Время и судьбы Глава 1

 

               
Глава 1

Хутор Борисовский. Судьбы хуторян.
    
10 октября 1924 года на Борисовском хуторе (по паспорту – в деревне Костинской) Зюздинского (ныне Афанасьевского) района Кировской области в семье молодоженов Кытмановых Андрея Федотовича и Анастасии Петровны родился первенец, автор этих записок. На карте Борисовского хутора не было, так его называли  жители окрестных деревень. Стоял он на угоре южного склона Северных Увалов. С него открывался живописный вид на реку Каму, ее пойму, на Закамскую тайгу, уходящую за горизонт. Было на нашем хуторе всего два двора: наш и соседа Василия Герасимовича Кытманова. На соседнем угоре, через большой лог, находился Ершовский хутор. На нем было три двора. Вдоль длинного лога протекала речка Безымянка, впадавшая в Каму. Вдоль ее берега стояли дома Мартьяновской и Костинской деревень. За нашим двором находились огород и поле, простиравшееся до грунтового тракта Афанасьево - Бисерово, за ним снова шли поля с перелесками.
     В шести километрах от хутора, на высоком берегу Камы высились дома села Афанасьево, нашего райцентра. Расположено оно в 94 километрах от города Омутнинска, станции Стальной на железнодорожной ветке Яр-Фосфоритная. К югу, в сотне километров находился город и железнодорожная станция Глазов.
     Афанасьевский район занимал территорию верхнего междуречья Камы и ее притока Вятки. Обе эти реки берут начало в Удмуртии и текут сначала на север. Упираясь в Северные Увалы, Кама уходит на восток, делает гигантскую дугу в две с лишним тысячи километров, огибая обширную территорию Западного Урала, Удмуртии, Среднего Поволжья. На своем пути она принимает свыше двухсот притоков, в том числе на территории нашего района речки Лытка, Томызь, Кая, Нирим, Неополь.  Вятка от Увалов уходит на запад до Кирова, Котельнича, затем поворачивает на юго-восток и там впадает в Каму. В верхнем течении Кама и Вятка текут почти параллельно до самых Увалов. Водораздел между ними не превышает 150 километров. Это пространство занято хвойными лесами, настоящей тайгой.
     Вдоль этих рек в прошлом шел миграционный путь беглого населения на Северный Урал, в Сибирь, в том числе через Афанасьево. Это поселение было основано более 400 лет тому назад. В 2008 году село  отмечало свой юбилей.
       На Борисовском хуторе прошли мои детские и школьные годы. Он остался в  моей памяти на всю жизнь, хотя ныне его нет и в помине.
     Расскажу о жизни и быте хуторян Кытмановых. Мои родители рано вступили в брак. Отцу было 14 лет, а маме – 19. Этот неравный брак был обусловлен событиями гражданской войны и ее последствиями.
     В Поволжье в 1918 году восстал Чешский корпус, его мятеж распространился на восток вдоль Транссибирской железной дороги. В Самаре образовалось белогвардейское правительство. В Омске адмиралом  Колчаком было создано Верховное правительство России. Белогвардейские войска, обученные и вооруженные англо-французскими интервентами, повели наступление на запад с целью соединения с английскими, американскими интервентами  с последующим наступлением на Москву. Им удалось захватить Урал, большую часть Поволжья. Заняли они и железнодорожный узел Глазов и прилегающие к нему села и деревни, в том числе Гордино, Афонасьево, Ичетовкинскую, Варанкинскую, Костинскую. Здесь их дальнейшее продвижение было остановлено отрядами красноармейцев и партизан. Под их ударами белые вынуждены были отступать в направлении Глазова. Перед этим они провели насильственную мобилизацию мужского населения, конфискацию у крестьян лошадей, повозок, фуража. В числе мобилизованных оказался и мой дед Федот Борисович Кытманов, несмотря на то, что у него было трое несовершеннолетних детей: Андрей – десяти лет, Афоня – пяти, Клаве еще не было и года. С гражданской войны Федот не вернулся. Его жена, мать  детей, умерла.
     Над сиротками взял попечительство старший брат Федота Константин Борисович. Он был бездетным. Вырастил приемных Анисью, Марию, Софью, выдал их замуж. К тому времени был уже в солидном возрасте, разменял восьмой десяток. В своем хозяйстве он имел землю, скотину: лошадь, корову, овец. После смерти снохи (жены погибшего брата Федота) в семье не было хозяйки. Без женских рук немыслим быт хуторской семьи. Сам Константин Борисович жениться не стал, поздно. И по настоятельному совету дяди пришлось жениться его старшему племяннику, моему будущему отцу Андрею Федотовичу. Сосватали они в соседней деревне девятнадцатилетнюю девушку Анастасию Белёву, младшую дочь Петра Николаевича Белёва. Старшие сестры Таси (так ее звали в семье) Федора, Мария, Степанида, Надежда были уже замужем.
     Брат Насти Иван Петрович вернулся с Германской войны в 1918 году, женился на Марии Власовне, с которой был помолвлен еще в 1914 году. Свадьбе тогда помешала мобилизация жениха на войну «За веру, царя,и Отечество». Невестка была женщиной строгого нрава, властной, придирчивой к Тасе. Особенно их отношения обострились при следующих обстоятельствах.
     В декабре 1919 года белые потребовали от Белёвых лошадь с повозкой и ездовым в свой обоз. Брат Иван скрылся от мобилизации, отец Петр Николаевич прихворнул. По старшинству ездовым надлежало ехать Марии Власовне, но отправили шестнадцатилетнюю Тасю. Через несколько дней она вернулась домой без лошади, обмороженная, испуганная. Что с ней произошло, она не рассказала. Вскоре кое-кто из деревенских, ездивших в Глазов с обозом белых, вернулись домой на своих лошадях. Весь гнев родителей и невестки обрушился на девушку. На расспросы, где и почему               
бросила лошадь, она не отвечала, молчала и плакала. С разрешения родителей Настя пошла в Афанасьево в церковь помолиться и исповедаться. В чем состояла ее исповедь, известно было только батюшке. Через несколько дней поп обратился к родителям Анастасии с предложением отдать дочь в поповскую семью в прислуги. Так Настя стала домработницей в поповской семье. Встретили ее приветливо. В свободное от работы время ей разрешили посещать церковно-приходскую школу, петь в церковном хоре. Имея хорошую память и голос, быстро выучила молитвы, песни, стихи. Стала убежденной верующей христианкой. Года через три Настя вернулась домой, где приняли ее без особой радости и все чаще стали напоминать о замужестве.
     Долго ждать не пришлось. С Борисовского хутора явились сваты. Тася с любопытством смотрела на жениха-подростка. Им был Андрей Федотович. С ним она ранее не встречалась, не общалась, не знала, что он за человек. Ослушаться родителей не могла и дала свое согласие выйти замуж.
     Были они разные по возрасту, по характеру, по убеждениям. Мама была верующей, день начинала и заканчивала молитвой, опускалась на колени перед иконой, крестилась. Наш тятя (так мы звали тогда своего отца) не верил ни в Бога, ни в черта. Бога, Христа, Богородицу-мать упоминал, когда матерился. Мама была общительной, словоохотливой, любила поговорить с соседками, с родственниками. Радушно принимала их, стараясь угостить «чем Бог послал». Наш тятя был молчуном. На его характер, видимо, наложили отпечаток годы сиротства, ранние заботы, тяжелый крестьянский труд. Мама с удовольствием общалась с детьми, материнство считала божьим предназначением. Детей любила, укачивала под пение колыбельной. По просьбе детей рассказывала сказки, стихи, пела песни. Будучи уже взрослыми, мы не раз просили маму спеть ее любимые песни. В праздники, находясь с мужем в гостях, пела песни, когда ее просили. Отец в этом не участвовал, сидел молча, ревниво наблюдая, как мужчины окружали маму, подпевали, хвалили ее. Придя домой, он устраивал скандал, избивал маму. Она, за ней и дети, убегали к соседям.
     Нас детей он не бил, ограничивался нецензурной бранью, если мы в чем-нибудь провинились. Однако, помню, как он сильно избил Алешку за воровство папирос из его пачки, за ложь при оправдании своего поступка. За курение он наказывать бы не стал, сам курил с детства, любил хмельное, но воровство и ложь простить не мог. Любил ли он детей, трудно сказать. Никого не ласкал, не хвалил. И все же из всех выделял меня, Володю, Юлю. Почему-то был придирчив к Михаилу, считая его «белёвским отродьем». Может быть потому, что он был похож на деда Петра Николаевича. При его ссорах с мамой мы старались заслонить ее. Это ему не нравилось. Однажды наш тятя пришел домой пьяным и стал избивать маму. Я заслонил ее собой и крикнул: «Не смей больше бить маму!» Он толкнул меня в грудь, я упал на пол. Он испуганными глазами посмотрел на меня, повернулся, сильным               
ударом ноги открыл дверь и выбежал вон. Домой вернулся через день. Задумчивый, с виноватым видом сидел за столом, опустив голову на руки, не ругался. После этого случая что-то стало меняться в поведении отца. Больше маму он не трогал, к детям стал более внимательным, сдержанным. Но между собой отец и мать были как чужие, разговаривали только по необходимости обговорить хозяйственные дела. По всему было видно, что они не любят друг друга. Однажды я спросил маму: «Почему вы ссоритесь, почему тятя так плохо относится к тебе, он не любит тебя?». В ответ я услышал: «Если ревнует, бьет – значит любит». Вот такая была у них любовь.
     Без любви не могли бы рождаться дети. А они рождались у них с завидным постоянством. Через год после свадьбы появился я, Андрюшка. Потом родились Мишка, Маня, Алешка, Володя. В 1935 году Бог дал им  двойняшек – Таню и Гришу, а после на свет появились Юля, Санька. И все это за шестнадцать лет совместной жизни. Мама  стала многодетной матерью, стала получать государственное пособие. Единовременно тогда выплачивали 2000 рублей, начиная с шестого ребенка, и по 40 рублей на ребенка ежемесячно до достижения 12 летнего возраста. Ее наградили орденом «Материнская Слава» первой степени. Она стала пользоваться еще большим уважением среди односельчан, родственников. Да и отец несколько изменил к ней отношение. Стал меняться сам. Его избрали счетоводом в колхозе, несмотря на то, что он был малограмотным. В свое время он проучился всего одну зиму, научился читать, писать, считать, выучил таблицу умножения, мог решать задачи на четыре действия, считать на счетах. Проводил он в конторе весь рабочий день. В домашних делах полагался на своего дядю Константина Борисовича, пока тот был жив, на маму.
     Фактическим хозяином в семье первое время был наш дедушка Константин Борисович. Мы его уважали, любили. Он отвечал нам взаимностью. Соседи окрестных деревень относились к нему настороженно, о нем шла молва, как о колдуне. Считали его таковым потому, что он обладал какими-то познаниями и навыками в области ветеринарии. Будучи неграмотным, мог определить, чем болеет животное, умел лечить ушибы, вывихи, переломы, опухоли, принять сложные роды, кастрировать молодняк. К нашему деду постоянно обращались  жители окрестных сел и деревень. В помощи он никому не отказывал. Часто уезжал на своей Карюхе по лекарским делам, не докладываясь, куда едет и когда вернется. Любил охотиться на боровую дичь: зайцев,  лис, белок. Ночами пропадал, рыбача на Каме и ее притоках.
     С дедом у меня связана первая удачная рыбалка, которая оставила незабываемое впечатление. Мне было тогда  лет пять. Взял меня дед на рыбалку с ночевкой. Запомнилась темная ночь, мерцающие звезды на небе, всплески крупной рыбы в воде, густой туман, плывущий над водой, летящие стаи уток и заливистые трели жаворонков в утреннем небе, полеты береговых стрижей. Сидел я на самом краю бережка, опустив ноги в воду, и ловил лёгонькой удочкой уклеек. Клев был ошалелый! Я таскал их одну за
 другой  и отправлял в торбочку. Вдруг неожиданно из воды выскочила большая рыбина прямо мне в ноги, догоняя уклейку, попавшуюся на мой крючок. Сидящий рядом дед схватил хищницу: «Смотри-ка, какую щуку поймал, фунта три весом будет!»
     В домашних делах дедушка ограничивался плетением лаптей, приготовлением вместе с нами, детьми, дров для русской печки, чугунной печурки и бани. Всю домашнюю работу выполняла мама, иногда давая нам задание сделать то одно, то другое, в основном  ухаживать за скотиной и носить воду с речки и из колодца. Деда не беспокоили. От нечего делать, он ложился на печь, спал. Вставал, когда его приглашали к столу. Был он крепким, здоровым стариком, не болел, сохранил все свои зубы. Однако, в 1936 году хворь все-таки нашла его. Болел он долго, тяжело, не поднимался со своего топчана почти месяц. Ухаживала за ним мама, обмывала, кормила, поила какими-то отварами трав. Дед начал поправляться, выходить на  двор. В одну из декабрьских ночей он исчез из избы. Стали искать и нашли повесившимся в клети. Где его похоронили, я не знаю.
     Как я уже писал выше, наша семья была многодетной. К 1940 году в ней насчитывалось 12 человек. С рождением детей возникли проблемы, как накормить, обуть-одеть ребятишек. В первые годы с питанием особых трудностей не было. Жили за счет урожая с единоличного поля, приусадебного участка площадью 40 соток. Выращивали картошку, овощи (капусту, лук, свеклу, редьку, брюкву, репу). В хозяйстве держали корову, нетель или бычка, десятка полтора-два овец, кур. Одно время было две свиноматки с приплодом. На трудодни получали не только продовольственное зерно, но и фуражное. Сами делали крупы: перловую, ячневую, овсяную. Варили квас, брагу, пиво на праздники. Питание особым разнообразием не отличалось, но было достаточным, калорийным. Помимо растительной пищи на столе была и мясомолочная.  Все заботы по приготовлению пищи лежали на маминых плечах. При этом от работы в колхозе ее никто не освобождал. Она была занята с раннего утра и до поздней ночи, сильно уставала. С грудными детьми не спала ночами, особенно, когда они болели.
     Вечной головной болью мамы было во что обуть, одеть детей. В 30-е годы, да и после, трудно было купить промтовары. Их редко завозили в магазины потребкооперации, в ограниченном количестве отпускали в порядке очереди в одни руки. С получением государственного пособия по многодетности удалось купить швейную машину, велосипед, патефон, какое-то количество мануфактуры. Тканей все равно не хватало. Маме приходилось садиться за прялку, прясть шерсть, льноволокно; потом из полученной пряжи на ткацком стане делать полотно для пошива одежды. Из липовой коры, бересты плели лапти. В них ходили и зимой. Очень легкая, удобная обувь. Летом дети бегали босиком до самых холодов. Была и кожаная обувь. Носили ее взрослые и старшие из детей, когда начинали учиться в школе. Кожу для обуви наш отец выделывал сам из овечьих, телячьих и свиных шкур.
 Сапожным делом занимался дядя Афоня. Делали заказы и деревенскому сапожнику. Из овчин шили полушубки.
     Помимо того, чтобы накормить, обуть, одеть детей, их нужно было обучить грамоте, воспитать, привить трудовые навыки, подготовить к самостоятельной жизни. Ни мать, ни отец не были педагогами. Требовали они от нас, чтобы мы не ссорились, не дрались, помогали им по хозяйству, умели ухаживать за скотиной, ездить на лошади, владеть хозяйственными инструментами – топором, косой, граблями, вилами. Это касалось прежде всего мальчиков. Учить нас  азам грамоты у родителей не было ни времени, ни условий. Надеялись, что грамоте нас научит школа.
     Когда мне исполнилось шесть лет, мой тятя отвел  меня в Костинскую деревню, что в полутора километрах от хутора, где находилась начальная школа. Но я не проучился и месяца, к школе был не готов. В следующем учебном году я проучился до зимних каникул, не научившись ни читать, ни писать. Больше в школу не пошел. Родители махнули на меня рукой.
     В 1932 году к нам на хутор пришла новая учительница Лучинина Валентина Викторовна и уговорила меня пойти в школу, чтобы учиться читать, писать, решать задачи, стать грамотным.
     Валентина Викторовна стала моей первой, любимой учительницей. Ее образ хорошо сохранился в моей памяти. Ее улыбка, похвала вызывали у меня желание учиться хорошо. Я даже не заметил, что без особых усилий стал читать не по слогам, а целыми словами. Она подружила меня со своим сыном Энькой, Энгельсом Кузнецовым, он был старше меня на год. Отец у него был красным командиром, но с ними не жил. Я бывал дома у Валентины Викторовны, мы играли в шашки, домино, слушали патефонные пластинки. Года через два Лучинина В.В. приняла начальную школу в селе  Афанасьево. Эта школа стала образцовым центром методического объединения учителей начальных классов района. Она стала учить учителей. Многие из них имели только семилетнее образование. За многолетний творческий труд Валентина Викторовна впоследствии была награждена высокой правительственной наградой.
     В третьем и четвертом классе я учился у Сабуровой Марии Савельевны. Учился с интересом, с азартом сдавал переводные экзамены. Тогда  такие экзамены были введены и в начальной школе. Специального здания начальной школы в деревне не было, занимались в пустующих крестьянских избах. Классы были малокомплектные, учителя обучали одновременно два класса. Все экзамены за 4 класс я сдал на «отлично». Меня наградили Похвальным листом и путевкой в пионерский лагерь, который размещался в одном из зданий Афанасьевской  школы.
     С пятого класса я учился за шесть километров от хутора в Афанасьевской школе, которая из неполно-средней была преобразована в среднюю. Для нее было построено новое двухэтажное здание из деревянных брусьев, с высокими окнами, длинными широкими коридорами. Для меня все было ново.
  Много новых предметов, каждый предмет вел отдельный  учитель. Любимыми предметами стали история, русский язык, литература, география, биология. Из учителей мне хорошо запомнились историки Иван Филиппович Ичетовкин, Григорий Иванович Шуплецов, Александр Митрофанович Варанкин, географ Павел Георгиевич Русских, математик Антонина Матвеевна Усатова, биолог Дарья Андреевна Вершинина, учитель пения и музыки Гавриил Николаевич Осколков. Все они были добры и внимательны к детям, но в то же время требовательны, готовили нас к самостоятельной работе. После окончания семилетки ее выпускники устраивались на работу, в том числе и учителями начальных классов с оформлением на заочные отделения педучилищ в Омутнинске, Кудымкаре. Кто-то поступал в техникумы или на краткосрочные курсы.
     Учился я с большим желанием, переходил из класса в класс, имея отличные и хорошие оценки по всем предметам. В школе велась большая воспитательная работа. Имелась своя библиотека. Я пристрастился к чтению, читал запоем. Участвовал в смотрах художественной самодеятельности. Мы выступали с концертами в районном клубе, в окрестных селах во время зимних каникул. Участвовал в работе оборонных кружков БГТО, ПВХО, в спортивных соревнованиях по волейболу, лыжам, в кроссах, военизированных играх на местности. В октябре 1939 года меня приняли в комсомол. Сразу дали первое комсомольское поручение: ликвидировать неграмотность среди пожилых людей Абрамовского хутора.
     Седьмой класс я закончил с Похвальной грамотой, получил свидетельство о неполно-среднем образовании. Мой учитель истории Шуплецов Григорий Иванович взял меня в поездку к своим родственникам  в Киров во время летних каникул, чтобы показать мне большой город. Родители поехать разрешили, но денег не дали. То ли деньги на поездку выделила школа из фонда всеобуча, то ли все расходы взял на себя Григорий Иванович, я не знаю. Удивительный это был человек: добрый, внимательный, отзывчивый. В Кирове он сводил меня в драмтеатр, смотрели спектакль «Тристан и Изольда». В цирке посмотрели большое представление  с участием многократного чемпиона мира по борьбе Ивана Поддубного. Мы посетили краеведческий музей, библиотеку имени Герцена. Я впервые увидел железную дорогу, настоящий паровоз, поезд, большие многоэтажные дома. На пристани мы любовались пассажирскими пароходами, баржами, лодками. Все это я тоже видел впервые. Забрели мы и на городской рынок. Чего там только не было! Город произвел на меня незабываемое впечатление.
     По окончании 1939/1940 учебного года отец не отпустил меня и брата Михаила в школу, заставил работать в колхозе. Меня он взял к себе в контору учеником счетовода, а брата отправил на общие сельхозработы, закрепив за ним лошадь. Такое решение отца было вызвано  материальными трудностями, связанными с необходимостью переселения семьи с хутора в деревню, строительства нового дома «на две половины», переноса с хутора хозяйственных построек. Вопрос о строительстве нового дома был 
застарелой проблемой. К 1940 году наша семья состояла из 12 человек. Жилищные условия с самого начала были неблагоприятными, в конце концов, стали невыносимыми. Остановлюсь на этой проблеме особо.
     Насколько я помню, мы жили в постоянной тесноте. Вначале проживали в избе, принадлежавшей деду Федоту и его брату Константину. По всей видимости, у них намечался раздел хозяйства. За двором находился большой штабель бревен, достаточный для строительства избы. В условиях первой мировой и гражданской войн было не до строительства. А с войны дед Федот не вернулся. В избе деда была только одна комната с полатями, да кухонька с русской печью. Здесь и проживали мы вместе с дедом Костей (так мы его называли), дядей Афоней и Клавой. Через пять лет семья увеличилась до девяти человек. Вот тогда-то, в 1929 году для нашей семьи была построена из имевшихся материалов отдельная изба. В ней тоже была только одна комната-горница, она же прихожая. В ней было отгорожено место для кухни, русской печи. Над входной дверью под потолком были устроены полати для сна. Мы занимали обе избы.
     В 1936 году из сибирской ссылки вернулась приемная дочь деда Анисья Парфеновна с детьми Павлом, Арсением, Петром, Прокопием, малышкой Дуней. Глава семьи дядя Ваня в ссылке умер. Семья решила вернуться на родину, хотя все их прежнее хозяйство после раскулачивания было отдано в колхоз. Жить им было негде. Пришлось полностью освободить для них дедову избу, и перебраться в свою хату. Тетя Анисья вскоре купила себе избу в Мальцевской деревне. Дед Константин покончил с собой. Дядя Афоня отделился от нас, дедушкину избу перенес на другое место, женился. Мы остались в своей избушке.
     В нашей избе не было никакой мебели, кроме обеденного стола и двух массивных лавок вдоль стен напротив двух небольших окон. Спали на печке, полатях, на полу на соломенных матах, покрытых сверху холстяным рядно. Накрывались тулупами, шубами. Утром это лежбище убирали, выносили в кладовку, вечером снова заносили. И так изо дня в день. В летнее время мы, мальчишки, уходили ночевать на сеновал под крышу конюшни. Освещалась наша хата одной керосиновой лампой, подвешенной над столом. Кроме русской печи другого отопления не было, если не считать чугунную печку-буржуйку для подтопки. Зимой в избе было холодно. Входная дверь была без сеней, сквозила, покрывалась инеем, льдом у порога. Летом была духота, створок в рамах не было. Откроешь дверь – набивается мошкара, комары, мухи, заползают тараканы. В таких жутких условиях мы жили постоянно. Вопрос строительства просторного, теплого, светлого жилья для многодетной семьи был трудно разрешимой проблемой. Для этого нужны были деньги. Их не было, пока мама не стала получать пособие по многодетности. В колхозе на трудодни были только натуральные выплаты. Нанять плотников – нужны деньги. Наш отец был занят, помощников не было. И его решение снять нас с братом с учебы было правильным решением.
     Для заготовки лесоматериалов нам выписали порубочный билет на Яшкинские Гари, за Камой, где имелся хороший строевой лес , подпаленный пожаром в 1935 году. Заготавливать и вывозить его можно было только после того, как Кама покроется льдом и будет проложена зимняя дорога. Взялись мы за эту работу с опозданием. Наши соседи-хуторяне уже перевезли свои избы и хозяйственные постройки в деревню, а мы еще только начали раскачиваться. Перевозить свою хуторскую избу в деревню не было смысла, нам нужен был новый большой дом. Начали мы работы в лесу с повала деревьев и вывозки бревен на подготовленную площадку. Но об этом речь пойдет несколько позже.
     Я стал постигать азы счетного дела. Свой первый рабочий день в конторе колхоза я начал с изучения «Устава сельхозартели», «Положения о бухгалтерском учете в колхозах». Затем просмотрел папки бухгалтерских документов, «Похозяйственную книгу сельхозартели «Красная Звезда», поименный список колхозников с указанием всех членов каждой семьи, их анкетных данных, в том числе детей и стариков. Ознакомился с инвентарной книгой основных средств производства, страховых фондов, с Книгой учета и оплаты труда членов артели. Посмотрел документы по начислению трудодней, ведомостей выдачи на трудодни продовольственного и фуражного зерна и других выплат. Перелистал документы подотчетных лиц – кладовщиков, заведующего фермой и других. На отдельной полке лежали стопками личные трудовые книжки колхозников. В мою обязанность входило вносить в них данные о заработанных трудоднях на основании ведомостей, представляемых бригадирами и звеньевыми, заверенные бухгалтером. Ежемесячно заполненные трудовые книжки выдавались бригадирам для ознакомления с ними колхозников и снова возвращались в Правление. Учет труда по видам работ был строгий, дописки не допускались.         
     Какая же это была нудная работа заниматься переписыванием! Но приходилось. За какой-то месяц с работой я освоился, отец даже похвалил: «Скоро ты меня заменишь». Вот этого я как раз и не хотел. К концу рабочего дня у меня болела голова, мучила зевота.
     Накануне Ильина дня папа взял меня с собой в Яшкино к леснику, чтобы он отвел делянку для заготовки леса. Поехали на лошадях верхом. По прибытии встретились с лесником Тимофеем, отчества и фамилии его я не помню. Предъявили ему порубочный билет, попросили отвести делянку. В честь знакомства и праздника отец поставил на стол бутылку водки. Хозяйка подала закуску. Они выпили, закусили, поговорили. Он пообещал нам отвести делянку с хорошим древостоем, лишь слегка опаленную пожаром. «Древесина – сухостойная сосна, лучшего и желать не надо. Место с небольшим уклоном, удобное для трелевки бревен к будущей дороге. Только надо сначала очистить склон от валежника», - пояснял нам Тимофей по дороге в лес. Делянка на самом деле оказалась удобной для работы, с хорошим запасом древесины. Договорились с лесником, чтобы не отдавал ее
 другим лесозаготовителям, обещали отблагодарить. Попросили подождать нас с вырубкой до конца октября-ноября, когда Кама покроется льдом, чтобы заготовленный лес сразу вывезти. Довольные, вернулись домой и продолжили работу.
     Весь август я сидел в конторе, работал с документами, делал разноску с первичных ведомостей в книги учета, в трудовые книжки колхозников. В школах начинался учебный год. Продолжать учебу я не думал, во всяком случае, пока не построим дом. И вдруг в один из первых сентябрьских дней все изменилось. В правлении колхоза появился Григорий Иванович Шуплецов, ставший новым директором Афанасьевской школы., и объявил, что приехал по набору учащихся в 8-й класс. Школа стала средней, но ее статус под угрозой, если не будет в ней старших классов. Дело осложнялось тем, что в 8-10 классах вводилась плата за обучение, и немалая: от 150 до 250 рублей в год. Из-за этого выпускники семилетки не стали поступать в среднюю школу, предпочитали устраиваться на работу или поступать в профтехучилища но полное государственное обеспечение. Кое-кто еще не решил, куда податься. Таких в нашем и соседнем колхозе оказалось восемь человек. Вот с ними-то и их родителями встретился Григорий Иванович и убедил в необходимости продолжить учебу в 8 классе. Уговорил он и моих родителей. Отец нехотя обратился ко мне: «Если у тебя есть желание кончать среднюю школу, то иди и учись. Только зарабатывай на свое обучение сам. От домашних дел я тебя не освобождаю. Работы со строительством много, без тебя я не обойдусь, сам знаешь». Мне Григорий Иванович сказал: «Ты же мечтаешь поступать в военное училище, а для этого нужен аттестат о среднем образовании». Я дал согласие и на следующий день пошел в школу.
     Наш восьмой класс оказался сборным из выпускников седьмых классов нашей школы и соседних деревень. Всего в нем было человек двадцать, почти всех помню поименно. Особенно запомнился Стефанов Шура, увлекавшийся поэзией. Слыл он у нас за пиита, второго Есенина. У него имелся рукописный сборник своих собственных стихов, эриграмм. Некоторые из них печатались в районной газете. Был и другой рифмоплет – Некрасов Виктор, словоблюд, подхалим. Моими хорошими друзьями стали Егор Ваулин, Братчиков Николай, Бузмаков Спиридон – первый математик в школе, знаток разговорного немецкого.
     Учительский состав школы в 1940 году сильно поредел. Почти все учителя мужчины были призваны в армию по внеочередной (неофициальной) мобилизации. В их числе были Осколков Г.Н., Варанкин А.М., Русских П.Г., Целищев В.Ф., Мальцев Н.А. Выбыл в город Слободской на работу директором одной из школ и Шуплецов Г.И. Их заменили учителя-женщины, в основном с учительским (неполным высшим) образованием. Из них хорошо запомнилась Малкина Валентина Дмитриевна – учительница русского языка и литературы. Новым директором  стал историк Харин Федор Павлович (бывший директор Пашинской неполно-средней щколы).
    Наш класс быстро сдружился. Все мы учились с увлечением, активно участвовали во всех мероприятиях. Я по-прежнему увлекался историей, литературой, географией. Труднее всего давалась математика. Причинами тому были моя близорукость, пропуски занятий в связи с заготовкой леса, обработкой бревен, строительством сруба. Приходилось продолжать занятия по ликвидации неграмотности взрослых жителей Абрамовского хутора. Надо же было как-то зарабатывать деньги на учебу. За свой труд в ликбезе я получил 250 рублей, из них 150 рублей внес в кассу школы, сотню отдал отцу.
     Продолжу свой рассказ о строительстве дома. Когда установилась морозная погода, и  Кама покрылась льдом, мы поехали в лес втроем на лошади Михаила. Встретились с лесником и проехали до отведенной нам делянки. Сели на валежину, отец с Тимофеем закурили. От предложенной чарки он не отказался, закусил салом. Поговорили. Этот разговор заинтересовал меня. Тимофей спросил отца, что мы собираемся строить. Отец ответил: «Просторный дом-пятистенку на две половины, с двухскатной крышей под тесом, надворные постройки: конюшню, амбар, баню, колодец.» «Знаешь, Андрей Федотович, выписанного тобой леса не хватит. Тебе надо выписать второй билет почти на такое же количество кубометров», - заметил лесник. «Может, мы с тобой договоримся помимо лесхоза?», - спросил отец. Лесник категорично сказал: «Нет, не договоримся. Я здесь только сторож на службе у государства, а не частный лесопромышленник». «Ну, кто считал, сколько осталось в этой тайге леса после пожара?», - уговаривал отец. «Считали, да еще как! Была проведена тщательная инвентаризация. Я тебе отпущу столько леса, сколько указано в твоем билете с замером каждого бревна по кубатурнику, поставлю на каждом бревне клеймо, выедешь с лесосеки только по моему разрешению».
     На этом разговор закончился. Слегка захмелевший лесник удалился. Отец задумался, что-то прикидывал в уме. Занялись валкой деревьев, обрубкой оставшихся сучьев, раскряжевкой. Подрубали деревья топорами, пилили двуручной пилой. Отдельные деревья в комлевой части ствола достигали в диаметре 35-40 сантиметров и более. Рубить должны были подряд. В основном, сосновый лес был ровным. Работали с перекурами до самого вечера. Вернулись домой поздно, а утром опять отправились в лес. Работали весь день с небольшими перерывами на перекур, обед. Уставали, конечно, трудились в поте лица. Отец нас похваливал: «Что бы я делал без вас, сынки мои дорогие?!». Делился своими мыслями, расчетами по строительству задуманного. Пришел к выводу, что придется ехать в лесхоз выписывать второй порубочный билет, требование на отпуск древесины. Помимо стенового материала, необходимо было много леса на распиловку на брус, на потолочные и половые лаги; досок различной толщины на пол, потолок, каркасы перекрытия, обрешетку дома, хозпостроек; для изготовления оконных рам, косяков, подушек. Все эти расчеты мы узнали от отца и поняли, какой большой объем работ и расходов предстоит. Кроме древесины
 необходим был  кирпич на русскую печь и голландку, стекло, краска, скобянка, теплоизоляционный материал. Оказывается, отец что-то все-таки рассчитывал.
     В декабре мы съездили в лес несколько раз. С разрешения лесника вывезли около тридцати бревен на санях с подсанками. Зимние каникулы я провел в лесу вместе с отцом и братом. Не только валили деревья, но и трелевали бревна, грузили на подводу. Обычно ездили на двух лошадях, но иногда брали и три подводы, делали по два рейса в хорошую погоду. В итоге на отведенном для строительства участке появились штабеля бревен, в общей сложности больше сотни.
     С окончанием каникул я снова продолжил занятия в школе. Но после уроков, придя домой (а школа была от него за шесть километров) , шел в деревню обрабатывать вместе с братом и отцом бревна: тесать топором, сдирать кору, делать пазы под паклю, зарезать угловые замки. Постепенно возвели сруб дома до оконных и дверных проемов, положили половые лаги. Начали строить конюшню на два отделения, амбар. Все это, конечно, отражалось на моей учебе. Но без моей помощи отец обойтись не мог. Кроме нас Михаилом, помочь ему было некому. Рассчитывать на помощь брата Афанасия он не мог. В 1939 году того вторично призвали в армию, на этот раз на финскую войну. Вернулся он летом сорокового года и сразу начал перевозить свою избу с хутора в деревню. Ему было не до нас.
     Я, было, стал подумывать бросить учебу и полностью заняться домашними делами. Посоветовался с родителями, дядей Афоней, дядей Ваней, но они этого не одобрили. Отец стал меньше меня отвлекать.
     Отставание по математике мне помог преодолеть Егор Ваулин. Он оставался заниматься со мной после уроков в школе. Там же, в школе, до или после уроков я выполнял письменные домашние задания. Дома условий для этого не было. В конечном итоге я закончил 8-й класс с хорошими и отличными оценками по всем предметам. И с окончанием учебного года включился в работу у себя дома и  в колхозе.
     К зиме 1940 года основные работы по возведению сруба под дом, строительству амбара, конюшни были закончены, израсходовали почти все материалы. Остались только несколько бревен под распиловку.
     Обстановка в мире обострилась, началась вторая  мировая война. Пожар войны полыхал в Европе. Люди не верили в миролюбивые обещания Гитлера о ненападении на СССР, предполагали, что Германия нападет на нас сразу, как только закончит боевые действия на западе.
     Стало ясно, что все наши планы о завершении строительства дома до конца сорок первого  года нереальны. Нужно было искать какие-то другие варианты. Мама получила пособие по многодетности на младшего Сашу, отдала деньги отцу на покупку готовой избы, чтобы поставить ее на подготовленный сруб и вселиться туда. Потом перевезти хуторскую избу и собрать ее впритык с купленной. Обычно наш папа не считался с мнением 
мамы, но на сей раз благоразумие взяло верх. Он быстро нашел и купил на одном из хуторов избу размером в половину сруба.  Разобрать и вывезти ее нам помогли Дядя Афоня и дядя Ваня. За несколько дней ее собрали, накрыли тесом. Купили красный кирпич, наняли печника, который сложил русскую печь с подтопком и плитой. Опробовали, тяга была хорошая. Установили рамы, входную дверь, легкую дверь в кухоньку. Вдоль стены соорудили лавку.  Отец выразил неподдельную радость: «Как все толково вышло! Хоть сегодня переселяйся и живи». Мама тоже была рада: «Вот ты меня никогда не слушаешь, а я все-таки не такая глупая, как ты считаешь», - сказала она отцу. Довольные дети бегали вокруг русской печки, играли в догонялки, шалили, залезали на печь.
     Конечно, эта изба проблемы не решала. Она не была утеплена. Входная дверь открывалась на улицу, сеней не было. Со двора путь к  двери шел через лестницу-времянку и настил из нескольких половых досок над свободной половиной сруба. Но это было хоть что-то. «Весной перегоним скотину, разберем и перевезем свою хуторскую избу, баню», - рассуждал отец, -«потом будем потихоньку заготавливать лес, другие материалы, помаленьку достраивать, обживаться».
     С наступлением теплых весенних дней, без традиционного новоселья ребятня перебралась вместе с мамой в новую избу. На хуторе оставались отец, Клава и я. Каждый день я ходил в деревню на работы по дому.
     Лето подходило к концу. Приближался новый 1940/1941 учебный год. В девятый класс я решил не идти. Обратился к отцу: «Стоит ли мне продолжать учебу? Чтобы закончить десятилетку, надо учиться еще два года. Работы дома полно». В ответ услышал: «Что ты мечешься? Раз решил получить среднее образование, незачем на полпути останавливаться. Дел много, они никогда не кончатся. Иди, учись». Мама тоже поддержала его.
     Первого сентября я занял свою парту. Школьная жизнь продолжилась. Снова уроки, различные мероприятия. Я – член комитета школьной комсомольской организации. Одновременно заведовал избой-читальней в своем колхозе, надо же было зарабатывать на обучение. Работал там по вечерам и выходным. Жил на хуторе. Там стало попросторнее, младшая ребятня находилась в деревне. Я, не отвлекаясь, мог делать уроки, читать, готовиться к выступлениям перед колхозниками. На уроках истории Григорий Иванович отводил несколько минут для политинформации, дважды поручал мне изложить новый материал по данной заранее теме. Учительница литературы Малкина Валентина Дмитриевна тоже нагружала нас сверх программы: заставляла учить наизусть стихотворения, отрывки из прозы, писать сочинения на свободные темы. Времени на все не хватало. Я стал отставать по математике. Чтобы преодолеть отставание, пришлось после нового года отказаться от работы в избе-читальне. Я стал плохо видеть написанное мелом на доске даже с первой парты. Мне помогал друг Егор Ваулин, оставался со мной после уроков, приходил ко мне домой на хутор. Экзамены за год я сдал без троек.
     1940/1941 учебный год закончился 20 июня. Десятиклассникам торжественно вручили аттестаты зрелости. На следующий день состоялся традиционный выпускной вечер. Мы, члены комитета комсомольской организации школы, тоже участвовали в подготовке этого мероприятия и были приглашены на него. Силами художественной самодеятельности и учителей был дан концерт. Вечер прошел интересно. Играл баянист, крутили грампластинки. Пели хором свои любимые песни. Самодеятельные поэты читали свои стихи, пародии, эпиграммы. Шутили, смеялись, танцевали, парни лихо отплясывали. Утомившись, шли отдохнуть к праздничному столу. На вазах, тарелках лежали конфеты, печенье, пряники. Посередине стоял большой торт, рядом на блюде краснела душистая земляника. Пили квас, морс, лимонад. Спиртного не было. Вечер закончился на заре. Утренний рассвет встречали на Каме. Оттуда расходились группами, парами - кто куда. Мы с Егором пошли домой.