След на земле. Кн. 1, ч. 1, гл. 9 Палка о двух кон

Глава 9  Палка о двух концах
1
     С каждым годом жить в деревне было всё тяжелей и тяжелей. Весна и лето 1932 года для красавчан выдались особенно трудными. Хлеба в прошлом году за трудодни выдали мало. Его едва хватило до Пасхи, да и то далеко не всем. С весны питались в основном картошкой, да репой со свёклой, надеясь хоть как-то дотянуть до нового урожая. В июне, когда рожь отцвела и стала набирать колос, немного воспряли духом. Оголодавшие колхозники, несмотря на запрет, устремились на поля за колосками. Их сушили, шелушили и из зерна варили похлёбку. Всё-таки хоть какой-то хлеб. А когда колосья полностью налились, в ход пошли, стоявшие без дела самодельные ручные мельницы.
     Уполномоченный райкома партии Титов, как и в прошлые годы, стал принимать меры, усиливая караульные посты правленцами, да активистами. Но посты назначались в основном из комсомольцев, чьё сознание сильно уступало голодному желудку и они в отсутствие старших активистов, усердия в охране полей и поимке расхитителей урожая не проявляли. Кроме того основными сборщиками колосков были такие же дети колхозников, которые подкрадывались с той стороны поля, где наблюдения не хватало. Одним словом, воровство колосьев с полей продолжалось, как и противостояние колхозной власти со своими же поддаными.
     Титов ежедневно разговаривал с секретарём райкома партии или с начальником НКВД с просьбой прислать для охраны несколько милиционеров, но когда получал отказы из-за нехватки людей в районе на более ответственных участках охраны правопорядка, то стал уговаривать своё начальство об ужесточении наказания к расхитителям государственной собственности.
     Знали ли о его докладах в райком в Совете министров и Центральном комитете партии или только догадывались, одному богу известно, а может, таких Титовых по всей стране было не мало, но 7 августа 1932 года вышел указ правительства, который предписывал органам власти на местах привлекать к суду любого гражданина за сам факт воровства, не зависимо от пола и возраста, как независимо и от размера украденного. Колхозники сильно приуныли. Как ни тяжела жизнь в колхозе, но в тюрьме она и того хуже. Ходили слухи о том, что попавшие в тюрьмы на небольшие сроки, пропадали на веки, то есть назад уже не возвращались, погибая на невыносимых работах.
     Уборочная страда была в разгаре. На току уже были тонны намолоченного янтарного зерна. Оно пахло свежим хлебом и манило оголодавших  крестьян, но взять его даже горсточку грозило попаданием в тюрьму, а значит, было равносильно  смерти. Кое-кто, конечно, сильно рискуя, прячась за бугорком от глаз соглядатаев ели эти манящие зёрна, подавляя чувство голода.
     Матвей, делегированный сходкой оппозиционеров, пришёл в правление колхоза  просить председателя выдачи зерна авансом за трудодни.
     - Если нам нельзя самим брать с полей зерно, то выдайте хоть что-то авансом, - он был взволнован и эмоционален в разговоре с Обуховым, - мы же не можем работать в полную силу. Вся деревня голодает. Ты же знаешь.
     Кондратий всё знал и понимал, но ничем помочь не мог. Он находился под жёстким контролем уполномоченного Титова, который фактически и представлял колхозную власть не давая Обухову свободы действий.
     Вот и сейчас Титов встрял в разговор безапелляционно заявляя: «Никаких авансов не будет пока не выполним план хлебопоставок государству.
     - А какой он, план поставки? – распаляясь, поинтересовался Матвей.
     - Да такой же, что и в прошлом году, плюс пять процентов прироста, - не уступал в эмоциональности Титов.
     - А какой он был в прошлом году? – не унимался Матвей.
     - Таким же, как в позапрошлом, - уполномоченный уже краснел от злости на упрямого Матвея.
     - Но ведь посевные площади в колхозе значительно сократились, значит и план должен сокращаться?
     - А кто вас заставлял сокращать эти площади? – терпение Титова подходило к концу. – Мы не можем допустить, чтобы колхоз с тех же посевных площадей, которые занимали единоличники, сдавал государству хлеба меньше, чем сдавали единоличники.
     - Ну тогда понятно, мать твою… разтак и эдак, - выругался Матвей, - вы хотите нас заморить голодом и ищите для этого повод. Только позвольте вас спросить: если мы, колхозники, подохнем с голоду, кто вас, руководителей бестолковых кормить будет? Я уже не говорю про жителей городов.
     - Ты чего себе позволяешь? – окончательно рассердился Титов. – Я смотрю ты больно разговорчивым стал. Страх потерял? Ты бы лучше работал, как разговариваешь. Полезнее для здоровья было б.
     Кондратий всё это время оставался в стороне от разговора. Ему было обидно сознавать себя пешкой в шкуре председателя при Титове. Его мозг сверлила мысль: «Если я, являясь председателем колхоза, не могу решить даже такого простого вопроса о выдаче авансом за трудодни собранного колхозниками зерна, тогда зачем я тут? Ведь в деревне селяне небось думают, что я заодно с этим уполномоченным и ненавидят меня за это». Чтобы сдержать гнев и не наломать дров он вышел из кабинета на крыльцо и закурил свой самосад.
     Чем закончился разговор между Матвеем и уполномоченным Титовым он не слышал, но  потому, как тот вышел на улицу пунцовый и злой, при этом хлопнув дверью так, что задрожали стёкла в окнах, было понятно - вражда между ними вспыхнула с новой силой. О том, что Титов недолюбливал Никишина и Буканова, за их постоянную въедливость и упрямство, за их устойчивую неприязнь к самому колхозу и членам правления, знала вся деревня. Кондратий, мимо, которого проходил взволнованный Матвей, придержал того за рукав и сочувственно негромко проговорил: «Ты, не расстраивайся. В субботу Титов уедет в Турки домой, потом в понедельник с утра отправится в райком. Короче, дня три-четыре его в деревне точно не будет. За эти дни я выдам аванс за трудодни, чего бы мне это ни стоило. Думаю, меня за это не посадят. В конце – концов, по колхозному уставу я имею на это право».
     Матвей посмотрел ему в глаза и молча, пожал руку. Когда он пришёл домой, там его с нетерпением поджидали Семён и Устин. Им нужен был результат.
     - Зря мы, тогда не послушали Гришку Царя и не позволили ему прихлопнуть этого гада и кровопийцу Титова. Он, подлюга, самый наш главный враг. Плевать он хотел на то, что мы с голоду подохнем. Об авансе и слышать не хочет. Он категорически запретил Обухову выдавать хлеб за трудодни пока, дескать, не будет выполнен план поставок государству. А какой план, так конкретно и не сказал. Темнит сволочь. Правда, мне потом Кондратий на ухо шепнул, что в субботу Титов уедет на три – четыре дня, а в его отсутствие постарается выдать хлеб авансом.
     - Это точно? – сомневаясь, спросил Устин. – Обычно он против уполномоченного не делает ничего.
     - Сказал, сделает это, чего бы ему не стоило, – уточнил Матвей.
     - Представляю, что будет потом, когда Титов вернётся и узнает о самоволии Обухова, - сочувственно высказался Семён.
     - А, что может быть? Он председатель и по колхозному уставу имеет право принимать такие решения, - повторил слова Кондратия Матвей.
     - По уставу – да, – продолжал сомневаться Семён. -  Но тут-то персональный запрет представителя вышестоящей организации.

     Субботу ждали с нетерпением. И вот она наступила с прекрасной солнечной погодой. После полудня уполномоченный райкома, доложив Первому секретарю о ходе уборочной компании сел в дрожки и укатил восвояси. Матвей и Устин тут же явились к председателю.
     - Решим так, - сказал Кондратий, - поскольку ведомость на выдачу аванса не готова, а время не терпит, выдавать будем по два мешка на двор. Там где в семье больше восьми едоков дадим по три. Вес мешков известен – по четыре пуда в каждом. А, потом, когда в конце года будем давать хлеб на трудодни, тогда этот аванс зачтём. Как моё предложение?
     - Вполне приемлемое, - согласился Матвей.
     - Ну тогда вы с Устином этим делом и займитесь.  Распоряжение заведующему током, чтобы затарили мешки зерном и выдали вам, я уже дал.
     - Не боишься ответственности? – Матвей взглянул в озабоченное лицо председателя. – Приедет, аспид, узнает, сожрёт.
     - Вы сельчан предупредите, что б пока помалкивали. Лучше было бы, если он пока не узнает. Потом, когда со сбором урожая закончим, даже если и узнает, думаю, шуметь не станет. Ведь этот аванс всё равно будет засчитан за трудодни при годовом расчёте. Только вы списочек составьте, кому и сколько мешков сдали, и пусть в каждом дворе распишутся в получении. Это будет всё-таки документ для учёта, – Обухов, конечно, был обеспокоен последствиями, но нисколько не сомневался в своей правоте.
     - Договорились. Сделаем всё по-твоему.
     Вечером, с наступлением темноты Матвей и Устин на двух подводах, гружёных под завязку мешками с зерном, въехали в деревню. Объезжая дворы они под расписку давали односельчанам аванс и под честное слово обещание, что об этом будут помалкивать. Все колхозники были благодарны такой инициативе председателя. Ещё бы, доставка на дом. Мечта каждого.
     - А, как быть с активистами? – спросил Устин, когда они поравнялись с домом Костьки Акимочкина.
     - Не знаю, - признался Матвей. – Люди они, конечно, хреновые, но… всё же люди, и жрать хотят тоже. И дети у них такие же, как наши. Наверное, придётся и им дать.
     Завезли зерно и активистам. Те, как и другие колхозники, мешки принимали охотно. Тоже под роспись и под обещания помалкивать.
     - А, вдруг проболтаются уполномоченному? – Устин не доверял этим прохиндеям, которые немало крови попортили ещё со времён агитации за колхозы. Да и на сегодня уважения не заслужили.
     - Да не должны бы. Ведь мы их не обошли, значит,  и обижаться на нас не должны, - рассуждал Матвей. – Вот если бы им не досталось, тут уж они бы, опережая друг дружку к уполномоченному кинулись.
     Поздним вечером, выдав последние мешки, Матвей и Устин с чистой совестью доложили председателю колхоза, Кондратию Обухову о проделанной работе передав список с росписями хозяев дворов. Тот, естественно, поинтересовался, как вели себя при этом активисты, зная их ненадёжность лучше других.
     - Вроде, нормально. Никто от аванса не отказался. Обещали молчать, - успокоил его Матвей.
     А вот Семён оказался недоволен этим фактом.
     - Чует моё сердце, как только Титов объявится в деревне, ему сразу станет известно о самоуправстве председателя. Не усидеть Кондратию на своём месте. Боюсь, что они ещё выставят его врагом советской власти.
     - С чего ты так решил? – удивился Матвей. – Он же с ними за одним столом сидит уже больше двух лет.
     - Это для них не аргумент. Если бы они голодали, как простые колхозники и нуждались бы в этом авансе, как мы, то возможно бы молчали. А теперь, вы их уравняли со всеми. Но они-то считают себя выше нас. Они-то на стороне Титова, который им покровительствует. А Кондратий для них не авторитет, ибо всё решает уполномоченный. Непременно, кто-то из них, если не все сразу доложат Титову об этом мероприятии.
     - Если доложат и Кондратий пострадает, я их лично перестреляю, - вспыхнул Матвей, почувствовав себя виноватым в принятии решения выдать активистам зерно.
     - Из чего ты их перестреляешь? Из игрушечных пистолетиков, что завезли в лавку? И потом, что за ребячество? Выстрелить в человека и отобрать у него жизнь дело серьёзное и не лёгкое. И уж если принимаешь такое решение лучше о нём не распространяться. Никто о нём знать не должен. – нравоучительно и весьма строго высказался Семён.
     Матвею не понравился и нравоучительный тон друга и то, что он говорил это при Устине, но понимал насколько тот прав.

2
     Активисты Иван Желанков, Константин Акимочкин и Тимофей Тимонечко занимали в  колхозе престижные должности. Желанков был заведующим колхозными амбарами и тем, что было в них, и получал за это два трудодня в день, в том числе и в те дни, когда работы не было. Он усердно осваивал грамоту и считался ценным кадром, хотя кроме сложения и вычитания больше ничего не умел. Акимочкин был назначен заместителем председателя по общим вопросам, то есть «в каждой бочке затычка». У него был сметливый ум, что в союзе с его отвращением к физическому труду и с уязвимым самолюбием, побуждало его к руководящей работе. Он тоже получал по два трудодня за день. Тимонечка, как его обычно называли односельчане, с грамотой не дружил, ограничивался самым минимумом знаний, но занимал должность объездчика, фактически главного охранника полей и урожая. За ним был закреплён конь под седлом. Он тоже зарабатывал по два трудодня. Все это было делом рук уполномоченного райкома партии Титова. Надо же поощрять преданных тебе людей. Бывший активист Прошка Салай, уехавший сопровождать арестованного Гришку Царёва в Турки и там вступивший в отряд тюремной охраны, поначалу тоже получал дармовые трудодни. С его отъездом Титов распорядился начислять дополнительные трудодни его отцу, то бишь, старику Салаю, но тот отказался от предложенной должности заведующего фермой и от незаслуженных трудодней. Титов обещал подыскать ему другую должность в правлении, но Салай попросился в кучеры. Быть при лошади и подводе дело полезное, да и передвигаться легче, чем на своих немощных ногах.
     Активисты были довольны жизнью и занимаемым ими положением. По отдельной ведомости, а порой и без ведомостей, они получали из колхозных амбаров и муку, и мясо.
Они, конечно, делали это тайком, но даже когда их выследили, и это стало предметом обсуждения колхозниками на итоговом собрании, за них опять же вступился Титов. Мол, люди они занятые, времени со всеми получать на току у них нет, поэтому и ходят поздно вечером в амбар и получают только то, что им положено. Это враньё было очевидным, но оспорить его и предъявить жалобу в райком никто не мог.
    Теперь же, когда им привезли ещё зерно в качестве аванса за трудодни, они приняли его с благодарностью. Это укрепило их в мысли, что они уважаемые люди, несмотря ни на что. С ними считаются. Пожалуй, только Костька Акимочкин думал иначе. Ему было как-то всё равно, что о нём думают рядовые колхозники. А вот факт того, что выдача аванса проходила за спиной уполномоченного, необходимо было использовать с максимальной выгодой для себя.
     «Это я был первым, кто подал заявление о вступлении в колхоз. Это я принял самое деятельное участие в его становлении, - обиженно  рассуждал он. – Без меня этот самый уполномоченный шагу сделать не мог. Это сейчас он пообтесался, да заматерел, а тогда щёлкал клювом, как желторотый птенец.  Я учил его, как нужно управлять этим стадом. С моего слова он ломал хребты упрямым баранам. Поэтому я должен был занять должность председателя. Так нет же, выбирать должны колхозники, - вспоминая первые выборы, Костька распалялся от злости. – И этот сопляк Титов пошёл на поводу у быдла, которое его в грош не ставит». 
     «Это политическая акция! – с сарказмом копировал он голос Титова. -  Важно, чтобы народ избрал себе руководителя. Вот и мается теперь третий год с этим Кондратием, а тот всё поперёк норовит сделать.  Нет, его нужно убирать. И сейчас самый удобный момент скинуть Кондрашку.  А я как его заместитель стану исполнять его обязанности».  Рассуждая так, Костька Акимочкин с нетерпением ждал возвращения уполномоченного в деревню.
     Титов появился в колхозе во вторник, ближе к вечеру. Возвращаясь в деревню, он объехал поля чтобы оценить ход уборочной. Всё шло своим чередом и представитель райкома был в хорошем расположении духа пока его не догнал Акимочкин и не остановил его для разговора. Костька в красках, сдабривая свою речь эмоциями праведного гнева и матерщиной, поведал своему шефу о самоуправстве Кондратия, прибавляя выдуманные изречения против самого уполномоченного и районного руководства в целом. По его словам выходило, что председатель в сговоре с вредными элементами Букановым, Даевым и Никишиным хотели бойкотировать уборочную и растащить зерно по дворам до конца уборочной.
     Приехав в правление, Титов взбешенный действиями председателя едва не накинулся на него с кулаками.
     - Ты распорядился выдать зерно или эти сволочи взяли его самовольно и ты их покрываешь? Я же запретил выдавать авансы. Или тебе указания представителя райкома партии «по хер веником»? – кричал он.
     - Это не сволочи, а люди. Колхозникам и их семьям жрать нечего. Они истощены и не могут работать в полную силу.  Только вы не хотите этого видеть. Сытый голодного не разумеет, - сдерживая себя, пытался оправдываться Кондратий. – Вы прикрываетесь указами сверху, но сдается мне это ваша собственная инициатива. Выслуживаетесь за счёт народа.
     Титов побагровел от злости и  тут же позвонил Первому секретарю парткома с докладом об антисоветской деятельности Обухова, и просьбой принять меры к зарвавшемуся председателю.
     В среду до полудня Кондратия вызвали телефонограммой в райком партии. Домой он не вернулся, что подтвердило догадку Семёна о «принятых мерах» против Обухова. По деревне прошёл слух, что его видели в Турках в наручниках сопровождаемого конвойным милиционером. Так ли это, никто точно сказать не мог. Скорее всего выходило именно так, ибо обязанности председателя стал выполнять ненавистный всеми Акимочкин.
     Узнав об аресте председателя, Матвей рвал и метал. Он чувствовал себя виноватым в этом, прежде всего себя. Не только в том, что подбил председателя на выдачу аванса, а более в том, что решился давать его активистам, которые без сомнения и предали Кондратия.
     - Хотел бы я знать, какая сука проговорилась? – выплескивал свою злость Матвей при собравшихся у него Семёне, Устине, Лёхе Удальцове и братьев Закуткиных.
     - Наверняка, кто-то из активистов проговорился, а может и все сразу, - вздохнул Устин, - а, может все разом. Как только этот гад приехал в управу они все у него побывали.
     - У меня есть предложение, - Лёха хлопнул ладонью по столу, привлекая так к себе внимание, - точнее, я прошу у вас согласия разделаться с Костькой. Уверен, что эта сволочь Акимочкин выдал Кондратия уполномоченному. Он давно метит на место председателя, ещё со дня образования колхоза. Значит, больше других был заинтересован, чтобы Обухова закрыли в острог. Выходит, он своего добился.
     Наступило тягостное молчание. Предложение Лёхи прозвучало серьёзно и в некоторой степени неожиданно. Пожалуй, только Царь призывал к расправе над уполномоченным, но тогда это звучало по-мальчишески задиристо и не к месту. Сейчас же, слова Лёхи звучали основательно, без тени бахвальства или вызова. Молчал и Семён, который всегда выступал против крайних мер и находил тому объяснения. Сейчас же он был внутренне согласен с Лёхой, особенно в том, что именно Акимочкин, со свойственной ему подлостью, разыграл «свою карту», чтобы занять председательское место. А это сулило колхозникам новыми невзгодами. Акимочкин больше других заслуживал смерти, но Семён привык взвешивать последствия. Чем для них обернётся убийство главного сподручника Титова? Наверняка, тот приложит все силы выявить и наказать виновных. Не лучше ли избавиться от самого Титова? Тогда без своего защитника и Костька прижмёт хвост. Но оба варианта Семёна не удовлетворяли.
     Мужики смотрели на Семёна затаив дыхание. Они привыкли, что решающее слово остаётся за ним.
     - Давайте обдумаем основательно. Такие дела с толчка не решаются. – сказал Семён, поглядев на мужиков и задержав взгляд на Удальцове. – Если мы уберём Костьку, а я тоже уверен, что это его рук дело, и оставим Титова, то что изменится? Уполномоченный будет рвать и метать. Достанется всем и виновным и невиновным. Кроме того, он будет продолжать гнуть свою линию в отношении, когда давать, а когда не давать заработанное по трудодням. Только злее будет. Если мы уберём Титова, и оставим Костьку? Райком пришлёт другого представителя, и тоже будут искать виновных, только за голову партийца снимут голов поболее. А Акимочкин, так и останется председателем и будет науськивать нового уполномоченного. Короче, куда не кинь – всюду клин.
     - Значит нужно убирать обоих, - решительно заключил Лёха.
     - Да, не горячись ты, - осадил его Семён. – Подумай,  какие будут последствия. В деревне все окажутся под подозрением. Нас всех объявят бандитами и перестреляют, как собак. Достанется и тем, кто даже не подозревает о нашем сговоре.
     - Так что ты в этом разе предлагаешь? – спросил Матвей.
     - В том-то и беда, что я ничего путного сейчас предложить не могу. Я вам рассказал о том, что может случиться, если мы уничтожим этих гадов поодиночке или обоих сразу. А что будет, если мы их не тронем? Если они останутся на своих местах, то продолжат свою политику, а значит, к весне пол деревни может вымереть с голоду. Вот и угадай, что лучше? Палка о двух концах и каждый бьёт больно, - заключил Семён.
     - Неужели никакого выхода нет? – запутавшись, спросил Устин. – Надо пожаловаться в Москву, что нас морят голодом.
     - Можно, конечно, попробовать,  - согласился Семён, - только не уверен я, что он нам что-то даст. Слишком много времени потребуется.
     - А.мы, поддерживаем предложение Удальца, - встрял в разговор старший из братьев Закуткиных Фома, - только убить гадов нужно не в деревне, а в городе. Поедет этот Титов к себе в Турки, а по дороге и подстрелить его, да в лесочке и прикопать. На нас никто и не подумает. Мало ли кто разбоем промышляет?
     - Да, всё равно на нас и подумают. Кроме того, Костька то с ним в город не поедет. Его- то вы где подстреливать будете? Или может, в озере утопите? Если убивать, то обоих сразу, а из деревни они оба не уедут, - Семён пытался убедить всех в ошибочности этого деяния.
     - А если сделать так…, - Матвея осенила свежая мысль, - настоятельно потребовать от райкома и райисполкома переизбрания председателя. Подговорив всех колхозников голосовать против Костьки Акимочкина, а потом и Титова вытурить из деревни, ну и по дороге «кокнуть».
     - Кто будет требовать от райкома партии переизбрания председателя? У нас, что есть коммунисты? Или думаешь, Титов захочет этого? Он считай, уже назначил Акимочкина. И пойдёт ли райком и райисполком сейчас на перевыборы? Страдная пора. Кто в такое время проводит собрания, на котором должны быть все колхозники? – Семёну казалось, что он говорит абсолютно прописные истины. – До конца года, наверняка никаких собраний не будет. А за это время… Ох, как много воды утечёт.
     - Вот же положение, мать её…,- Матвей матерно выругался. – Давайте ещё раз всё взвесим. Должно быть решение.
     - Решение должно быть одно, - возмутился Леха, - предатель Кондратия не должен остаться безнаказанным! Он пошёл нам навстречу и пострадал из-за нас, а мы здесь лишь хвосты под себя поджимаем.
     - Я всё-таки согласен с предложением Устина, - перебил его Семён, опасавшийся страшных последствий за самосуд, - давайте напишем письмо в Центральный Комитет партии, где подробно изложим, как в нашем колхозе местным руководством нарушается Устав. Опишем, как расправились с председателем за спасение голодающих колхозников.
     - Ну, что же, давайте примем этот вариант, - согласился Матвей и обратился к Семёну, - ты сможешь его сегодня написать, ведь медлить нельзя?
     Семён кивнул, хотя понимал, что на это уйдёт вся ночь, а завтрашнюю работу никто не отменял. Лёха Удальцов разочарованно вздохнул.
     - Делайте, что хотите, а я эту гниду Акимочкина без наказания не оставлю, - и покинул нелегальную сходку оппозиционеров, показав своё презрение к трусливым соратникам.
3
     Письмо в Центральный Комитет партии большевиков было написано Семёном той же ночью и на следующей вечерней сходке, которая собралась в сарае Матвея, одобрено всеми
участниками. А чтобы о письме вдруг не пронюхало местное и районное начальство и не ликвидировало его, решили нарочного послать в Перевёсенку и там опустить в почтовый ящик, ибо местный почтальон Сафон не внушал никому доверия. Он часто якшался с активистами, снабжая их самогонкой и нередко выпивая с ними.
     Опустив письмо в почтовый ящик, они и не подозревали, что местный почтальон в Перевёсенке, прочитав адресат, доложит о нем своему колхозному начальству, а то в свою очередь, доложит вверх по инстанции. Тем не менее, отправители продолжали надеяться на удачу и ждать положительного ответа. А в это время, как предполагали Семён и Матвей, их первый враг Костька Акимочкин, усевшись в «кресло» председателя колхоза сподобился делать всё, чтобы понравиться районному начальству и отчётно-выборному собранию в конце года с подачи этого самого начальства основательно занять эту должность. И начал он с того, что объявил колхозникам, что каждый из них обязан выработать не менее 120 трудодней. Тот, кто не выполнит этой нормы без уважительной причины, имелось ввиду по болезни, будет исключен из колхоза и выселен из деревни. Пока идёт уборочная страда и сев озимых, все должны работать без выходных от восхода до заката солнца. Его расчёт был прост – добиться выполнения плана хлебопоставок государству одними из первых и тогда его заслуги будут учтены райкомом партии при переизбрании председателя колхоза.
     Поначалу распоряжение Акимочкина о выработке минимума трудодней было принято колхозниками в штыки. Ведь у каждого из них куча ребятишек. Нужно время и для заботы о них. Их нужно и накормить, и напоить, и обстирать, и обштопать. Когда всё это успеть, если с утра до ночи горбатиться на поле, а уйдёшь раньше - день будет не засчитан. И потом не у всех нормы выработки одинаковы. На некоторых работах и за целый день начисляли не полный трудодень. Вот и попробуй, набери необходимый минимум. Потом понемногу успокоились. Не могут же народные власти выселить семью из деревни, если будет недовыполнена эта «дикая» норма. На общем собрании её никто не устанавливал, не согласовывал, не обосновывал. Почему именно 120, а не 100 трудодней.  С такой нормой не каждая семья справится. И если за это выселять, так пол деревни придётся, а кто ж далее работать останется?  А личная выдумка Костьки ещё самому ему «костью в горле» станет. В ответ, на это распоряжение мужики сговорились и потребовали у представителя райкома немедленно провести переизбрание председателя колхоза и убрать этого авантюриста и пьяницу Акимочкина.
     Конечно же, районные власти на такой шаг, как и предвидел Семён, не пошли. Их вполне устраивало положение дел, о котором докладывал их уполномоченный и фигура исполняющего обязанности председателя колхоза. Самое главное – план хлебопоставок выполнялся и колхоз «Красный труд» был в числе лучших.
     Колхозники все ещё надеялись на ответ из Москвы, но и с этой стороны поддержки их чаяниям всё ещё не было.
     Прошло полтора месяца с момента выдачи зерна авансом и ареста Кондратия Обухова.
Во многих семьях снова встал вопрос с питанием. Колхозники вновь пошли просить аванс, но и Костька Акимочкин и уполномоченный Титов категорически противились этому, ссылаясь на указания сверху.
     - Что будем делать, мужики? – спросил Матвей собравшимся у него соратникам по оппозиции к колхозному руководству. – Кажись, мы уже всё меры перепробовали. Москва тоже всё ещё молчит. Как быть дальше, ума не приложу? Чувствую, добром нам хлеба не дадут.
     - Придётся брать силой, - высказался Устин, - другого выхода у нас нет, если не хотим помереть голодной смертью.
     - Что ты имеешь в виду? Связать сторожа тока и растащить зерно кто сколько может?
     - Нет. Я не это имел ввиду, - стал оправдываться Устин. – Я сказал нужно взять силой, но как это сделать понятия не имею. Надо это обдумать вместе.
     - Боже! Да что же это делается? – запричитала жена Матвея, оказавшись среди гостей, зайдя в сарай по своим делам.
     - Бог твой большевикам продался, - зло осадил жену Матвей, - иди отсюда, не мешай.
     Пелагея поспешно скрылась за дверями. Мужики помалкивали, обдумывая ситуацию. Легко сказать: « взять силой». Как это сделать, чтобы последствия не стали трагедией для семьи и для себя лично никто не знал.
     Договорились, что всё-таки надо узнать, сколько осталось сдать хлеба государству до выполнения плана. Поручили это выяснить Варнакову Федьке в бухгалтерии у Василия Васяева, который приходился ему свояком.
     Федька узнал, что до выполнения плана хлебопоставок осталось вывезти десять тонн. За два дня этот план должен быть выполнен, ведь в Турки ежедневно отправляется пять тонн зерна.
     - Ну, два дня как-нибудь потерпим, - вздохнул Матвей, - больше ждали. Но если нам и после этого хлеба не дадут…
     - И что? Поубиваешь всех? – с сарказмом спросил Лёха.
     - Ну, по этой части ты у нас мастак, - отпарировал Матвей.
     Прошло три дня. Федор уточнил в бухгалтерии. Там подтвердили, что действительно план закрыт. Но ведомость на выдачу зерна по трудодням не составлялась. Председатель указаний не давал.
     На этот раз к председателю в правление пошли и Федор, и Матвей.
     - В чём теперь загвоздка? – в упор спросил он Акимочкина. – План же уже выполнен? Почему не даёшь распоряжения на выдачу хлеба за трудодни.
     - А кто тебе сказал, что выполнили? – вмешался Титов, вышедший из соседнего кабинета и слышавший вопрос Матвея.
     - В бухгалтерии проверили.
     - Много знают в вашей бухгалтерии, - съязвил уполномоченный. – Да, основной план закрыт, но нам довели ещё дополнительный. Мы должны сдать ещё сто пятьдесят центнер зерна. Вот выполним этот план, тогда приходите. Посмотрим, кому сколько причитается на трудодни.
     - Сто пятьдесят? Я не ослышался, - обалдел Матвей, - да, столько мы с обсевками не наберём. А ещё нужно на семена оставить. Или мы в следующем году сеяться не будем?
     - Будем. Ещё как будем! Так что топайте, - вставил свой председательский голос Костька.  – Ваши трудодни подождут.
     - Да не можем мы ждать. Нам уже сейчас жрать нечего, - стал заводиться Матвей.
     - Я смотрю, вы только о себе думаете, - снова взял слово Титов. – Прежде всего, нужно думать о государстве. Вы хоть знаете, что партия и советское правительство взяли курс на индустриализацию страны. Вижу, не знаете. По всей стране развёрнуто строительство новых заводов и фабрик. Все силы и средства республики брошено на техническое оснащение государства. Как вы думаете, рабочий класс кормить надо? Вот то-то. А вы, как были единоличниками, так до сих пор ими остаётесь.
     - Мы не спорим, что рабочих кормить надо. Но и нас кормить надо. Если колхозники сдохнут с голоду, кто тогда хлеб выращивать и рабочих кормить будет? – не сдавался Матвей.
     - Не сдохните. У вас, у каждого приусадебный участок по полгектара.  Картошки по три – четыре тонны копаете, свёклу, репу и что ещё там… А у рабочего человека в городе, кроме рук ничего больше нет, - стал закипать уполномоченный Титов. – И не смотри на меня зверем. Я тебя вовсе не боюсь. Идите отсюда, саботажники. Работайте и получите своё.
     Вечером снова собрались у Матвея.
     - Хреновые наши дела, братцы, - и Матвей рассказал об их разговоре с председателем  и уполномоченным.
     - Опять в стену упёрлись. Ну и как нам быть дальше? - спросил Устин и перевёл взгляд на Семёна. Другие тоже уставились на Никишина, как будто он знал рецепт выхода из сложившегося положения.
     - Я не знаю, что вам сказать, не знаю, - честно признался Семён. – Я против насилия и грабежа. Этот путь приведёт нас к расстрелу. Давайте дождёмся ответа из Москвы.
     - Да, бесполезно его ждать, - заявил Фома. – Наверное, наше письмо в Москву и не уходило. Начальник  почты в Перевесенке прочитал куда оно адресовано и скорее всего передал его местному руководству или в районе на почте кто-то из «партейных»  изъял, да своим райкомовским передал. Они же везде эти коммунисты засели, и друг дружке помощь оказывают. Так что думаю, ничего с нашим письмом не получилось.
     Все смотрели на Фому. Сказанное им выглядело вполне правдоподобно. Прошло почти два месяца после отправки письма, но никаких признаков реакции на его содержание не проявлялось.
     - Выходит, больше надеяться не на кого, кроме как на себя? - заключил Лёха Удальцов. Его глаза засветились от предвкушения неизбежности ликвидации Акимочкина и Титова.
     - Значит, ничего не остаётся, как силой взять то, что причитается, - подхватил его мысль Устин, - а этих аспидов пустить в расход.
     Другие мужики тоже закивали, соглашаясь с этим выводом. Фома и Федосей Закуткины не скрывали радости от предвкушения расправы.
     - Сколько можно объяснять вам к чему это приведёт? Вы, если за себя не боитесь, подумайте о семьях, о детях, - Семён встал и повысил голос, пытаясь сбить радостный настрой односельчан.
     - Ну, а я не хочу видеть, как они будут умирать с голоду. Эти сволочи не успокоятся, пока мы все не передохнем. Так пусть сначала сдохнут они, - Лёха тоже встал и вышел из-за стола. Он был настроен действовать решительно. – Не бойтесь. Если, что возьму всю вину на себя. Если попадусь, вас никого не выдам. Прощайте, господа колхознички!
     Он ушёл, хлопнув дверью. Это был второй случай его демонстративного ухода с собрания. Останавливать его сейчас было бесполезно.
     - А вдруг он на самом деле выполнит свою угрозу? – забеспокоился Матвей.
     - Его нужно всё-таки остановить, - Семён с ужасом представил, что может случиться, когда в деревню нагрянут милиционеры, а то и просто солдаты. – Даже если Лёха всю вину возьмёт на себя, нас в покое не оставят. С нас со всех спросят, как с бандитов, как с врагов советской власти. Нужен другой путь, бескровный.
     Но никто за Лёхой, чтобы остановить его, не побежал. Кто-то сидел, а кто-то стоял, опустив «очи долу».  Многие в душе поддерживали его поступок, не представляя, какие последствия возникнут в случае убийства лиц, руководящих колхозом.
     Дожили, так – растак… , - Матвей загнул грубое матерное выражение после паузы, повисшей в сарае. – Знал бы, что загонят в такую западню, ушёл бы из колхоза на солонцы.
     - Не жалей, Матвей. Тебя обложили бы такими налогами…. Даже картошку бы из погреба выгребли. В Ивановке ушли двое на солонцы, так один сразу вернулся в колхоз, а другой в тюрьму попал, как злостный неплательщик налогов. И всё конфисковали в счёт погашения недоимки.
     Дальше разговор не клеился. Предложений никаких не было, и каждый был погружён в свои мысли. Расходились понурые и молчаливые.
     Семён и Устин уходили вместе. Жили на одной улице недалеко друг от друга.
     - Ох, муторно на душе Устин. Чует сердце беду.
     - Не могу взять в толк, чем мы, крестьяне, провинились перед советской властью. Мы же теперь колхозники, как они хотели. Такие же пролетарии, как и рабочий класс. Чего они нас мордуют, эти коммунисты.
     - Сдаётся мне, что власть от настоящих, преданных народу, но не очень грамотных по своей сути коммунистов, перешла к замаскированным под коммунистов, но грамотных, а потому, хитрых мерзавцев, сторонников капитализма и мошенников. Вот они и мстят за поражение в гражданской войне.
     - Мстят-то чужими руками. Голытьба, лентяи и пьяницы над нами изгаляются. Какие они у чёрту капиталисты.
     - В тои-то их задумка и заключается. Стравить низы между собой. А когда резня закончится, народ обессилеет. Они на весь мир заявят: смотрите, мол, до чего страну довели,  чего можно было ждать от этих коммунистов, если по их идее любая кухарка может управлять государством. Доуправлялись. Засухи не было, а народ с голоду вымер.
     - Что и земля опять помещичья станет? – недоумевал Устин.
     - А сейчас она чья? Твоя? Моя? Кому она принадлежит? Да, тому же помещику, только его по другому называют. И дерут с нас три шкуры, как при крепостном праве.
     - Да…а…а…. А мы, народ, как стадо овец. Куда нас погонят, туда и идём. И пока что гонят на бойню. А так хотелось жить по человечески. И ведь лет пять – семь назад вроде начали. И вот на тебе…
     Утром, под конвоем Тимонечки, в правление вошла Федора, жена Гришки Царя. На неё больно было смотреть. Похудевшая, почерневшая, скорбная, она мало напоминала себя прежнюю, когда Гришка привёз её из города в благополучном 1926 году - дородную, румяную, улыбчивую. Она была на голову выше Гришки, значительно моложе, но бойкая и умелая.  В первые же три года она принесла супругу троих погодок – «царевича» и двух «царевен» и была в доме стержнем, или даже «печкой» от которой шли тепло и уют. Бойкие, обычно на язык деревенские бабы, привыкшие застращать, да принизить чужачку, на удивление сдержанно и уважительно отнеслись к молодухе. Она быстро нашла подход к ним и уже за год стала своей. Но это дела давно минувших дней. А за прошедший год она сильно сдала. После Гришкиного ареста, померла от болезни одна из дочек. Да и другие детишки хворали и слабели день ото дня.
     Тимонечка поймал её за сбором колосков и вместе с краденным доставил её в правление.  Отобранный у неё мешочек с колосками бросили на весы. Он потянул шесть килограмм, триста грамм.  По распоряжению Титова составили акт и демонстративно арестовали, чтобы другим не повадно было расхищать колхозное добро. Повозка с арестованной Федорой, а её связали и руки и ноги, чтоб не сбежала, управляемая Захаркой Кошелевым, который стал первым помощником Тимонечки, в полдень выехала из деревни. За повозкой бежали полуголые ребятишки и душераздирающе голосили.
     Увидев эту картину, деревенские бабы плакали. Одна из соседок Никишиных Анисья Громова заходилась слезами, будто провожала родную дочь. 
     - Здесь не плакать надо, - зло упрекнула соседку Прасковья, - а убивать этих бандюг с партийными билетами в карманах. Она догнала плетущихся по дороге детей и прижав к себе повела их в свой дом.
     Видели эту картину и мужики. Они сдерживали слёзы, но в душе каждый был готов поквитаться с правленцами за сломанную жизнь целой семьи, обречённой на гибель. Семён сожалел, что отговаривал Гришку от расправы над Титовым. Кто знал, что так обернётся? Теперь он надеялся, что, может быть, Лёха Удальцов исправит эту ошибку.