Бедный студент

                ЖИТЬ НА ВОЗДУШНОМ ШАРЕ.


Чудовище скалится плотным бесконечным рядом домов - с той и другой стороны улицы. Снег идет, его немного сдувает дыханием города. И я думаю, хорошо бы отравиться какой-нибудь мутной жидкостью. Отравиться, глядя на всё это.
     – Ну, хороших вам выходных, - утомленно пробубнил профессор Фарид Фахриевич. - До понедельника!
Я собираю в наплечную сумку сборники задач по физике А. Рымкевича, общую тетрадь и шариковую ручку с обгрызенным колпаком. На мне выцветшая потрепанная толстовка Vans, темные джинсы-сигаретки Spitfire, кеды с истертой подошвой. Иду вдоль улицы Комсомольской, а где-то там, примерно через десяток автобусных остановок, здание местной редакции, где у меня записано очередное собеседование. И все куда-то спешат: дети, пенсионеры, отроки - все суетятся, живут. В нескольких метрах сидит пожилая старушка, протягивает руку, а на бордюре, наверное, костыль, её единственная опора. Я вдавливаю голову в плечи и надеюсь, что удастся сделать вид, будто её не существует, и скоро пройду мимо, запрыгну в первый же автобус, думая о прекрасном. Я делаю шаг, ещё один, и все больше понимаю - она не будет делать этот вид. Она будет отчаянно хранить в своем теле, похожем на грязный запыленный мешок, жизнь, и всюду, даже в водовороте проезжающих мимо авто, будут слышны её незаглушаемые мольбы, всюду.

– Помогиии-ии-иите ПОЖАЛУСТААА ПОМОГИТЕ ПОЖААААЛУСТА Я БОЛЕЮ дай вам бог счастья, помогите ПОЖААААЛУСТААА,– повторяет она голосом плакальщицы, в котором чувствуется гнездящееся проклятие. В левой руке она держит небольшой картонный контейнер для мелочи, а правая протянута ладонью вперед, эти руки трясутся в бешеном ритме, и моё сердце теперь отстукивает тот же. Пытаясь рассинхронизироваться, я в смятении кидаю последнюю мелочь к протянутой руке. Я не могу двинуться, люди обходят меня, я взволнован, потерян в этом хаосе, меня не должно быть здесь, или быть, вообще, не должно. Смотрю, как под вибрацией трясущейся ладони падают и пропадают монеты.

– ЕЩЁ ДАЙТЕ Я БОЛЬНА ПОМОГИТЕ ПОЖАЛУСТА Я БОЛЕЮ,- продолжает бабка, наверняка, смотря мне прямо в глаза. Боюсь столкнуться с ней взглядами, не могу найти в поле зрения упавшую мелочь, вежливым и чуть виноватым тоном обращаюсь,;– нет, простите, я отдал вам всё, что у меня было. Про себя думаю - заткнись, сука.

–ПОМОГИИИИИИИИИИИИИТЕ ПОЖАААААААЛУУСТААА.

Она завелась ещё сильнее, как над гробом мертвого сына, ещё протяжнее, ещё нервнее, как над сыном, внуком, а, вообще, почти над собой.
И тут кто-то, может, это был я, а, может, Патрик Бэйтман, достает из кармана нож с зазубренным лезвием и вонзает ей в правый глаз, сначала взрезая сетчатку, а потом и глазное яблоко. Кровь брызжет, и он сильным ударом ноги сшибает её, как окурок. Она вопит, с чпоканьем валится и 
продолжает, срываясь до визга:

–уоой-уоооооииии-лююю-люююююююююю-помогиииите-ПОЖАЛУСТАААаааи.

И тут, может быть, это я, или успешный молодой Пэт, кто-то, хватает её клюку и бьет по верещащей как сирена башке, а с глаза продолжает стекать красное и густое, как желток, и везде, куда попадает палка, мягко и противно, и от этого чудовище сильнее орет, извиваясь и корчась:

–ПОМОГИИИИИИИИТЕЕЕЕЕ ПОЖААААААИУУСТААА.

А людей все прибывает, их больше, и видно только их безмолвные спины, их бугрящиеся фигуры, как свисающие с крюков мороженые туши, и видно, как головы недобро поворачиваются друг на друга, кажется, что это одна многоголовая шизофреническая куча дерьма. А в ушах у меня звенит ультразвуковой шум, да и
–ПОМОГИТЕ ПОЖАЛУЙСТАААААИИЯ.
–Келесi аялдама - Сейфуллин кошесi. Следующая остановка - Сейфуллина.
      
Я успел занять заднее "студенческое" место у окна, рядом сидит девушка, которая, наверняка, из тех, кто в свои семнадцать, или восемнадцать, говорит о том, как трудно жить без тачки в наше время. Она обхватила обеими руками сумочку, на которой красовался истертый медный треугольник якобы Prada. Несчастная скотина.
Уезжая, я всё ещё слышал этот противный визг. Уставился в окно с отреченным взглядом. Люди стоят, теснятся. Ого, снегу, черт возьми, думал я, наконец-то. Заткнись, сука, думал я, заткнись.

Ноябрь. Холодно в этом городе в ноябре. Да и летом - настоящий ад. Вижу, как небо за окном теряет свою голубоватость, постепенно становится свинцовым, и моё тело наливается свинцом. По улицам разбросаны великие - Байтурсынов, Ауэзов, Гагарин, вот и Жароков рядом лежит. А в автобусе слышно, как дышит народ, с терпимостью.

В здании на третьем этаже душно, мои будущие коллеги сидят, съежившись, прилипши к креслам, этакие кентавры, сидят и воруют воздух. Вокруг бумажная суета, компьютеры зависают, смех, "Лариса Сергеевна, вас к телефону", снова суета и дышать нечем, и слегка чувствуется повисшее над всем этим облако общественного мнения.
Треск и топот - пока что только так можно охарактеризовать средних лет мужчину, моего работодателя. На стене в рамке висит фотография президента. Пружина внутри меня сжимается все сильнее. И я забываю всё, что учил дома. Оперативность, обучаемость, хорошо работаю в команде, ответственность, что ещё.
–Здравствуйте, присаживайтесь, пожалуйста. Как вас зовут?
–Рыскулов Су...
–Понятно, тут написано, высшего образования у вас нет.
–Ага. Точнее, я не закончил обучение на журфаке в КазНУ..
–Мхм, ваши навыки?
–Спасибо, до свидания. В течение двух недель мы вам позвоним.
Как только мы пожали друг другу руки, в кабинет вошла какая-то девушка с недовольным лицом.
–Катя, что с тобой?,- спросил "треск и топот".
–Когда эти козлы блин слушайте прекратят звонить?
Я вышел и снова оказался в душном офисе. Надо было выйти через окно, подумал я.
Проходя через офис, я слышал, как они весело шумят, как пользуются свободной минуткой, обсуждая последние новости. Передо мной были обычные рабочие люди, жующие баранки. Есть хочется.

Вечереет. Перекрестки и проспекты изуродованы постерами идиотских фильмов, брэндами, сексуальностью и эстетикой богатства. Из-под асфальта, под мокрым снегом, вырастают прохожие, и их несет, как целлофановые пакеты, беспорядочно в бесполезном направлении. И вдруг меня окутывает жуткий страх, как будто кто-то тянет за нить, привязанную к моей душе. Вытягивает, вытягивает, останавливается, и снова вытягивает её из меня. "Это всё та бабка" - говорю я. "****ый же ты Раскольников!",- отвечаю я самому себе. Надо напиться, отобрать у алкоголика бутылку и напиться. И смелости хватит позвонить Лене, сбивчиво начать извиняться за всё, чтобы она переспрашивала меня, ничего из того не разобрав, а я все повторял и повторял, и мне становилось всё противнее за себя.
Я видел, как мы в юности мечтали, сидели у телевизора на расстоянии вытянутой руки, ставили видеокассету с фильмом "Один Дома", хотели такую же судьбу, как у главного героя, уже хотели жить в другой вселенной под названием Нью-Йорк, а там не будет избивающих тебя родителей, там вообще все добродушные. Можно купить шар, надуть его хорошенько и улететь. Я говорил, что буду работать, стану крутым, богатым и влиятельным, и наш сын заживет, как главной герой фильма, я никогда его не обижу, а ты говорила, что будешь готовить мне вкусно и растить ребенка. И какая разница, что сейчас мы другие.

–Алло... Лен?