Альби. глава 23

Легкий туман стлался по равнине, собираясь у подножия пологих холмов. Уже ощущалось знойное дыхание солнца. Становилось жарко, земля парила, еще кое-где сверкала роса, но уже все высыхало. Мари слушала звуки лагеря. Это было как сон, будто она ходит там, незамеченная никем. Нетерпеливый, звонкий лай гончих, равномерные удары – кто-то колол дрова для костров. Покашливание стражника у входа, обрывки разговоров проходящих мимо солдат. Все это была жизнь, и протекала она где-то рядом. Но сама Мари как будто находилась далеко.

Монфор крепко спал. Она покосилась на него. И во сне у него было лицо хищника. Она осторожно встала, откинула полог палатки и выглянула наружу. Солнце скрыли легкие облачка, а над отдаленными холмами растянулась темная полоса. Это грозило ливнем, который в считанные минуты превратил бы пыльную, сухую равнину в тошнотворную грязь.

Стражник у входа кивнул Мари и усмехнулся. Она приняла это на свой счет, сердито задернула полог. Монфор заворочался и выругался. Мари вздохнула – не хотелось бы его будить, будет лучше, если он проснется сам. Она села рядом и задумалась. С самого начала все пошло не так. Увидела Жана и влюбилась. И где? На его собственной свадьбе, когда он, не замечая никого вокруг, целовал свою невесту. Хорошо бы, если бы хоть часть его преданности жене перешла к ней. Она хотела этого, да, хотела…

Теперь Колетты нет. Но и Жан уже другой. И ничего не получается.
Монфор просто снова забрал ее как вещь, которая принадлежит ему по праву. Вот и все. К чему угрызения совести? Он совершал поступки во сто крат непорядочней и чудовищней, нисколько не терзаясь этим. Сегодня она Монфору нравится, а завтра он выбросит ее на обочину. Но даже не это самое страшное. Что же? А то, что она не знает, увидит ли еще когда-нибудь Жана. К реальности Мари вернулась оттого, что почувствовала – на нее смотрят. Монфор лежал с открытыми глазами, подсунув под голову руку. Она растерялась. Она не знала, как вести себя с ним. То, что произошло между ними ночью, должно было сблизить их, но вопреки всему, Монфор казался ей еще более чужим.

- Доброе утро, - выдавила Мари.

- Неужто утро? – спросил он. – А я-то думал, что и не засыпал вовсе.

- Солнце высоко. А ты привык рано вставать.

- Да. Но что за беда, если я дам себе немного расслабиться?

- Ты еще будешь спать?

- Да.

- Когда разбудить тебя?

- Никогда.

Мари промолчала. С той стороны пока не доносилось шума, значит, крестоносцы ждут. А что, если они пойдут на штурм без приказа Монфора? Мари провела по волосам. Бред какой-то…

- Мари, - позвал Монфор, - ты ничего не хочешь мне сказать?

- Что сказать?

- Хоть что-нибудь. Тебе хорошо было?

- Да, - кивнула она, - хорошо.

Он схватил ее за руку, притянул к себе, поцеловал ее сжатые губы.

- Симон, - тихо сказала Мари, - ты кое-что мне обещал.

Монфор поднял с пола кувшин с водой, жадно пил, не обращая на нее внимания.

- Конечно. – Он передал кувшин Мари. – Я обещал. В сущности, это пустяковая просьба.

Как бы я ни претворялся, но себе пора сказать правду, подумал Монфор. Много лет он не испытывал ничего подобного. И поэтому не хотел влюбляться в Мари. Когда-нибудь позже, после этой войны, а лучше – никогда. Но ведь сделал же он все, чтобы она была рядом!

Не любить ее. Не сейчас. Потому что любви нет. Потому что Мари совершенно не для него. А для кого?

Для кого, черт возьми?!

Она расчесывала волосы и как-то странно ему улыбнулась, когда, накинув камзол, он сел рядом.

- Я до последней минуты сомневалась, - почему-то сказала она. – Спасибо. Знаешь, я чертовски проголодалась. Что скажешь?

- Давай поедим.

На столе с вечера осталось еще достаточно холодной говядины, сыра и фруктов. Они принялись за еду. Ела Мари куда с меньшим аппетитом, чем Монфор. Она о чем-то напряженно думала, невпопад отвечая на его расспросы. Это укололо Монфора, но он одернул себя. Ему не следовало… В палатку без предупреждения вошел рыцарь, один из приближенных Монфора – Вильям де Марли.

- Господин Монфор, прошу извинить, - он отдал честь коротко, по-военному. – Отряды графа Дюваля вышли из замка и стоят в боевом порядке ввиду наших войск. Граф желает сражения.

Монфор отложил вилку и нож, вытер губы салфеткой и произнес:

- Ну, вот и все.


***


Сражение состоялось несколькими часами позже, ближе к полудню. Армию северян возглавлял сам Монфор, как всегда на белом скакуне, в окружении рыцарей охраны. Удары наносились по самым уязвимым местам армии Дюваля – фланговым частям. Плюс ко всему, с северной и южной стороны были расставлены засады, которых разрозненным  отрядам южан не удавалось избежать.

Жан, облаченный в цвета Дюваля, на сером жеребце, был в гуще сражения. Он делал все возможное, чтобы солдаты, воодушевившись его примером, дрались храбро. Стрела, пущенная из арбалета, пролетела над его головой, срезав перья на шлеме.
Был момент, когда солдаты дрогнули и повернули назад, к безопасной, как им казалось, крепости. Это могло иметь роковые последствия для всех. Солдаты не доверяли новому командиру, которого даже не знали, а гибель графа Дюваля вряд ли могла их воодушевить. Меч Жана был обагрен кровью. Он рубил врагов, убивал без счета. Та сила, которую он обрел благодаря жажде мести, давала ему возможность сражаться, несмотря на еще незажившие раны.

Видя, как дерется молодой граф, воины Дюваля вновь обрели присутствие духа и шли вперед теперь не только потому, что получили приказ не отступать.
Сражение длилось уже несколько часов. Постепенно Жан начал уставать. Движения его замедлились, и это дало возможность его противникам нанести ему несколько незначительных царапин. По численности армия Монфора значительно превосходила отряды Дюваля. Потери одинаково несла та и другая сторона, но перевес по-прежнему оставался на стороне крестоносцев.
В какой-то момент Жан и дюжина его солдат оказались отрезанными от остальных. Битва кипела где-то в стороне, а Жан как черт крутился на своем жеребце, отражая и нанося удары. На протяжении всего сражения Жан искал встречи с Монфором, но случая не выпадало, каждый раз Монфор волшебным образом ускользал.

Но вот его лошадь появилась совсем рядом, и Жан принялся прорываться к нему, каждую секунду ожидая рокового удара. Он уже не надеялся выбраться из этой мясорубки живым, но продолжал сражаться, чтобы исполнить задуманное.
 
Жан видел, что Монфор обратил на него внимание, но не собирался тратить последние силы на его телохранителей. Нужно было подать какой-нибудь знак, чтобы Монфор понял, что встречи с ним ищет не безумный рубака Дюваль, а совсем другой человек. Он отбросил шлем в сторону и громко позвал Монфора. Теперь Жан был уверен, что тот не посмеет уйти.

Монфор узнал Жана. На какие-то доли секунды он замер, потом развернул коня. Он тоже снял шлем, давая понять Жану, что принимает его вызов. Рука его была в крови, а на бледном, как полотно, лице – улыбка.

- Признаюсь, я удивлен – крикнул Монфор. – И все-таки я рад, что вы – это вы.

- Я убью вас, Монфор, - сказал Жан.

- Забавно! Именно это я собираюсь сделать с вами!

- Пусть нас рассудит бог, сударь.

- Да разве я против, граф! Но я так же, как и вы верю в бога, и он мне всегда помогает. Может, у каждого из нас свой бог, а, что скажете?

Монфор нанес рубящий удар сверху. Жан отразил его и атаковал сам. Монфор уклонился и мгновенно ринулся вперед. Им обоим хотелось поскорее расправиться с соперником. Мечи казались живыми в отблесках солнца, казались продолжением руки. Вокруг кипело сражение, но были глаза, которые зорко следили за Монфором и его противником, и натянута арбалетная тетива.

Дрались они уже минут пять, и все еще были живы. Это объяснялось тем, что и тот и другой были достаточно хорошо обучены владению холодным оружием. Но с каждым ударом меч Жана двигался все медленнее. Монфор это видел, улыбка не сходила с его лица. Он прикидывал, долго ли молодой граф продержится.

В левой руке Жана был кинжал, и он жестоко его использовал, когда подвернулся случай. Целился Жан в горло, но неожиданно Монфор рванулся назад и получил глубокую рану в ключицу. И одновременно с этим стрела, пущенная из арбалета,  вонзилась Жану в спину. Он потерял сознание.


***

За ходом сражения все эти томительные часы наблюдала Бриджид с вершины башни. Она ослепла от солнца, глаза болели и слезились, но она оставалась на месте, не отводя взгляда от рыцаря в красно-коричневых доспехах.

Это были отцовские доспехи. На них бурые пятна крови всегда были незаметны.
Бриджид видела, как погиб Жан, как бежали его солдаты.

Крестоносцы подошли к замку, требуя немедленной сдачи. Солнце уже шло на закат, и было алым от крови. Легкий ветерок с другой стороны, вобравший в себя запах трав, обдувал спину, шевелил волосы.

Начался приступ. К Бриджид поднимался начальник гарнизона, офицеры. Она оставалась безучастной ко всему.

Над полем сражения стали собираться стаи ворон, в вечернем воздухе похожие на хлопья пепла. Она сказала воинам,  что предоставляет им действовать, как велит их совесть. Она была уже далеко ото всего. Она видела, как со стоном опускается мост. Конница северян устремилась вперед – по всей видимости, открыли ворота. Замок больше не принадлежал ей. Все внезапно стало чужим, все потеряло смысл, Бриджид попыталась хоть что-то вспомнить из прошлой жизни, и не смогла.
Ничего, кроме вчерашнего вечера, когда Жан просил ее выдержать осаду в крепости, его лицо, огорченное ее отказом. Она злилась, потому что была не права, а он прав. Этот день все расставил по местам.

Ее словно замкнуло на этом. И снова все та же комната, где только он и она, где было только и разговоров, что об этой войне, и чувстве, которое она к нему испытывала. Внезапно Бриджид услышала шум за спиной. Кто-то поднимался по лестнице. Она слышала топот нескольких человек, звон оружия. На площадку ворвались солдаты. Они были заняты дракой, крестоносцы теснили их. Они должны были защитить свою госпожу, но шум на лестнице не прекращался, число северян возрастало. Обернувшись, Бриджид увидела, как падает один из ее солдат с кинжалом в горле. Другого, раненого в руку, крестоносец прикончил мечем. Еще один солдат кинулся к Бриджид, но меч рассек ему спину, тот потерял равновесие и упал, обливаясь кровью.

Бриджид отвернулась. Она не могла смотреть больше. Она почувствовала, что сердце ее будто бы сжалось в комок. Она весь день представляла, как ей будет не хватать Жана, если его убьют здесь. Но она до последнего момента надеялась, что увидит его вновь.

Чуда не произошло.

Смеркалось. Сумерки были повсюду, сумерки были в душе.

- Жан, прости меня, - прошептала она. – Я люблю тебя. Всегда любила.

Один из крестоносцев бросился к ней, чтобы поддержать, но было поздно. Падение оказалось коротким, и такая твердая, твердая, твердая земля…