Под небом провинций

Когда я опускаюсь вместе с твоей рукой, скользящей по моим стекающим сквозь пальцы волосам, а потом опять поднимаюсь к тебе со сбившейся простыни, открывающей шершавое темно-оранжевое покрывало дивана, я вижу… Я вижу это окно с балконом., эти отстающие по обрезу окна там, где начинается масляная краска ниши, завернувшиеся краешки желтых обоев, эту темно-серую, зовущую выбросится пропасть городского неба, на дне которой размещены согласно плану жилые дома.
Потом не бывает ничего. Холодно, пустые сумерки по загроможденным молчаливой мебелью гулким углам, опять окно во всю стену и зимнее, притягивающее пустотой небо девятого этажа, и звенящая южная фраза: «под небом провинций»; уже две недели она возникала совершенно бессмысленно, без связи с чем-либо, без продолжения, как предзнаменование или заголовок, отпечатываясь в глазах на фоне серого огромного неба, клубящегося в снежном ожидании.
Я ухожу от тебя в сумеречное зазеркалье города, я ступаю по хорошо заасфальтированным серым тротуарам, я захожу в хорошо освещенный магазин, я покупаю хорошо расфасованные продукты, я поднимаюсь по серой, убираемой раз в три дня лестнице, - я возвращаюсь, завершая дневной круг… Я ясно вижу плавно изогнутую дугу годового круга, по которой я двигаюсь с тобой; она похожа на прямую, но это обман – мы вернемся туда, откуда все начиналось – в начало лета; потом опять будем погружаться в осень, в зиму… Ты будешь так же, плавно гладя по волосам, укладывать меня, я буду молча тебя любить; потом одевать шерстяное платье и сидеть, поджав ноги, в большом кресле у серого окна. Когда-то потом у нас появится ребёнок; ты будешь заботлив, будешь укрывать меня, закутывать в шубу; потом, когда я уйду, ты будешь праздновать, пить с друзьями вино, а потом уснешь рядом с женщиной с холодной чужой кожей, шершавой, как покрывало дивана. Потом я приеду, и мы будем жить втроем – то ли ты, я и она, то ли ты, я и ребенок – не знаю, может быть и то, и другое – под мертвящим небом, в городе, растертом по громадной равнине, открытой отовсюду ветру, холоду и жаре, под проносящимися облаками, под звенящим названием провинции.
Я буду что-то там тебе хранить (верность), ты будешь что-то там о нас делать (заботиться); мы будем счастливы – ты так хочешь. Ты властный правитель, ты справедливый император – и Рим, и провинции будут счастливы; достаток будет в каждом блюде и даже вываливаться через край; но что тебе моё восстание, оно будет жестоко подавлено, да его, наверное, и не будет – слишком хорошо живется.
Ты встал, тяжело вышел из комнаты; меня опять тянет к окну, выброситься; я боюсь этого неба, я боюсь этого счастья. «Я боюсь счастья» - так странно звучит; но погоди, рабы ещё падают ниц при твоем приближении, но уже дерзко смотрят тебе вслед; скоро пол из блестящей смальты будет залит твоей кровью, и в этой луже будешь лежать ты, уже не император – никто; и будут раздаваться приветствия новому правителю,  такому же всевластному и справедливому – так всегда было, так, наверное будет до тех пор, пока будет стоять вечный город; и сломается дуга годового круга, но ты ещё этого не знаешь – ну что ж, пусть будет, как ты хочешь.
 
когда-то давно