельные сочинения, которые задавали писать на дом. Помню первое своё изложение «интерпретацию) - стихотворения Аполлона Майкова «ЕМШАН».  Это драматическое произведение о двух разлученных братьях, будившее в нас, детях, первые ростки патриотизма и любви к Родине, уже сейчас, в начале XXI века, практически мало кто знает… Прочтите его, пожалуйста! Проникнитесь его патриотической и драматической сущностью!..
                А. Майков
                ЕМШАН
                Степной травы пучок сухой,
                Он и сухой благоухает!
                И разом степи надо мной
                Всё обаянье воскрешает...

                Когда в степях, за станом стан,
                Бродили орды кочевые,
                Был хан Отрок и хан Сырчан,
                Два брата, батыри лихие.

                И раз у них шел пир горой -
                Велик полон был взят из Руси!
                Певец им славу пел, рекой
                Лился кумыс во всем улусе.

                Вдруг шум и крик, и стук мечей,
                И кровь, и смерть, и нет пощады!
                Всё врозь бежит, что лебедей
                Ловцами спугнутое стадо.

                То с русской силой Мономах
                Всесокрушающий явился;
                Сырчан в донских залег мелях,
                Отрок в горах кавказских скрылся.

                И шли года... Гулял в степях
                Лишь буйный ветер на просторе...
                Но вот - скончался Мономах,
                И по Руси - туга и горе.

                Зовет к себе певца Сырчан
                И к брату шлет его с наказом:
                "Он там богат, он царь тех стран,
                Владыка надо всем Кавказом.

                - Скажи ему, чтоб бросил всё,
                Что умер враг, что спали цепи,
                Чтоб шел в наследие свое,
                В благоухающие степи!

                Ему ты песен наших спой,-
                Когда ж на песнь не отзовется,
                Свяжи в пучок емшан степной
                И ДАЙ ЕМУ – И ОН ВЕРНЁТСЯ".

                Отрок сидит в златом шатре,
                Вкруг - рой абхазянок прекрасных;
                На золоте и серебре
                Князей он чествует подвластных.

                Введен певец. Он говорит,
                Чтоб в степи шел Отрок без страха,
                Что путь на Русь кругом открыт,
                Что нет уж больше Мономаха!

                Отрок молчит, на братнин зов
                Одной усмешкой отвечает,-
                И пир идет, и хор рабов
                Его, что солнце, величает.

                Встает певец, и песни он
                Поет о былях половецких,
                Про славу дедовских времен
                И их набегов молодецких,-

                Отрок угрюмый принял вид
                И, на певца не глядя, знаком,
                Чтоб увели его, велит
                Своим послушливым кунакам.

                И взял пучок травы степной
                Тогда певец, и подал хану -
                И смотрит хан - и, сам не свой,
                Как бы почуял в сердце рану.

                За грудь схватился... Все глядят:
                Он - грозный хан, что ж это значит?
                Он, пред которым все дрожат,-
                Пучок травы целуя, плачет!

                И вдруг, взмахнувши кулаком:
                "Не царь я больше вам отныне!» -
                Воскликнул: «СМЕРТЬ В КРАЮ РОДНОМ
                МИЛЕЙ, ЧЕМ СЛАВА НА ЧУЖБИНЕ!»

                ...Наутро, чуть осел туман
                И озлатились гор вершины,
                В горах идет уж караван -
                Отрок с немногою дружиной.

                Минуя гору за горой,
                Всё ждет он - скоро ль степь родная,
                И вдаль глядит, травы степной
                Пучок из рук не выпуская.

   Это драматическое стихотворение (апофеозом которого я считаю последнее четверостишие, особенно две последние строки) так впечатлило меня тогда, что я «закатил» целый трактат о любви к Родине и патриотизме всех людей, где бы они не родились и кем бы не были…
   Отрывки из моего творения «русачка» зачитала в классе – ей, видимо, оно понравилось, и она поставила мне «жирную» пятёрку за этот первый продукт моего литературного творчества… Многие куски из этого стихотворения я помню на память и ныне, спустя почти 70 лет. Интересно, включают ли его нынче, в XXI веке, в школьную программу ?

   Вообще, школьные сочинения, особенно в старших классах, всегда были моим «коньком». Из традиционно предлагаемых на уроке для классного сочинения трёх тем, две обычно были по анализу каких-либо литературных произведений (типа «Образ лишнего человека» у Лермонтова – «ну, конечно, это же о скучном Печорине» - или «Образ женщины в творчестве русских писателей XIX века»: тут достаточно было расписать характеры и судьбу пушкинской Татьяны, некрасовских женщин или даже Анны Карениной. Эта «затоптанная» многолетними поколениями школяров тематика меня не привлекала.
   Зато писать на «свободные» темы мне нравилось. Особенно я «развернулся» на этой стезе в старших классах - здесь можно было проявить самостоятельность. Даже из таких тривиальных и «затасканных» тем как, допустим, что-нибудь, вроде: «Советский патриотизм и дружба народов – основа пути к коммунизму», я старался, как мог, выжимать побольше неожиданных (даже для самого себя) ассоциаций и выводов. Когда я писал, меня буквально «заносило» от «свободы мыслей» и возможности оперировать собственными «рассуждениями», не зажатыми рамками определённых текстов и сюжетов… Времени мне никогда не хватало - писал и писал, не мог остановится… Графоманом был, что ли, уже с самого детства...

   Помню, на выпускном экзамене в вечерней школе, которую я заканчивал в 1949 г. (одновремённо продолжая учиться в техникуме), все уже давно сдали свои письменные сочинения, а я всё писал и писал, забыв, где я нахожусь - никак не мог закончить. 
   Бедный  наш  преподаватель  несколько раз выходил из-за стола экзаменационной комиссии и, подойдя ко мне, уговаривал «заканчивать» и «лучше ещё раз проверить текст сочинения». Он беспокоился, что я в спешке испорчу - пускай даже и хороший - текст элементарными орфографическими ошибками… Но всё обошлось.
   Что тут скажешь – вот откуда идут корни моей старческой болтливости - мои графоманские наклонности явно проявлялись уже тогда...

   Особый разговор – украинский язык. Население Харькова, как и, в целом, Восточной Украины было (и осталось – особенно Донбасс) в значительной мере русскоязычным. После возвращения в Харьков, к концу учебного года, я всё же как-то сумел получить твёрдые четвёрки по литературе и письменному диктанту (помогло общение в детстве со сверстниками-украинцами, самостоятельное чтение до войны (с подачи бабушки) украинских книг, отчасти окружающая «зрительная украинская атрибутика» - уличные вывески и объявления, а также посещение спектаклей в Харьковском украинском театре драмы  (где тогда выступал народный артист СССР - знаменитый Амвросий Бучма). В дальнейшем за 8 лет проживания и учёбы в Западной Украине я хорошо освоил Украинский язык и теперь, на 83-м году жизни практически полностью сохранил навыки свободного чтения и разговорной речи (да ещё с «галыцыйськым дыалэктом»). А некоторые стихотворения и отрывки из поэм Т. Шевченко, И. Франко, Л. Украинки, И. Котляревского – особенно отрывки из «Энэйиды» (Энеиды) последнего - могу хоть сейчас продекламировать наизусть!

   Зато часто совсем не могу вспомнить, «что было вчера и что должен сделать сегодня», не говоря уже о том, чтобы вспомнить -   куда и что положил… Т. е. в «системной памяти» на жёстком диске мозговых извилин какие-то "файлы" ещё сохранились, но "оперативная память" практически уже не работает.
   Короче - зловещий господин Альцгеймер всё настойчивее напоминает о своём стремлении поближе познакомиться со мной и подружиться окончательно…
 
   Полуразрушенную нашу школу, как и весь город постепенно восстанавливали. На разборе завалов работали пленные немцы. Нам, школярам, чтобы активнее ходили учиться, стали к тому времени выдавать ежедневно по маленькой (6х6 сантиметров) белой булочке, которую мы получали только после окончания уроков (поэтому пропускать их было нельзя – «невыгодно»). Выходя из школы, мы, торжествуя, проходили мимо пленных немцев, которые под присмотром конвоя работали за редкой железной оградой и искоса завистливо наблюдали, как мы жевали свои булочки. Напомню - тогда ещё существовала карточная система - см. главу 7 "В эвакуации" - хлеб и другие продукты выдавали по нормам, которые, конечно, были недостаточны для нормального питания людей.
   Некоторые работавшие за оградой военнопленные не выдерживали (им тоже хотелось кушать) - бросались к ограде и жалобными голосами на своём языке просили дать кусок. Вид у них был очень оборванный и жалкий. Один, помню, всегда совал через решётку какую-то замусоленную бумажку, возможно, фото своих детей. Были это немолодые, иногда, видимо, больные люди, которые до своего пленения скорее всего служили в немецких войсках не на передовой, а в каких-нибудь хозяйственных тыловых взводах...

   Однажды кто-то из наших пацанов «расщедрился» и кинул за колючую проволоку целую булку. Один из пленных быстро подбежал к ограде, не поднимая глаз, что-то благодарно буркнул, схватил свою «добычу», потом отнёс в сторону, положил за камень в стороне и продолжал работать. Охранник-часовой сделал вид, что ничего не заметил. Мы заинтересованно наблюдали и ждали – что будет дальше. Лишь через какое-то время к камню подошёл другой пленный и, аккуратно разломив булку на две части, понёс её куда-то вглубь развалин дома, который восстанавливали пленные.
 
   Толпа наших «наблюдателей» разделилась после этого эпизода на две яростно спорящих группы – большинство сочло поступок товарища предательством («они наших убивали, а ты их жалеешь»), его чуть не поколотили, но некоторые (видимо, наиболее "эрудированные») пытались объяснить, что среди пленных есть обманутые или насильно мобилизованные Гитлером трудящиеся, такие же рабочие люди, как и наши. На следующий день наши разногласия пришлось разрешать классной руководительнице, смысл речей которой свёлся к тому, что каждый имеет то, что заслужил, и «свою булку» в жизни каждый должен съесть сам…
   Как ни странно, но какой-то особой ненависти к этим жалким людям у меня и моих товарищей не было, хотя у многих из нас, как и у меня, фашисты уничтожили многих близких людей. Видимо уже тогда понимали, что в каждом народе существуют разные люди – и плохие, и - нет… Потом, когда уже вырос узнал, что многие немцы боролись против фашизма и в самой Германии, погибнув в фашистских застенках.

    Освобождённый менее года назад от фашистов Харьков, в целом, являл собой странное и местами страшное зрелище. Разрушенные от бомбардировок и военных действий кварталы чередовались  с оставшимися, на удивление, совершенно целыми отдельными соседними постройками. Было почти полностью разрушено здание многоэтажного «Госпрома» на площади Дзержинского и знаменитый Дворец пионеров, где я бывал с мамой  ещё до войны. В 1944 г среди его развалин была устроена «мусорка», куда выкидывалась или сносилась какая-то «оккупационная» литература и бумаги. Я нашёл там, например, целую кучу открыток с марками - портретами Гитлера, которые потом менял на другие марки (в своё  время меня не миновало и это кратковременное увлечение – коллекционирование марок…).

   Но сохранились здания всех театров – оперного, оперетты, драматических – русского и украинского (с шикарной архитектурой и внутренним убранством последнего). Все они находились в центре города, неподалеку от нашего местожительства, все исправно «функционировали». Я вдруг заделался завзятым театралом. На дневные спектакли в воскресные дни  пускали детей, билеты и цены на них были тогда вполне доступны. В результате я впервые посмотрел «Вишнёвый сад» Чехова – в традиционной классической постановке -, оставившей у меня неизгладимое впечатление. О том, как я «сбежал» с  этого «сада» из МХТ («МХАТ’а») во время одного из посещений Москвы в 2000-е годы, я расскажу в другом месте. В опере тоже был неплохой по тем временам состав солистов – "Севильский цирюльник» Россини, например, я слушал несколько раз, а арию Фигаро, кажется, запомнил наизусть...

   Но, конечно, наиболее восторженно  воспринималась мною оперетта – легче всего «усвояемый» в 12-летнем возрасте жанр. В 1944-45 гг. в конце войны в Харьков из эвакуации вернулись и были «сосредоточены» артисты многих украинских театров, в т. ч. из ещё не освобождённых от оккупации городов - Киева, Львова или тех, где театры по тем или иным причинам ещё не работали. Состав артистов харьковской оперетты был очень хорош: сильные красивые голоса (тогда на сценах театров ещё вовсю, как сейчас, не использовались микрофоны) при хорошей режиссуре. Особенно были популярны заслуженный артист республики Пономаренко и молодой Райданов, которые выступали в традиционном опереточном амплуа «простаков». Все оперетты, в том числе и классические - «венские» -, исполнялись на украинском языке…
   До сих пор в ушах звучит голос Бони-Райданова: «Сыльва, ты на мэнэ не гниваешся – на тоби, зъиш цукэрку» («Сильва, ты на меня не сердишься – на тебе, съешь конфетку…»). А также мелодичные арии главных героев оперетт: например, отрывок «моя любов,  моя  вэсна, крим тэбэ в свити никого нэма…» (моя любовь, моя весна – кроме тебя на свете никого нет...). И так далее. В «Холопке» Н. Стрельникова внликолепен был и запомнился «граф Кутайсов»...

   За год мне удалось пересмотреть и прослушать весь репертуар театра, а многие спектакли по нескольку раз. И всё это лишь благодаря дяде Жоре. По договоренности с театром оперетты ХТУ специально «подавало» поздним вечером к  зданию театра по завершению спектаклей отдельный троллейбус, который отвозил артистов к месту их проживания - ведомственному артистическому дому где-то в конце Сумской улицы. За это дирекция театра постоянно бронировала для сотрудников ХТУ отдельную бесплатную ложу. Контрамарками (пропусками) в ложу распоряжался дядя Жора… Понятно, что у меня всегда был допуск в эту ложу на дневные спектакли.

   Несколько слов скажу о дяде Жоре. Это был красивый крупный светловолосый (чуть даже, помнится, рыжеватый) блондин с привлекательной внешностью. Будучи талантливым инженером и организатором, он в краткие сроки после освобождения города от фашистов буквально «поставил на колёса» полностью разрушенный троллейбусный парк Харькова. Стал главным «технарём» в ХТУ,  уважаемым человеком. Но этот мягкий и, как я, ребёнок, его понимал, – добрый человек, страдал «фирменным» российским недугом, унаследованным, как утверждала тётя Лиза, от отца, - любил выпить. На этой почве у него были проблемы с Милой – «миловидной» красивой молодой женщиной, с которой он жил неофициальным браком - вечно то сходился, то расходился, а тётя Лиза, как  птица, металась между ними, пытаясь их помирить… Детей у них не было… 

   Мне как-то запомнился день моего рождения в 1945 г., когда я гулял на улице возле дома. Было пасмурно, шёл лёгкий снежок. Мне было как-то грустно и одиноко. Я задумчиво смотрел на медленно падавшие на землю крупные хлопья снега... Вдруг откуда-то появился дядя Жора (он, видимо, шёл с работы – жил и работал рядом с нашим домом). Он неожиданно нагнулся ко мне, поцеловал в щеку и поздравил с днём рождения… Я удивился, что такой занятой большой человек меня заметил на улице и поздравил. Наверное, тётя Лиза сказала ему. Прошло с тех пор скоро 70 лет, но это почему-то запомнилось… Потом, когда мы уже уехали из Харькова, узнали, что он лечился от алкоголизма,  его понизили в должности – обычная история. А мне, мальчишке, он, как человек, очень нравился…
 
  …Кино было тогда, наряду с книгами, одним из главных источников нашего общего развития, «познавания мира» и, наконец, просто развлечения. Ближайший кинотеатр находился недалеко от дома, тут же на Сумской улице, недалеко от украинского театра драмы. В последний год войны в советском кинопрокате появилась целая серия так называемых «трофейных» кинофильмов. Это были неплохие довоенные зарубежные фильмы (австрийские, американские, итальянские), которые снабжались перед их демонстрацией титрами на экране, гласившими, что данный фильм захвачен в качестве трофея у немецко-фашистских оккупантов при освобождении советскими войсками территории СССР.  Это делалось для того, чтобы не тратиться на покупку у соответствующих стран-производителей этих произведений киноискусства. Найденные после немецкого отступления отдельные экземпляры кинолент тиражировались и затем пускались в широкий прокат. Власти понимали, что, кроме советских военно-патриотических фильмов, народу «для разрядки» необходимы и развлекательные зрелища. Так на экранах появились многие «лёгкие и аполитичные» фильмы, которые для уставшего от сурового военного быта советского человека были определённой  психологической отдушиной, разрядкой от достаточно напряжённой и тяжёлой военной обыденности.

   К ним можно причислить такие трофейные музыкальные киноленты как «Девушка моей мечты» и другие с участием популярной австрийской киноактрисы Марики Рёкк, фильмы «Петер», «Маленькая мама» (с Франческой Гааль), а также ряд музыкальных картин, где широкий советский зритель впервые познакомился с итальянскими оперными певцами – кумирами 30-40-х годов.
   В 1944 и 1945 гг в кинотеатры СССР «пробились» зарубежные (преимущественно американские) кино-шедевры – уже упомянутые выше в главе 3-й - «Адмирал Нельсон», «Мост Ватерлоо», а также «Серенада Солнечной долины». «Простые» советские люди (а не киноманы) узнали, что за рубежом есть такие (хоть и не «свои», но прекрасные) артисты, как Лоуренс Оливье,  Вивьен Ли,  Кларк Гэйбл… Фильмы с их участием широко демонстрировались  в кинотеатрах страны. После тяжёлых военных и тыловых будней не избалованному в войну советскому зрителю открывался иной, неведомый мир, часто -  просто сказочная, прекрасная жизнь…

   Любопытный курьёз представляли собой американские фильмы на темы советской жизни. В 1944 году на пике популярности союзнической дружбы  в войне наших народов с фашистской Германией Голливуд выпустил несколько фильмов «из советской жизни» - к примеру «Северную звезду» - о военных буднях советского прифронтового колхоза, подвергнувшегося нападению фашистов, куда случайно попадал американский военный корреспондент (Роберт Тейлор), влюбившийся в советскую девушку-колхозницу… Это была, конечно, обычная «развесистая клюква» про колхозную жизнь во время войны: особенно потешались зрители в зале, когда по сюжету на экране показывали колхозников, похожих, скорее, на вежливых клерков-джентльменов или председателя (бригадира) колхоза, больше смахивавшего на бизнесмена-капиталиста, который проводил «колхозное собрание» в костюме и галстуке , что смотрелось как заседание совета акционеров какого-нибудь солидного банка… Во время демонстрации таких фильмов в зале часто раздавался дружный смех...
 
   Уже несколько позже, в конце сороковых - начале пятидесятых, едва вздохнувших после войны людей буквально «накрыла волна» итальянских неореалистических фильмов, -  «Рим - открытый город» с Анной Маньяни, «Два гроша надежды» с Массимо Джиротти, «Мечты на дорогах», а также демонстрировались старые довоенные чисто  музыкальные фильмы с выдающимися  итальянскими певцами – Тито Гобби, Марио дель Монако (теноры) и Беньямино Джильи (баритон): «Песни на улицах», «Любимые арии», «Молодой Карузо»… Естественно, такие зрелища не пропускались.

   Ещё  запомнилось впечатление в народе после демонстрации хроники «парада» пленных немцев по Москве -  странная смесь полученного врагами заслуженного возмездия и усталого равнодушия – никакого злорадства не было…
   В 1944 году билеты в Харьковских кинотеатрах в зависимости  от мест стоили 5, 6 и 7 рублей. Булку хлеба на рынке можно было купить за 20 рублей (в последний год войны по карточкам выдавалось: иждивенцам (в т. ч. детям) – по 300 г., служащим – по 400 г, рабочим – 500 г.). Упомяну лишь, что хотя булка хлеба сейчас, в 2013 году, стоит практически столько же или чуть больше, билеты в кино сейчас дороже в 20-30 и более раз по сравнению с 1944-м годом ! Киноискусство тогда было гораздо доступнее для широких масс, чем сейчас, когда билеты в нынешние «кинодворцы» стоят несколько сот рублей…

   …В цокольном полуподвальном этаже дома, где мы жили, находилась «экспедиция» - сортировочный пункт почтового отделения. Там на широком окне всегда лежали подшивки основных советских газет, которые я пристрастился, придя из школы, ходить читать. Взрослые удивлялись такому постоянному «шибко серьёзному» 12-летнему клиенту – «читателю». Сперва пытались выгонять («кабы пацан чего не стибрил»), но потом привыкли и перестали опасаться этого тихоню -  «из молодых да ранних»… Читая регулярно сводки Совинформбюро, я был в курсе всех событий на фронтах. Запомнилось захватывающее описание эпопеи «спасения» авиадесантом Красной Армии окружённого немцами в 1944 году штаба югославских партизан во главе с Иосипом-Броз-Тито. Много лет спустя, уже чуть ли не в перестроечные времена, была дана  другая интерпретация этого события – как попытку «приструнить» чересчур независимого маршала Тито и повлиять на дальнейший расклад политических сил на Балканах…

    Ещё до самого конца 1945 г. можно было прочитать на некоторых газетных стендах Харькова распространявшуюся правительством  Англии в СССР газету «Британский союзник» (на русском языке). Именно оттуда я почерпнул, запомнил и использовал через 3,5 года в своей «лекционной» практике в техникуме уникальные по тем временам сведения о результатах использования американцами атомных бомб в Японии… Во многих номерах этой газеты публиковались отчёты специального комитета конгресса США…

   К лету 1944 г можно отнести и моё увлечение футболом. Точнее – чтением статей о футболе в газете «Советский спорт». Для этого  я ездил на трамвае «аж» где-то в конец Пушкинской улицы, где располагалась городская библиотека. Охота пуще неволи… Постепенно стал заядлым болельщиком. Как и большинство граждан страны основным источником футбольных новостей «союзного масштаба» в то время были уличные тарелки-репродукторы, закреплённые на уличных столбах (радиоприёмники были у немногих граждан, а хорошо принимавшие далёкие радиостанции «ящики» одно время можно было иметь только  по особому разрешению).
   Столпившись вокруг такой тарелки, толпы людей напряжённо внимали слегка глуховатому от волнения голосу одного из первых радиокомментаторов страны Вадима Синявского. «Внешне на слух» он вёл свои репортажи сдержанно, скажем, не так эмоционально, как спортивный «экстраверт» Николай Озеров - уже гораздо позже, в 60-70-е годы. От Синявского невозможно было услышать знаменитого победного «озеровского» возгласа «Го-о-л!». Но каждое его слово было «весомо и зримо».

   Да и время было другое – любители футбола в 40-50-е годы были не менее эмоциональны, но более сдержаны в выражении своих эмоций, а – главное – более культурны вообще, чем многие нынешние разнузданные горе-болельщики. Сдержанное внутреннее волнение и какая-то простодушная наивная радость болельщиков тех времён  от забитого любимой командой гола  стоят куда больше,  чем исступлённые фанатичные вопли и культивируемая в среде нынешних «фанатов» патологическая враждебность к «чужой» команде и к приехавшим с ней её болельщикам. Для некоторых нынешних «крутых любителей футбола» главное в посещении стадиона – это повод под выпивку «самовыразиться» в самой дикой и вульгарной форме – пошуметь и подраться. И только. Одна нынешняя мода на «файеры» чего стоит… Не говоря уже о привнесении в совремённый футбол (как и в хоккей) духа торгашества и меркантильности (когда "покупают и продают" спортсменов).
   В те времена за команды в СССР выступали только наши отечественные спортсмены и - какие-никакие - вполне успешно приносили славу советскому спорту и стране, в целом...

   ...А город постепенно «приходил в себя» после оккупации. На улицах стали продавать мороженое, а в передвижных (на колёсах) фургончиках отпускалась газированная вода (с красным сиропом – за 3 копейки, без сиропа – за одну – но, кажется, такие цены были чуть позже, после денежной реформы).
   Сироп изготовлялся без сахара, на сахарине – сладковатом органическом химическом заменителе с добавлением какого-то пищевого красителя. Лишь в конце войны появились «сельтерская вода») - с уточняющей надписью: «с натуральным сиропом на сахаре». Эта вода стоила  дороже и первое время попить её собирались очереди...

   ...Зимой 1944-45 гг. в Харькове (как и в других больших городах страны) на улицах было ещё много нищих и безногих инвалидов. Последние передвигались, сидя на маленьких, сбитых из обрезков дощечек и фанеры сиденьях-тележках, с прикреплёнными к ним снизу «колёсиками» - шарикоподшипниками. При перемещении по улицам такие инвалиды, отталкиваясь от земли (тротуара) специальными дощечками с ручками, напоминающих мастерки каменщиков, производили при своём движении неимоверный грохот (от вращающихся подшипников). См. фото в начале главы.

      Как следовало из  данных правоохранительных органов тех времен (http://mgsupgs.livejournal.com/910105.html), таких инвалидов в областных городах страны набиралось около 200 тыс. человек. Среди них более 70-ти процентов составляли инвалиды войны и труда. По мнению представителей советской власти, подобное явление позорило страну-победительницу. Поэтому после окончания войны таким инвалидам запретили появляться на улицах больших городов. Некоторые, кому повезло, стали учиться ходить на протезах, если их удавалось получить (как правило – только раненным, имеющим достаточно высокие правительственные награды). Протезов наша промышленность тогда выпускала очень мало, а об инвалидных колясках тогда даже и не слыхивали вообще. Поскольку пособия по инвалидности не обеспечивали сносного существования таких жертв войны, большинство наших безногих бывших воинов занимались вынужденным попрошайничеством. Лишь очень редкие «счастливцы» попадали в немногочисленные дома инвалидов, где за ними был хоть какой-то уход…

   Властями было решено искоренить «нищенство», определив попрошаек в «закрытые» дома инвалидов и престарелых, убежать из которых они не смогли бы.
Соответствующие  учреждения преобразовывались в дома закрытого типа с особым режимом. Для многих были избраны удалённые места, например, был устроен лагерь инвалидов Второй мировой войны на острове Валаам (в северной части Ладожского озера), куда после Второй мировой войны в 1950—1984 свозили всех таких пострадавших. Находился он в бывших монастырских зданиях  Валаамского монастыря.

   В 1998 г. мне довелось побывать на этом острове и увидеть немногие, в разной степени сохранившиеся и ухоженные (монахами окрестных обителей) захоронения этих инвалидов, доживших свой век в фактическом забвении и неизвестности...
   Рисунки, помещённые в коллаже иллюстраций (перед текстом главы) сделаны художником Г. Дибровым в 1974 г., на самом острове Валаам, куда Советская власть сослала принудительно всех подобных калек.
   Встречалось на улицах Харькова и немало покалеченных (часто безруких или безногих) детей и подростков – жертв беспризорного любопытства  (попыток разрядить неразорвавшиеся снаряды...).

   ...В людных местах – на базарах, возле кинотеатров, да и на улицах - часто попадались «странные», психически нездоровые личности – из бывших фронтовиков (с ранениями головы – травмами головного мозга) или из мирных жителей, попавших во время оккупации в жернова немецкой машины уничтожения (чудом спасшихся из немецких душегубок, либо насмотревшихся на расправы над близкими). От таких переживаний они в различной степени лишились разума либо просто адекватной реакции на окружающих людей и обстановку. При них обычно были справки, в которых сообщалось, что они являются инвалидами и требуют чуткого внимания и снисхождения… Некоторые из них, преувеличивая свою болезнь, часто демонстрировали свою "нервность» и «психоз», скандаля по любому поводу и добиваясь тем самым «снисхождения»: никогда не стояли в очередях, могли схватить на рынке товар у любого продавца и спокойно уходить, несмотря на «вопли» хозяина... Некоторые терроризировали так целые районы города.
   
   Один такой «комиссованный» по ранению «фронтовой псих», по имени «Жора»  - сравнительно молодой и красивый парень – шарахался и по нашей Сумской улице (обычно от театра Украинской драмы до парка (памятника) Шевченко). И, если ему кто-то не нравился, спокойно вынимал из кармана нож и с каким-то безумным раскатистым смехом подносил его к чужому горлу… Помню, как однажды он с ножом гнался за каким-то приличным на вид пожилым мужчиной, который спасся лишь забежав в наш подъезд.
   Малочисленная милиция с такими старалась не связываться. Если же их всё же пытались как-то угомонить, они часто закатывали дикие истерики – «приступы» с пеной у рта, демонстрируя вылезающие из орбит глаза …   

   ...Мама, работала кассиром в ХТУ, что было удобно - рядом с домом. Она собирала и учитывала выручку у кондукторов. Выручку необходимо было отвозить в банк (недалеко, на площади Тевелева). Когда по какой-то причине ей не давали сопровождающего сотрудника (охранников в штате городских организаций тогда не было вообще), она брала меня (летом, когда я не учился в школе), и мы ехали в любом троллейбусе  (заходили через переднюю дверь !) и, не доезжая  до остановки, нас («по указанию начальства») на повороте высаживали прямо против дверей банка… Моё участие в таких «операциях» было подстраховкой – чтобы в случае нападения на кассира-маму, пацан «громко вопил и звал на помощь». Благо - вся поездка от конторы ХТУ до банка занимала всего 5-7 минут. За всё время маминой работы, к счастью, никаких ЧП не случалось.

   В целом, в Харькове, где после немецкой оккупации, в 1944-46 гг., ещё толком не наладилась нормальная жизнь, а органы милиции из-за нехватки кадров были плохо укомплектованы, вовсю свирепствовал бытовой бандитизм (подобная обстановка хорошо передана в фильме С. Говорухина «Место встречи изменить нельзя). Та же «Чёрная кошка» была известна и в Харькове… Что ни день соседи обсуждали очередную выходку «банды кошек» в том или ином районе города…
   «Чёрная кошка» - это обобщённое нарицательное наименование городских банд, которые после своих «актов» оставляли на стенах ограбленных домов или магазинов стилизованные рисунки кошек и  соответствующие надписи. Они «специализировались», преимущественно, только на квартирных и магазинных грабежах. Банки и государственные организации бандиты обычно не трогали. Там «пахло знакомством» с КГБ, с которым ворьё предпочитало не связываться…

   …Как-то утром по пути в школу, переходя Пушкинскую улицу возле комиссионного магазина на углу, я заметил несколько суетившихся милиционеров, которые что-то вытаскивали из помещения и клали в грузовик. Когда они снова вернулись в магазин, любопытная маленькая обезьяна в коротких штанишках с портфелем в руке, естественно полюбопытствовала: «что поклали?» - встала на колесо и заглянула за борт грузовика. Там на дне кузова лежало непокрытое тело человека (труп!), видимо сторожа, с разрубленной «вдоль» головой, где – ужас! - были видны все анатомические детали извилин человеческого мозга… Я чуть ли не кубарем скатился с машины и, потрясённый, потащился в школу.  Эта страшная картина стояла всё время в моих глазах спустя ещё много дней…
   Но, замечу, таких организованных и наглых банд, как в «лихие 90-е» (да и сейчас), тогда, всё же, не было !   

   Особый вид имели базары, где во время всей войны всё, в основном, только обменивалось и совсем редко продавалось (деньги обесценились). Школьные учебники только "обменивались". Перед началом учебного года по рынку ходили толпы учеников и, держа связки уже ненужных («пройденных») учебников, громко наперебой кричали что-нибудь такое, например: «арифметику или природоведение за такой-то класс меняю на историю с задачником по алгебре в придачу за следующий класс». Существовали свои расценки и правила обмена книг. Были и спекулянты – шустрые бывшие школьники-бездельники, которые перепродавали и меняли редкие новые изданные учебники, которых было очень мало на рынке…

   Иногда (раз в полгода) объявлялось, что по линии американской помощи» в таком-то месте будут выдавать бесплатно поношенную одежду, присланную американскими трудящимися для граждан СССР или какие-то продукты, присланные «из Америки». В 90-е годы "перестройки" (см. далее в других главах - если успею их написать) это называлось "сэконд хенд". Соединённые Штаты Америки были тогда нашими союзниками в войне против гитлеровской Германии и, пока наши красноармейцы проливали кровь в борьбе с фашистами, американцы предпочитали «откупаться» кое-каким оружием и товарами, сами не участвовали в войне (никак не хотели начинать непосредственные военные действия). Из этой «американской помощи» запомнились банки свиной тушенки (её, как и прочие американские продукты, в шутку так и называли – «второй фронт»).

   Тушёнка обычно выдавалась в качестве пайка (кажется, большая банка в месяц на человека) и вскоре стала разменной монетой на всех базарах. Также через «второй фронт» я познакомился с резиновой жвачкой, которую, как и многие, увидев впервые, старательно пытался разжевать и проглотить… Ещё, помню, достались нам как-то по распределению американские армейские ботинки из красной кожи с блестящими металлическими подковами, которые были проданы (точно помню!) за 500 руб., на которые были куплены тушенка и несколько буханок хлеба.
   По карточкам в 1945 г и до денежной реформы иждивенцам (школьникам, студентам и неработающим старикам) выдавали по 250г. хлеба, затем норму увеличили и стали выдавать по 300 г. в день до самой денежной реформы 1947 г., когда карточки отменили. Остальные продукты выдавались по такой норме: мясо – 500 г., жиры – 300 г., сахар – 400 г., крупа – 600 г. – всё  на МЕСЯЦ!
   
   Многие люди иногда по нескольку дней не «отоваривали» хлебные карточки, после чего можно было сразу взять целую булку (батон) с довеском. Довесок обычно съедался, а буханку можно было продавать или менять на что-то другое… Потерять карточку с талонами - было большой катастрофой для семьи. Карточки не возвращались, не возобновлялись, и потерявшие карточку несчастные люди до следующего месяца не получали ни крошки хлеба, бедствуя и перебиваясь, кто как мог…

   Из-за перебоев в городе с электричеством, часто приходилось  варить пищу  на самодельных «печках». На чердаке нашего четырёхэтажного дома (лучшего места  в центре города негде было найти !) жильцы устанавливали каждый себе «печку» из сложенных впритык (снизу и по бокам) нескольких кирпичей, разжигали маленький костёр из собранных (кто где смог) щепок,  и варили-разогревали свою еду, бдительно следя, чтобы не случилось пожара. Приходя со школы я первым делом разжигал свою «печь» и разогревал какой-нибудь суп…

   На соседнем «костре» обычно «колдовала» над своим варевом соседка – мадам Белая. Это была русская реэмигрантка – эмигрировавшая с мужем-«меньшевиком» (как она, не скрывая того, говорила сама) после Гражданской  войны в Швейцарию (где тот умер) и перед самой войной каким-то образом сумевшая опять вернуться в СССР. Соседи полагали, что мадам Белая (с ударением на последнем слоге-букве фамилии, как принято говорить по-французски) - на самом деле была «наша бывшая шпионка». Во время войны в эвакуации она работала в каких-то органах, а потом попала в Харьков, где ей выделили квартиру (как «почётной» пенсионерке, что ли ?) в одном доме с нами. Ей было, наверное, уже лет под  70.
   Что меня в ней интересовало – это, конечно, её рассказы о Лозанне, где она жила до войны, и чудесном Женевском озере, на котором её «катали на лодочке»… И, главное, она прекрасно говорила по-французски – на языке, который я только начинал постигать в школе. Её рассказы о «загранице», естественно, пробудили у меня соответствующий интерес к Европе и, в частности, к Франции, где мне довелось побывать лишь спустя почти 60 лет (когда некоторое время работал в университете г. Монпелье). Конечно, весь облик этой «бабушки» с её грассирующей французской речью, варившей на чердаке свой суп, производил на меня большое, хотя  и довольно странное впечатление…

   …Сразу после войны из Германии вернулся двоюродный брат Фиры. И не один. У какого-то старого штатского немца этот брат Шура приобрёл очень красивую учёную овчарку Джильду ("тёзку" героини оперы Верди "Риголетто") .  Немец не мог прокормить эту красавицу в голодной послевоенной Германии и, как рассказывал Шура, буквально со слезами на глазах отдал её за какие-то продукты. Вернувшись в Харьков, Шура поступил учиться заочно в мединститут, работая «ночным санитаром» – дежурил на «скорой помощи». А Джильда «самостоятельно зарабатывала» себе и ему на жизнь, охраняя (тоже по ночам) только что открывшийся в городе первый большой коммерческий магазин, - «получала» две (!) «усиленные» продовольственные карточки (на себя и на своего хозяина, т. е Шуру).

   Вечером тот отводил её "на службу" в магазин, где её запирали внутри на ночь для охраны помещения. После завершения собачьего «ночного дежурства» Шура забирал её и приводил домой. Когда он приходил утром с дежурства за ней в магазин, Джильда, скучавшая без хозяина, радостно повизгивала от радости и, первым делом, они буквально «бросались в объятия» друг к другу и смешно обнимались. Несколько раз я был свидетелем таких сцен, когда Шура брал меня с собой. Заскучившаяся рослая овчарка стоя на задних лапах и, положив передние на плечи своего хозяина , старалась его облизать.
   Днём они «отсыпались» после своих дежурств, «завтракали и гуляли». И так каждый день - до вечера. Собака была ласковая, но строгая. К родственникам Шуры,
знакомым и гостям относилась индифферентно, но «фамильярности» по отношению к себе не допускала.

   Что однажды потрясло мое воображение – это случай, когда в одну из попыток воров ночью проникнуть в магазин (в первый год после войны это частенько случалось) овчарка, бегая по залу закрытого снаружи магазина, рвалась к сделанному в стене пролому, пытаясь схватить воров. При этом, прыгая, роняла  с полок сыр и колбасу. Но не тронула ничего, даже не надкусила – так была строго обучена! Я страшно гордился «нашей» собакой и хвастал ею перед пацанами. Но каждый из нас, восхищаясь её стойкостью перед такими соблазнами, наверное про себя сравнение с Джильдой в этом вопросе решал не в свою пользу – не все (в том числе и я сам) были уверены, что смогли бы спокойно бегать среди таких деликатесов, которые мы  все не видели уже очень давно…

                МУЗЫКАЛЬНАЯ ШКОЛА
   Новый чёрный рояль старинной марки «Циммерман», на котором я учился играть до войны (успел окончить 2-й класс музыкальной школы с грамотой), был конфискован оккупантами, попал в какой-то их клуб и там, как утверждали соседи, был окончательно разбит подвыпившими «фрицами» - немецкими оккупантами. Хотя были сомнения – не поживился ли на него и не продал ли кто-то из самих соседей…

   Сёстры раздобыли где-то простое чёрное пианино (без музыки – даже для себя – они не мыслили своей жизни), возник вопрос о продолжении и моей учёбы в музыкальной школе. Ближайшая была на площади Тевелева. Она была только что организована. В классах не хватало скрипок и фортепиано. Зато в избытке были аккордеоны – по мере того, как наши войска продвигались на запад в страны Европы и Германию, в освобождённых от фашистов населённых пунктах накапливалось много популярных в Европе немецких аккордеонов, в т. ч.  инструментов, которые привозили наши фронтовики в качестве трофеев. Аккордеон можно было купить сравнительно недорого и на барахолке. Поэтому большинство вновь принятых осваивали аккордеон, а желающих заниматься по классу фортепиано было совсем мало. Например, в «мой» класс было официально зачислено 4 человека, а на занятия ходило всего двое  - я и ещё одна «шибко  сурьёзная» неулыбчивая "музыкальная" девушка лет 16-17-ти.

   Помню, причёска у ней была как у «немецкой овчарки» - как тогда с неприязнью обзывали девушек или молодых женщин, которые во время оккупации сожительствовали с немецкими оккупантами (обычно – из офицерского состава). Часто на базарах или во время дворовых разборок можно было видеть как на более или менее редких на улицах прилично одетых девушек и женщин с такими причёсками (высокой чёлкой спереди и длинной – уложенной  по дуге широкой прядью  сзади) буквально набрасывались тощие и задёрганные военным бытом наши женщины-солдатки, или уже вдовы и с «радостной» ненавистью награждали их такой кличкой… Хотя к некоторым (как и к моей соученице) подобное название, вероятно, совсем не относилась – им просто нравилась эта причёска (как у немецко-австрийской актрисы Марики Рёкк). Однако под воздействием нашей музыкальной учительницы причёска была всё же сменена.

   Осенью и зимой помещение не отапливалось, сидели и играли в пальто, накинутом на плечи… Поскольку в эвакуации я сильно «отстал», за три года (1941-44 гг) пропуска занятий, мне пришлось только восполнять  знания за 2 довоенных года и в 1946 г. окончить лишь 3-й класс (с похвальной грамотой, однако).
   …Вспоминается, что в  промёрзших гулких коридорах здания музыкальной школы перед началом занятий перед дверями соседних более популярных классов аккордеона толклись группки 9-10-летних девчушек («мелкота», по моим меркам «уже» 12-летнего пацана). Если судить по книге «Моё взрослое детство» среди них могла быть её автор - ставшая впоследствии знаменитой - моя землячка Людмила Гурченко.  Если это так, то мы тогда просто «не узнали друг друга»… Ужас - как же мне хочется хоть как-то «прилепиться» к памяти о Великой Актрисе…

   ...А в свободное от учёбы и чтения время меня иногда тянуло на небольшие «подвиги», свойственные для моего возраста. Так я начал «осваивать»… городские крыши. Мне нравилось, постепенно преодолевая некоторый страх, сидя на коньке крыши квадратного четырёхэтажного дома, постепенно передвигаться от внутренней дворовой части крыши к уличной её стороне, где, укрывшись за вентиляционной трубой, я начинал свои «военные действия». С крыши хорошо просматривался прекрёсток ул. Сумской и ул. Скрыпника. А на перекрёстках в центральной части Харькова, как и во всех больших городах  до самого окончания войны дежурили военные - девушки-регулировщицы в  погонах  (обычно cержантских). Милиции, как таковой, было мало, её едва хватало nолько на борьбу с преступностью), светофоров тогда на улицах тоже не было.

    В нынешних «киношках про войну», если что и удаётся молодым салагам-режиссёрам хоть чуть-чуть достоверно показать, так это только регулировщиц на фронтовых дорогах, где смазливые сержанточки в ладных юбчонках и чуть ли ни хромовых сапожках лихо крутят своими жезлами и с милыми улыбочками козыряют проезжающим мимо на «виллисах»  "игрушечным" красавцам-офицерам… Я, конечно, не говорю о наших зубрах киноискусства – режиссёрах, бывших фронтовиках, вроде, например, Г. Чухрая или П. Тодоровского, которые всегда умели показывать фронтовую реальность… Это к слову.

   Так, вот,  этот 13-летний «интеллектуал» не находил одно время ничего лучшего, как приходя со школы, лезть на крышу и, заняв, «боевую позицию» начинать «обстреливать» из засады мелкими камушками (гравием) бедных регулировщиц!
   Какова фантазия ! Каков идиотизм ! Вспомним ещё мою экспериментальную попытку в 7-летнем возрасте проверить возможности трамвая в преодолении некоторых препятствий. «Творческое» начало у меня  явно просматривалось уже тогда… Вот почему, наверное, и «занесло» меня потом в науку… Но, всё же, во многих своих деяниях дурачок я был отменный (а кое в чём,  наверное, таким и сейчас остался).
... Хотя камешки я – «соображал» всё же - выбирал очень маленькие (как семечки)... Бедные девушки на перекрёстке какое-то время не могли понять откуда и что такое на них иногда сыпется». Хотя было и не больно, но беспокоило…

   К счастью этот «заскок» овладел мною ненадолго и вскоре мы с пацанами увлеклись исследованием полуразрушенных домов, где надеялись найти запрятанные и брошенные «сокровища». За все мои походы, лишь один раз мне удалось на углу Московской улицы в полуразрушенном книжном магазине откопать тома сочинений В. И. Ленина, которые, однако, не удалось ни продать,  ни обменять…
   Потом как-то мы с соседом-однолеткой Борькой Шапиро решили залезть на верх разрушенного самого высокого тогда в Харькове (построенного ещё до войны) здания «Госпрома». Попытка не увенчалась успехом – взорванные маршевые лестницы не пустили нас выше 6-го этажа...

   Но были  у меня и серьёзные достижения. Так в 13 лет я самостоятельно («методом тыка») научился разбираться в хитросплетении проводов на электрическом щите нашего многоквартирного дома. И в случаях, когда перегорали электрические пробки,  используя  контрольную лампу, с важным видом восстанавливал электроснабжение в собственной квартире и у соседей…
   Кроме того, я научился «подрабатывать» поштучной продажей яблок на улице. Хотя, в отличие от нынешних времён, это официально тогда запрещалось (торговать можно  было только на рынке) –  я, закупив на базаре ведро яблок подешевле, пристраивался где-нибудь с ящиком на центральной Сумской улице в районе парка Шевченко, и мы (вместе с однолеткой Ритой, дочкой погибшего в гетто дяди Гриши), успешно торговали. Обычно, завидев какого-нибудь прогуливавшегося молодого лейтенантика с девушкой, я - ушлый торговец -, ничтоже сумняшеся, громко и нагло восклицал: «товарищ капитан, угостите девушку яблочком». Как правило, срабатывало: кавалеру, к тому же «повышенному мною в чине», отступать было некуда - отказаться было неудобно перед девушкой. Естественно при появлении милиции – мы с Ритой быстро «смывались». Так наше военное детство формировало в нас самостоятельность на извилистых дорогах жизни…

   В победном 1945 году на экраны кинотеатров страны вышел кинофильм «Без вины виноватые» - экранизация пьесы драматурга А. Н. Островского с молодым красавцем-актёром Владимиром  Дружниковым. Его игра и знаменитый тост «Я пью за матерей, которые бросают своих детей…» - потрясали. Мы, подростки (соседские мальчишки и девчонки), эту знаменитую сцену «репетировали» и повторяли много раз – во дворе во время игр и дома, где собирались, играя в ТЕАТР. Нас было где-то 4-5 человек-энтузиастов, «заболевших» этой экранизацией. Достали где-то текст пьесы А. Н. Островского и играли по очереди на квартирах в театр, декламируя друг другу отдельные сцены (неся при этом страшную отсебятину).
   Конечно, особой популярностью пользовался именно монолог-тост Незнамова. Тут «некоторые» входили в почти недетский транс и  мама серьёзно беспокоилась за умственное здоровье подростка, всё же ещё по сути ребёнка…
   Кстати, посмотрите этот фильм в Интернете. Советую!

   Ещё я одно время увлёкся «гипнозом», дважды побывав на выступлении в Доме Офицеров знаменитого в те годы гипнотизера Акопяна. Пытался сам гипнотизировать товарищей – бесполезно!    Но и меня самого, спустя уже пару лет не сумел ввести в транс брат товарища –  военный врач -, который на досуге практиковался в этом виде искусства. Вертлявый и живой мальчишка, каким я был тогда, никак не хотел «усыпляться»… 

   ...Моя учёба в общеобразовательной и музыкальной школах продолжалась. Кроме школьных занятий разве что ещё запоем много читал. Книги отдельных писателей «шли у меня косяками». Приключения: Жюль Верн, Майн Рид, Фенимор Купер; потом -  русская классика -Тургенев, Гончаров, рассказы Л. Н. Толстого… «Почему-то» нравился Лесков. Особенно большое впечатление было от трагического рассказа «Тупейный художник». Увлёкся и "шпионской" литературой - немного позже, в 1946 г. многократно перечитал "Очерки секретной службы" Р. Ройана, а также не раз "залазил" в тома "Истории дипломатии"...

   …Постепенно фронт отодвигался к западу, последняя бомбёжка Харькова была в начале июля 44-го года (в семье ещё обсуждали – не придётся ли опять уезжать). Но все уже верили в нашу окончательную победу. В августе этого же года в годовщину освобождения Харькова на главной городской площади состоялась выставка трофейного немецкого вооружения, разбитого и захваченного во время знаменитых сражений на Курской дуге. Тут были и самоходные пушки «Фердинанд» и хвалёные немецкие просто «Тигры» и «Королевские тигры» с толстенной бронёй, которую, однако, спокойно прожигали наши кумулятивные снаряды… Пацанам разрешалось залазить внутрь, и мы отводили душу, пытаясь вращать, крутить разные немецкие рычаги и нажимать педали…

   …Начиная с конца июля 1943 г. и особенно в июле-августе 1944 г, во время начала успешного наступления наших войск и освобождения от врага западных районов Белоруссии и Украины (знаменитая военная операция «Багратион»), после взятия каждого нашего города по радио объявлялся приказ Верховного осифа Виссарионовича Сталина, в котором отмечались заслуги различных воинских частей в освобождении какого-либо города, и объявлялся салют в Москве и военных округах из определённого количества орудий. В деталях происходило это так. Вдруг прерывалась какая-то передача по радио и раздавались позывные московской радиостанции (позывными тогда была мелодия «Интернационала» - тогдашнего гимна СССР). После этого очень красивым и торжественным голосом знаменитого диктора ЮРИЯ ЛЕВИТАНА (который я, как и многие люди моего поколения, запомнил навсегда) несколько раз подряд говорилось, что в столько-то часов будет передано важное правительственное сообщение. Люди обычно собирались возле круглых "тарелок»
домашних и уличных репродукторов. Затем через какое-то время раздавались слова приказа (привожу по памяти – на примере одного из таких приказов во время осуществления военной операции "Багратион"). Спустя более полувека общая стилистика этих приказов прочно запомнилась, хотя их форма несколько видоизменялась на протяжении 1943-45-х годов).

   А голос Левитана, кажется, до сих пор звучит в ушах:
«ВНИМАНИЕ, ГОВОРИТ МОСКВА ! РАБОТАЮТ ВСЕ РАДИОСТАНЦИИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА. СЛУШАЙТЕ ВАЖНОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ СООБЩЕНИЕ!
   СЕГОДНЯ, (дата), ПРЕОДОЛЕВАЯ ОЖЕСТОЧЁННОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ ПРОТИВНИКА, ПРОРВАВ ГЛУБОКО ЭШЕЛОНИРОВАННУЮ ОБОРОНУ НЕМЕЦКИХ ВОЙСК, БЫЛО ПОЛНОСТЬЮ ЗАВЕРШЕНО ОКРУЖЕНИЕ МОЩНОЙ ВРАЖЕСКОЙ ГРУППИРОВКИ, В РЕЗУЛЬТАТЕ ЧЕГО НАШИМИ ВОЙСКАМИ БЫЛ ОСВОБОЖДЁН КРУПНЫЙ СТРАТЕГИЧЕСКИЙ ЦЕНТР НА ЗАПАДНОМ НАПРАВЛЕНИИ 1-ГО УКРАИНСКОГО ФРОНТА – ГОРОД (такой-то), А ТАКЖЕ ДРУГИЕ ГОРОДА И ПОСЁЛКИ (шло их перечисление)…

   «ВО ВРЕМЯ ДВУХНЕДЕЛЬНОГО НАСТУПЛЕНИЯ НАШИМИ ДОБЛЕСТНЫМИ ВОЙСКАМИ БЫЛО УНИЧТОЖЕНО БОЛЕЕ 10 ТЫСЯЧ ВРАЖЕСКИХ СОЛДАТ И ОФИЦЕРОВ, 130 ТАНКОВ И ОРУДИЙ , А ТАКЖЕ 326 ПУЛЕМЁТОВ. СБИТО 78 ВРАЖЕСКИХ САМОЛЁТОВ.
   ЗАХВАЧЕНО В ПЛЕН ПЯТЬ ГЕНЕРАЛОВ, БОЛЕЕ 30 ТЫСЯЧ СОЛДАТ И ОФИЦЕРОВ ПРОТИВНИКА. НА ПОЛЕ БОЯ ВРАГАМИ БЫЛО БРОШЕНО И ЗАХВАЧЕНО НАШИМИ ВОЙСКАМИ В КАЧЕСТВЕ ТРОФЕЕВ 34 ТАНКА, 42 БРОНЕТРАНСПОРТЁРА, 267 ПУЛЕМЁТОВ И АВТОМАТОВ, А ТАКЖЕ БОЛЬШОЕ КОЛИЧЕСТВО БОЕПРИПАСОВ И РАЗЛИЧНОГО ВСПОМОГАТЕЛЬНОГО ВООРУЖЕНИЯ.
   В БОЯХ ПО ОКРУЖЕНИЮ И УНИЧТОЖЕНИЮ ВРАЖЕСКОЙ ГРУППИРОВКИ И ОВЛАДЕНИЕ ГОРОДАМИ (такими-то) ОСОБО ОТЛИЧИЛИСЬ ВОЙСКА ГЕНЕРАЛ-ПОЛКОВНИКА ТАНКОВЫХ ВОЙСК (такого-то), ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТА АВИАЦИИ (такого-то - зачитывался весь список)»…

   «В ЧЕСТЬ ОКРУЖЕНИЯ И РАЗГРОМА ВРАЖЕСКОЙ ГРУППИРОВКИ ВОЙСК И СВОБОЖДЕНИЯ ОТ ОККУПАЦИИ ГОРОДА (такого-то) – ПРИКАЗЫВАЮ:
1) ОСОБО ОТЛИЧИВШИМСЯ ВОИНСКИМ ПОДРАЗДЛЕНИЯМ ПРИСВОИТЬ ЗВАНИЕ ГВАРДЕЙСКИХ
2) ПРИСВОИТЬ ОРДЕНА, МЕДАЛИ И НОВЫЕ ВОИНСКИЕ ЗВАНИЯ оТЛИЧИВШИМСЯ В БОЯХ СОЛДАТАМ, ОФИЦЕРАМ И ГЕНЕРАЛАМ (иногда ещё конкретнее:  «…В ОЗНАМЕНОВАНИЕ ОДЕРЖАННОЙ ПОБЕДЫ СОЕДИНЕНИЯ И ЧАСТИ, НАИБОЛЕЕ ОТЛИЧИВШИЕСЯ В БОЯХ ЗА ОВЛАДЕНИЕ ГОРОДОМ (таким-то - например, МИНСКОМ) ПРЕДСТАВИТЬ К ПРИСВОЕНИЮ НАИМЕНОВАНИЯ «МИНСКИХ» И К НАГРАЖДЕНИЮ ОРДЕНАМИ.
3) СЕГОДНЯ, (такого-то ИЮЛЯ, В 23 ЧАСА СТОЛИЦА НАШЕЙ РОДИНЫ МОСКВА ОТ ИМЕНИ РОДИНЫ САЛЮТУЕТ ДОБЛЕСТНЫМ ВОЙСКАМ 1-ГО УКРАИНСКОГО ФРОНТА, ОВЛАДЕВШИМ ГОРОДОМ МИНСК, ДВАДЦАТЬЮ АРТИЛЛЕРИЙСКИМИ ЗАЛПАМИ ИЗ ДВУХСОТ ДВАДЦАТИ ЧЕТЫРЁХ ОРУДИЙ.
 4) ЗА ОТЛИЧНЫЕ БОЕВЫЕ ДЕЙСТВИЯ ОБЪЯВЛЯЮ БЛАГОДАРНОСТЬ РУКОВОДИМЫМ ВАМИ ВОЙСКАМ, УЧАСТВОВАВШИМ В БОЯХ ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ ГОРОДА МИНСК.
  ВЕЧНАЯ СЛАВА ГЕРОЯМ, ПАВШИМ В БОЯХ ЗА СВОБОДУ И НЕЗАВИСИМОСТЬ НАШЕЙ РОДИНЫ! СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ ЗАХВАТЧИКАМ !

    ВЕРХОВНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ,
    МАРШАЛ СОВЕТСКОГО СОЮЗА                И. В. СТАЛИН»
   (Звание Генералиссимуса Сталину было присвоено после окончания войны).
   
   Приблизительно так… Затем транслировался гимн, и все слушавшие приказ люди, радостные и оживлённые, расходились… Замечу, что в последние месяцы войны объявлялось о салюте из 124 четырёх орудий в честь освобождения «обычных» городов, в честь больших городов давался салют из 224 орудий, при Освобождении столиц европейских государств – из 324-х орудий. В честь взятия фашистской столицы Берлина был салют из 524-х орудий, а окончание войны было отмечено салютом из 1024-х орудий !
   Почему в конце цифр – всегда «24» ? Такое количество пушек стояло непосредственно на территории Кремля, а остальные (100 или 200 и так далее) салютовали уже в воинских частях. Салюты военного времени – незабываемое, ни с чем не сравнимое зрелище. Они сопровождались фейерверком, люди хором считали залпы, кричали «ура», как иногда и сейчас в торжественные дни. Но тогда это было впервые, и для измученных войною людей - огромным по своему значению событием и настоящим праздником.
   Помню, в августе 1944-го, когда произошло особо успешное наступление наших войск в Западной Белоруссии (знаменитая операция «Багратион»), в течение какого-то одного только вечера чуть ли ни через каждый час торжественно сообщалось об освобождении от фашистов нескольких подряд разных городов.

   Зимой и весной 1945-го, уже «победного» года, по дороге в школу я всегда проходил мимо установленной на улице большой нарисованной на фанере карте боевых действий и каждое утро отслеживал, какие новые города освобождали от фашистов наши войска (они помечались передвигавшимися красными флажками). Наши войска уже вошли в Европу и неумолимо продвигались к столице фашистского «логова» - Берлину. Но враг ожесточённо сопротивлялся. Помню особенно ожесточённые бои происходили в Венгрии, недалеко от озера Балатон. Там нашим войска долго сопротивлялась окружённая вражеская группировка у города с экзотическим для меня и хорошо запомнившимся названием Секешфехервар… Но и здесь «враг был сломлен» (как тогда было принято говорить), и Венгрия, участвовавшая в войне на стороне Германии, была, как и все порабощённые страны Восточной Европы, освобождена от захватчиков. В первых числах мая был взят Берлин, со дня на день ждали официального сообщения о капитуляции Германии.

   ...9 мая утром я заканчивал посадку картофеля на маленьком участке земли, раскопанном мною под огород. Он был расположен на ничейном огороженном пустыре возле  троллейбусного парка – Почти в самом в центре города. Часам к 10-ти я закончил сажать последнюю грядку и с пустым ведром и лопатой пошёл домой по центральной улице Харькова Сумской. Но что-то вдруг произошло вокруг, в общей атмосфере улицы и поведении людей – вроде как их движения «ускорились», лица изменились, появились улыбки… Стали раздаваться радостные восклицания, крики… И хотя все ждали со дня на день извещения о капитуляции, наконец-то до меня «дошло» и я понял: « война окончилась!». Об этом только что сообщило радио (на следующее утро после подписания немцами акта о капитуляции в ночь с 8-го на 9-е мая). ВОЙНА ОКОНЧИЛАСЬ !!!!!!!!!!! Ур-ра!

   Что затем началось! Толпы людей хлынули из домов, работа везде прекратилась, все бросились обнимать друг друга. Незнакомых людей в военной форме женщины обнимали и целовали прямо на улицах. Вообще – все люди обнимались и радостно кричали, повторяя в каком-то самозабвении много раз - «война окончилась, война окончилась…». Многие плакали, вспоминая погибших на войне родных… Как было радостно узнать о нашей победе и вместе с тем горько от воспоминаний о потерях близких… Сколько же народу погибло в эту войну!

   Пожалуйста, прослушайте, песню "Под Ржевом" в исполнении артиста М. Ножкина. Там погибли многие сотни ТЫСЯЧ наших воинов!   
                http://my.mail.ru/mail/hshgm/video/2619/2643.html
(скопировать адрес, вставить в ВЕРХНЕЕ окошко YANDEXA и кликнуть опцию "вставить и перейти" - откроется видео с исполнением песни...
   
   Это же надо было пережить всему народу  такую тяжёлую страшную бойню, потерять столько родных тебе людей, претерпеть столько страданий и мук, чтобы – НАКОНЕЦ-ТО ! - встретить долгожданную и выстраданную ПОБЕДУ !!!
   Вот вспоминаю тот день, пишу и заново переживаю – спустя почти более 69-ти лет  - этот день, и даже слёзы навернулись на глаза…

   По всем организациям и домоуправлениям были розданы (видимо, заранее подготовленные) подарки, в том числе немного водки, чтобы даже люди непьющие могли отметить по русскому обычаю этот праздник. Дядя Жора угостил меня и моего неразлучного товарища Марка этим горьким напитком, и мы с ним, немного «окосевшие» пошли «шататься» по переполненным людьми улицам.
   Как все ликовали ! Вечером на главной площади города - Дзержинского -
собрались тысячи людей, говорились речи, гремели оркестры, прожекторы яркими полосами высвечивали уже мирное и безопасное небо, начались салюты (количество которых вся площадь тысячеголосым хором радостно отсчитывала и дружно повторяла вслух), вспышки фейерверков освещали площадь, радостные, иногда со слезами лица людей…
   День Победы – это действительно ПРАЗДНИК СО СЛЕЗАМИ НА ГЛАЗАХ, как поётся в песне. Это было незабываемо и осталось в памяти навсегда.
НАВСЕГДА – у тех, кто пережил эту войну!!!
   Потомки мои,  относитесь всегда с уважением к памяти наших предков, погибших в той войне! Исход её – НАША ПОБЕДА в ней – дал возможность человечеству  продолжить своё поступательное развитие к прогрессу и не погрузиться в пучину деградации и варварства, которые были уготованы многим миллионам людей в случае, если бы на земле восторжествовал фашизм.

   Посмотрите и прослушайте, пожалуйста, видеоклип с исполнением великой песни "ДЕНЬ ПОБЕДЫ" http://www.youtube.com/watch?v=IBlU_rV56vE

   …Летом того же победного года я, как ребёнок из семьи погибшего фронтовика, попал по путёвке в  оздоровительный пионерский лагерь. Запомнились сильные июльские грозы по вечерам, когда мы после ужина, располагаясь ко сну, рассказывали под громовые раскаты и сверкание молний вслух по очереди «страшные» истории – кто какие знал. Я. начитавшись до этого Конан Дойла, имел некоторый успех -  пересказывал одну за
другой истории про Шерлока Холмса. Особенно популярными у пацанов были рассказы «Пёстрая лента», «Союз рыжих» и «Пляшущие человечки»…  В числе других «серьёзных» наших мероприятий были кратковременные набеги на соседний колхозный сад, откуда с переменным успехом мы таскали уже начинавшие поспевать яблоки «белый налив»…

                -ХХХ-

   Осенью 45-го я пошёл в 6-й класс. Каких-то особых событий (после завершения войны в мае) не помню. Разве что, как-то идя в конце сентября со школы домой, где-то в районе нынешней площади Конституции увидел большую толпу. Подойдя ближе, узрел нечто необычное: в редком оцеплении солдат внутренних войск (с синей окантовкой на погонах) стояли или сидели прямо на бордюре тротуара какие-то женщины в необычно широких и длинных, «как у цыганок», цветастых   юбках и пёстрых кофтах. Головы их были покрыты яркими разноцветными платками, в которых раньше да и сейчас ходят в деревнях… Женщины были, в основном, средних и «чуть пожилых» лет, в основном больше светловолосые. Совсем молодых или «совсем» старух среди них не было. Все хорошей телесной кондиции (чем сразу выделялись среди большинства наших худощавых и приморённых «послевоенных» женщин).
   Между солдатиками прохаживались офицеры в фуражках с синим верхом («кэгэбисты»)… Как объяснила любопытному шпингалету какая-то наша бабка-зевака (видимо, долго стоявшая здесь и поэтому уже знавшая всю «обстановку»), это были пересылаемые из Югославии в «советские лагеря» жены и члены семей казаков и
русских эмигрантов, покинувших Россию в конце 1920-го года. После разгрома «белых» войск Врангеля и их бегства из Крыма в Турцию, они потом нашли прибежище в Югославии. Среди них были также частично жёны интернированных казаков-предателей, успевших обзавестись новыми семьями в Отечественную войну...
   Часть таких русских в годы фашистской оккупации служила в немецких войсках и «помогала» фашистам в войне против «своей» страны - СССР. После капитуляции Германии они вместе с семьями были интернированы и «привезены обратно» - арестованы для «фильтрации» и последующей отправки в сибирские и дальневосточные лагеря на поселение… Часть из них, находившихся в других странах Европы – непосредственно в самой Германии, а также Франции и Чехословакии - была дополнительно передана в нашу страну союзниками вместе с семьями…
   Сейчас женский контингент этих семей сидел в ожидании транспорта, которым их должны были везти на пересылку, а затем уже эшелонами «куда-то дальше»…
   Как я узнал гораздо позже, уже будучи взрослым, многие из членов семей бывших белогвардейцев подозревались в сотрудничестве с немцами, либо просто считались "неблагонадёжными». Маховик государственных репрессий по отношению к эмигрантам – «прислужникам фашистов» - после кончания войны только начинал ещё раскручиваться, и эти «члены семей военных преступников», возмоно, были «первыми ласточками» - объектами будущих массовых чисток и ссылок – и одними из первых послевоенных лагерных обитателей…

   Что интересно – женщины и девушки эти (некоторые, видимо, сербки) , помню,  были веселы и оживлённы, внешне чувствовали себя свободно и, как будто, радовались своему возвращению на Родину (или «новую» Родину), которой не видели четверть века (или не знали совсем). Многие (среднего возраста) покинули Россию ещё детьми, молодые - родились в эмиграции и вышли замуж за русских эмигрантов (или перебежчиков) в Югославии… Возможно, они не ведали, до конца не понимали и совсем не предполагали, что их ждёт впереди. Но, наверное, всё же догадывались, что их
привезли в СССР не для отправки в санатории и дома отдыха… Их ждала жёсткая проверка, которую в обстановке кондовой подозрительности, царившей в  КГБ, успешно проходили немногие.

   …На расспросы о своих арестованных мужьях женщины отвечали скупо, рассказывали лишь, что тех «привезут» другими эшелонами… Говорили на каком-то непривычном для нас русском языке (видимо, так говорило казачество до революции -  с «примесью» сербских, что ли, слов) . «Синеголовые» конвоиры особо распространяться с ответами на «политические темы» им не давали, пресекая общение с «гражданским населением».
   Тем не менее их жизнерадостность и оптимизм поражали…
 
   …Более полувека спустя, когда я работал во Франции, мне довелось побывать под Парижем на русском кладбище Сент–Женевьев - Де Буа– последней обители-пристанище  русской эмиграции.  Это название из нарицательного стало фактически собственным. Его, вероятно, можно перевести как «Святая Женевьева (из) леса» или «лес Святой Женевьевы». Само женское имя Женевьев означает "честная и добрая"… Лишь только здесь я впервые «прочувствовал» и более полно осознал всю трагедию лучшей части белого офицерства, «солдат-белогвардейцев» и казачества – таких же русских людей, как и все мы, - и не меньших патриотов, чем изгнавшие их после Гражданской войны большевики. Понял и осознал, когда увидел буквально вопиющие надписи на многочисленных русских надгробиях. Это - крик души лишённых Родины людей, потерявших всякую надежду увидеть её снова и тосковавших по ней до самого своего последнего часа! У них была «своя Россия» и своя судьба, которую они сами выбрали и за которую так дорого заплатили. 

   Я говорю здесь не о предателях, воевавших на стороне немцев в Отечественную войну, а о тех русских (в большинстве своём солдатах Русского экспедиционного корпуса, воевавшего во Франции с немцами в Первую  Мировую войну, а также части выехавших в 1920 г. из Крыма и Кавказа русских  – «белых» и членов их семей - , которые в эмиграции пополнили «когорту» французских таксистов, официантов и заводских рабочих…
   Как правило, бывшие русские солдаты и офицеры экспедиционного корпуса в Отечественную войне на стороне немцев не участвовали. То же относится и к большинству белого офицерства и казачества, после поражения в Гражданской войне в Крыму эмигрировавших и осевших в странах Восточной Европы. Лишь незначительная их часть в Отечественную войну служила немцам в различных соединениях, сформированных под началом атаманов Краснова и Шкуро в составе вермахта. Основной костяк этих соединений составляли завербованные ивоеннопленных и предателей непосредственно на захваченной территории СССР.

      Многие русские во французской эмиграции не смогли вернуться на Родину до начала Отечественной войны и большинство из них впоследствии разными способами старалось уклониться от участия в войне на стороне немцев. Да и сами немцы, оккупировавшие Францию, особо не доверяли русским эмигрантам и практически не использовали их (кроме предателей-добровольцев) в войне на Восточном фронте. Некоторые из русских даже уходили в подполье и участвовали  в борьбе с немецким фашизмом во французском Сопротивлении… 

   С годами вся острота противостояния в гражданских войнах, пафос борьбы и убежденности обеих противоборствующих сторон в абсолютной правоте своей позиции – постепенно угасало, трансформируясь в горечь и сожаление от содеянного и, наконец,  – как осознание и обретение некоей истины, - в покаяние…
   Это я особенно почувствовал, посетив кладбище Сент Женевьев dе Буа, бродя меж могил русских эмигрантов и, особенно, захоронений солдат и офицеров Русского экспедиционного корпуса, посланного во Францию в 1-ю Мировую войну сражаться на стороне союзников (Антанты - см. Википедию).. Надгробные памятники с выбитыми на них словами, полными надрывной душевной скорби и тоски по Родине, взывали к всепрощению… Ведь и у всех упокоенных здесь была тоже «своя» Россия, «своя» Родина – как они её понимали.

   Как же тяжело было русским людям помирать вдали от неё! Этими мыслями я и проникся, постояв перед захоронениями наших соотечественников и читая надписи на их надгробиях… Очень точные слова нашёл известный певец Александр Малинин, создав после посещения этого места прекрасную песню:

         А. МАЛИНИН «КЛАДБИЩЕ СЕНТ ЖЕНЕВЬЕВ ДЕ БУА»

               Малая церковка, свечи оплывшие,
               Камень дождями изрыт добела.
               Здесь похоронены бывшие, бывшие,
               Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

               Здесь похоронены сны и молитвы,
               Слезы и доблесть, «прощай» и «ура»!
               Штабс-капитаны и гардемарины,
               Хваты-полковники и юнкера.

               Белая гвардия, белая стая,
               Белое воинство, белая кость.
               Влажные плиты травой зарастают.
               Русские буквы - французский погост.

               Я прикасаюсь ладонью к истории,
               Я прохожу по гражданской войне.
               Как же хотелось им в первопрестольную
               Въехать однажды на белом коне.

               Как же хотелось им в первопрестольную
               Въехать однажды на белом коне.
          
               Не было славы - не стало и Родины,
               Сердца не стало, а память жива.
               Ваши сиятельства, их благородия
               Вместе на Сент-Женевьев-де-Буа.

               Плотно лежат они вдоволь познавшие
               Муки свои и дороги свои.
               Все-таки русские, все-таки наши,
               Только не наши они, а ничьи.

               Как они после забытые бывшие,
               Все проклиная, и нынче, и впредь,
               Рвались взглянуть на нее победившую,
               Пусть непонятную, пусть не простившую
               Землю родимую и умереть.

               Полдень. Березовый отзвук покоя.
               В небе российские купола.
               И облака, будто белые кони,
               Мчатся над Сент-Женевьев-де-Буа.

               И облака, будто белые кони,
               Мчатся над Сент-Женевьев-де-Буа.

   Ну и, конечно, нельзя не упомянуть о песне  «Поручик Голицын» в блестящем исполнении того же Александра Малинина – потрясающий по своему трагизму гимн  оказавшимся на распутье перед драматическим выбором русским солдатам и офицерам – «белой гвардии», по-своему любившим Россию, с безысходной тоской и безнадёжной стойкостью выполнявшим до конца свой долг перед ней - как они его понимали…

               А. МАЛИНИН «ПОРУЧИК ГОЛИЦЫН»
            (аккомпанируют две гитары - best)
        http://www.youtube.com/watch?v=tKt8kHPK8K8
    (или на фоне видеокадров из кинофильма «АДМИРАЛЪ» -
 в музыкально-исполнительском отношении последний сайт чуть
 слабее) http://www.youtube.com/watch?v=4y2XhHyotNw

 (вставьте адрес в верхнюю строку Яндекса и кликните команду    "найти и перейти»)

                Четвертые сутки пылают станицы,
                Залита дождями донская земля.
                Не падайте духом, поручик Голицын,
                Корнет Оболенский, налейте вина.

                Мелькают Арбатом знакомые лица,
                С аллеи цыганки заходят в дома.
                Подайте бокалы, поручик Голицын,
                Корнет Оболенский, налейте вина.

                А где-то ведь рядом проносятся тройки,
                Увы, не понять нам, в чем наша вина.
                Не падайте духом, поручик Голицын,
                Корнет Оболенский, седлайте коня.

                А в сумерках кони проносятся к яру,
                Ну что загрустили, мой юный корнет.
                А в комнатах наших сидят комиссары
                И девочек наших ведут в кабинет.

                Над Доном угрюмым идем эскадроном,
                На бой вдохновляет Россия - страна.
                Раздайте патроны, поручик Голицын,
                Корнет Оболенский, надеть ордена!

                Ах, русское солнце, великое солнце,
                Корабль "Император" застыл, как стрела...
                Поручик Голицын, а может вернемся,
                Зачем нам, поручик, чужая земля.

   А какова была судьба тех, кто после Отечественной войны захотел добровольно вернуться на Родину? Многих добровольных «возвращенцев» англо-американские союзники передали в СССР, где большинство из них пополнило колымские лагеря (из-за тотального недоверия и культивируемой тогда властями общей установки на
«репрессивное» мышление)… Какие мы, русские, всё же идиоты - всю жизнь уничтожаем и мучаем друг друга...

   Отрывок из стихотворения моего земляка - поэта и «философа-мыслителя по жизни» Бориса Чичибабина хорошо иллюстрирует эту мысль.

                На мне лежит со дня рожденья
                Проклятье богоотпаденья,
                И что такое русский бунт,
                И сколько стоит лиха фунт.

                И тучи кровью моросили, —
                Когда погибло пол-России
                В братоубийственной войне, —
                И эта кровь всегда на мне…

 … Так я «краешком души» ещё в детстве чуть «прикоснулся» к этим трагическим событиям, узнал о них.
               
                -ХХХ-

…Лето 1946 года выдалось на востоке Украины очень засушливым. Посаженые мною на окраине Харькова на выделенном огороде картошка и помидоры пропали, хотя я почти каждый день ездил трамваем с ведром на окраину города и поливал растения.
Надвигалась полуголодная зима – даже на скудное «отоваривание»  продовольственных карточек надеяться было трудно. В Западной Украине (в Прикарпатье), где климат был более влажный, жить было, вроде, полегче. Там в областном центре Станиславе (ныне Ивано-Франковске) «осели» после войны наши родственники (довоенные жители г. Николаева) -  двоюродные сёстры Соня и Аня с пожилыми родителями – дядей Мишей и тётей Фаней.

   В конце июля мы с мамой, собрав нехитрые пожитки, решили уезхать в Станислав. Взрослые и вполне самостоятельные сёстры оставались в Харькове. Фира потом вышла замуж за какого-то отставного полковника и, прожив с ним полтора десятка лет, умерла. Мара окончила институт и уехала в Кривой Рог, где долго, чуть ли не  до конца дней своих, работала зубным врачом. Уехав на Дальний Восток, её следы я окончательно потерял.

   …На вокзале нас провожал Евель с товарищем. Они помогли нам погрузиться в поезд. Несмотря на разрыв с Фирой, Евель сохранил с мамой хорошие отношения и впоследствии, когда после окончания мединститута уже работал врачом в Полтаве, они ещё несколько лет переписывались.
   А мне предстояла очередная перемена местожительства, новая школа, новые знакомства и новые впечатления…