Цена жизни

                ЦЕНА ЖИЗНИ.
                (отрывок из повести)
           Алексей  перед этим имел беседу с замполитом полка, майором Маградзе. Умный был офицер. Понимал душу солдата, как никто другой. Это он уговорил сдаться двоих первогодков, которые, украв два автомата с полным боекомплектом, залегли на учебном поле, никого не подпуская. Сунувшийся было, караул, поднятый «в ружье», обстреляли поверх голов, заставив залечь всех прямо в грязь. Для переговоров требовали только командира полка. Как на грех, на тот момент комполка был в отъезде. Потребовали замполита. Приказав никому из караула не высовываться, с поднятыми руками пошел на штурмовую полосу.
           - Сынки, это я. Я один, не волнуйтесь. Не стреляйте.
           - Товарищ майор, если  хоть одна голова за вами поднимется – стреляем на поражение.
           - Спокойно, ребятки, я один.
Шел спокойно, не торопясь. Видно было, как приблизившись к окопу, сел на бруствер, свесив ноги в окоп.
           Долгой была беседа. Больше часа длился разговор. Потом взял у солдат  автоматы, подал обеим  руку. Те вылезли из окопа, и они втроем пошли в расположение полка. Начальнику караула приказал возвращаться в караульное помещение. И, что самое удивительное, нарушители направились с ним не на гауптвахту, а в штаб полка. Долго еще вел беседу с ними замполит. О чем разговор был, никто не слышал. Майор приказал оставить их наедине. Беседа затянулась к полуночи. Потом майор вызвал караульных и уж потом парни спокойно, без претензий, отправились на гауптвахту. На следующий день приехал командир полка. После обстоятельной беседы с замполитом, солдат выпустили с гауптвахты, а через неделю парней перевели в разные части дивизии.
Причина всей этой кутерьмы была опять в конфликте солдат с командиром роты. Комроты через месяц также был переведен в другую часть.
            Вскорости Алексея перевели в стрелковый батальон, во взвод связи. Вот тогда Лешка и познакомился с замполитом батальона майором Зинченко. Замполит, ничего не тая, рассказал ему причину его перевода из роты связи в стрелковый батальон. Из политуправления дивизии была дана рекомендация – во избежание дальнейших конфликтов и оздоровления дисциплинарного климата в роте. Четко и просто. Вот только под эту шумиху раскидали и Лешкиных самых близких друзей по остальным батальонам: Жорку Новоженина – в третий, Саньку Павлова – во второй. Обидно было до слез, но жизнь на этом не закончилась. Придя во взвод связи, Лешка был уже, практически, неприкасаемым. «Старики» демобилизовались – остались его годки и молодежь. Вскоре из «карантина» пришло пополнение и, как говорится, жизнь у Лешки удалась, он уже был «стариком». Его приятно удивила атмосфера взаимоотношений во взводе связи. Коллектив был не большой. Особой разницы между стариками и молодежью не было. Царила полная доброжелательность. Никакого сравнения с «дворцовыми» интригами в роте связи, где жизнь была, как в том курятнике, где каждый старался клюнуть ближнего и обгадить нижнего. Взвод состоял на шестьдесят процентов из грузин, а этот народ умел ценить дружбу. У Лешки завязались самые теплые, дружеские отношения. Постепенно он начал оттаивать душой. Доброжелательное отношение комбата и замполита, а так же командира взвода, молодого лейтенанта - по возрасту почти ровесник Лешки, сделали свое дело. Жизнь наладилась. По уровню спецподготовки он намного превосходил своих сослуживцев – служба в роте связи, лучшей роте полка, давала ощутимый перевес в знаниях. Так что Алексей был востребован по полной программе. Обеспечение оцепления дневных и ночных боевых стрельб, обеспечение подвижности мишеней на стрелковом полигоне, обеспечение связи передвижного командного пункта батальона на всевозможных учениях, начиная от полковых и заканчивая окружными.
          Круг его обязанностей требовал и соответствующего служебного положения. Вскоре он был восстановлен в сержантском звании, утвержден в должности заместителя командира взвода.
          Горечь обид постепенно улеглась. С друзьями общался очень редко. Круг обязанностей его теперь был настолько объёмистый, что это не давало возможности расслабляться. Постепенно утихла боль домашних неприятностей. Только где-то там, глубоко под сердцем, нет-нет, да и шевельнётся обида на жену. Вспоминал расставание перед уходом в армию. Ванькин лепет и ехидную улыбку тёщи. Все ее поведение показывало, что она несказанно рада Лёшкиному отъезду. Частенько он слышал, как она уговаривала жену:
          -Давай его бросим. Зачем он нам? Будем получать с него алименты, ты работаешь, и будем жить себе припеваючи.
          Алексей никак не мог понять её жизненной философии. Имея, на момент знакомства с Лёшкой, шестьдесят пять лет, она не имела ни одного года трудового стажа. Родившись ещё в конце девятнадцатого века, была свидетелем Октябрьской революции, гражданской войны. Во времена НЭПа успела поработать официанткой в частном ресторане, а остальную жизнь прожила как стрекоза из басни Крылова, не заработав ни копейки пенсии. Вот и старалась не упустить влияния на дочь – ведь это был единственный источник её существования.
          Лёшка потряс головой, будто прогоняя дурной сон. «Фу, только успокоился, и опять накатило. Крепко же прошлое уцепилось в меня. Эх! Если бы не Ванька! Но, видимо, не судьба».
           Только хотел выйти из «каптёрки», как вбежал, задыхаясь от волнения, солдат из Лёшкиного взвода, грузин Кинкадзе. Зевая ртом, как рыба на берегу, только и успел выдохнуть из себя:
           -Там! Там! Товарищ сержант, застрелился! Насмерть. Лежит на ступеньках в крови.
           Выпалив всё это залпом, выскочил опять в дверь. Алексей, ничего ещё не поняв, выскочил следом. Завернув за угол казармы, увидел толпу солдат на крыльце, обступивших кругом неподвижное тело. Стояли молча, наблюдая с угрюмыми лицами, как растекается лужа крови, стекая по ступенькам вниз. Рядом валялся автомат.
           Первым примчался, недавно сменившийся, начальник караула, молоденький лейтенант. Лицо бледное, как стена, губы трясутся. Через минуту прибыли майор Зинченко, начальник штаба батальона, майор Орлов и последним, прихрамывая на ногу, явился командир батальона, подполковник Лебедев. Распорядившись ничего не трогать, приказал всем расходиться по своим местам. Приехавший особист внимательно осмотрев место трагедии, поинтересовался:
           -Командование полка уже вызвано?
           -Так точно, а также вызван следователь военной прокуратуры. Прибудет через пол часа, - сообщил начальник штаба батальона.
           Через короткое время собралось всё командование полка. Начштаба, замполит, командир полка. Солдаты  немедленно разошлись подальше от греха. Алексей тоже со своими ушел в каптёрку, которая служила и складом, и «штабом» взвода связи, и «ленинской комнатой» - короче, три в одном стакане. Алексей усадил, уже успокоившегося Кинкадзе. Если это можно было так назвать, и детально расспросил о случившемся.
           Как позже выяснилось, события развивались таким образом. Первая рота первого батальона в прошедшие сутки была в карауле. Было всё, как обычно. Ответственные посты охранялись с полным боекомплектом, а мене значимые – без боеприпасов, а то и вообще, с одним штык-ножом. Сутки прошли спокойно, всё шло по заведенному распорядку. Караул сменило другое подразделение. Но, в конце, вышла небольшая заминка – старшина роты не принёс ящик для боеприпасов. А был заведён такой порядок – боеприпасы, после сдачи караула, разряжать в пределах караульного помещения. Оружие в пирамиды, в казарме, ставилось разряженным. Но получилось так, как получилось. Начальник караула отдает приказ двигаться в казарму и боеприпасы сдать на месте. Приказано – сделано. По возвращении, весь наряд караула зашел в ленинскую комнату и там производил разрядку. В этой суматохе никто не заметил одного из отставших. Солдат ещё некоторое время стоял на крыльце, низко опустив голову. Потом спокойно, сняв автомат с плеча, передёрнув затвор, поставил его прикладом на крыльцо. Наклонившись, упёрся грудью в ствол и нажал на спусковой крючок. Раздалась длинная, автоматная очередь. Прежде чем тело упало на бетон крыльца, автомат выпустил пол рожка – четырнадцать патронов. Это подсчитали потом. Вот эту ситуацию и видел, выходящий в это время из казармы, Кинкадзе.
           Никто не знал и не догадывался о причине такого поступка. Это уже потом, когда приехал следователь военной прокуратуры из дивизии, был произведён обыск карманов и личных вещей в казарме. А причина оказалась самой банальной – устал от службы, не переносил солдатской муштры, не воспринимал советскую идеологию. Нашли письма от родителей, где в каждом звучали уговоры потерпеть, не делать глупостей, что будет и на их улице праздник.
            Диссидент какой-то. Похоронили, как какого-то бродягу, как дезертира. Командир полка так и объявил на полковом построении, какой человек, такая и смерть. Одним словом – дезертир. Так что, комендантский взвод втихомолку похоронил его. Даже приехавшим родителям могилу не показали, только личные вещи отдали и документ о гибели.
             Повседневную жизнь полка этот случай не особенно нарушил. Построив для очередного развода батальон, комбат, зачем-то, пригласил и свою жену. Весь батальон знал эту приветливую женщину, с улыбкой Рубеновской мадонны. Она стояла сзади комбата, чуть в сторонке.
            -Смирно! Равнение на средину! – прозвучала  команда начальника штаба батальона. Строй замер. Четким, строевым шагом начштаба подошел к комбату:
           -Товарищ подполковник, батальон для развода построен! Начальник штаба батальона, майор Орлов.
           -Вольно!
           -Вольно!
           Строй стоял не шелохнувшись. Комбат несколько мгновений стоял молча, склонив голову. Правая рука его находилась на ремне портупеи, а левая висела плетью вдоль туловища. Это был результат ещё военной поры. Под конец войны, в Праге, он получил тяжелое ранение и контузию от разрыва фаустпатрона. Хромота на левую ногу и, почти, отсутствие чувствительности левой руки – было итогом этого ранения. Долгое лечение по госпиталям, поддержка жены – боевой подруги, а так же железная воля, поставили молодого капитана на ноги. Врачи подчистую списали его в запас, но желание вернуться в строй, обивание порогов всевозможных кабинетов, в конце концов, дали результат – его оставили в строю. Первое время и нога не очень болела, и рука. Хотя и с усилием, слушалась. С годами хромота стала заметней и рука всё чаше отказывалась слушаться. Ему много раз предлагали уйти в отставку, но он упорно отказывался и с большим трудом уговаривал медкомиссию оставить его в армии. Да, по большому счёту, он делать то больше ничего и не умел. Почти в сорокапятилетнем возрасте он был душой в самом расцвете сил и не мыслил свою жизнь вне армии.
Подняв медленно голову, он резко поднял руку. Строй замер в ожидании.
           -Сынки! Я обращаюсь к вам сейчас не как командир батальона, а как солдат, прошедший всю войну от начала и до конца, как человек знающий цену жизни, который забирал жизни у врага и терял своих боевых товарищей и друзей. Я знаю цену крови, пролитой нашим народом в этой жестокой, бесчеловечной войне. Я знаю цену слезам, пролитым матерями, женами, сёстрами. Я знаю цену солдатского пота и цену солдатским мозолям. Я видел глаза детей, освобождённых из лагерей, с потухшими взглядами стариков. К чему это я подвожу? Вы понимаете, что случилось из вон выходящее событие, которое ложится тяжелым пятном на репутацию батальона, на командный состав батальона, начиная от командира взвода и заканчивая мной лично. Но я, всё же, хочу поговорить о другом. Я задаю вам вопрос, что самое дорогое на земле? Ответа от вас не жду, сам отвечаю – жизнь. Да, сынки, жизнь. Эта хрупкая и такая желанная, для каждого из нас, жизнь. Жизнь у человека одна и другой никогда не будет. Жизнь человеку даётся один раз и другой не купишь ни за какие деньги. Жизнь – это случай. Рождение человека – это случайность, а смерть – это закономерность. Но недаром же природа так создала: человек рождается, человек растёт, человек любит, человек растит своё потомство и так до бесконечности возрождается в новых поколениях. Любую жизнь надо беречь и лелеять. Даже по церковным канонам жизнь врага можно забрать, иначе он заберёт твою, но величайший грех посягнуть на свою собственноручно. Самоубийц никогда не хоронили на церковных кладбищах. Их даже не отпевали в церквях. А по нашим, советским законам умышленное причинение себе вреда или самоубийство приравнивается к измене Родины в военное время и к дезертирству – в мирное. И так было, так есть, и так будет. Понять самоубийцу ещё можно,  простить – никогда. Запомните – лишая себя жизни, вы прерываете цепочку продолжений ваших жизней в ваших поколениях. Ведь вы все молоды, ваша жизнь только начинается, вы не успели оставить после себя звено вашей цепочки. Помните об этом. А служба солдатская всегда, во все времена была тяжелой работой, но вы живёте в мирное время и это ваше счастье. И я желаю вам всем, моё вам пожелание, чтобы звено вашей цепочки никогда не прерывалось. А сейчас я хочу, чтобы вы послушали мою жену, мою боевую подругу, с которой я прошел долгий военный путь.
           Комбат повернулся к супруге, лицо его просветлело и как будто, стало моложе. Широким жестом пригласил её подойти поближе. В батальоне её знали, практически, все. Уважали и даже любили, как мать. Многим молодым парням не хватало материнского тепла, женской заботы. Многие бывали у комбата в доме, помогали по хозяйству. Вечно занятый на службе подполковник, да с изуродованной рукой, не успевал, да много чего, чисто физически, не мог сделать. Так что, чего греха таить, частенько присылал солдат в свой дом в помощь своей жене. Для отвыкших от домашнего тепла и уюта парней, это был праздник, прекрасные минуты и часы, проведенные в домашней обстановке. Не каждая родная мать так относилась к своим детям, как эта женщина к этим молодым, здоровым парням, волею судьбы, оторванным от домашнего очага. Своих детей, как говориться, бог не дал этой семье, так что, свою материнскую любовь и нерастраченную энергию она отдавала солдатам, считая их всех своей большой семьёй.
           Повинуясь жесту мужа, подошла ближе, стала рядом. Строй замер. Установилась полная тишина, только издалека, с полкового плаца доносились командные крики и команды. Проходил размеренный ритм солдатской, будничной жизни.
           -Мальчики! Мои дорогие мальчики! Я имею полное право вас так называть. Я решилась на разговор с вами по одной простой причине. По своей природе – я мать. И все вы дороги мне. С моим мужем, вашим командиром батальона, мы прошли всю войну рука об руку. Он начинал войну молоденьким лейтенантом, только что окончившим училище, я -  молоденькой медсестрой. Мы мечтали о счастливой жизни, строили планы на будущее. Но утро , 22 июня 1941 года, всё перечеркнуло. Отступление с тяжелыми боями от западной границы до Сталинграда, тяжелейшие месяцы Сталинградской битвы, освобождение страны и май сорок пятого года – всё вместилось в эти кошмарные четыре года. За эти страшные четыре года было всё: ранения, разлуки и опять встречи, но никогда мы не теряли надежды и не теряли желания жить. Многим, очень многим, я спасла жизнь, многим мне пришлось закрывать глаза и последнее, что они видели в своей жизни – это было моё лицо. Но все они: и спасённые мной, и отошедшие в мир иной, хотели жить. Последние их слова: - сестричка, пить, сестричка, хочу жить – сливались в один, последний вздох. Я до сих пор, по истечению, почти, двадцати лет, вижу их глаза, с мольбой и надеждой, смотрящие на меня. Все они хотели жить. Да, попадались и негодяи, самострелы, но они увечили себя с одной надеждой – выжить. Во время боя не думаешь о подлецах – единственная цель, как можно большему количеству помочь. Дальнейшую судьбу их вам, наверное, рассказывать не нужно. Но я хочу сказать, что все они оставили дома матерей, жен, любимых и всех их провожали с надеждой увидеть живыми. Приходили похоронки: и плакали матери, плакали жены и дети, плакали невесты, но их объединяло одно – их мужчины погибли смертью храбрых. А каково тем, кому пришла казённая бумага – расстрелян, как дезертир. Это было двойное, тройное горе и с этим горем и этим клеймом жить до конца своей жизни. Я понимаю, сейчас мирное время, но горе матери этого солдата во много раз больше. В военное время горе общее, в мирное -  это горе одного человека, матери. Прошу вас, мальчики, цените жизнь, не заставляйте своих родных, близких, своих матерей и жен, плакать.
           Закончив свою речь, она положила руку на сердце, грудь её высоко вздымалась, дыхание было прерывистым. Успокоившись немного, наклонив низко голову, быстро ушла. Строй стоял не шелохнувшись. Какое-то время и комбат стоял молча, как будто ждал чего-то. Потом дал команду:
           -Командирам подразделений развести личный состав на занятия, согласно расписанию. Прозвучали команды командиров рот, взводов и через несколько минут площадка перед казармой опустела.
           Долго ещё Алексей находился под впечатлением слов жены комбата. Где-то, в самых укромных уголках сознания, промелькнула мысль: «А ведь и ты мог вот так, как тот – пустить себе пулю в сердце. Как она права, эта, столько перенёсшая женщина. А я идиот. Как мне, даже мельком, могло придти такое в голову?»

           Одна беда не приходит. Не успели утихнуть события с самоубийством, как новая беда – солдат застрелил солдата. Это случилось в соседнем батальоне. Солдат-первогодок застрелил «старика», солдата третьего года службы. Застрелил по одной банальной причине – просто очень хотелось поехать в отпуск на родину.
           Был воскресный день. На летней площадке крутили в очередной раз «Чапаева». Присутствовал почти весь полк. Фильм почти никто не смотрел – показывали его, наверное, десятый раз. Дым стоял над площадкой сплошным облаком от крепких, солдатских, дешевых сигарет. Кто «травил» анекдоты, кто играл в нарды – многие славяне пристрастились к этой игре. Половина личного состава полка была со Средней Азии: Казахстан, Узбекистан, Туркмения, Каракалпакия. Местные кавказцы: грузины, армяне, осетины, аварцы, аджарцы, чеченцы. Так что ассимиляция культур, одна в другую, здесь проявлялась, как нигде больше.
           На экране Петька с Василием Ивановичем пели песню:
                Черный ворон, что ж ты вьёшься
                Над моею головой,
                Ты добычи не дождёшься
                Черный ворон – я не твой.
           И вот, на этой оптимистичной ноте прозвучала автоматная очередь. Через несколько мгновений – ещё одна. Прозвучала команда:
           -Полк! Тревога!
           Автоматная очередь повторилась, где-то, в районе артиллерийского склада. Следом прозвучали команды по подразделениям:
           -По казармам! Тревога!
            Но, по прибытию в казарму, всё выяснилось. Поступила команда – отбой тревоги. Вскоре стала известна и причина тревоги. Часовой на химскладе застрелил нарушителя. Все били в недоумении – какой может быть нарушитель? Скорее всего, кто-то из местных жителей залез, чтобы что-нибудь своровать.
           На утреннем, полковом построении всё окончательно прояснилось. Командир полка стоял чернее тучи. Полк замер в ожидании.
           -Товарищи солдаты, товарищи сержанты, товарищи офицеры, за короткое время у нас второе ЧП. Как не прискорбно, но это свершившийся факт. Солдат застрелил солдата. Застрелил с единственной целью – получить отпуск на родину. Застрелил, нарушив устав, отбросив всякий здравый смысл. Он ещё долго говорил о соблюдении устава, о долге перед Родиной, о цене человеческой жизни. Но это, если внимательно прислушаться, говорил человек, который последний раз стоял перед этим строем. Два ЧП за короткое время – это уже, в любом случае, перебор. Армия таких коллизий не приемлет. Так и случилось – через неделю полк принимал новый командир полка.
           Со стрельбой дела обстояли так – солдат первогодок, который, кстати, за восемь месяцев службы поменял уже третью воинскую часть. Низкий общий интеллект парня, патологическая леность к любой работе, а солдатская служба – это тяжелый труд, нежелание подчиняться, вынуждали командование предыдущих частей, чтобы не сажать солдата на скамью подсудимых и не портить показатели по воспитательно-политической подготовке, под разными предлогами отфутболивать его в другие части. Так что, этот полк у него был по счету третьим.
           Служба есть служба. Присягу принял – значит, полноценный солдат со своими правами и обязанностями. Особенно с обязанностями. Вот и попал он на воскресенье в караул. Пост ему достался не самый сложный. Охранять пришлось полковой химсклад. Тот находился на бугре, метрах в ста от караульного помещения. Внизу, у подножья бугра, находился полковой свинарник, а дальше, к границе части, находился артиллерийский склад и ещё дальше, за бугром – полковой огород. На нём выращивали огурцы, помидоры, лук и другие овощи. Это было хорошей добавкой к солдатскому столу, но если сказать полную правду, то большая часть продукции шла в офицерскую столовую и офицерским семьям. Но это так, к слову.
           Огород охраняли три солдата, находившиеся там постоянно. На огороде стояла глинобитная мазанка с нехитрым солдатским скарбом. Мебелью, в виде трёх деревянных топчанов, трёх табуреток и стола на котором стоял полевой телефон и три солдатских котелка. Под столом армейский термос с водой.
           Июль месяц – середина лета. Днём жара зашкаливала за сорок. К камням открытыми частями тела невозможно было притронуться. Ночью температура воздуха не опускалась ниже тридцати градусов. В домике была духота. И вот старшему пришла в голову «гениальная» идея – построить шалаш прямо посреди огорода – и сердито и удобно. Решить – это одно дело, а воплотить в жизнь задуманное – это другое. Выход всё же нашли. На территории части, недалеко от столовой, строился собственный, овощной склад. Соответственно, строительных материалов там было в избытке: деревянный брус, доски, шифер, гвозди. Короче – полный комплект. Стройка так же охранялась. Но солдат с солдатом всегда договорятся – не для себя же, для общего дела. Да и охраняли, в основном, от местных жителей. Для местности, где нет ни одного кустика, каждая доска дорогого стоит. Вот солдатики под шумок и воспользовались удобным случаем. Весь полк смотрел фильм. Кроме дневальных, в казармах никого не было.
           Нагрузившись досками, под тенью забора, опоясывавшему часть по всему периметру, служивые тащили свою добычу на огород. На беду, свинарник им обойти не было никакой возможности, а он был в прямой видимости поста на химскладе. Расстояние то было не более пятидесяти метров. Вот часовой их и узрел. Что уж ему померещилось. Но он без предупреждения выпустил из автомата очередь. Солдатики на мгновение остановились, послышалась ещё одна короткая очередь. Все кинулись в рассыпную. Самый молодой оказался самым умным – пригнул в окно недостроенного свинарника и притаился за стеной в высоком бурьяне, второгодник, перемахнув через забор, оказался за пределами чисти, а вот самый старший, третьего года службы, растерялся – даже не бросив досок, бросился наутёк, в сторону артиллерийского склада. Часовой, тем временем, бросая пост, пускается за ним вдогонку. Выпускает ещё одну автоматную очередь – опять мимо. Убегающий, выбежав в зону освещения  артсклада, остановился и, бросив доски, обернулся к, настигавшему его, часовому. Тот, не добежав метра три, выпускает все, оставшиеся в рожке, патроны.
           Всё произошло на глазах у часового, который охранял артиллерийский склад. Весь этот происшедший кошмар ввёл его в штопор. Он инстинктивно прижался к стене склада. У него не хватило ума даже поднять тревогу – нажать тревожную кнопку. Так и простоял «защитник родины» до прибытия начальника караула с тревожной группой. Картина была удручающей. На земле лежало распростёртое тело солдата. Грудь его, от правого плеча до левой стороны пояса, была прошита автоматной очередью, как ткань швейной машинкой. Глаза были открыты и смотрели на звёздное небо. На лице застыла улыбка. В свете фонаря это выглядело дико и жутко. Говорят, что если солдат в бою умирает мгновенной смертью, на лице его всегда остаётся застенчивая улыбка, как будто он извиняется перед всеми, что не дожил, не долюбил, не вырастил своё продолжение. В данном случае, в мирное время, солдат погиб не в бою и даже не во время исполнения службы. Погиб банально глупо – из-за своей глупости, из-за безразличия начальства к судьбам подчинённых. Никто не хотел брать на себя ответственность за неуправляемого солдата, и отфутболивали его подальше из своей части – пусть головы болят у других. И вот этот, к слову сказать, горе-солдат сейчас стоял с идиотской улыбкой на лице и с ещё большим идиотизмом задал вопрос, повёргший в шок всех присутствующих:
           -Товарищ лейтенант, а отпуск мне дадут?
У лейтенанта перехватило дыхание. Он ошалелыми глазами смотрел на говорящего. Потом, с огромным трудом выдавил из себя:
           -Сдай оружие, часовой Полухин. Стрельников, отведите его в караульное помещение и в камеру его, в камеру. С ним не общаться, вопросов ему не задавать и на его вопросы не отвечать. Выполняйте.
           Конвой увёл задержанного, а остальные стали ждать прибытия начальства. Отклеился от стены артсклада и второй часовой. К нему вернулась речь.
           -Я всё видел. Всё произошло на моих глазах. Я был свидетелем от первого окрика и до последнего выстрела.
           -Ну, это ты начальству и следователю расскажешь, а сейчас займи свой пост, - не проговорил, а прошипел начальник караула.
           Невдалеке послышались голоса. На место трагедии спешило руководство полка.