Гл. 15. Станиславское бытие, 1946-47 гг

   В войну на фронте мои двоюродные «станиславские» сёстры, к которым мы приехали, служили медсёстрами в полевых госпиталях. Старшая Соня дослужилась до звания лейтенанта медицинской службы. Обе вышли замуж за фронтовиков. Муж Сони «капитан Федя» Хоменко служил следователем в военной прокуратуре.

   «По жизни» Соня была очень жизнерадостной и «боевой» женщиной,  очень жизнерадостным и компанейским человеком. В послевоенные годы до самой глубокой старости поддерживала старые фронтовые связи,  высоко ценила фронтовое братство и до последних дней своих всегда помогала старым фронтовым товарищам.
   …Сохранившая фронтовую «закваску»  Соня, не вытерпев нараставшей в конце 90-х годов XX века и в начале 2000-х годов XXI века в Западной Украине националистической вакханалии и реабилитации бандеровского подполья (см. здесь ниже, а также последующие главы),  - после ухода из жизни родителей и мужа - эмигрировала в Израиль. Там она, дожив до 90 лет, и окончила свои дни,  успев передать в Мемориальный музей Холокоста сведения о погибших в гетто наших родственниках…

   «Капитан Федя» Хоменко, за которого Соня вышла замуж, служил следователем в военной прокуратуре и со всем пылом прошедшего войну фронтовика вёл «свою» беспощадную «войну» с «окопавшимися в тылу» послевоенными жуликами. Был настоящим коммунистом, идейным и принципиальным в идеологических вопросах. Помню его рассуждения и внушения мне не обольщаться внешней мишурой «западного быта» в хорошо сохранившемся  и «ухоженном» - почти «западном», типично польском городишке Станиславе, (когда я вслух сравнивал со здешней жизнью наше пребывание в разрушенном Харькове да и во всех восточных районах страны, попавших под немецкую оккупацию). Учил меня ценить «наши советские ценности»…
   
   Вместе с тем, Фёдор был достаточно прагматичным в житейских и бытовых вопросах. Как я его сейчас понимаю, это был, в общем, нормальный мужик и человек своего времени.
   Помнится выполненная им «саморучно»  карта «дорог войны», где на большой географической основе извилистыми штриховыми линиями и стрелками разного цвета были показаны все его фронтовые "дороги» – отступления на восток (синим) и наступления на запад (красным)…

   …Муж младшей сестры Ани Абрам Брейман, до войны учившийся в консерватории, работал в областной филармонии музыкантом-аккомпаниатором, играл на виолончели и аккордеоне. В войну служил в концертной бригаде, обслуживавшей прифронтовые госпитали. Аня была беременна, ждала ребёнка и - в положенное время - родила двоюродного племянника Лёню…

   …Приехав из Харькова, мы с мамой поселились у Брейманов в небольшом одноэтажном доме на несколько квартир с просторным зелёным двором. Многие жившие ранее в Станиславе поляки уехали, как сейчас говорят, на «историческую Родину», и с жильём в этом небольшом уютном городке было относительно свободно…

   В «материальном» отношении» в Станиславе - хорошо схранившемся в войну чистеньком и ухоженном городишке - жить было легче, чем в Харькове. Засухи в этом обычно дождливом предгорном районе Прикарпатья практически не бывало, поэтому всегда на базаре можно было ещё что-то докупить к мизерному продуктовому пайку, выдававшемуся по карточкам, - кукурузную муку и овощи…  Торговля там процветала - из окрестных деревень крестьяне-единоличники привозили свои продукты на продажу. Колхозы (коллективные хозяйства) – основная форма сельскохозяйственного производства в СССР – в Западной Украине ещё не были созданы, их ещё только предстояло организовать…

   …До начала занятий в школе - летом 1946 г. - я увлёкся чтением, много читал. Классику и военную прозу. Конечно, потрясла только что вышедшая из печати «Молодая гвардия» А. Фадеева  - о подвигах донбасских комсомольцев-подпольщиков во время фашистской оккупации, которые трагически погибли во вражеских застенках. Всё это происходило совсем недавно и воспринималось очень остро - прошёл всего год как окончилась война…

   Потом - «первым заходом» – в моё чтение «вошла» зарубежная классика: Стендаль, Бальзак, Золя, братья Гонкуры, Ремарк (культовые «Три товарища»), не говоря уже о Дюма и, конечно, Жюль Верне… Добрался и до полузапретного для тогдашнего моего возраста Мопассана. Тогда же большое впечатление произвёли какой-то загадочный роман В. Шишкова «Угрюм-река» и романтичная  неоконченная повесть А. Фадеева «Последний из Удэгэ»... Вот такой букет «разношерстного» чтива я осваивал в свои 14 лет.
   Конечно, многие произведения перечисленных писателей были тяжелы и/или «рановаты» для моего восприятия – юного ещё отрока, но я «глотал» всё без разбору…

   …Товарищи-потомки ! А что вы сейчас читаете ?
   Осмеливаюсь полагать, что нынешнее часто достаточно мобильное и креативное поколение, «обременённое» широким ассортиментом продукции средств массовой информации (ТВ, Интернетом), широко пользующееся различными айпедами, айфонами, проигрывателями, мобильными телефонами и т. д. – чего мы совершенно не знали), вместе с тем лишено возможности (само себя её лишает – «всё-то нам некогда, спешим жить») сосредоточенного - тотального и фундаментального - «ПОГРУЖЕНИЯ В КНИГУ», когда многие понятия и представления о жизни «впечатываются в мозг» на психо-эмоциональном и, в целом, более широком познавательном уровне (при чтении ты хотя бы можешь оторвать глаза от страницы и задуматься, лучше осознать прочитанное…).

   А, вот, быстротекущая, внешне легко и быстро схватываемая (часто мимолётная) клиповая  информация, воспринимаемая через Интернет и ТВ, формирует такое же вторичное «клиповое» сознание» – поверхностное, неустойчивое, имеющее узкие временные рамки…
   Посему – призываю:
   Люди! Читайте, всё же книги ! Классиков! Это в большей степени проверенный временем «товар». Ибо в Интернете, если не умеешь выбирать, можно утонуть, как в большой помойке…

   ...Тем же летом я начал учиться играть на аккордеоне у своего двоюродного зятя Абрама. В доме был большой 120-ти кнопочный немецкий трофейный аккордеон с несколькими регистрами. Это был домашний, «тренировочный» инструмент. На другом, таком же, он концертировал в филармонии – как в качестве солиста, так и для сопровождения популярных тогда речитативных декламаций (прозы и поэзии), в коих преуспевал его друг артист Ефим Ланда.

   Поскольку у меня уже было какое-то начальное музыкальное образование (всё таки окончил три класса музыкальной школы в Харькове) и я свободно читал ноты, дело пошло достаточно быстро. В результате, хотя я и «проучился» у  «родственничка» всего год, впоследствии самостоятельно научился по слуху подбирать многие вещи, используя «свои таланты» на «бытовом домашнем» уровне до сих пор: играю для себя – «для души». А ранее, в более молодые свои годы, при случае использовал свои «дарования» любительски во время учёбы, на студенческой сцене, в дружеских компаниях  и «посиделках» на работе. Вспоминаю, что однажды доводилось играть даже на деревенской свадьбе…

   …Абрам был лёгким в общении и весёлым парнем (ему было тогда 23 года) - почти что «вундеркиндом-многостаночником» - играл в филармоническом оркестре на струнных (виолончели, скрипке, на каких-то ещё духовых). Аккордеон был «забойным» инструментом для заработка – с ним он и Ефим Ланда ездили с концертными «бригадами» на гастроли по заводам, учебным заведениям и воинским частям, где исполнялись попурри из популярных песен военных (и довоенных) лет и декламировались под музыку различные «смонтированные» литературные произведения. Параллельно  Абрам успевал ещё давать на дому частные уроки игры на виолончели приходящим ученикам, точнее – ученицам. Во Львове местная украинская интеллигенция обычно старалась давать своим детям хорошее музыкальное образование. При этом девушек старших классов и студенток местного пединститута  почему-то, особенно «тянуло» учиться у «артиста филармонии» именно на виолончели. Абрам, несмотря на свою молодость, был достаточно популярен в Станиславе как музыкант и строгий педагог. Поэтому в некоторые дни двери в наш дом почти не закрывались: сменяясь одна за другой, шли на свои часовые уроки девицы разного «калибра и фасона».

   Уже беременная в ту пору Аня всё же временами как-то искоса поглядывала на мужа во время его усердных занятий с молодыми виолончелистками… Иногда во время неудачного исполнения ученицей какой-либо места в музыкальном произведении, входя в азарт, он мог крикнуть девушке, слабо державшей виолончель: «Чего ты крутишь инструмент – расставь ноги пошире, воткни виолончель между ног и крепче держи». Девушки иногда даже краснели от его немного грубоватого фронтового лексикона. Многим приходилось менять свои узкие модные юбки на специально сшитые - более широкие. На Абрама ученицы не обижались, видя, как  он честно и старательно относится к их обучению. Свои «сердитости» он обычно гасил неотразимой обаятельной улыбкой - умел обращать свой учительский гнев в шутку. Ну и, главное, - результаты его требовательности были налицо: большинство из его учениц потом успешно сдавали экзамены в старшие выпускные классы музыкальных школ и даже вступительные - во Львовскую консерваторию.

   Потом Аня родила сына Лёню. Несмотря на свою вечную занятость, Абрам был трогательно заботливым отцом и мужем. Из гастрольных поездок всегда привозил молодой жене кучу всяких гостинцев и цветов…
   Но, помнится, однажды в один из тёплых весенних дней 1947 года, перед очередными выездными гастролями, он заехал почему-то домой «порепетировать» - и не с Ефимом (который был его постоянным партнёром), а с какой-то новой молодой «примой» местного «областного разлива». Мы, конечно, все сели в сторонке послушать. После первых проигрышных аккордов раздался тако-о-ой голос! Это было исполнение русских народных песен - что-то в стиле Лидии Руслановой – знаменитой певицы, очень популярной в СССР в середине XX века. Её трагическая биография достаточно полно отражена в Интернете (http://ru.wikipedia.org/wiki/Русланова).

   Сравнивать, конечно, не могу, но тогда мне, 15-летнему подростку, её пение показалось прекрасным! В то время я уже вёл свой юношеский дневник (который, к сожалению, не сохранился) и хорошо помню слова, которые записал: «широкий диапазон – вечер такого-то числа». И рядом пририсовал женское лицо с нотными знаками, вылетающими изо рта… Так я отразил в своей памяти впечатление от того вечера.
   Но, уж, видимо, не одному мне понравился её голос. Обычная история: «упела» таки певичка нашего Абрама – менее, чем через год он развёлся с Аней. Уехал с этой женщиной в другой город и следы его затерялись

   ...Спустя почти 20 лет, в один из моих приездов во Львов с Дальнего Востока я увидел в доме моей мамы молодого сержанта Лёню Бреймана, сына Ани, заехавшего сюда проездом в Станислав – домой, на побывку. Он рассказывал, что спустя много лет к нему  в первый год службы в воинскую часть неожиданно приехал отец. Не видевший сына с годовалого возраста, он – поседевший и постаревший – вдруг расплакался почти как ребёнок…
   Как водится в жизни: певичка его потом бросила, он остался одинок… Обычная житейская история - за всё приходится расплачиваться.

   Одним из событий лета 1946 года был приезд в Станислав брата Сони и Ани Якова. Он и после войны оставался в действующей армии и к тому времени был уже в чине майора. Служил в Забайкалье в пос. Борзя (на границе с Китаем), где занимался строительством и оборудованием полевых аэродромов...
   Причиной его приезда в Станислав была личная: начальство намекнуло ему, что для его дальнейшего служебного роста желательно стать ему более "солидным человеком" - жениться. Последнее на месте осуществить ему не удалось - в гарнизоне все немногочисленные особы женского пола были давно "оприходованы",
а ездить по приграничным посёлкам  с полузэковским контингентом в поисках невесты не было смысла... В результате ему был дан двухнедельный отпуск (не считая времени на дорогу - тогда только поездом) до самого Станислава, где жили родители и был шанс подобрать себе спутницу жизни.

   После его приезда в квартире дяди Миши и тёти Фани (родителей Сони и Ани) стало весело. Она стала напоминать проходной двор: были срочно мобилизованы все знакомые, у которых среди родственников были потенциальные невесты, желавшие "срочно" выйти замуж. "Технология" самих знакомств выглядела приблизительно так: добровольные "свахи", а также знакомые - родители возможных невест - приходили в гости "со своим товаром" - беседовали, распивали чаи, а "молодые" потом гуляли, ходили на танцы и т. п. - знакомились... После того, как Яша забраковал пятую или шестую гостью, в доме началось волнение - сёстры упрекали брата в привередничаньи , что он с таким жёсткими претензиями может , не солоно хлебавши, вернуться в свою Борзю один. Тётя Фаня пила валидол, а дядя Миша посмеивался... А время поджимало: отпуск шёл к концу.

   Наконец была "выбрана" скромная на вид и тихая девушка Валя, которая согласилась поехать "к чёрту на кулички", на другой конец страны... Расписались,
устроили семейное застолье, молодым пожелали, как водится всего, что положено, и с подарками проводили на Дальний Восток.
   Жили на дальнем Востоке они хорошо и дружно, Валя оказалась хорошей женой. Но - увы - выбрал Яша себе волей случая "недетную" супругу - детей у них не могло быть. Не "угадал" Яша. И так бывает... Потом, после демобилизации двоюродного брата и переезда в Татарию, они взяли в детдоме себе маленькую девочку на воспитание.

   ...Благодаря Абраму, я часто бесплатно посещал филармонию во время различных летних концертов и гастролей знаменитостей. Запомнился, например, фурор, произведенный мало ещё тогда известными начинающими артистами-юмористами разговорного жанра – Ю. Тимошенко и Е. Березиным (выступавшими соответственно в роли милиционера и обывателя), впоследствии ставших знаменитыми и «всесоюзно»  популярными  в 70-80-е годы «Тарапунькой и Штепселем», а ныне – увы - совсем забытыми…

   В 1946 г. на гастролях в Станиславе выступал знаменитый трагик Ваграм Папазян, только что вернувшийся на Родину из эмиграции и впоследствии ставший народным артистом СССР. Его, как и многих послевоенных «артистов-реэмигрантов» (вроде А. Вертинского и др.), сперва «обкатывали» на периферии.
   Исполнение им монологов в  роли «Отелло» было потрясающим. Это был «НАСТОЯЩИЙ ЖИВОЙ» мавр! Впечатляли внешность – природная курчавившаяся шевелюра,  как высеченные из камня крупные черты смуглого крупного  лица, низкий баритональный тембр  голоса с непередаваемым «горловым клёкотом» и почти «африканский» - кавказский - темперамент… Как он «страдал и рычал», когда душил Дездемону...! Между прочим, Папазян прожил 102 года.

   А, вот, артист Сергей Бондарчук, которого я увидел в этой роли уже в мои зрелые годы, сыгравший своего мавра в фильме «Отелло» «тоньше и мягче», произвёл на меня гораздо меньшее впечатление. Полагаю, вероятно, потому, что, юношеское сознание наверное, в большей степени отзывается на сильные и яркие внешние эмоции, не достигая в силу возраста, понимания тонких душевных нюансов изображения человеческих страстей, в которых был так «силён» С. Бондарчук. Впрочем, - возможно, я в своих вкусах, в какой-то степени, остался и сечас в  инфантильном отрочестве…

   …Запомнился областной конкурс художественной самодеятельности народных коллективов. Как некий экзотический казус упомяну один из номеров, представленных на конкурсе: исполнение музыки украинской народной песни «Свитыть мисяць» («Светит месяц») … на тракторных поршневых кольцах!
   Ну а уж западноукраинская гуцульская экзотика народных песен и танцев хлынула со сцены с невиданной до того мною щедростью, красотой и оригинальностью и покорила не только жюри (председателем которого был наш частый домашний гость Ефим Ланда), но и всю публику в зале!
   Гуцулы – украинские горцы - обладают огромной самобытностью – своими особыми  обычаями, песнями и танцами. Эту тему я попытаюсь (если позволит моё здоровье и уходящее время) раскрыть шире в другом месте (см., например, главу 30-ю этого сборника).
   
   В сентябре я пошёл в 7-й класс. Преподавание было смешанным – на русском и украинском языках – в зависимости от национальной принадлежности преподавателя. Последняя определялась их «происхождением» - был ли он «из мисцэвых западэнцив» (из местных жителей Западной Украины– «западников») или "схидняком"
(«восточником»), приехавшим на работу из восточных, преимущественно русскоязычных районов Украины.
   Помню, химичка и физичка были русскими («москалями» - как их называли местные в соответствии с враждебной  националистической фразеологией по отношению к русским), остальные – местными украинцами, которых «натаскали» на советские способы преподавания приехавшие из Восточной Украины работники «ОблОНО» - Областного Отдела Народного Образования.

   Но не всё с этим обходилось гладко. Например, преподаватель немецкого языка Давидович – «щирый» молодой 30-летний украинец-галичанин с почти не скрываемыми им публично националистическими «настроениями», обращался к ученикам в классе как к одному человеку – «в единственном лице». Вперив свои водянисто-голубые белесые глаза в какую-то одну точку он, объявлял, скажем так: «На завтра ТЫ выучишь спряжение глаголов в Perfekt, а также не забудь повторить стихотворение Гейне «Ein Fichtenbaum steht einsam…» (в переводе М. Ю. Лермонтова – «На севере диком стоит одиноко…).
    Первое время мы переглядывались, не понимая к кому конкретно преподаватель обращается. Тот ученик, на которого во время такой фразы случайно падал взгляд учителя, относил это непосредственно к себе, остальные же игнорировали такое задание. Потом, осознав, что ко всем ученикам в  классе Давидович относится как к единому почти «абстрактно-бездушному» существу, сперва смеялись, но потом эту его манеру сочли обидной. Кто-то рассказал об этом классной руководительнице-химичке. До нас дошли слухи, что на педсовете наш «немец» упирался, когда его критиковали за такую манеру общения с учениками, но партийная организация учителей школы, видимо, доходчиво объяснила этому «националу», как принято обращаться в советской школе к ученикам. Он «сдался».    

   Со мной он тоже обошёлся оригинально. На первом из его уроков по программе ученикам надо было читать поочерёдно вслух отрывки (на немецком) из знаменитой речи В. И. Ленина на 1-м съезде Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов – «Революция, о необходимости которой всё время говорили большевики, свершилась!...» - и т. д. Когда очередь читать дошла до меня, я стеснительно сообщил, что, вообще-то, я «француз» - учил 2 года в Харькове только французский… На что Давидович почти резонно спросил: «А какая твоя фамилия?». И сам же ответил: «Бретштейн – немецкая фамилия: по-немецки «Брет» - это доска, а «штейн» - камень… И ты обязан знать немецкий!». Ни больше, ни меньше…

   Пришлось мне впервые в жизни, путая немецкие буквосочетания с французскими под смех товарищей читать вслух такой - к тому же ответственный - текст… Усиленно занимаясь в течение года немецким, я получил у Давидовича «законную» пятёрку по-немецкому в свой аттестат о неполном среднем образовании, который после семи классов давал право поступать в техникум (колледж по-нынешнему).  В дальнейшем освоил язык сравнительно хорошо, что помогло мне в моих будущих скитаниях и общениях. Потом пришлось осваивать самостоятельно и английский. В общем, не владея не то, что хорошо, но, наверное, даже и не удовлетворительно, каждым из этих языков, мне в моих многочисленных поездках - путешествиях и «скитаниях» за рубежом всё же как-то удавалось успешно общаться на бытовом уровне (в магазинах, отелях), а также на научных конференциях на каждом  из этих четырёх языков (добавлю ещё польский), «включая в свой обиход» каждый из них, в зависимости от обстановки…

   …Станиславских соучеников как-то особо не запомнил. Разве что лишь одного паренька, который свободно «чесал» по-немецки на уроках у того же Давидовича, иногда даже переходившего с ним на немецкий при неформальном обсуждении обычных бытовых проблем. Несмотря на ходившие в классе слухи о том, что кто-то из родителей у него был немец, убитый в войну, мы ему немного завидовали за свободное владение языком.

   Дорога в школу шла мимо тюремного распределителя – двухэтажного серого здания, обнесённого  двойным деревянным забором с намотанной поверху колючей проволокой.  Между внутренней оградой по краям которой стояли вышки с "вертухаями"  (охранниками с автоматами) и внешним забором было большое пространство, где парковались немногочисленные автомашины – в те времена это обычно были сохранившиеся со времён Отечественной войны американские «виллисы», которыми тогда в порядке  военной помощи снабжали нас американские союзники. Эти предтечи наших послевоенных «уазиков» были основным видом транспорта у офицеров – военных, в т. ч. и тюремных «начальников».
   Но основной тягловой силой в городе был тогда всё же гужевой транспорт. Многочисленными возами с лошадками в упряжке доставлялась в тюрьму провизия заключённым. Так же на подводах под охраной конвоировали в тюрьму для допросов и захваченных нашими «кэгэбистами» (сотрудниками органов безопасности - КГБ) бандеровцев и сочувствовавших им «подозрительных» прикарпатских селян. О бандеровцах и их вожде Степане Бандере  - см в последующих главах.

   Наше мальчишеское любопытство не позволяло нам спокойно проходить мимо такого заведения: мы регулярно заглядывали в тюремный двор через дырки и щели в заборе, надеясь увидеть что-то новое. Идя в школу, мы, пацаны, считали обязательным узнать по дороге «кого сегодня ещё привезли» в тюрьму и прочие новости.
   Однажды одну такую «новость» довелось узреть воочию. Уже где-то в ноябре, когда наступили холода, заглянув в одну такую щель, увидел несколько возов. Содержимое их было едва прикрыто охапками соломы, из под которой в ряд торчали ... жёлто-серые уже замёрзшие человеческие ноги. Местами они были присыпаны уже не таявшим снегом. Вероятно,  эти «трофеи» очередной антибандеровской операции привезли для опознания. Это, видимо, была привезенная из лесов и хуторов Прикарпатья  новая "партия" убитых в стычках с органами КГБ украинских националистов-боевиков.

    Замечу, что в 1946 деятельность бандеровского подполья в Прикарпатье была очень активной. Кроме убийства представителей советской власти в районах и сёлах (секретарей партийных организаций, председателей сельсоветов и комсомольских активистов), бандеровцы ухитрялись совершать успешные диверсионные акты непосредственно в областном центре – самом Станиславе. Помню несколько таких акций, в т. ч., например, взрыв расположенной недалеко от нашего дома  немецкой кирхи, где хранились какие-то фашистские архивы и трофейная киноплёнка. Едва мы, пацаны, услышав взрыв, успели туда добежать, здание, набитое бобинами с киноплёнкой и папками с бумагами, сгорело быстро, как свеча…

   Тогда все - даже гражданские представители власти, административные руководители и парторги первичных парторганизаций - были вооружены: ходили по городу с  личным оружием. Вспоминается, как после встречи Нового 1947 года мы с мамой возвращались домой из гостей от сестры Сони и её мужа Феди Хоменко. Было уже несколько часов наступившего Нового года. Стояла тихая ночь. Улицы были безлюдны. Нас с мамой взялись проводить Ефим Ланда с женой. Помню, как, выходя на крыльцо, он деловито передёрнул затвор пистолета и засунул его в боковой карман пальто (он был парторгом областной филармонии – по должности ему тогда было положено личное оружие, ибо ночами малочисленные, но вездесущие  группы бандеровцев ещё часто устраивали охоту на «москалив»). Потом по дороге нас ещё несколько раз встречали наши военные патрули. Ефим показывал им какую-то бордовую «корочку» - те, откозыряв, шли дальше. Тогда это меня, мальчишку, очень впечатляло – всё происходило, «как в «кино». Было так интересно – предвкушал и воображал себе  даже возможную перестрелку с бандитами…

   Ближе к зиме обстановка даже в относительно материально благополучном Прикарпатье стала напряжённее. В Западную Украину, в эти относительно «хлебные» ещё места, хлынули на поездах в поисках заработка и хлеба толпы крестьян из соседней Молдавии, поля которой (как и на всей восточной Украине и, отчасти, Кубани) были поражены сильнейшей засухой. Практически все «первые послевоенные» хлеба выгорели.

   В эту  тяжёлую зиму стояли необычно сильные для Прикарпатья морозы. Сотни молдаван в своих смушковых шапках и лёгких овечьих полушубках (в Южной хлеборобной Молдавии обычно зимы тёплые) бродили по городу в поисках работы, хлеба и какой-либо провизии для остававшихся дома обычно многодетных семей. Многие просили милостыню. Ночевать их в дома местные жители не пускали, поэтому бедняги, не привыкшие к таким неожиданным морозам, часто замерзали прямо на улицах. Я сам дважды, идя рано утром в школу, видел ещё не убранные лежавшие в снегу замёрзшие трупы молдаван. Это «нашествие» голодных «сограждан» из соседней республики было неожиданным для местных властей. Они не нашли ничего лучшего как отлавливать с помощью милиции приезжих, грузить их в товарняки и отправлять обратно в Молдавию… Вот бы так же и сейчас научились отправлять обратно домой десятки и сотни тысяч нынешних нелегальных «гастарбайтеров» из Средней Азии и Вьетнама, заполонивших российские города и веси…

   В маленьком Станиславе местному населению тоже было нелегко с пропитанием. На одни «иждивенческие» карточки людям, не имевшим работы жить было трудно. В эту первую послевоенную зиму мама тоже никак не могла утроиться куда-либо. Пришлось искать какой-то приработок в «торговой» сфере.
   Станиславский рынок, однако, исправно функционировал (засуха Прикарпатье практически не затронула) и был заполнен продуктами, которые привозили зажиточные крестьяне из соседних деревень. Обычно такие  «газда и газдыня» («хозяин и хозяйка» – на местном диалекте) приезжали зимой на базар в дублёных овчинных полушубках и шапках (платках), часто в кожаных сапогах или такой же мягкой обуви - кожаных лаптях, которые изготавливались из мягкой коровьей или свиной кожи. Обувь одевались на так называемые «капчуры» – гетры-чулки, которые плелись из шерсти. Приехавшие из карпатской глубинки селяне - на возах, заполненных продуктами собственного крестьянского хозяйства, запряженных обычно «справными», ухоженными лошадьми - являли собой достаточно колоритную картину...

   Какие-либо «пункты» общественного питания (типа кафе или «забегаловок») на базарах в те времена отсутствовали. Поэтому здесь стали появляться «энтузиасты» - торговцы-одиночки, продававшие чай и пирожки собственного изготовления.
   Помыкавшись без работы, мама придумала готовить и носить на  этот расположенный недалеко от нашего дома базар горячую картошку, переброшенную мясной тушонкой (последняя была широко распространённым в торговле обменным продуктом, выдававшемся на карточки). В морозные зимние месяцы такое блюдо замёрзшими и проголодавшимися торгашами расхватывалось быстро: в принесенные тарелки из большого утеплённого бака накладывалась картошка, к ней прилагался дополнительный кусок хлеба и – только успевай собирать тарелки и приносить новый полный бак… Обычно рядом с нашей картошкой «пристраивался» ещё и какой-нибудь «самовар» - торговец чаем – и самодеятельный «общепит» исправно функционировал. Мама обычно выносила на базар своё «кафе» два раза в день – до и после обеда. Придя со школы, я обычно помогал ей торговать во второй заход – благо, что всё распродавалось практически в течение часа… Так продержались до весны.

   Потом мама устроилась работать в какую-то фабричную столовую калькулятором. Зарплата была мизерная, но там можно было питаться и покупать по закупочным ценам разные продуктовые полуфабрикаты и «отходы производства» («ободранные» говяжьи мослы с остатками мяса).

   …Уже в мае, к концу учебного года в школе начинались зачёты по физкультуре. Тут надобно заметить, что избыточными стараниями мамы я был освобождён от физкультуры, поскольку врачи при очередном осмотре нашли у меня в сердце какие-то «шумы». Я, гуляя в «физкультурные часы» по пустому школьному двору,   тяготился своей, непонятной мне самому, «неполноценностью», когда мои товарищи обретались где-то на стадионе или в спортзале…  Часто, скуки ради,   залазил на одиноко стоявший во дворе гимнастический «турник» и чего-то там придумывал, самостоятельно подтягиваясь и вращаясь животом вокруг металлической перекладины… Однажды за таким занятием меня застал преподаватель физкультуры, возвращавшийся с классом со стадиона. От удивления он, помнится, даже присвистнул, глядя на этого «ослабленного, с сердечным дефектом» ребёнка. Я был подвергнут осмеянию «за сачкование». «Сачку», формально освобождённому от занятий «по состояния здоровья» было предложено «с разрешения родителей» вернуться «в строй». Я с радостью настоял перед мамой, чтобы  мы наплевали на врачебные предписания, и я мог возобновить занятия физкультурой. В итоге - годовая отметка по этой дисциплине у меня была - 5!

   Уже тогда обнаружилось моё явное влечение к спортивной гимнастике, и я, выступая впоследствии (в студенческие годы) на различных спортивных соревнованиях (об этом ниже) часто вспоминал этот эпизод, позволивший мне «вернуться» к жизни нормального парня. Слепая родительская забота чуть не лишила меня многих радостей спортивного развития и физического совершенствования, а также необходимого в юношеском возрасте самоутверждения (хотя я и не стремился достигать профессиональных вершин в спорте).

   Запомнился июньский день 1947 г., когда я научился плавать.  С утра пошёл в баню, встретил после неё по дороге домой знакомых пацанов – решили свернуть на речку Солотвинскую Быстрицу, чтобы искупаться. Пришли на место, сели на берегу. День был солнечный – позагорали… Потом полезли в воду. До этого научиться плавать у меня как-то не получалось. Как я ни старался «грести» - махать в воде руками - мои ноги и туловище жили отдельной жизнью от рук – их упорно тянуло на дно. Речушка была хоть и мелководная, но имелись в ней глубокие промоины и ямы, где мы и начали барахтаться.
   Постепенно небо затянуло» тучами, блеснула молния, ударили первые раскаты грома. Пошёл сильный дождь. По воде пошли большие пузыри. Стало почти весело. В какой-то момент в грохоте грома и шуме дождя я, набрав воздуха, окунулся с головой в воду и, продолжая «махать" руками, вдруг почувствовал, что мои ноги и зад уже не проваливаются в воду, вдруг "оторвались" ото дна, и я – САМ ПЛЫВУ ! Это удивительное чувство свободы в водной стихии увлекло меня, и я продолжал «барражировать» по узкой водной протоке, поливаемый сверху тёплым дождём. Так я научился плавать.

   Придя домой, многократно радостно рассказывал всем родственникам, как я в один день почти одновремённо искупался в трёх водах (в бане, в речке и под дождём) и, главное, САМ поплыл, самостоятельно держась на воде! В то время это было для меня огромным событием!
   Этим и завершаю краткое описание своёго «жития» в древнем городе Станиславе, основанном польским шляхтичем Андреем Потоцким в 1662 году и названным им так в честь своего сына Станислава. В 1962 г. город был переименован в Ивано-Франковск – в честь западно-украинского поэта и революционера Ивана Франко.