Мне звезда упала на ладошку

  В моей стране, которой уже нет, к бардам относились особо. Где-то, даже  уважительнее, чем к “поэтам на Руси”.  Что-то  люди улавливали в их незамысловатых песнях, что-то откликалось, на что-то намекалось, и где-то далеко за словами “ощущалось   присутствие Высшей Правды”. 
 В начале восьмидесятых,  время позднего андеграунда, состоявшегося самиздата и на пороге больших перемен,  стали появляться в продаже виниловые пластинки с песнями Александра Дольского.   На конвертах пластинок,   ленинградский интеллигент с умными глазами, обнимал гитару.    Песни у него были простые и казались довольно глубокими. Я слушал его,  отлавливал в себе  радостное  согласие с автором,  за что был очень ему благодарен.
Но время шло. Многое менялось.   Я  стал  меньше  слушать о чем поют исполнители  и больше увлекся тем, что бы что-то увидеть самому, а не слушать об этом в чьем-то пересказе. . 
 В закладках памяти Дольский остался как “хороший человек, который поёт умные песни”.
 Прошло лет тридцать.

  Возвращаясь из очередного похода по лесам  нашего Севера,   я    вышел на  условленное место,  куда за мной должны были приехать  на машине. 
 Это  была замечательная поляна на берегу  ни большой,  ни маленькой,  странной и загадочной  северной реки.  До этого места с трудом, но можно  доехать на подготовленном джипе или  на нашем, отечественном  УАЗе с хорошей резиной и приподнятым кузовом.
  Я уже несколько дней стоял лагерем,   когда на мою поляну на двух УАЗах  приехали туристы.   По “правилам туристического этикета”  они   спросили  у меня разрешения  на пару дней встать тут. На  поляне.  На противоположном ее конце.  Ну как таким откажешь!  Конечно, я согласился.
- Если музон врубать не будете, конечно,  становитесь. Какие проблемы!
- Да не!!!  Это Паша у нас любит музон врубать, но он в этом году не поехал.

 Ну, не поехал и хорошо.  В лесу разговаривать мне как-то не очень интересно. И кто  со мной ходил, знают это и понимают.  Можно обсудить  ближайшие дела. Можно рассказать о  существенных событиях дня. Но что бы просто так, треп ни  о чем - в лесу это неправильно. 
 Приставать  к ребятам  с разговорами  я не стал,  ушел по своим делам.
В походах, спать всегда ложусь с закатом. Солнышко легло спать, я тоже укладываюсь.
  Ложась вместе с солнцем,   получаешь другой сон. Такой сон похож на живую воду. Которая подхватывает твоё тело и сознание мягкой волной.  И несет туда, где ты должен быть в это время. Согласно Ритмов Земли и Солнца.    И если сон в городе “когда придется” можно сравнить с реанимацией, то сон в лесу, в ритмах  Земли и времен года, можно сравнить с благодатнейшим  курортом.
  Солнышко село. Я забрался в палатку. Затопил печку. Смотрел в огонь,  в  треск  дров и  слушал  густую,  бездонную ,  многозначную и многослойную  Живую Тишину   ночного  Леса.
 Это лучшая  музыка  из мне известных. 
 И лучшая   тропа в сновидения. 
 Слышал голоса ребят. Они хотя и стояли метрах  в ста пятидесяти  и немножко за холмом,  но  было слышно. 
  Как-то умудрился снять внимание с соседей, поймать Лес и слушать Ночь. 

Но… зазвенела  отсыревшая гитара, и начались песни.   
То ли ветер подшучивал, то ли   еще какое  “атмосферное  явление”, но слышимость   плавала.
Слышно было то лучше, то хуже. А иногда – вообще, еле-еле.     И тогда можно было  отцепить,  освободить  внимания от слов.
   Очередной ветер принес:
Мне звезда упала на ладошку.
Я её спросил: "Откуда ты?"
"Дайте мне передохнуть немножко,
Я с такой летела высоты..."
А потом добавила, сверкая,
Словно колокольчик прозвенел....

    Я вспомнил эту песню. Когда-то, она мне нравилась.  Удивительно красивые слова, правильные желания,   но сейчас…
  Нет. Я не хотел спать и они мне не мешали. Их даже слышно было едва-едва. Что-то  было  другое.  Текст.  Слова. Идеи этого текста.   Они  показались какой - то  очень  безнадежной,  наивной и  трогательной  детской глупостью.  Не  музыка. Именно слова. Предложения. Смысл.  Музыки не было вообще. Хотя, вроде, это была песня. 
 Почему-то вспомнил Есенина:
“А клены морщатся ушами длинных веток
И бабы охают в немую полутьму” 
 Нет. Лес не морщился. Он просто жил отдельной жизнью. А ребята с песней  у костра - своей. Отдельной. И они не пересекались.  Не соприкасались. Ребята привезли с собой свой мир и натянули  вкруг себя  и своего мира пуленепробиваемый  стеклянный шар. И даже их песня из шара не вылетала. Вылетали отдельные слова.

  Но,  ни лес, ни ночь, ни река их не слышали. Может это были  неправильные слова?  Или    потому, что  это  были  слова   из другого мира?  И этот их мир  утратил контакт с  рекой и лесом?  Трудно сказать.  Но что-то похожее.   
Ни что живое на них не смогло откликнуться. 
Слова  летали над ночной поляной, над речкой, над лесом, по лесу, как перья убитой птицы. Много. Красивые. Разные.  Но уже не живые. 

  Фото моё. С той  самой реки.