Ник Блинко. Воспитание страдания

Может быть, это точка безумия,
Может быть, это совесть твоя:
Узел жизни, в котором мы узнаны
И развязаны для бытия.
[Осип Мандельштам]

Воспитание страдания, великого страдания — разве вы не знаете, что только это воспитание во всём возвышало до сих пор человека?..
[Фридрих Ницше]

Поклонники нередко любят награждать своих кумиров (или их творения) эпитетами "безумный", "сумасшедший" или, на худой конец, "странный". Миф о связи гениальности и помешательства появился задолго до Ломброзо и даже до романтиков с излюбленным ими образом "безумного поэта". Последние преподносили благородно-артистическое "безумие" как взлет над унылой банальностью обывательского рационализма, способность видеть дальше и больше. Но архетип просветленного безумца гораздо древнее. Во многих культурах умалишенные (юродивые, блаженные, дервиши) наделялись ореолом святости, в силу тех же самых соображений — считалось, что безумец, свободный от уз скучного, "слишком человеческого" рассудка, приобщен к иным сферам бытия и способен напрямую общаться с Божественным.

Серая и угловатая реальность, однако, разбивает этот древний миф вдребезги: психически больной человек, увы, лишен не только подлинной связи с трансцендентными силами, но и с обществом, с людьми — и даже с самим собой. Безумие благоприятствует творчеству только в представлении обывателя, который склонен записывать всё непонятное в искусстве по разряду "бреда сумасшедшего" или "наркотических галлюцинаций".

Британский музыкант, писатель и художник Ник Блинко — один из тех людей, для которых безумие — не возвышенная поза, а мучительная повседневность. Он родился в 1961 году и с юности страдал от расстройства психики, не раз пытался покончить с собой. Однако, несмотря на болезнь, Ник всерьез увлекался искусством, понемногу вырабатывая свой стиль графики, наполненной до невероятности кропотливыми деталями, складывающимися в жутковатую мозаику из религиозных, макабрических и мистических образов. Ник день за днем, часами просиживал с бумагой и авторучкой в руках, испещряя узорами каждый квадратный сантиметр листа.

Пробовал он себя и в музыке. После того как распался мрачно-нововолновый проект The Magits — он познакомился с молодым панк-рокером и пылким анархистом по имени Грант Мэттьюз. Этот человек стал его другом на всю жизнь, поддерживая Ника в самые тяжелые времена. Дополнил новую команду барабанщик Джон Гревилл. Так появилась на свет группа Rudimentary Peni. Она никогда официально не распадалась и не меняла состав, ей суждена была долгая жизнь и статус легенды — но для этого пришлось пройти через многое.

Начало 80-х в Британии — чертовски интересное время. Панк уже перестал быть модой, но оставался суровой реальностью, и с ним приходилось считаться. Многочисленные музыканты без конца экспериментировали, искали свой, новый, уникальный звук, далеко уйдя от того, что считалось панком в 1977, но единство культуры еще не было утрачено. С одной и той же сцены мог вперемежку звучать радикальный панк-рок (то, что в Америке называлось "хардкор"), сумрачная готика и легковесная "новая волна", но всё это еще было — панк.

Rudimentary Peni заняли крайне левый, экстремальный фланг сцены. Их ранние песни редко длились дольше одной минуты, скорости были ураганны, гитары громоподобны, а вокал... Один мой знакомый, заслышав голос Ника Блинко, саркастически спросил: "Ну от чего же он так страдает?" И, как ни странно, попал в точку. Кто-то из журналистов назвал Ника "самой истерзанной душой на Земле". В своем романе "Primal Screamer" он уверяет, будто пытался воспроизвести вопли только что родившегося на свет младенца, перепуганного и страдающего. Возможно, это лишь прикраса или рационализация постфактум, но вполне правдоподобная: ужас, боль, отчаяние — суть артистической манеры Блинко.

Многие пытались копировать или продолжать их стиль — как, например, Napalm Death, — но из этого получилось мало хорошего: легко, в принципе, кричать громче, колотить быстрее и скрежетать изощренней. Сложно найти грань, за которой музыка превращается в шумовую атаку, а болезненный макабр — в "кровь-смерть-убийства", шок ради шока. Уникальность Rudimentary Peni в том, что они эту грань почувствали. Стихия панка — огонь: при всей своей дионисийской разрушительности он почти никогда не поднимается до подлинного трагизма. А творчество Rudimentary Peni трагично по-настоящему: это яркое пламя, светящее во мраке, но не разгоняющее его; однако теперь мы знаем, что и во тьме может гореть огонь.

Группа быстро завоевала авторитет в панк-сообществе. Если на первых концертах их забрасывали пивными банками за недостаточно припанкованный вид, то теперь любители раскупали каждый релиз группы. В 1981 и 1982 годах вышли два мини-альбома, а в 1983 — долгоиграющий диск "Death Church", настоящий шедевр дарк-панка, где группа немного сбавила скорость и всерьез обогатила мелодику. Пластинка добралась до третьего места в инди-чартах Британии. Планировался тур по Европе, да и за Атлантикой разогретая хардкором молодежь уже успела прослышать о необычных британцах. Пойди всё гладко, Rudimentary Peni вполне могли бы стать иконой независимой рок-сцены 80-х.

Но жизнь постановила иначе. У Гранта Мэттьюза обнаружили рак. Ник Блинко не мог и думать о том, чтобы подыскать замену другу. На несколько лет Rudimentary Peni практически перестали существовать. В те же годы Ник вновь пытался расстаться с жизнью. Группа напрочь выпала из памяти публики. Возродилась она только во второй половине 80-х, когда Грант окончательно оправился от болезни. В 1987 году Rudimentary Peni приступили к записи нового диска, материал для которого в одиночку написал Ник Блинко. Альбом был посвящен истории жизни кумира Ника — прославленного и загадочного американского литератора Говарда Филлипса Лавкрафта, — и получил название "Cacophony".

"Cacophony" оказалась самой интересной пластинкой группы. Можно сказать, что это своего рода "рок-опера одного актера": все разноголосые вокальные партии Ник исполнял сам. Музыка зазвучала неожиданно разнообразно: на "Cacophony" мало скрежещущих гитар и бешеных ритмов начала 80-х (впрочем, есть и они), но зато хватает почти пост-панковой глубины и утонченности. Мерить альбом отдельными песнями не стоит — это цельное произведение, и воспринимается оно целиком: песни, инструменталы, речевые вставки — все они создают чарующую атмосферу, погружая слушателя в историю жизни необычайного человека и писателя.

Связь между Ником и Лавкрафтом не случайна. Говард Лавкрафт не был безумен в медицинском смысле (хотя отец и мать его закончили дни в сумасшедших домах), однако он тоже был обречен всю жизнь сражаться с внутренними демонами: замкнутостью, неприспособленностью к жизни, депрессиями и нервными срывами, неверием в себя... Сражаться — и творить; создавать абсолютно оригинальные, глубоко талантливые рассказы, по прошествии десятилетий по праву вошедшие в золотой запас человечества. Современный биограф Г. Ф. Лавкрафта пишет: "По мере знакомства с реальными фактами из жизни Лавкрафта сквозь миф начинает просвечивать реальная история мужественного человека, которого не сокрушили ни наследственные болезни, ни удары судьбы". Это особое мужество целиком присуще и Нику Блинко. На рубеже 80-90-х ему пришлось еще раз это доказать.

После "Cacophony" Ник вновь вступил в страшную борьбу с душевным недугом: "Меня так потрясли религиозные войны, что появилась мания: у меня была фиксация, будто все эти люди умерли ради меня, так что я должен стать новым Папой и выстроить в Эбботс-Лэнгли новый Ватикан". Надо сказать, что Эбботс-Лэнгли, родной городок Ника, в Средние века стал родиной единственного Папы-англичанина, Николаса Брейкспира, принявшего сан под именем Адриана IV, поэтому образ Адриана неотвязно завладел психикой нашего героя. Ник был насильно госпитализирован и, по легенде, именно в стенах лечебницы написал материал для следующего диска Rudimentary Peni, который был записан в 1992, а вышел в 1995 году под названием "Pope Adrian 37th Psychristiatric". Правда это или нет, но очевидно, что темой альбома стал именно опыт болезни, и только он.

Многие (в том числе и Грант Мэттьюз) считают "Pope Adrian 37th Psychristiatric" худшей записью Rudimentary Peni. Если видеть в ней только лишь музыкальный продукт — это, возможно, так: песни слишком затянуты (вместо обычных минутных скорострелок они тянутся по три-четыре минуты), тексты сводятся к бесконечному повтору двух-трех слов, а в дополнение к прочему, на всем протяжении пластинки бесплотный голос непрерывно бормочет зацикленную фразу: "Popus Adrianes... Popus Adrianes... Popus Adrianes..." И всё же... Не следует забывать, что "Pope Adrian 37th..." — подлинная аудио-история безумия, хроника навязчивой идеи, безраздельно подчинившей сознание. И в этом смысле он идеален, вплоть до последней темы "Iron Lung", где сквозь гитарный шум слышно только хрипение и кашель — последняя стадия распада личности, когда от человека остается только биологическое...

Закончив запись, Rudimentary Peni попробовали вернуться к живым концертам. Однако успеха это не принесло: по единственной видеозаписи заметно, что музыканты явно скованно чувствовали себя на сцене и предъявляли к себе слишком жесткие требования. Отыграв несколько сетов, они решили покончить с выступлениями. С 1993 года Rudimentary Peni остаются чисто студийным проектом, пресекая все вопросы о возможных концертах решительным "Нет".

После "Pope Adrian 37th Psychristiatric" они, казалось бы, вернулись к первым годам — к формату мини-альбомов, к песням минутной длины с жесткими гитарами и надрывным, скрежещущим вокалом. Но это гегельянский синтез старого и нового на качественно новом уровне. За перо снова взялся Грант Мэттьюз, чья лирика приобрела невиданную для панка глубину и поэтичность. Ему по-прежнему хватает двух-трех строчек на песню, но зато КАКИХ строчек! После того как печатную литературу на Западе оккупировал неопрятный верлибр, убежищем для настоящей поэзии, то есть, мелодической и ритмической речи, стала только песенная лирика, и тексты Rudimentary Peni в этом убеждают.

При этом Ник не превратился в безликого сессионного музыканта. В 1994 году он впервые представил публике свои графические работы, прославившие его как одного из признанных мастеров стиля ар-брют. В 1995 вышел его роман "Primal Screamer", причудливая смесь автобиографии и мрачной фантазии в лавкрафтианском духе, а в 2009 — сборник новелл "Haunted Head" (к нему прилагалась последняя на сегодня запись группы — сингл "Wilfred Owen The Chances").

Туман неизвестности, окутавший группу, уже стал ее отличительным признаком. Даже рекорд-компания узнаёт об их планах не раньше чем они полностью подготовят материал, позвонят и скромно скажут: "Мы бы хотели записаться". Однако герметичность Rudimentary Peni не имеет ничего общего с театральным жеманством Residents или коммерческим маскарадом Gorillaz. Музыканты не держат в тайне ни имен, ни лиц, однако и не выставляют их напоказ. Играть концерты или публиковать на обложках альбомов свои фото — означает разбить миф, уверяет Грант Мэттьюз. В конце концов, как говорят прагматичные американцы, "если тебе достался лимон, сделай из него лимонад". Ник Блинко и Rudimentary Peni усвоили эту истину. Но их лимонад — не из тех, которые сверкают яркими баночками в каждом супермаркете. Это напиток избранных.

Но что же выходит? Получается, не страдай Ник Блинко от помешательства — мы не получили бы ни музыки Rudimentary Peni, ни его потрясающей графики? И значит, "безумный гений" — не миф, а реальность? Так, да не так. Не безумие дарует ему талант; оно напротив, препятствует, связывает, морочит. Ник стал творцом не благодаря, а вопреки своей болезни, в мучительной и одинокой борьбе с нею. И это, право же, только возвышает его в наших глазах.

Конечно, если бы Ник был здоровым, румяным пареньком "без странностей" — мы, возможно, получили бы в его лице умелого и коммерчески успешного, но посредственного музыканта или графика, но не сумрачного гения. Он не стал бы собой без "точки безумия", без "великого страдания" — так же как Эдгар По, будь он более приспособлен к жизни, стал разве что неплохим... офицером, а Говард Лавкрафт — деловитым поставщиком бульварной халтуры. Как люди, с точки зрения комфортной жизни, они бы несомненно выиграли. Остальной мир бы проиграл. Конечно, здесь есть нечто садическое. Но искусство не имеет ничего общего с комфортом и гуманизмом.