гл. 3

      гл.3
      Мать
  Крепостное право в России отменено царем-батюшкой в 1861 году. Советы же придумали и узаконили несколько новых, более изощренных: при выезде за границу нужна полная лояльная родословная; в колхозах введена беспаспортная система; на производстве преимущество одного места работы; при переходе с работы на работу сохранение непрерывного стажа. Ссыльным особая привилегия: ежемесячный учет у коменданта местечка. А когда с учета сняли, ни на одной работе мать не удержалась: после поденщины нет навыка ждать деньги, а есть хочется каждый день. Конечно, ее бы поддержали авансом или соседи – взаймы, но попросить об этом она не додумалась. И вот, оставшись без пенсии, живет с огорода да Семен высылает ежемесячно – теперь он с алиментами, как с погонами, на обоих плечах. И вдруг на работу пришло письмо, похожее на телеграмму: «Семен Иваныч, приезжай, матери плохо. С уважением, соседи». И несколько подписей.
  Горький осадок отношений с матерью давно растаял, и сыновнее чувство просветлело.
  – Танюша, вот какие пироги, – показал он письмо подруге.
  – Надо лететь; срочно заказывай билеты.
  – Ты тоже?
  – Хочу твои места посмотреть.

  В Новосибирске проскользнули на маршрутном автобусе с Толмачево на внутренний аэропорт; пересели после комфортабельного лайнера на «АН-24», как с автомобиля на мотоцикл. А в Колпашево их поднял дребезжащий «кукурузник» – «АН-2» и через два часа болтанки над темно-зеленой тайгой приземлил на грунт Каргасокского аэропорта. Ни автобусов, ни такси здесь и не бывало, поэтому пока ловили попутку, в двух шагах от Семена проплыла, блеснув стеклами очков, соклассница Любаша Мишина. Семен было рванулся к ней, но рядом Таня: получается, что и здесь знакомые «юбки». Пока соображал, как поступить, школьная юность в лице Любаши уплыла.
  Сторговались с подвернувшимся «москвичом», и калейдоскопически мелькают знакомые, но сильно изменившиеся места.
  – Я соклассницу видел, – обронил Семен.
  – Когда?
  – Она мимо прошла.
  – Почему не остановил, не поздоровался?
  – Постеснялся – приревнуешь.
  – Дуралей!

  Нечасты легковые автомобили в Каргаске, поэтому вся улица окнами рассматривает гостей. А дом встретил их навесным замком на дверях сеней. К обескураженной паре подошла соседка.
  – Не дождалась вас старушка, а вам тоже здравствовать, – ответила на приветствие молодая женщина, подавая Семену ключ.
  Молчаливым укором встретили Семена осиротелые кухня и комната; знакомые занавески на окнах, глядящих на огород и на улицу; кажется: мать вышла на минутку. Сын крутнул ручку репродуктора на стене, между окнами, да тут же и увернул, как бы испугавшись спугнуть тишину.
  – Спасибо, Зоя, – взял он соседку за руку. – Я вас девчонкой помню. А мать, конечно, у Брагинского? Найду?
  – Конечно, найдете: одна из свежих, с краешку у дороги.
  – Спасибо. Вечером пригласи соседей, помянем.
  – Танюша, отдохнешь? Или со мной пройдешься? Путь не близкий, а транспорта здесь нет, попуток тоже.
  – Я ехала посмотреть новые места – твои места.

  На улице ни души, но Семен знает, что они с Таней как на смотру – все заметят и оценят сельчане: человек на улице днем – событие, а парочка – праздник. Вот домик его первой подруги: по-прежнему мостится на островке в конце болота. Вышли на Красноармейскую и свернули направо: по правую руку – больница, по левую – лесопилка; мосток, чиненный-перечиненный в конце нового села. Дальше дорога ведет на взгорок, в Старый Каргасок. А в нем, справа – клуб, а слева – начальная школа: первые два класса здесь заканчивал. Потом, подростками, за Брагинский мост на смотровую вышку шастали, а подросли – в клуб на танцы. А теперь дома, приплюснутые временем, подслеповаты: один над пришкольным оврагом наклонился, заглядывая в крапивную глубину; за селом одинокий кедр – часовым над мостиком через очередной овражек, а впереди виднеются кресты: среди них теперь навеки поселился самый дорогой ему человек.
  Как-то в ранней молодости, едва познакомясь с девушкой, Семен задал ей глупый вопрос.
  – Кто для тебя самый дорогой человек?
  – Мама, – не задумываясь, ответила девушка.
  – А для меня (помусолил в уме фальшивую мысль паренек: «Мать никуда не денется и не вечно же с нею жить, а с женой»), – да и брякнул, стараясь польстить самолюбию подруги. – Девушка.
  – Ну и дурак! – отвернулась и ушла девушка.
  Вот и свежий холмик: с фотокарточки в крохотной деревянной рамке на кресте на сына смотрит широко открытыми, готовыми к любым испытаниям глазами мать. Пока Таня рассматривала незнакомую женщину, сын нарвал цветов и положил на холмик, огороженный по воле природы стеной тайги, изгибом Панигадки, ныряющей под ветхий мост перед когда-то бывшим селом Брагино – от него только вышка осталась, теперь реставрированная в телевизионную, из железа; далее, глубоко внизу, бескрайними заливными запанигадскими лугами с редкими семействами околков да многочисленными глазами озер в осоковых ресницах. Теперь мать навсегда здесь – просторно бывшей социальной узнице.
  – Ох и туманы клубятся у тебя в душе! – взглянула Таня на мужа. – Успокой-ка душу, свою и матери, – достала она из сумочки четок.
  – Нет… дома…
  Вечером в траурном застолье вникают гости в разговор соседей, начавших поминки с самогонки Семена и продолжающие бражкой, сохранившейся в подполе покойницы. Почти все сосланные, оставшиеся в живых, как снег весной, исчезли – выбрались на свободу, а поселок наполняют искатели легкого рубля. Чужим стал поселок, давно принявший статус «рабочего».
  С утра новые хозяева, расклеив объявления о продаже дома с усадьбой, наткнулись на школьного товарища Семена. Леонид обосновался в новом крыле села, растущего на болотцах в сторону Лесного озера. За ужином вспомнили общих знакомых.
  – У меня, – говорит Леонид, – он работает в Мегионе – на бульдозере промышляет нефть Васюганья, а на досуге рыбачит и охотничает. – Недавно гости из Томска были. Тузы – хвалились по пьяни, как они здесь коноводили в сороковых, – Про хромого судью Пыжова рассказывали. Жена у него была смазливая и разбитная, а сам он только пыжиться любил. Нагрянут из Томска: его ревизором на точку ушлют, а сами с его Люсенькой развлекаются. Он не ревновал – куда хромо-косолапому на обе ноги.

  В ожидании покупателей отправились с Леонидом на рыбалку.
  – Широка! – купает Таня ладонь в Оби. – Не то что наш БЧК.
  Задрав нос, дюралевая лодка мчится с «Вихрем» на корме наперерез течению к противоположному берегу.
  – А это не берег, – дразнит подругу муж.
  – А что по-твоему? – округлила она глаза в ожидании розыгрыша и видя надвигающуюся сушу, густо поросшую лесом.
  – Остров.
  – Семен прав: мы у начала одной из многочисленных обских рукавов, называемых протоками, – пояснил Леонид.
  – А ты когда из Лешки Леонидом стал? – поддел Семен.
  – После просмотра «Трехсот спартанцев» – солидней звучит.
  Подтянув лодку на берег, разулись, чтоб удобнее общаться с природой; сделали из ивовых прутьев удилища, и Семен, в память детской удали на рыбалке, взял на себя роль наставника, но увидев на крючке у Тани чебака, а свой пустым, проворчал:
  – Новичкам везет.
  А Таня в восторге.
  На следующий день клюнули покупатели. Пока Таня ориентировалась в здешних ценах, Семен без торгашества согласился на две тысячи, а оформление документов за счет покупателей.

  Под эстрадную музыку из рации теплохода, на верхней палубе за столиком с парусиновым тентом Таня лакомится мороженым и газировкой, а Семен водкой из графинчика, закусывая копченым язем. А над ними небо в легких плывущих облаках; приятно освежает ветерок; берега, как неутомимый фокусник, являют все новые и новые чудеса: то от самой воды поднимаются ярусами зелени, то расступаются, открывая взгляду бескрайние луга – радостно от ощущения простора, не ограниченного ничем; тайга – тоже простор. Радость была бы полной, если б не сознание, что мы наступили алчной ногой на эту благодать: регулируя для работы ГЭС паводки – насилуем природу, не давая ей вволю напиться и расколоситься. А началось на Руси обкарнывание и разрушение с социальных потрясений: «Верным путем идем, товарищи»! А верным ли?
  За день путешественников напекло и проветрило, но уходить с палубы не хочется, особенно Тане: увидит ли еще когда красоту свободного простора? А Семен хоть и вырос в нем, а тоже не надышится. Уезжая в горы, думал: что – тайга да луга? Горы – вот это красота! Оказывается, красота гор – это красота оград – даже день вершинами урезан. А в Сибири красота простора – он необходим душе. А вдвоем все вдвойне краше: хочется подарить все это друг другу. А вот для родителей эта красота была неволей. Мать так и не вырвалась из нее в свой Алтайский край.
  – Я тебе тайгу не показал, как шишки растут, – спохватился Семен.
  – Где тебе было с твоей разыгравшейся ностальгией – проторговались.
  – Я никогда не торговал, – оправдывается Семен.
  – У меня бы спросил: за дом, самое малое, можно было взять тысяч пять, ведь усадьба большая.
  – Ага! Сиди, жди клева – нынче не моя рыбалка.
  А впереди их ждут новые испытания.