Отец

***
Исфана. Дом наш под горой у речушки. По берегу сая (русло речки) гигантские тополя. Ветви деревьев нависают над крышей. Два узбечонка воруют голубей – дети взобрались по стволу тополя на одну из ветвей, спустились с неё на шифер, по коньку добрались до фронтона. Один из каскадеров умудрился проникнуть в слуховое окно и оттуда подаёт птиц тому, что расположился на коньке…. Отец с матерью возвращаются домой. Путь их по серпантинной тропе на склоне горы. Со склона хорошо видно ребят на крыше. Мать увидела воришек и всплеснула руками: «Володя…». Отец моментально зажал ей рот и так, придерживая её рот ладонью, переметнулся за куст шиповника. «Молчи, сам вижу. Тихо, Нина, очень тихо веди себя. И не шевелись. Не дай бог, дети заметят или услышат нас! Они ведь испугаются, засуетятся, и могут сорваться с крыши...» - всё это шёпотом. И, минут через пятнадцать, когда дети благополучно спустились и припустили со всех ног: «Фу, ты…. Пойдём, Нина. Теперь не опасно».

***
Детство. У отца очень непростые отношения с красавицей Лилией, эгейской македонянкой. Она эмигрантка из числа патриотов движения ЭЛАС, вывезенных  Сталиным из Греции в Союз.  4 года партизанской жизни в горах и годы на чужбине не убили в ней красоту и женское очарование. Она жила в Оше, а отец ездил туда в командировки, которые всё более затягивались. После командировок он часто слушает патефон с песней «Марица». Сколько тоски в греческих песнях! Отец тосковал. Тосковали эмигранты, приезжавшие к нам, когда пели родные песни. Под эти песни и нам, детям, становилось тоскливо.  Потом случилось страшное: Вера, гражданская жена (русская) Фимоса Плациса, бывшего командира партизанского соединения, национального героя Греции, поведала нашей матери об истинной причине отцовской тоски. Мать выстроила нас, детей, перед отцом и объяснила, что он променял нас на «эту партизанскую сучку». Затем  сняла с патефона пластинку с песней «Марица» и разбила об его голову. Отец, посеревший и убитый, сидел и молчал. Он много дней молчал. Потом уволился с прежней работы и перешёл на другую, с которой  командировки были в Уч-Курган.

***
Если я неуклюже взбирался на коня, то отец презрительно цедил:
- Э-э, разве это мужчина?
Я слезал, подводил животное к высокому камню (чего вы хотите от семилетнего пацана?), и с камня старался небрежно перебросить тело в седло. Именно – небрежно, с долей изящества. И так – до тех пор, пока не прозвучит отцово одобрение. Промах из винтовки заканчивался тем же «Э-э…». В шестом классе я самостоятельно зарезал и разделал по всем правилам своего первого барана. Отец постоянно брал меня в мужские компании, где я постигал технологии мужского общения. Я должен был помогать ему в приёме гостей – от зарезки барана до подачи на стол приготовленного нами блюда. Мужчина не только стрелять должен уметь, но и приготовить вкусную пищу на очаге для дорогих сердцу людей! Вечерами вслух читались Джек Лондон или Конан Дойл. В доме звучала красивая итальянская и цыганская музыка. А какие интересные люди бывали у нас! А как он мог разглядеть интересное в обыкновенном человеке! Рассказы отца о борьбе с его противниками, приёмах этой борьбы… Я должен был помогать старику-узбеку, потерявшему сына на войне – у отца с ним сложились почти родственные отношения. Отец работал лесничим Ляйлякского лесничества, т.е. был ответственным за весь гослесфонд района. Многодневные конные переходы по северной экспозиции Туркестанского хребта, ночёвки у костра под скалами, грохот  горных рек… - это тоже часть моего детства. Мы выезжали на отвод  делянок под санитарную рубку и на решение приграничных земельных споров, на сплав леса по горной реке Ходжа-Бакырган и на закладку арчовников.  Я часто гостил у геологов или лесоустроителей. По первому снегу с лесниками ходил на подсчёт дикой живности по её следам. Уже в четырнадцать лет я на неделю-две уходил в горы, взяв с собой оружие, соль, муку и спички – уходил самостоятельно жить. Один на один с горами – для подростка это было чем-то! Наблюдать диких животных в их естественной среде и упиваться первозданными красотами… Днём под тобой на сотни километров простирался обозримый мир, ночью над головой – беспредельный космос. Я вбирал в себя бездонность звёздного неба и необъятность земных просторов, и научился ощущать и то, и другое физически, научился сливаться с ними душой.
Отца давно нет, но сердце моё так пронзительно благодарно этому мудрому человеку за моё детство! Спасибо, отец.