будни реаниматолога

                БУДНИ  РЕАНИМАТОЛОГА

                "Доктор, а вы клятву Гименею давали?"
                (Из разговора с родственником больного)


Понедельник
3-20.
Как, уже четвёртый час? Нехило по форумам пошатался! Всё коллег расспрашивал, как по новому приказу жить будем. Ответ один: – хотели лучше? – будет как всегда, а может и ещё… лучше.
Так что выключай буку и придави подушку к щеке хотя бы часа на два.

5-55.
Ненавижу! Всё ненавижу! И холодное зимнее утро ненавижу, и будильник, и радио – всё!
А уж про работу лучше вообще не вспоминать – зароюсь в одеяла и пролежу до весны.

6-20
Под местные метеорологические страсти запиваю куросвинские пельмени растворимым кофе со сгущёнкой и мороженым,

6-40
С полатей достал унты, тулуп, шубенки. Напяливаю это всё на себя и выхожу на улицу.
Очень темно, сильно ветрено, ужасно холодно и малоснежно.

6-50.
На остановке народ с завистью смотрит на мою амуницию, ибо одет в кургузые курточки и кроссовки. Автобуса нет.

7-00
Автобуса пока нет.

7-10
Автобуса всё ещё нет. Народ звереет, мне тепло.

7-13
Ура! Пришёл автобус! Быстренько занимаю место в первых рядах и пытаюсь доспать недоспанное. Как же! Водила врубает "Юмор FМ", от которого хочется плакать и материться одновременно.
Упорно пытаюсь задремать.

7-20.
Почти задремал, но помешали сзади сидящие люди, взахлёб рассказывающие что-то страшное про анестезиологов-реаниматологов.
Слушаю сначала невнимательно, но пара фамилий, упоминание о смутно знакомых событиях, заставляет слух навострить.
О-ба-на! Да это про нас, любимых!
Но врать-то так зачем? Не было такого.
Поглядеть, что ли, в их честные глаза?
Лениво, да и спать хочется.
Остановку бы не проспать.

7-50.
Подъезжаем к родной работе. Выпрастываюсь из сидения и отыскиваю взглядом  беседующих.
Они как-то тушуются и, боязливо оглядываясь на меня, быстренько продвигаются в сторону выхода.
А я им хотел подробности рассказать.

8-05.
Хочу переодеться в чистый больничный костюм. А его нет.
Значит, надо переться к сестре-хозяйке.
Надо к сестре-хозяйке переться
К сестре-хозяйке переться надо.
А, может, не надо?
И этот костюмчик ещё не совсем затаскан – всего третью неделю хожу.
Сидит как влитой.
И не беда, что двух пуговиц не хватает, и карман надорван.
Это придаёт  пиджачку этакую аристократическую небрежность.
Опять же и животу просторно, ничего не сдавливает.
А в карман можно запихать шапочку, пару ручек, маркер и футляр с очками.
И ещё место останется.
Не, не буду менять.

8-10
- Доктор! Костюм поменяйте, а то будет хуже!
- Давно из ЛДПР?
- ???
- Что, знаменитый слоган забыли: - "Жириновский, или будет хуже"?
- Идите лучше на линейку, не возбуждайте меня с утра.
Но костюмчик поменяли.

8-15
В ординаторской скапливается народ.
Разговоры крутятся вокруг политических событий, холода на улице, ползучего роста цен, последних больничных потрясений.
Машиновладельцы делятся впечатлениями о пробках на дороге, увиденными ДТП, и об экономности машин различных марок.
Наша терапевтиня пристаёт ко всем с двумя вопросами: – какой курс доллара и действительно ли нам добавят зарплату.
- Дежурные! Почему посуду за собой не помыли? Опять я прибирать за вами должен? – Этот вопль издаёт наша подрастающая смена.
Парень работает третий год, вступил в  самый "звёздный" возраст.
Считает, что всё может, всё умеет, и вообще – светило, которое ещё не светило.
Обычно отрезвление приходит после первого летального случая на операционном столе, но хочется верить, что до этого не дойдёт. Действительно, парнишка умненький. А то, что на крик исходит – так можно понять. Мытьё посуды для нас – подвиг героический.
- Сейчас истории допишем, и уберём. Не вопи, не на пожаре.
- Кого-нибудь приняли?
- Да, приняли. Больной диагностически не ясен, так что будешь целый день разбираться. Да ещё и родственники скандальные – уже заявление в прокуратуру написали.
- А чё так?
- То ли не так посмотрели, то ли не так улыбнулись – попробуй, пойми теперь.
В шуме и гаме не сразу замечаем заведующего…

8-30.
На линейке заведующий с каким-то патологическим интересом слушает отчёт дежурной бригады, потом резко, ни за что ни просто, взрывается ненормативной лексикой, стучит ладонью и первыми попавшимися под руку журналами об стол, и убегает к себе в кабинет.
Холерик, что с него взять.
Мы к этому уже привыкли, поэтому спокойно ждём, когда успокоенный шеф вновь вернётся в ординаторскую и расскажет очередную жуткую медицинскую историю.
Так оно и случилось.
- Я вам серьёзно говорю, - спокойно, как будто ничего и не произошло, вещает зав. – Подробно пишите всё в историях болезни и следите за действиями сестёр, особенно когда работаете с наркотиками и сильнодействующими препаратами.
Вот сейчас по телевизору рассказали, как в одном городе у медсестры-анестезиста в шприце осталось полмиллилитра кетамина и она, вместо того, чтобы утилизировать остаток, решила использовать его в личных целях – под наркозом кота кастрировать. Мало того, что кот, зараза, от неё сбежал, не желая лишаться мужских достоинств, так она ещё этот шприц в холодильнике оставила и забыла. И лежал он там месяц. А тут комиссия нагрянула, шприц увидала, изъяла, а медсестру от работы отстранила, и дело в суд передала. Сейчас ей шесть лет светит.
Как за что?
За незаконное хранение наркотиков и попытку сбыта. А навару там рубля на четыре, если не меньше.
Так что ещё раз говорю – следите и пишите.
Всё, линейка закончена. За работу.

9-15.
Коллеги, обсудив новость и испив утренний кофе, расходятся по операционным. В ординаторской остаются два реаниматолога и терапевтиня.
- Голова у меня сегодня тяжёлая – еле до работы добралась. К теплу, наверное. Давайте ещё кофейку выпьем, а потом и работать начнём. Ты будешь кофе пить?
Я делаю вид, что не слышу. У меня дело поважнее – я знакомлюсь с историей болезни вновь поступившего больного.

9-18
Читаю: - "…больной 1921 года рождения, полковник в отставке, написал несколько книг, много читал лекций, знает стихи, всегда "командовал".
В браке прожил 67 лет, когда жена умерла, то больной сразу этого не понял, а когда понял – то резко изменился в психическом статусе – стал больше спать, перестал узнавать детей.
При поступлении в отделение – контакт резко затруднён, агрессивен, сопротивляется осмотру. Речь по типу монолога, то читает стихи, то ругается. Не понимает, где находится, машет руками, бьёт врача по рукам.
Замечаний не терпит, мочится около кровати, плюётся, нецензурно бранится.
Кричит – "я ничего не воровал", собирает постельное бельё.
Ест сам, когда наестся -  начинает кормить персонал.
Вчера, в 22-40 встал, потерял сознание, упал, ударившись головой о тумбочку. Вызван врач-реаниматолог. Больной переведён в отделение реанимации"

9-30.
М-да. Надо идти о компьютерной томографии головного мозга договариваться.

10-45.
- Никогда такого не видела. Вы же видите – мозга нет совсем, срединные структуры не просматриваются. Двусторонний ишемический инсульт…
- Грубо и цинично выражаясь - отмирание всего мозга?
- Да.
- И причина?
- Тромбоз сонных артерий с двух сторон…

11-10.
Звонок в ординаторскую:
- Это режимация?  Меня  интересует здоровье деда, которого сегодня ночью к вам закинули.
- Во-первых: - к нам никого не закидывают, а переводят, во-вторых: - с кем я разговариваю?
- Я его внучка, Луизой звать.
- Состояние вашего дедушки крайней степени тяжести, он без сознания, за него дышит аппарат искусственного дыхания. Прогноз очень серьёзный
– Это все ерунда. Скажите, он завещание может подписать?
- Нет, он без сознания.
- Так восстановите его на время, а потом пусть дальше без сознания болтается.
- Вы понимаете, что это невозможно?
- Как ты смеешь так по-хамски со мной разговаривать? Как твоя фамилия? Я в министерство жалобу напишу! И вообще – зачем ты его лечишь? Он всё равно помрёт!
Короткие гудки в телефонной трубке.
- И что это было?

11-40.
Ура! Больничная столовка скоро откроется. Можно будет сходить пожрать. Или, выражаясь культурно и профессионально – оказать себе нутритивную поддержку.
У дверей столовки уже колготится наша компашка – члены клуба самых голодных сотрудников.
Мы всегда приходим за полчаса до открытия.
Лучше постоять это время перед дверями, чем потом томиться среди голодных врачей, технического персонала и, что особенно ужасно, студентов.
Эти бандерлоги сжирают всё.
Причём сначала приходит один, робко занимает очередь, а вся остальная саранча налетает потом.
Стоим, травим анекдоты, обсуждаем последние новости, приказы начальства.
Обсуждение идёт с применением парламентской лексики.
И ещё раз ура!
Открыли вовремя, бандерлогов сегодня нет, кормят, как всегда, дёшево, вкусно и много.
Насытившись, ме-е-е-дленно иду в отделение.
Первый шаг к окончанию рабочего дня сделан – столовую посетил.
Теперь нужно доделать недоделанное,  и готовиться к сдаче боевого поста.

13-20.
Зав: - Ты поел? Зайди на минутку.
Чувствуя какую-то каверзу, захожу…
- Читай.
Читаю;
" Главному врачу.
Заявление.
Я привез свою жену в Вашу больницу в крайне тяжелом состоянии. Благодаря стараниям и высокому профессиональному уровню врачей её вылечили и выписали домой, чем с одной стороны доказали силу и мощь нашей отечественной медицины, а с другой нанесли мне тяжёлый и почти невосполнимый материальный ущерб.
Поэтому очень убедительно и настойчиво прошу:
Во-первых: - вынести лечащим врачам благодарности и,
Во-вторых: - компенсировать мои расходы на гроб, место на кладбище и поминальный обед из их зарплат".
Смотрю на лыбящегося зава:
- И что тут смешного?
- Не заводись. Благодарности вам будут, премию перед праздником обещают. А письмо это тебе на память. Хочешь – в рамку вставь и на стенку повесь. Хочешь – иначе употреби, хотя бумага чересчур плотная, не помнёшь. Главный долго смеялся, когда читал. Кстати, напомни мне, что за больная?

13-25.
Начинаю вспоминать и рассказывать.
Дело было ещё в начале прошлого года, поэтому  ряд деталей стёрся – выжила баба и ладно, чего тут помнить.
Ведь не померла же.
А кстати шансов выжить было немного: криминальный аборт, разрыв матки, кровотечение, шок.
Муж – представитель кавказской национальности, бился в истерике, кричал, что аборта у его жены быть не может, потому как обычаи не позволяют, а врачи всё врут, желая как можно больше "срубить капусты".
Но потом как-то успокоился, исчез и не появлялся до самого перевода его жены из реанимации.
В тот момент он был сама скромность и благодарность. Мужикам руки жал, женщинам – целовал. Грозился позвать всех в ресторан и устроить грандиозный пир.
Позвал, устроил...
Встретить бы…
- Не переживай, не это главное. Главное то, что завтра из области привезут парня с переломом шейных позвонков.
- Где это он навернулся?
- Никогда не догадаешься – нырнул.
- Куда?
- Говорят, в бассейн. Деталей не знаю, знаю только, что ситуация как в анекдоте: рост у парня метр девяносто, глубина бассейна – метр восемьдесят пять.

14-30
Всё, пора домой.
А на улице… благолепие и благотворение.
Морозец чуть ослаб, ветра нет, солнце  сияет.
Снег выпал, всю грязь прикрыл.
Даже поскрипывает при ходьбе.
Или это суставы?
Нет, вроде бы снег
А не прогуляться ли вам пешком, милостивый государь?
Опять же по дороге можно и в забегаловку заскочить – стакашек "Кагора" принять и пельменями закусить.
Пельмени там самолепные, а "Кагор"  хоть и не такой, каким меня поили в одном из церковных приходов, но всё равно хорош.
И подают его в подлинных творениях Мухиной, сиречь – гранёных стаканах.
Да, так и сделаю.
А потом уж можно и домой двигать.

14-50.
Что, опять помещение хозяина меняет? На моей памяти здесь обреталась автошкола, потом магазин компьютерной техники, потом мастерская по ремонту чего-то там. А сейчас?
Матерь Божья, роди меня обратно! Студия красоты!
И слоганчик весёленький придумали: "Мы из Вашего лица сделаем изюминку! "
Что, такое же маленькое, жёлтенькое и сморщенное?
Не хочу.
Да и название оптимизма не внушает.
Вы пойдёте наводить красоту в "Хамелеон"?
Или в "Глянец"?
А захотите ли вы воспользоваться услугами фирмы, которая заявляет: - " Пригласите нашего тамаду! Вы с ним отпразднуете ваш день рождения как последний"?
Или вот ещё такой перл: - "Мы поможем вам похудеть навсегда".
Нет, есть в этом что-то садомазохистское.
Но это не самое страшное.
Есть ещё страшнее - повальное увлечение греко-римской мифологией.
Междугородние автобусные перевозки, например, в нашем городе осуществляет транспортное агентство "Немезида".
А кто такая была эта Немезида? Во-во, - богиня возмездия.
В моей любимой маршрутке долго висела реклама диспетчерской бань и саун "Горгона". Меня всегда подмывало набрать приведенный в рекламе номер и поинтересоваться - когда клиент начинает превращаться в камень?
Увидев диспетчера, узнав стоимость помывки, или после мытья?
А совместное проживание под одной крышей салона красоты "Афродита" и травматологического пункта вам как – нравится?
По мне так очень удобно. На улице по физиономии настучали, в травмпункте первичную хирургическую обработку исполнили, а далее – в салон красоты!

21-40.
Наконец-то добрался до любимого креслица, чая и книги.
Очередной фэнтезийный роман.
Я заметил, что в русской фэнтези, человек, ставший "попаданцем" (как правило, им становится представитель сильного пола любого возраста; женский пол в этом событии участвует гораздо реже),  размышляет о том, что произошло две, ну, максимум, семь страниц романа.
Оплакивает горькую судьбу, забросившую чёрт-те знает куда, страницу-полторы.
К пятнадцатой-двадцатой странице находит своё место, к сорок третьей - становится лидером в любом сообществе, подминая под себя представителей всех остальных рас. 
И до окончания романа совершает немыслимые подвиги, рубится со всевозможной нечистью (хотя до этого и столовый нож держать в руках толком не умел), поражает местных "заковыристым своим словом" и земными знаниями, неизвестными здесь, и неизвестно, как попавшими в голову самому "попаданцу".
При этом его все любят, а враги испытывают чувство уважения и вполне обоснованного опасения.
О родителях, любимых девушках, семьях вспоминается максимум полстраницы.
Некоторые авторы пытаются вернуть героя туда, откуда взяли.
Герой  сопротивляется – ему и тут хорошо.
Возвращаться в обыденную земную жизнь он не хочет.
У иностранных авторов "попаданец" влечёт довольно жалкое существование.
Тридцать процентов романа он неприкаянно мыкается по неизвестной местности, жалуясь на жизнь и злосчастную судьбу.
Десять процентов содержания отводится на попытку осмыслить происходящее. Но это осмысление иной раз бывает таким беспомощным, что начинаешь сомневаться в умственных способностях как "попаданца", так и автора.
Треть романа от кого-то убегает.
Двадцать процентов – совершенно жуткий секс во всех позах со всеми, кто может ещё двигаться.
Причём "это" происходит либо в тюрьме, либо под походным плащом, либо (чаще) в шикарных покоях то ли нечисти, то ли знатной дамы, которую нужно от этой нечисти спасать.
(Кстати, в русской  фэнтези эта сторона жизни "попаданца"  либо вообще не упоминается, либо обыгрывается как великая, вечная и разделённая любовь)
Всё, что осталось отводится на "мысли" и стремление вернуться домой.
В  мире, где он очутился, "попаданцу" неуютно.
Нет, есть, конечно, и качественное  фэнтези, я знаю.
Но оно мне не попадалось.
А может, это квасной патриотизм взыграл?
Но всё равно, читать интересно.

23-10
А в Инет я сегодня не полезу.
Вот.
Спать буду.
Спокойной ночи.

Вторник
5-30.
Не-на-ви-жу!
И так – семь раз.
Какого гхыра я всей этой фэнтези на ночь начитался!?
Она мне сни-и-и-лась!!!

История первая: РЕАНИМАТОЛОГ И ГЛЮКИ.
И снилось мне, будто бы я, заключённый в тело пятнадцатилетнего подростка, попал в мир сказочный да фэнтезийный.
И грустно мне там было и голодно.
И некому было руку подать в минуты душевной запущенности.
И били меня, и издевались надо мной все, кто только могли.
А к концу третьего гвала (единица времени, только сейчас мною выдуманная, нашим суткам соответствует) был я взят в плен тамошними  людьми-ящерами, которые называли себя гакуренулюки , а сокращённо – глюки.
И продали меня они Главному Глюку.
И мыл полы я в зале тамошней Главной Глюковой Перетирки.
И холодно мне было неописуемо.
Ибо был я гол.
Но к десятому гвалу (двадцать вторая страница романа) жизнь моя круто изменилась к лучшему.
Шваркаю я тамошней шваброй по тамошнему полу и слушаю тамошние разговоры про тамошнюю жизнь, наблюдая тамошних политиков.
Ничё нового, у нас интересней бывает.
И вдруг Главный Глюк  хватается за горло и падает у трибуны.
Застыли остальные глюки  и замолчали.
И кинулся оказывать я реанимационное пособие, ибо вспомнил клятву Гиппократа и присягу Советского врача.
(Если бы вы знали как гадостно проводить искусственное дыхание "рот в рот" глюку, у которого в пасти сорок восемь торчащих наружу зубов, а меж зубами вьются два языка!
Если б знали вы – то посетила бы вас неукротимая рвота.
Меня она обошла стороной.
А уж закрытый массаж сердца…)
А глюки, увидев мои деяния, исчезли – ибо видеть не могли подобное надругательство над своим главным, представив себя на его месте.
Но отремал я его!
Восстал Главный Глюк, посмотрел на меня и изрёк:
- Быть тебе моим Главным Глюклекарем, несмотря на твою молодость, а бывший Главный Глюклекарь пусть тапки тебе подаёт и камин разжигает!
И все глюки поздравляли меня, особенно глюк в зелёной одежде, зелёной маске и симпатичненьким зелёненьким футлярчиком, в котором лежало личное, по руке подобранное, много раз испытанное орудие труда – топор.
А бывший Главный Глюклекарь мне тапки не подавал, и камин не разжигал, ибо сошлись мы с ним на почве потребления горячительного напитка "Чёрный Глюквейн".
И рассказал он мне очень много интересного про жизнь глюков, но вам я этого не расскажу, ибо забыл.
И завидовала мне вся тамошняя глюкпрофессура вкупе с глюками Министерства здравоохранения (оно там, оказывается, тоже есть), и пыталась эта братия ущучить меня хоть в чём-нибудь.
А у Главного Глюкохранника была красавица-дочь. (Нет-нет, пока ничего личного).
И стала страдать она слабостью всех мышц.
И вскоре трудно ей стало дышать.
И посетили меня Верховные Глюки, и просили осмотреть девушку, и вылечить её.
Если вылечу я её, то станет она женой моей, а не вылечу – познакомлюсь с зелёным глюком поближе – на всю длину топорища.
Осмотрел я девушку – и понял, что нужно ей искусственную вентиляцию лёгких производить.
И прямо сейчас.
А аппарата для ИВЛ не было в этой реальности.
Но блуждающий в испуге взгляд мой наткнулся на кузнечные меха и рваный тапок из твёрдой кожи, и соорудил я примитивный дыхательный контур, и использовал я его по назначению.
И ожила дочь Главного Глюкохранника.
И повлекли меня, как телёнка несмышлёного, на свадьбу.
И глядел я на свою будущую жену, а вместе со мной  рвался посмотреть на неё и съеденный утром завтрак.
Но не позволил я ему этого.
И подвели ко мне глюкжену, и, закрыв глаза, потянулся я к ней, чтобы поцеловать её…
И проснулся я в холодном поту и  с сильным сердцебиением.

8-30
 Когда я зашёл в палату, то увидел аккуратно заправленную койку.
- Когда случилось?
- Сразу, как только ты ушёл.
- Что родственники?
- Ты знаешь, достаточно спокойно. По-моему, они уже ждали этого.
М-да, профессия реаниматолога способствует развитию этакого мизантропического взгляда на человечество.
В особенности на родственников больных, которые  находятся на излечении. Иной раз складывается такое впечатление, что дети и внуки делают всё, чтобы их престарелые (и не очень) родственники как можно дольше не покидали стен нашей богадельни.
Однажды на дежурстве меня позвали в палату:
- Доктор, у нас больная бредит.
Бредить бабушка не должна была по определению. Да, возраст был весьма почтенным – за восемьдесят лет, но при поступлении она была в полном сознании, сама показала где болит, а потом ещё и добавила:
- Доктор, у меня же инфаркт. Далеко не первый. Я эту болячку давно знаю, я их раза четыре перенесла.
Диагноз подтвердился, эффект от лечения был получен буквально через час-полтора от начала лечения – перестало болеть за грудиной, восстановилась гемодинамика, исчезли нарушения дыхания.
И тут – на тебе, с горы на лыжах.
Когда я подошёл, то показалось, что я сам схожу с ума.
Ибо больная читала монолог Гамлета.
На английском языке.
Я, мобилизуя остаточные знания иностранного языка, попытался продолжить.
- Ну и произношение у вас, доктор. Да вы не пугайтесь. Я уже лет шестьдесят, сразу как война закончилась, всегда на ночь что-нибудь на иностранном языке декламирую. Чтобы языки не забывать.
- Вы, просите, в то время чем занимались?
- Я, милый, в "СМЕРШе" работала, шпионов допрашивала. О, в ту пору я не только английский, я и немецкий знала, и итальянский. По-французски свободно разговаривала, поляки и чехи меня за соотечественницу принимали. А сейчас вот всё, лежу у вас, в отделении ресусцитации и жду, когда я со своими допрашиваемыми встречусь.
- Да не спешите вы. Инфаркт у вас есть, но не фатальный…
- Доктор, не утешайте меня. Дело не в болезни, а в том, что я никому не нужна. Моим внукам нужна только моя квартира и пенсия. Для них было бы очень хорошо унасекомить меня в Дом старчества, а самим мои денежки тратить.
- Да что уж вы так?
- Я не дура, хоть и старая. Вот я уже у вас пятый день нахожусь, а вы мне скажите, только честно, обо мне кто спрашивал? Не врать, в глаза смотреть! Извините, старое вспомнила.
Я ведь угадала, никто обо мне ничего не спрашивал.
Действительно, она пролежала у нас ещё три дня, потом мы её перевели в терапевтическое отделение, из которого она вернулась к нам через неделю с повторным обширнейшим инфарктом, кардиогенным шоком.
Из этого состояния она уже не вышла.
Умирала тихо, под наркотиками, в полузабытье бормотала что-то на французском языке.
Никто состоянием её здоровья так и не поинтересовался.

12-25.
Из страховой компании вернули пять историй не принятых к оплате. Причина одна – больной госпитализирован в реанимацию без показаний.
Так и слышится скрипуче-ехидный голосок эксперта:
- Готовьте, хе-хе, деньги, господа, и не маленькие. На тысяч двадцать – двадцать пять я вас нагрею! Хе-хе!
Вот блин-душа, зараза и холера!
Какие же показания, пся крев, нужны этим сдвинутым на штрафах экспертам?
Что, острый инфаркт, пневмония, тяжёлый послеоперационный период уже не являются показаниями?
Возбуждённый заведующий пытается выяснить отношения по телефону.
Отзвуки этих выяснений разносятся по всему отделению.

14-10
Ура! Победа за нами! Деморализованные эксперты склонили свои выи под карающий меч нашего заведующего.
Но он добрый – он их простил.
А они согласились забрать свои рекламации обратно.
Воистину глаголю: больной в лечении (с точки зрения эксперта страховой компании) проходит следующие этапы:  а) реанимация, б) реабилитация, в) рекламация, г) разбор.

20-10.
Сегодня я лишён и любимого креслица и не менее любимой книги. Вместо этого я сижу за казённым письменным столом и тупо пялюсь в противоположную стену.
Я дежурю.
По молодости лет и присущей той поре наивности и бесбашенности, дежурства воспринимались как нечто возвышенное, где можно было развернуться во всю ширь анестезиологической души.
Ничего не стоило проторчать всю ночь в операционной, а потом отстоять "у станка" ещё целый рабочий день.
А вечерком, встретившись с очередной любимой девушкой-филологиней,  и, глядя в её донельзя распахнутые, до стерильности чистые и безмятежные голубые мальвиньи глаза, с этакой байроновской скромно-героической небрежностью сказать:
- Ты знаешь, милая, мы сегодня всю ночь работали – людей от смерти спасали. Даже прикорнуть не удалось. Ничего, если я у тебя тут немного прилягу? Только вот что-то холодно мне. Погреешь меня, да? Пожалуйста.
Действовало убойно.
Но это в прошлом. Сейчас дежурства воспринимаются как каторга, Ни о каких подвигах уже не мечтается. Хочется одного – вкусно поесть, немного потрепаться и чтобы никто никуда не звал.
Но в этот раз так не получится.
Напарник (то самое молодое дарование, которое возмущалось немытой посудой) три часа назад ушёл в операционную.
Хирург клялся и божился, что справится с процессом за час, но, видимо, процесс этого не знал.

21-20.
Звонок.
- Батька (это моё прозвище), я тут зашиваюсь. Кровь надо лить, снимки делать. Если не в ломы…
- Всё сделаю, не переживай… сынку. Сколько ещё провозитесь?
-  Часа два точно. И еще…, я, это, есть хочу.
- Еда как раз к твоему приходу будет готова, так что голодным не останешься. Вообще, могу тарелочку с хинкалями тебе в операционную подать. Там где-нибудь в предбаннике и поешь.
- Спасибо, но я лучше потом, когда закончу. Чтобы не спеша и со вкусом. Конец связи.
Нет, хорошая смена растёт. Умная, языкастая, работящая. То, что на поворотах заносит – так себя вспомни, каким ты был.
А кстати, каким я был?

История вторая: КАК Я ПОПАЛ В АНЕСТЕЗИОЛОГИ.
К концу первого курса я понял, что мне нужны деньги. Нет, родители, конечно, мне их давали, но хотелось своих, кровных, честно заработанных. Поэтому стал искать работу.
Желательно, что-нибудь, связанное с медициной.
Мир не без добрых людей, и мне всегда на них везло. И тогда и сейчас. Надеюсь, что и в будущем тоже.
Неожиданно для всех, а тем более для меня, обнаружилась дальняя родственница, бывший военный хирург, которая мало того, что работала в больнице, так ещё  была начальником операционного блока.
Она-то меня в операционную и пристроила.
Санитаром.
Почему пристроила?
Официально студентам разрешалось подрабатывать со второго курса, да и то со второй половины.
А я ещё и первый курс не закончил.
К концу первой смены я валился с ног. Сёстры гоняли меня как цуцика, хирурги ворчали, что более тупого санитара они ещё не видели.
Каталки не хотели ехать, а тазы с грязным материалом и инструментами так и норовили выскользнуть из рук на кафельный пол.
И сопроводить это всё, конечно же, великим шумом и грохотом.
- Всё. Вот эту смену отработаю – и больше в операционную ни ногой.
С этой мыслью я злобно уставился на дальний угол операционной, где, среди шума и гама, находился уголок тишины и спокойствия – у головы больного сидели мужчина и женщина.
Я сначала даже не понял, чем они занимаются. Женщина то писала что-то на большом листе бумаги, то периодически набирала в шприц какое-то лекарство и вводила больному в вену, а мужчина, сидя на круглом вертящемся стуле,  что-то равномерно сжимал руками.
После очередного хирургического вопля, требующего убрать меня из операционной, мужчина посмотрел в мою сторону, подмигнул и сказал:
- Иди сюда, стой тихо и не переживай. Это у него манера такая. А вообще – это очень милый и спокойный человек. Вы ещё с ним подружитесь.
Забегая вперёд скажу, что предсказание сбылось. Мы действительно подружились, я не раз ассистировал ему на операциях. Но это будет потом, спустя года полтора, когда я приду учиться на кафедру общей хирургии.
А сейчас я волчонком смотрел на окружающих. Только не рычал.
- Иди-иди, поможешь.
Я подошёл.
Первое, что я увидел - чёрный резиновый мешок размером, примерно с волейбольную камеру, из которого торчал шланг, воткнутый  в какой-то аппарат.
Воняло из аппарата гадостно.
- Куришь?
- Да.
- Тогда ты меня поймёшь. Я уже три часа не курил, а отойти не могу. Я сейчас сбегаю, подымлю, а ты  поможешь.
- Чем?
- Вот этот мешок сдавливать надо. Да не так часто! Раз десять в минуту хватит.
- А это вообще что?
- Операция идёт? - Идёт. Больной сам дышать не может? – Не может…
- А почему?
- Лекарство специальное ввели, чтобы мышцы расслабились. А раз мышцы расслаблены, то и своего дыхания нет. Вот мы за него мешком и дышим.
Так ты подышишь? А то никотиновая абстиненция уже замаяла.
С этими словами мужик быстренько ушмыгнул из операционной. Я стоял, тупо глядя на мешок, и пытался что-то сжимать.
- Поспокойней, парень, поспокойней. Считай: на счёт "раз" – сжал, на счёт "два-три" – разжал. Вот так и дыши. Получается у тебя вполне нормально.
- Ага, вот куда приткнулся? Вот таким как ты, лентяям, в наркотизаторах самое место!
Это опять заорал тот злобный мужик-хирург. До меня вдруг дошло, что если я ему не отвечу как полагается, то он будет издеваться надо мной всю оставшуюся жизнь.
И я бухнул:
- Неча орать, а сам что, лучше что ли был?
Мёртвая тишина наступила в операционной. Вентиляторы перестали жужжать, радио замолкло на полуслове, а я понял, что мне уже здесь не работать.
И вдруг:
- Ай, молодца! А я уж думал, что не ответишь, смолчишь. Правильно – не давай себя в обиду. Какой курс?
- Первый.
- Вот к нам на кафедру придёшь – хирургом станешь.
- Анестезиологом он станет. – Это вступил в разговор вернувшийся мужик, от которого попахивало табачно-спиртовым выхлопом. – И хирурга на место поставил, и больного чувствует.
Короче, буду я тебя наркозу учить.
Мне в очередной раз повезло. Я мог наблюдать становление анестезиологии если  не во  всесоюзном масштабе, то в пределах одной больницы точно.
Постепенно появлялись новые аппараты для искусственного дыхания, сошла на "нет" ручная вентиляция лёгких.
Эта вентиляция приучила меня к терпению и спокойствию, а так же укрепила мышцы рук. Каким образом? Попробуйте посжимать набитую поролоном волейбольную камеру хотя бы час. 
Попробовали? Успокоение снизошло, руки занемели, терпежу хватило?
А мне этим приходилось заниматься часа и три и четыре и больше и в любое время суток. Особенное успокоение  это доставляло ночью, часика этак в три-полчетвёртого. Монотонное мешкосжимание так клонило в сон, что требовалось хотя бы раз в два часа бежать в аппаратную и там выкуривать очередную папиросу.
Сигареты прочищающего действия на мозги не оказывали.
Вместе с аппаратами появились и новые препараты для наркоза.
Теперь больные засыпали тихо, без возбуждения.
Уже не надо было персоналу операционной, лежать на больном, чтобы удержать его на операционном столе, пока наркотизатор пытался усыпить больного (а в большей степени сотрудников) закисно-эфиро-кислородной смесью.
Бывали такие моменты, когда наиболее слабые сотрудники валились с ног (наркоз подействовал), а больной сворачиваясь винтом на операционном столе, срывал с себя наркозную маску и фиксирующие ремни.
И при этом матерился так громко и изощрённо, с такой экспрессией, что уши поневоле становились топориком и хотелось запомнить побольше незнакомых выражений.
 К концу третьего курса, когда студент должен был выбрать будущую медицинскую специальность, я точно знал – буду анестезиологом.
 Интересно было наблюдать, как за молодую невинную душу бились два друга-врага: анестезиолог, который пригрел меня на первом моём дежурстве и зверь-хирург, оравший на меня опять же на этом дежурстве.
- Да что тебе этот наркоз? Подумаешь – маску на морду больному нахлобучил, эфиром удушил, а всё остальное сестра сделает, - так вещал мне хирург во время операции. – Надоест тебе это быстро. А тут хирургия! Каждый раз что-нибудь да новенькое. Эй ты, наркозник криворукий, ты как зажим положил? Соскочит в чёртову печень! И вообще грабки убери – мешают!
- Конечно, хирургом ты стать можешь. Руки у тебя есть, растут из того места, из которого они должны расти. Но учти, что в будущем хирургия сведётся только к рукодействию. Настанет время, когда хирурги больными заниматься почти не будут – всё время в операционных будут торчать. А люди нашей профессии не только наркоз проводят, но и послеоперационных больных выхаживают. А это гораздо интересней, чем ножиком над брюхом махать, - так учил меня анестезиолог, когда мы с ним стояли рядом у изголовья операционного стола. – А на западе вообще существует специальная служба – реаниматологи, которые только самыми тяжёлыми больными занимаются. У нас она тоже создаётся.
Да и характер у тебя не хирургический, - тут анестезиолог хитро глядел в сторону хирурга и слегка повышал голос, - ты сначала думаешь, а потом делаешь.
В ответ раздавалось сдавленное рычание.
Анестезиолога из меня сделали. Я уже самостоятельно проводил нехитрые анестезии, знал аппаратуру, механизм действия препаратов.
Но окончательно я стал анестезиологом во время врачебной практики, которая проходила в маленьком городке на севере нашей области.
Вечером привезли мужика с проникающим ранением брюшной полости, развившимся перитонитом.
Хирург, после осмотра больного, изрёк:
- Оперировать надо, на наркоз пойдёшь ты. Если что - сестра опытная, поможет.
Наглость города берёт. Только юношеская самоуверенность и желание показать, что я на что-то годен (ну и, конечно, приобретенные уроки) помогли мне качественно провести анестезию.
Больной выжил.
А я, уняв после наркоза дрожь в коленках, поверил в свои возможности.
После окончания института мне долго пришлось бегать по больницам – искал место.
Молодые специалисты в моём лице были не востребованы.
И опять повезло:
- Тут новая больница открывается. Анестезиологи им явно нужны. Сходи, вдруг возьмут.
Я приоделся в костюм, нацепил галстук и отправился напрашиваться на работу.
Долго ждал заведующего, сидя под дверями его кабинета, готовил убедительную речь на тему какой я хороший.
- Ты ко мне?
Я поднял голову. Передо мной стоял низкорослый, худощавый человек с щёточкой усов на верхней губе. Кого-то он мне напоминал, но кого – в тот момент я не понял.
Я робко изложил наброски своей речи.
- Послезавтра приходи.
Этими "послезавтраками" меня уже кормили раз пять - по числу обойдённых мною больниц.
Я понял – мне и здесь  не светит.
Где-то, спустя неделю, я проходил мимо этой больницы.
Естественно, не в костюме.
Обряжён я был в какую-то куртку-штормовку, майку, джинсы.
- А почему бы и не зайти? – подумал я.
Зашёл, поднялся на этаж, подошёл к кабинету.
И наткнулся...
- Ты где шляешься? Срочно идём к главному.
- Зачем?
- На работу наниматься, сулема.
Кабинет главного поразил: кубки, цветной телевизор, громадный стол, шкаф с книгами, на стенах - картины, планы какой-то стройки.
И на этом фоне - я, как бомж в музее.
- Я тут на работу вот этого мальчишку принимаю, - с ходу сообщил мой будущий зав.
- И зачем тебе этот зелёный? Я тебе и поопытнее найду.
- Молодых (был применён ненормативный глагол) приятнее и полезнее.
Я поёжился.
- Не пугай парня. Раз ты его берёшь – пусть оформляется.
В этой больнице я проработал около тридцати лет, став если не ведущим, то, во всяком случае,  квалифицированным специалистом.

23-10.
- Батька, я больного вывожу. Кровать пусть девочки приготовят.
Самой младшей девочке в бригаде   тридцать пять лет. Самой старшей – за пятьдесят.
Сыночку – двадцать семь.
- Значит так. Резекция желудка по поводу перфоративной язвы, перитонита. Работали долго из-за спаек. В целом прошёл стабильно. Дренажи в брюшную полость числом три. Есть хочу – как из пушки.
- Садись, ешь. Что такой смурной? Опять четыре дежурства подряд? Смотри – жена из дому выгонит.
- Не четыре, а всего три. А чемодан и так уже у порога стоит. Всё жду, когда за дверь выставят.
Обычная ситуация: молодая семья, маленький ребёнок, кредит, жена не работает - денег не хватает. Ухватывает дежурства везде, где только можно. Жена до определённого момента молчит, потом терпение заканчивается.
Упрёки, слёзы, ссоры, ревность.
В далеко зашедших случаях – чемодан с вещами у входа и развод.
- Я сегодня по коридору шёл, встретился с мужиком, которого мы от инфаркта лечили. Мимо  меня посмотрел, даже не поздоровался. А жена его вообще морду отвернула, будто не узнала. А как просила, чтобы спасли, чего только не обещала.
- А ты что – хотел вечной признательности на всю оставшуюся жизнь?
- Нет, но хотя бы хоть благодарности, что ли.
- Не дождёшься. Благодарность товар редкий, дорогой и непонятный в употреблении.
Вот скажи мне, как ты отреагируешь на такое: "Доктор, вечная вам память за то, что мою тёщу вылечили"?
- Не знаю. А это не шутка?
- На полном серьёзе. Правда, мужик был весьма навеселе: держался за стенку и всё пытался пива налить.
Видишь ли…
И больные, и родственники прекрасно знают - они перед нами в долгу. Мы жизнь спасли. Кто-то старается долг погасить – деньгами там, бутылкой. А кто-то этот долг отдать не может, или не хочет. Хотя понимает, что надо. Но не отдаёт. И вот эта двойственность положения его начинает раздражать. Причём до такой степени, что этот несостоятельный должник начинает писать жалобы. Да-да, не удивляйся. Этакая извращённая форма благодарности. Злит человека, что по отношению к нему сделали доброе дело, а ответить он не может.
Так чтобы себя успокоить, доказать себе, что доктора люди не очень порядочные, он жалобы и пишет.
Причём по пустякам.
Парень у нас тут лежал с переломом позвоночника. Долго лежал, месяца два. Чего только не перенёс – все возможные осложнения его были.
Справились, вылечили. Мать тут тоже чуть ли руки не целовала.
А через неделю – жалоба: ребёнка на ноги поставили, чудо совершили, но плеер, цена которому в базарный день рублей сто – спёрли. И хоть игрушка потом нашлась, но извинений с её стороны не последовало.
- …
- Не ругайся. Видишь, если бы мы больных лечили, то нас бы уважали.
- А мы что – не лечим?
- Нет, конечно. Мы обслуживаем население и оказываем  услуги. То есть, по мнению электората, извини уж за такое матерное слово, мы находимся где-то на уровне подавальщиц из кафе и проституток. Они ведь тоже оказывают услуги и обслуживают.
А раз так, то нам можно и нагрубить, и жалобу на нас написать.
И в суд подать – как же, неудачно обслужили, плохо услугу оказали.
А ты ничего в ответ и сказать не можешь, потому как бесправен, как раб на галерах.
Опять же "клиент всегда прав".
А уж если ты понравился – то на тебе, убогий, подачку. Аж целую тысчонку детишкам на молочишко. И смотри -  ни в чём себе не отказывай.
Ладно, заболтался я, давай есть, пока не остыло. Сейчас чайник включу, подогрею

23-45
- Доктора, срочно в палату.
Рванули не спрашивая.
Сёстры зря кричать на весь коридор не будут.
Прибежали.
У только что прооперированного больного по дренажам из брюшной полости текла кровь.

Среда
2-30.
- Батька, посылай сестёр в операционную, пусть больного забирают. И аппарат готовят.
Да, операция человека не красит, а уж повторная – тем более.
С кровопотерей в два литра красивым выглядеть очень сложно.
А уж когда изо рта, носа, живота и ниже торчат трубки, монитор орёт что-то неприличное, а аппарат искусственной вентиляции лёгких фырчит как трактор на взлёте – зрелище не для слабонервных.
Несколько лет назад к нам привезли молоденькую, как потом оказалось, даже симпатичную девушку.
То, что она симпатичная мы узнали,  когда, уже перед самой выпиской,  они зашла к нам  спасибо сказать и попрощаться.
А в тот момент лицо девушки представляло один большой синяк, волосы на голове спутались в какой-то грязно-блондинистый ком, залитый кровью, правая нога неестественно вывернута.
А не надо было  мотоциклетные гонки устраивать и ни в чём не повинное дерево своим телом сокрушать.
Её муж - два метра спортивной конструкции, не отходил от дверей реанимации, и всё просился  "посмотреть, ну как она там. Может сказать что-нибудь хочет. Меня увидит – легче ей станет".
Я пытался объяснить, что все эти рассуждения – детские фантазии. 
Но истерзанный ожиданием супруг так настаивал и умолял, говоря, что в Афгане он и не такое видел, что я дал слабину и разрешил зайти в палату…
Падая, он умудрился уронить стойку с дозаторами, разломать прикроватный столик и чуть-чуть не обрушить на себя аппарат искусственной вентиляции лёгких, шланги от которого тянулись к любимой супруге.
Мы приводили его в чувство минут пятнадцать.
Оживлённый муж посмотрел на нас мутными глазами, пробормотал что-то извиняющееся, типа – вы там посмотрите, пожалуйста, вмятины на полу от моей головы не осталось? -  и вышел, придерживаясь за стены.
Повторных просьб о посещении не поступало.

3-05
- Слушай, это у нас что? Поздний ужин или ранний завтрак?
- Какая тебе разница – лопай, что дают,и иди в кабинет к шефу.
- Зачем?
- Спать, дурья твоя башка. А то ты мне сейчас то ли привидение напоминаешь, то ли ещё какую нежить – такой же синенький и прозрачный.
- А…
- А у меня старческая бессонница.

6-15
Альтруист хренов! Только сыночка уложил – началось в колхозе утро. Сбегал в эндокринологию, по пути завернул в гнойную хирургию и в приёмное. А сейчас вот истории писать надо и к обходу готовиться. Да, ещё чадушко будить надо.

6-20
- Ну, ещё немножко, минут десять, ну пожа-а-а-луйста.
- Вставай, нежить реанимационная. Скоро хозяин кабинета придёт.
- Уже встал.

6-45.
- Ну и за каким, извините, чудом,  вы по больнице бегали? Меня разбудить не могли?
- Не делай вид, что совесть взыграла. Всё равно не поверю.

8-15
Начался большой обход. Нет, начался БОЛЬШОЙ ОБХОД.
Потому как в нём участвуют два профессора, один доцент, заместитель главного врача по хирургии, заведующие аж четырёх терапевтических и двух хирургических отделений, а так же примкнувшие к ним анестезиологи-реаниматологи, числом девять. Даже старшую сестру привлекли.
Нежить, приобретшая полуживой вид, едва слышным голосом несёт такую ахинею, что зав морщится, я ухмыляюсь, а профессура и все остальные старательно делают вид, что всё идёт как нужно, а отчёт содержит такие глубины реанимационной мысли, что с первого раза уловить их просто невозможно.
А повторить "на бис" и вообще нереально, ибо воспроизвести ещё раз эту муру язык просто не повернётся.
Я в своей части отчёта глубинными мыслями не блещу, но пару псевдонаучных терминов втюхиваю. В итоге все довольны, и мы идём работать. 

8-20.
- Офонареть! И где это вы столько больных набрали? Ты дежурил? - наша терапевтиня в своём репертуаре: задать массу вопросов, не дождаться на них ответа, сбегать выкурить стрельнутую у меня сигарету, расшифровать кардиограммы, и исчезнуть в неизвестном направлении часа на полтора. – Давай, кофе попьём, у меня конфетка есть. Я сейчас больных посмотрю, а потом в физиотерапию сбегаю. Ты меня не теряй, ладно?

9-30
- Там на входе бабушка стоит, врача хочет видеть. Выйдите кто-нибудь.
Выхожу. Очень аккуратная старушка,  на вид - лет под семьдесят. Как бы сказали раньше – со следами былой красоты. Глаза светлые, явных признаков маразма и склероза на первый взгляд не выявляется.
- Дедушка мой у вас тут лежит. Как он, ему легче стало, в ум вошёл? Переводить-то когда  будете?
Этого восьмидесятивосьмилетнего деда я взял в отделение три дня назад с клиникой массивной тромбоэмболии лёгочной артерии. Состояние у него крайней тяжести, перспективы на жизнь  - минимальные.
Но старушка глядит такими умоляющими, ждущими хорошей вести глазами, что сказать ей всю правду открытым текстом не поворачивается язык.
Поэтому и я, и все дежурные врачи стараемся говорить обтекаемыми фразами, постепенно готовя старушку к мысли, что она скоро останется одна.
- Тяжёлый он пока. Нет в состоянии изменений.
- А когда изменится-то?
- Трудно сказать. У нас прогнозов нет. Одним часом, а то и минутой живём.
- Ну, вы уж лечите моего дедушку. Мы ведь только лет десять назад сошлись.
- Ему восемьдесят восемь…
- А мне восемьдесят один. А подружились-то, когда я девчонкой была. А он парнишка был тихий такой, папашу всё слушался. Вот папаша и выдал его за другую. А я потом тоже замуж вышла. Так и жили врозь полвека. А потом сначала у меня муж помер, потом жена у него – вот и мы и сошлись под старость.
Поехали мы с ним в больницу ложиться, а тут его сын звонит, интересуется – пенсия пришла, или нет. За квартиру уже с полгода не плочено. Вот отец-то и говорит мне:
- Не буду я за него платить, пусть сам деньги ищет. И вообще – в последний раз мы с тобой вместе едем.  Не выйду я из больницы.
Чувствовал, наверное.
- Что я могу сказать? Болезнь тяжёлая, возраст почтенный. Делаем всё, что можем. А всё остальное – как Бог пошлёт.
- А можно батюшку привести, чтоб отпел?
- Почему нельзя? Можно.
- Спасибо. Дай вам Бог здоровья. А дедушка-то мой без сознания?
- Да.
- Так заходить к нему бесполезно? Всё равно не узнает?
- Да.
- Тогда и проситься не буду.  Вы до какого времени ещё будете?
- Скоро уже домой пойду.
- Я ещё вечером подойду. Можно?
- Да, конечно. Я скажу дежурной бригаде, что вы подойдёте.
- Спасибо. Дай вам Бог здоровья. А вот это сестричкам передайте – пусть с шоколадкой чай попьют.
- Балуете вы нас.
- Да что вы. Я ведь знаю, какая у вас работа тяжёлая. Ну, я вечером ещё подойду.

20-00
Спать, спать и ещё раз спать. Отключаюсь от внешнего мира и сплю.
И пусть мне приснится что-нибудь хорошее. Горы, например.

История третья: ВОЗВРАЩЕНИЕ С ПРИПОЛЯРНОГО УРАЛА.
Оранжево-жёлтое солнце медленно вскарабкивается на светло-голубой, заляпанный единичными белыми пятнами облаков, небосвод. Тундра сверкает во весь окоём  жёлто-зелёным ковром мха, голубыми всплесками луж, ярко-красными ягодами морошки.
И на этом ярком фоне совершенно чуждой выглядит группа из четырёх парней, которая несёт на самодельных носилках пятого.
Мимо проезжает вахтовка, парни пытаются её остановить, но вахтовка, разбрызгивая лужи, проходит не останавливаясь.
Судя по выражению лиц, ребята весьма нелестно отзываются о происшедшем.
Через полчаса подходит вторая вахтовка.
Останавливается.
Ребята грузят носилки, залезают сами.
Вахтовка довозит до пристанционного посёлка.
Это не кадр из фильма, не цитата из книги.
Это картинка- воспоминание о нашем возвращении из похода по Приполярному Уралу.
К походу мы готовились полтора года: изучали маршрут, тренировались ходить по болотам с тяжёлыми рюкзаками, осваивали технику скальных восхождений.
Я подбирал аптечку, руководствуясь старым и мудрым принципом о запасе и кармане, одновременно переругиваясь с Командором, который убеждал меня, что в поход идут люди здоровые, и все эти причиндалы я тащу зря.
- Учти, за тебя мы тащить не будем. Выкидывай этот лишний груз.
Я молча всовывал в рюкзак всё, что считал нужным.
ЯК-40 добросил нас до Ухты.
По реке Печоре, речной трамвайчик довёз  до нас до посёлка под названием Аранец.
А там мы уже встали под рюкзаки и пошагали по болоту, сопровождаемые неизмеримым количеством гнуса.
Погода радовала, но избирательно. Пока шли  – лил дождь, как только вставали на стоянку – выглядывало солнце.
Штормовки, штаны, нижнее бельё, портянки были постоянно волглыми, так как нормально просушить их под вечноидущим дождём не было никакой возможности. 
Когда мы подошли к Сабле, погода выправилась – дождь закончился, солнце светило, от болот поднимался тёплый и влажный пар.
Два дня мы сушились.
Лагерь выглядел как цыганский табор – везде был натянуты верёвки, на которых сушилась одёжа, спальники, рюкзаки. На берегу ручья соорудили баню.
На третий день  отправились покорять Саблю.
Мы забрались на самый высокий жандарм, сфотографировались на фоне горного озера, наша горная козочка по имени Света чуть было не вывихнула ногу на спуске – иными словами всё шло в штатном режиме.
Дальше мы отправились в сторону Народы, взошли на плато Манараги и два дня прожили в избе Алякринского.
У этой избы своя история.
В Ленинграде жил художник Андрей Алякринский, рисовавший только Север. Особенно он любил рисовать пики Манараги. Зимой 1968 года он отправился на Манарагу и не вернулся.
Тело художника так и не нашли.
Его друзья поставили на подходах к горе избу, и назвали его именем.
Я не знаю, что мы такое совершили, но духи Севера лишили нас своего расположения.
А может, решили проверить, на что мы годны.
В день выхода из избы с неба лил дождь, перешедший в мокрый липучий снег. Организм настойчиво требовал сидеть в тёплой избе и ждать хорошей погоды, но время поджимало, поэтому требования организма были проигнорированы и заброшены в самый тёмный угол сознания.
Через десять километров мы наткнулись на разбушевавшийся приток по имени Нибисей, перейти который не было никакой возможности.
Пришлось подниматься выше километра на три-четыре и искать переправу там.
В момент переправы одного из нас сбил с ног несущийся под водой камень, и нам пришлось отлавливать друга в метрах трёхстах ниже по течению.
Духи, решив, что испытания мы выдержали, вывели нас сначала на кладбище рогов, где все обзавелись чудными оленьими рогами, а потом - в заброшенный геологический посёлок, где мы отогрелись, обсушились, и переночевали в максимально возможном комфорте.
Следующее утро нас встретило солнцем и снежным покровом на окружающих вершинах.
Мы спустились к Косъю и продолжили путь домой.
Вечером меня позвал один из сопоходников:
- Посмотри.
У медиков есть выражение: "кровь в стуле". То, что я увидел, правильнее было бы назвать "стул в крови".
- И когда это у тебя началось?
- Да с утра, наверное. Помнишь, вы всё ругались, что я в кусты постоянно бегаю? Так вот сначала я гадил твёрдым, а потом всё жиже и жиже.
- Чувствуешь-то себя как?
- Вроде бы  ничего, но слабость какая-то и голова начинает кружиться.
- Командор, наверно ночевать не придётся.
- А что такое?
- Желудочное кровотечение у нас в группе образовалось. Срочно в жилуху надо.
- Да врёт он. Весь день как оглашённый скакал.
- А ты в кусты зайди, да посмотри.
- Ну и что? У тебя же полный рюкзак лекарств, вот и лечи.
- Лекарства у меня есть, но ассистировать на лапаротомии ты будешь? И спирта у нас столько нет, чтобы парня в наркоз ввести.
- Да, разве что бревном по головушке. Что, всё так серьёзно?
- Да.
- Ты можешь как-нибудь подлечить его, чтобы до рассвета не помер? До жилухи здесь километров пятнадцать.  До тракта километра два. По темноте-то мы, может, и выйдем, но хрен его знает. Опять же вахтовки только днём ходить будут.
- Ну, я попытаюсь. Что-то кровоостанавливающее у меня есть.
Если вы думаете, что в спавшуюся вену можно легко попасть многоразовой иглой от советского стеклянного шприца, хранящегося три недели в спирте, да ещё и руками, которые в течение этих же трёх недель ничего тоньше и нежнее пилы и топора не держали, а в тёплой воде мылись крайне редко, то я завидую вашему оптимизму.
Мне это удалось с четвёртой попытки.
- Ну, как дела? Блевать не тянет?
- Когда лежу, так совсем хорошо. Слушай, а может это и так пройдёт? Сейчас отлежусь, а утром дальше двинемся.
- Не пройдёт. Как бы тебя резать не пришлось.
- Не дамся!
- А куда ты денешься?
- Сил не хватит, чтобы удержать, я сопротивляться буду!
- Да не здесь, а в больнице. Что я, с ума сошёл, чтобы твоим тупым финским ножом тебе же и брюхо резать?
- А кто тебя знает? Ты на всё способен.
С шуточками и прибауточками дождались рассвета. Командор решил, что девушки останутся сторожить лагерь, а парни двинутся в путь.
Вот тогда-то я и увидел и сентябрьский рассвет над тундрой и огромную, чуть ли не с фалангу большого пальца оранжево-красную ягоду-морошку.
Видел я её обычно в тот момент, когда проваливался между кочками. Вода заливалась в сапоги, а прямо перед глазами и висела эта самая ягода.
Левая рука подымалась вверх, чтобы не опрокинуть носилки, а правая тянулась к ягоде.
Вахтовка привезла нас к поезду.
Носилки затолкали в тамбур.
Когда поезд пришёл в Инту, парень уже терял сознание.
На вокзале нас ждала "скорая".
Парень был госпитализирован в хирургическое отделение, и, после кратковременной подготовки, прооперирован. 
Через неделю выписали.
Я всё это время прожил в гостинице "Северянка", наскрёб на свой хребет  немало интересного, но это тема для другой истории.

Четверг
7-30
И зачем понадобилось будильник отключать? Вот и проспал. Теперь на работу опоздаю.

8-40.
- А мы уж думали, что ты не придёшь. Кстати, мог бы и не приходить – операционные закрыли по причине прорыва канализации, сейчас там наш санэпиднадзор лютует. Операции, естественно, отменили. Твои все живые, поступлений не было. Так что можешь ступать домой.
- Если пришёл, так уж поработаю.

12-10.
Чаю-кофею попили, последние новости обсудили, даже представителя фирмы заслушали. Предлагал какое-то суперлекарство.
Поначалу мы, поверив в его эффективность, даже захотели его приобрести.
Но, узнав стоимость одного флакона  – резко расхотели.
У отделения таких денег никогда не было.
Представитель ушёл опечаленный, но шариковые ручки и различные вкусности, которые он принёс для лучшей усвояемости информации - оставил.

12-45.
Коллеги, удовлетворённые желудочно, предаются прекрасному ничегонеделанию.
Группа молодых товарищей, забившись в самый отдалённый угол ординаторской, пялятся в ноутбук.
Судя по богатырскому гоготу и звукам, изрыгаемым букой – ребятки повышением своего профессионального уровня точно не занимаются.
Терапевтиня в очередной раз удивляется жизни.
Теперь её волнуют педофилы  и йоги.
На вопрос – какая между ними взаимосвязь? – обвиняет всех вопрошающих в порочных наклонностях.
Мужики вдумчиво рассуждают, куда лучше поехать на воскресную рыбалку.
Челябинские озёра их не устраивают – далеко ехать, про Белоярку стараются не вспоминать – год назад одного из собеседников снимали с оторвавшейся льдины вертолётом.
Склоняются к мысли, что при нынешней погоде надо на Волчихинское ехать.
Тем более, у кого-то из них там дача есть.
Женщины обсуждают кулинарные рецепты, пересказывают содержание мыльных опер, восхищаются ментом Ромой.
Заведующий периодически забегает в ординаторскую, трясёт простынями новых отчётов и горестно вопрошает пространство – зачем (используется непечатный синоним) это ему нужно?
Пространство молчит, коллеги тоже.

13-15.
Приносят план операций на следующий день.
- Они что – совсем с ума сошли? Три больших операций на одном столе. Это когда же я домой уйду?
- Не раньше шести вечера.
- Ни фига – я на ставку работаю. Вот закончу наркоз в два часа – и всё. Гут бай, Анюта -  я к столу не подойду, я к своей  жене спешу.
Поворчат-поворчат, но список утрясётся, последнего больного возьмёт дежурная бригада. Пара больных вообще отменится – нет анализов.
Хирурги будут нудно сопротивляться, но анестезиологи, помня, что они защитники больного перед ликом смерти, категорически потребуют дообследования.
Хирурги, для вида горестно стеная и ворча (им самим больного оперировать не хочется), согласятся.
Обследование будет тянуться неделю, потом страдальца выпишут для лечения по месту жительства.

13-55
- У тебя ведь есть друзья в пульмоцентре?
- Есть, а что нужно?
- К ним мою знакомую привезли. Ещё три месяца назад было всё в порядке, на  пьянке рок отплясывала. А тут её кашель что-то забеспокоил, пошла обследоваться. Флюорографию сделали – а там рак в правом лёгком сидит. И, как говорят, неоперабельный. Ты бы узнал?
- Ничего я узнавать не буду, сам всё узнаешь. Сейчас я товарища вызвоню, тебя представлю, а ты  всё ему и расскажешь.
- Добрый день, вас беспокоят… А, привет! Вот ты-то мне и нужен. Слушай, ты в выходные что делаешь? Дежуришь? Ой, как плохо! А я хотел тебя в поместье позвать, глинтвейна раздавить. Ну, не судьба, стало быть.
Погоди, трубку не клади. Тут к вам женщину вчера привезли с чем-то страшным. А она лучшая подруга нашего анестезиолога. Ты бы поговорил с ним? Да, сейчас трубку даю.

14-10
- Спасибо тебе, всё узнал. Оперировать будут.
- Кушай на здоровье. Можешь с горчицей, а лучше с хреном.
- Грубый ты и не женственный.
- Сам знаю.

 13-10
Если хирурги,терапевты и наш брат-анестезиолог пишут истории очень сжато (жалобы, анамнез, пульс, давление, состояние внутренних органов), то невропатологи, а особенно психиатры, истории расписывают очень подробно.
Особенно жалобы и поведение больных.
Отсюда и возникают вот такие перлы:
"Больной жалуется на мелькание мушек перед глазами. При осмотре мушек не обнаружено".
- Так зима ведь. Пока осматривал – замёрзли.
"Больная благодушна, активна в постели, доброжелательно относится к врачам – мужчинам".
- Это категорически не то, о чём вы подумали. Активность в постели – это возможность больного поворачиваться с боку на бок и присаживаться без посторонней помощи.
В данном случае у нас есть семидесятидевятилетняя старушка, пребывающая  в состоянии лёгкого (а может и не очень лёгкого) маразма. 
К врачам-мужчинам она действительно относится очень благожелательно, любит с ними поговорить, повспоминать о бурно проведенных молодых годах - дама была актрисой провинциальных театров.
Но только стоит подойти женщине-врачу (и только врачу, медсестёр и санитарок старушка терпит и даже по-своему любит), то добрая и ласковая  фея превращается в злобную  фурию – вопли слышны по всему отделению, в адрес врача летят обвинения в преднамеренном убийстве, краже сотового телефона и вымогательстве взятки.
Однажды родственники дамы принесли лечащим докторам пол-литровую банку какого-то непередаваемо-гадостного варения.
Врачи варенье попробовали, скривились, выкинули…
И два месяца отписывались от обвинения в вымогательстве  пищевых продуктов у родственников больных.
"Пациент жалуется на влечение к спиртному".
- Покажите мне мужика, что жалуется на невлечение к спиртному – будет интересно посмотреть.
А данный пациент начинал жаловаться на это самое влечение, когда выпивал бутылку водки (0,75 л).
И, сокрушая мебель и рёбра окружающих, горестно вопил в пространстве:
- Ну почему меня так на водку тянет?
При этом очень уважал людей в белых халатах, особенно реаниматологов (он появлялся у нас с интенсивностью раз в полгода), и никогда не позволял себе буянить в отделениях больницы.
Хотя влечение испытывать продолжал.
"Пьёт корвалол в нетерапевтических дозах".
- Я поинтересовался у лечащих врачей – это сколько?
Ответ поверг меня в трепетный восторг – не менее пяти пузырьков в сутки четыре дня подряд. Силён мужик, ничего не скажешь.
Эти записи напомнили мне историю болезни, которую я просматривал лет шесть-семь назад. Последние строки ввергли меня в ступор:
"Констатирована неотложная смерть. Реанимационные мероприятия не проводились из-за крайней тяжести состояния"

14-10.
Телефонный разговор из серии: - почаще бы такие звонки.
Пять лет назад из области в нашу реанимацию был перевёден мальчишка с тяжёлой черепно-мозговой травмой.
Шёл из школы, встретились троё с монтировками.
- Дать закурить, а то остальные девятнадцать сигарет заберём.
Пацан не курил.
- Денег дай – сигарет купим и с тобой поделимся.
Денег у мальчишки не было.
Монтировки пошли в ход.
Я не осуждаю районную больницу – большой поток больных, нехватка кадров, аппаратуры, лекарств, но недооценка тяжести состояния и характера перенесенной травмы привела к смерти мозга.
По настоянию родителей парня перевели в нашу реанимацию.
Когда я его увидел -  это было что-то скрюченное, мычащее, с абсолютно тупым взглядом, ни на что не реагирующее.
На энцефалограмме биоэлектрические ритмы отсутствовали напрочь.
Эксперты выдали заключение: вегетативное состояние.
В отделении мальчишка провёл полгода.
И произошло, как бы раньше сказали, чудо.
Сейчас это называется маловероятным и почти непредсказуемым успехом местной реаниматологии.
Мальчишка полностью восстановился.
И каждую годовщину перевода  из реанимации он звонит и сообщает о своих успехах.
Даже шутит:
- Нужно было мне по черепушке получить, чтобы начать книги читать.
Вот и в этот раз довольный голос осведомил нас, что "у меня всё хорошо, что я на компьютерные курсы хожу, и даже стихи стал писать. Вот".

15-00
Сказал коллегам "адью",  предупредил зава, что у меня есть день отгула, поэтому на работу я  завтра не выйду - и отправился домой.
Буду круглую дату отмечать – четверть века назад я стал реаниматологом.

15-35
Стою в магазине.
Так. Что брать будем?
Дома есть "Хванчкара" и "Арарат" – подношение от больного, спасённого мной от черепно-мозговой травмы. 
Крайней тяжести был мужик, пару клинических смертей перенёс.
Но упорным оказался, выжил.
И теперь иной раз настоящими грузинскими винами одаривает.
Короче – ищи, брат, закуску.

18-20.
Ну, вот. Поляна накрыта, альбом с фотографиями тех лет нашёлся.
Ну, вперёд!

История четвёртая: КАК Я ПЕРЕКВАЛИФИЦИРОВАЛСЯ В РЕАНИМАТОЛОГИ.               
Проработав в анестезиологии тринадцать лет, я слегка затосковал.
И не потому, что работа не нравилась. Нет, я по-прежнему любил ходить в операционные, стоять с любимыми отоларингологами, работать в неотложной и гнойной хирургии.
Но уже стало чего-то не хватать.
Может, новизны ощущений?
И тут заведующая решила отправить меня поработать в гнойном блоке реанимации.
К тому времени заведующий, обещавший меня любить, перешёл на другую работу, а на его место встала женщина, которую мы промеж собой называли "мать-начальница".
Или  "мать", в зависимости от ситуации.
Потом мы её стали называть просто "мамка".
Гнойный блок, или как он гордо назывался "реанимационный блок для лечения больных осложнённой хирургической инфекцией", располагался на отшибе – самый дальний угол самого длинного коридора седьмого этажа хирургического корпуса.
Лечились там самые тяжёлые и, нередко, малоперспективные больные – с тяжёлыми перитонитами, флегмонами мягких тканей, сепсисом…
Поступали больные и инфекционного профиля – с менингитами, дифтерией.
Работа в этом блоке воспринималась как ссылка – больные тяжёлые, от "цивилизации" далеко, выйти поболтать с коллегами чревато неприятностями: начнёт больной умирать, пока сёстры заметят, пока дозвонятся, пока добежишь…
Больше месяца там никто не выдерживал – ни врачи, ни медсёстры.
И вот меня, анестезиолога со стажем, хотят отправить в эту ссылку!
За что?
Ну, подумаешь -  швырнул я истории болезни на стол перед  профессором.
Так он сам виноват – слушать надо, когда на линейке про больных докладывают, а не кафедральные дела с  ассистентами обсуждать.
И нечего было перед "мамкой" меня в грубости обвинять!
Ничего я не сказал, только молча повернулся, когда он стал мораль читать, и по  делам пошёл.
И никакой демонстрации я не устраивал – в операционную меня позвали. Обезболивать ребёнка.
А дети не должны долго анестезиолога ждать – нервный срыв у них может со страху случиться.
И не отпускал я скабрезных шуточек насчёт музыки в операционных – просто сказал, что грешно, когда Николай Сличенко, своим хорошо поставленным цыганским голосом, на всю операционную спрашивает: - "Ты жива ещё, моя старушка?"
А бабушка, которую в этот момент завозят в операционную, отвечает: - "Жива, милый, жива."
Откуда я знал, что это любимая песня ещё одного профессора?
За что меня так-то – грубо-то и бесчеловечно-то?
Первую неделю я занимался утеплением ординаторской.
Блок, как я уже говорил, находился на седьмом этаже, продувался всеми ветрами.
Батареи, к которым по логике вещей нельзя было бы прикоснуться, едва теплились.
К тому же в окнах зияли такие щели, что в них свободно пролезала история болезни средних размеров.
А за окнами шумел сосновый лес, и каркали вороны.
Однажды я попытался посчитать – сколько их летает.
Через полчаса понял – много.
Последующие две недели я пытался понять – а что я вообще тут делаю, и кого лечу.
К концу месяца я начал входить во вкус.
И тут моя ссылка закончилась.
Я пошёл к "мамке".
- Кому хозяйство сдавать?
- Не знаю, никто не хочет.
- А вы не будете возражать, если я на второй срок останусь?
Возражений не последовало.
Не последовало их и тогда, когда я напросился на третий срок.
После четвёртого срока до меня дошло – это моё, и никому я это не отдам.
Особенно, кстати, и не просили.
Постепенно создавался коллектив, обрастал традициями.
"Мамка" поначалу нас контролировала очень жёстко, но убедившись, что работаем честно, это напрасное дело прекратила.
Мы доверие оценили.

18-40.
Вот, все мы тут – работники "гнилухи".
Молодые, весёлые.
Восемь девок, один я.
Работали рьяно, весело, за словом в карман не лезли:
- Доктор, в резине ощущения не те.
О чём подумали?
Всё равно ошиблись.
В те времена, о которых идёт речь, сёстры работали в перчатках, мало того, что сделанных из толстой резины, так ещё на два размера больше.
Поэтому выполнить какую-нибудь тонкую манипуляцию (венепункция, к примеру) в этих варежках не удавалось по определению – тактильные ощущения отсутствовали напрочь.
Поэтому сёстры про перчатки "забывали".
К чему может привести работа без перчаток - знали все, но бесшабашная уверенность, что все неприятности случатся с кем-нибудь другим, присутствовала тоже у всех.
Я же, по долгу службы, заставлял их работать в перчатках.
- Ну, доктор! В резине ощущения не те, поймите. И, кстати, а сами-то вы почему без перчаток? Нас ругаете, а сами нарушаете.
И слухов о нас ходило по больнице – не счесть.
Вот один из них: 

История пятая. СЛУХ О ВНЕБРАЧНОМ СЫНЕ.
- Доктор, а вы знаете, что сына я от вас родила? – спросила одна из сестёр, выйдя на работу после декретного отпуска.
- Когда это мы с тобой успели?  - удивлённо отвечаю я. – Что-то такого я в своей биографии не припомню.
- Под стук аппаратов ИВЛ кого только не родишь, - философски замечает сестра.
И, глядя на моё заинтересовавшееся лицо, рассказывает:
- Пошла я с сыном гулять. Везу коляску, всё хорошо. Вдруг ко мне знакомая из соседней общаги подходит. Ещё подумала – чего ей от меня надо, никогда не были так близко знакомы, чтобы на улице останавливала.
А она остановилась да давай выспрашивать, мол, как живёшь, как семья, дети, здоровье.
 И всё хочет  покрывало откинуть, на ребёнка посмотреть
Я ей рассказываю, а сама вижу – что-то он спросить хочет, а стесняется. Ну, я не выдержала и говорю – давай колись, что спросить хочешь? А она и спрашивает: - А доктор-то твой любимый помогает тебе ребёнка содержать?
Я сначала не поняла, а потом как заржу на весь парк – она и обомлела.
Пыталась я её убедить, что я честная жёнка, так она и не поверила.
Даже сама покрывало откинула, чтобы ей ребёнка показать.
Всё равно не поверила.
Прихожу домой, мужу рассказываю, он тоже ржёт. Иди, говорит, обрадуй твоего доктора, что неожиданно папой стал.
Так что, доктор вот, у нас с вами сын есть.

22-15.
Эт-т-то что за морды?
Да это же наша троица!
Гнойная хирургия, как, впрочем и гнойная реаниматология, скажу я вам, это… это… это призвание.
Вот!
И со мной не спорьте!
Кстати, за это надо выпить.
Ну, "грифы", за нас!

История шестая: ДЕД И ТРИ "ГРИФА".
Были в больнице два хирурга, которые этой самой гнойной хирургией занимались со всем пылом и прилежанием.
У одного конёк был – гнойно-воспалительные заболевания брюшной полости, а другой работал на санавиации и использовал наше отделение как базу для лечения гнойных больных из области.
Дело было интересное, тяжёлое, я бы сказал увлекательное, поэтому сдружились мы быстро.
Кто-то из больничных остряков-самоучек  назвал нас просто и без затей – "грифы".
Нам прозвище понравилось.
И приветствовали мы друг друга не банальным  "здравствуй" или "привет", а возвышенным: - Здорово, "гриф!"
И вот однажды приносит мне в когтях областной "гриф" восьмидесятилетнего деда с флегмоной ноги.
Началось, как всегда просто и банально. Работал во дворе, наступил на гвоздь. Рана нагноилась, лечился домашними методами, нагноение распространилось на голень и бедро.
Хирурги ногу разрезали, гной выпустили, но инфекцию остановить было невозможно, развился  сепсис.
Посмотрел "гриф" на больного и привёз его для того, чтобы ногу отрезать.
Ибо – нежизнеспособной она была.
А мне как раз гинекологи подарили озонатор.
Конечно, если быть честным, и не подарили они его мне,  а выклянчил я его.
А если быть уж совсем честным – сначала я этот озонатор спёр, а потом выклянчил.
Так как прибор был кустарного производства и ни на ком не числился, мне этот грех простили.
Тем более, что и не нужен он им был.
А мне был нужен, потому что прибор, как следует из названия, превращал воздух в озон.
А озон, как писали в умной литературе: "кроме бактерицидного, вируцидного действия обладает и другими лечебными свойствами это: активация метаболизма, оптимизация про-и антиоксидантных систем, противовоспалительный, обезболивающий эффекты, иммуномодулирующие свойства, дезинтоксикационный эффект и дозозависимым эффектом на свертывающуюся систему крови".
Прибор представлял из себя эдакую алюминиевую коробку, размерами с портфель-дипломат, имел три регулятора, два отверстия (один для забора воздуха, другой – для выхода озона), один выключатель, один прибор со стрелкой и сетевой шнур.
Когда привезли деда, я сидел в палате и задумчиво крутил ручки озонатора. Стрелка моталась по делениям вправо-влево, из шланга, присоединённого к выходному отверстию, ничем не пахло. Ни гула, ни стрекотания адская машин не издавала. 
Услышав звук въезжающей каталки,  я выскочил в коридор, забыв прибор на прикроватном столике, а шланг на кровати.
Дед производил печальное впечатление: высокий, поджарый (а сейчас просто тощий), обросший окладистой седой бородой (предмет моей зависти) он наверняка раньше, до болезни, был рачительным хозяином, могучим дубом, принимавшим под свою сень деревенских красавиц.
А сейчас это был полускелет с землисто-жёлтого цвета сухой кожей, который, пока мы перекладывали его с каталки на кровать, стонал и матерился от боли, беспомощности и страха, что лишится ноги.
- Звери! Фашисты! Комса недобитая!!! Мало я вас на вилы сажал! Не дам ногу резать! Ну, доктора, мать вашу, спасите ногу! Шланг, дура, из-под ноги убери!! Ногу оставьте! Не жить мне без неё!!
- А с ней тем более, - процедил сквозь зубы один из "грифов". – Ты готовь его на операцию, а я пойду историю оформлять.
Пока обговорили назначения, оформили историю, покурили, попили кофе, потрепались – прошло часа полтора.
Нашу  идиллию нарушила ворвавшаяся в ординаторскую палатная сестра:
 - Доктора, чем в палате пахнет? Зайти невозможно!
- Озонатор! – охнул я, и кинулся в палату.
"Грифы" полетели за мной.
Влетев в палату, мы зашлись в кашле. Глаза заслезились, в горле запершило.
Говорят, что после летней грозы люди наслаждаются запахом озона.
Мы, после того, как прибор в течение часа нагонял этот самый озон в палату, почему-то наслаждения не испытали.
Я полез на подоконник открывать форточку.
Бросил взгляд на кровать – и обомлел.
На кровати мирно спал благообразный бородатый дед, несколько напоминавший ликом былинных богатырей. Исчез жёлто-землистый цвет лица, гримаса боли, уменьшилась одышка.
Когда мы откинули одеяло, то в ранах, вместо белого, напоминающего варёное куриное филе, щедро сдобренного майонезно-кетчупной заливкой содержимого, мы увидели розовые, умеренно кровоточащие мышцы.
Ногу деду мы спасли.

22-45.
Что-то ещё интересное с этим дедом было. Счаз, для ускорния, нет, ус-ко-рения памятного процесса грузинского хлебну, и вспомню.

История седьмая: ОСНОВНОЙ ФАКТОР, ВЛИЯЮЩИЙ НА ПРЕБЫВАНИЕ 
                БОЛЬНОГО  В ОТДЕЛЕНИИ РЕАНИМАЦИИ.               
Как-то так сложилось, что в блоке мы не только работали, но, для экономии времени, ещё и обедали. Готовкой занималась наша санитарка – бывшая повариха.
В медицину она ушла потому, что нужно было ухаживать за больным мужем, а когда муж умер – место в столовой было уже занято.
Вот ей и пришлось санитарить, а заодно кормить врачебно-сестринский состав гнойно-септического блока отделения анестезиологии-реанимации.
Дед, после того, как полечился озоном и остался при ноге, проникся к нам лучшими чувствами.
Раны заживали, движения в ноге восстанавливались.
Говоруном дедушка оказался отменным, много повидавшим и везде побывавшим.
 Слушать его было интересно.
Любимая его фраза была:
 - Это что, подумаешь. Я вот когда с Колчаком воевал...
Самым большим плюсом дедушки было то, что он вовремя останавливался.
Четвёртая евонная жена, будучи лет на двадцать моложе, супруга навещала часто, еды привозила много, деревенских новостей и городских сплетен знала массу.
И кто был в доме хозяин – становилось сразу видно.
- Доктор, а как вас отблагодарить? Без вас и вашего прибора точно бы моему ногу оттяпали.
- Знаете, я топор сломал – топорище переломилось…
- Да что за дела? Мой выпишется – и сделает. Вам не к спеху?
- Нет.
Спустя некоторое время сёстры меня спросили:
- Доктор, а вы когда деда переводить будете?
- Ну, дня через два, наверно. А что?
- А нельзя задержать? Хотя бы до конца недели?
- Это ешё зачем?
- Так жена к нему ходит.
- Будто бы я этого не знаю. Колитесь, в чём дело?
- Так она не только деда, но ещё и нас кормит. Сами же ведь пироги ели да похваливали – так это её творение. А морсы всякие? Сколько мы их тут выпили! Давайте, подержим сколько можно.
Спроса на гнойные койки не было, поэтому дед долежал до конца недели.

22-50.
- Ну, за деда! Что-то и в бутылке уже дно светит. А чё там дальше-то было? Вспомнил.

История восьмая: ТОПОР В ЖЕНСКИХ РУКАХ.
Прошло месяца полтора.
О своей просьбе починить топор я как-то подзабыл.
Но бабка не забыла.
Сидят как-то в ординаторской стая "грифов" и кто-то из эндокринологов. Обсуждаем, как вести больного с гнойным перитонитом и декомпенсацией диабета.
И вот, когда мы уже закончили, в проёме двери вырисовывается бабуся, небрежно поигрывающая топором.
И с этим топором она движется в мою сторону.
На лицах коллег поочередно возникают три желания: побыстрее сбежать, придти мне на помощь и посмотреть, чем это всё закончится.
Третье желание победило.
А бабушка подошла ко мне, отдала топор и сказала:
- Извини, милый, раньше не могли сделать – работы было много. На, возьми и пользуйся.
А если что понадобится – то мой дедушка всё сделает.
С этими словами она вышла из ординаторской и направилась в сестринскую.
Скоро оттуда донёсся радостный вопль – наверно, бабка принесла традиционные пироги.

Пятница
 2-40.
Может, это и неправильно, но последнюю сегодняшнюю рюмку я хочу выпить за гнойный блок. Чтобы там не говорили – я его сделал, и никто другой.
Сама "мамка" мне об этом недавно сказала.
Что там в бутылке? Что, уже кончилось?
Гхырова кочерыжка! А я столько историй вспомнил – не пересказать.
А кому рассказывать? Кому интересны бредни старого, хоть из ума ещё не выжившего, но неуклонно начинающего это делать реаманитолога?
Я что сказал?
Всё, свою профессию назвать не могу.
Повтори: - Я ре-ани-ма-толог.
Повторил, запомнил?
Пора спать.

Пятница
  12-00
Да, попраздновал. Хорошо хоть, что с работы отпросился.

Среда
6-45
Наконец-то по утрам тепло и светло стало. На работу можно пешком ходить, ибо, как показывает практика - хождение пёхом способствует просветлению мозгов.
Когда в остаточных явлениях дрёмы вываливаешься из подъезда, то превалирует желание повернуть обратно, отключиться от внешнего мира и завалиться на любимый диванчик.
Через некоторое время в мозгах происходит какое-то странное шевеление, способствующее анализу утренних радионовостей – этакая утренняя разминка.
А вот уже потом включаются извилины, отвечающие за работу:
- Интересно, к чему приду? Уходил – всё, вроде бы, нормально было.
С прооперированными ничего не должно случиться – пускай по отделениям разъезжаются.
К больному с перитонитом надо хирургов звать, антибиотики менять, рентген делать.
С инфарктом пусть моя верная подруга - терапевтиня  разбирается.
А вот больной с инсультом мог до меня и не дожить – уж слишком процесс обширный.
И оставалась одна свободная койка.
Вот её-то  наверняка заняли какой-нибудь бедой – эту бригаду работа любит.
Не забыть узнать у старшей сестры, когда меня в отпуск выгонят.
Да, молодёжи вставить по поводу записей в историях.
Совсем совесть потеряли.
Я понимаю, что напечатать дневник на компе приятнее, чем написать от руки.
Но шаблон-то подгонять к больному надо!
Цифирки там другие подписать, дату правильную.
С работы, что ли, на пятницу отпроситься, да по лесу побродить – самое любимое время начинается – смена сезона.
Да, точно отпрошусь.

7-20.
Вхожу в реанимацию и слышу:
- Не ругайся, мы тут тебе спинальную травму приняли – перелом одиннадцатого грудного позвонка, видимо со смещением.
И какого лешего планированием занимался? Вот и опять всё перекроилось.
- Откуда взяли?
- Медицина катастроф привезла. Они с начмедом договорились, он согласие дал, а нас предупредить забыл.
- Пойдём, взглянем.
- Иди один. Мы на него уже насмотрелись.

7-25.
М-дя, душераздирающее душу зрелище.
"Шпала" (как охарактеризовал больного мой "сыночек") под два метра, в ясном сознании, с самостоятельным эффективным дыханием.
Движения в руках в полном объёме.
Но ниже пупа никакой чувствительности.
И ноги не шевелятся.
А годиков мальчику всего двадцать.
- Что случилось-то?
- В двадцатый раз рассказываю, надоело уже.
- Что делать, и в тридцатый расскажешь, если понадобится.
- Шёл на "Ланосе" со скоростью сто семьдесят. Темно, скользко, колёса на "липучках", вот меня и занесло. Перевернулся раза два, вроде бы. Просто дальше не помню.
- Пристёгнутый был?
- Нет.

9-30
С нейрохирургом смотрим компьютерограммы
- Смещение на одну треть, похоже – полный перерыв спинного мозга. Фиксацию я сделаю, но ничего хорошего, похоже, не получится.
- Ну, погоди. Зря ты так.
- Канал открою – там видно будет. Ну, готовьте, часа через три возьму.
- Ты постарайся меньше кровить.
- Это почему?
- Читай.
- "Сыворотка неспецифична, определить группу крови данным способом не представляется возможным". Гм, интересный ход. А когда обещают подтвердить?
- Дня через два. Там что-то сложное.
- А если кровотечение?
- А ты без него. У тебя получится – я знаю. Ты можешь, когда захотишь.
- Постараюсь.

10-00
Пишу историю, одновременно по телефону напрягаю диагностические службы, и прислушиваюсь к разговору коллег:
- Жалко парня, вышел утром, сел в машину – и всё.
- Нечего гнать было, да ещё и не пристёгнутому. Вот если бы ремень пристегнул – всё нормально было.
- Не факт. Ремни хороши при лобовом столкновении, а при боковом, да если ещё и стойка въедет, то от них ещё хуже. Мне однажды в бочину въехали, так ладно я,  это, не пристёгнут был. Ну, в подругу вмяло, ребра ей сломал, у самого тоже два ребра долой. И всё.
А если бы пристёгнутый был  – в меня бы стойку вдавило, так я бы не только рёбрами отделался. Вполне бы и сдохнуть мог.

15-30.
Парня вывезли из операционной. Пожелание нейрохирург исполнил – кровопотери не было, но результат операции печален – полное смещение позвонков, сдавление и перерыв спинного мозга.
Так что вместо "Ланоса" – инвалидная коляска, хорошо ещё, если с электроприводом.
Интересно, хоть какая-нибудь девушка есть?
Наверно, должна быть – парень-то красавец, при машине и квартире.
Жених, одним словом.
Был.

16-15.
Позвонила девушка, назвалась гражданской женой. О результатах операции, судя по всему, ей уже известно.
- Вы передайте ему, что меня долгое время в городе не будет – заграничная командировка, - звучал в трубке весёлый жизнерадостный голосок. - Так что я звонить ему не смогу – времени не будет, да и дорого. Так что вы уж ему привет от меня передайте.
Подтекст ясен – я не звоню ему, он не звонит мне, и вообще: - "Доктор! Зачем вы вылечили моего мужа? Я ведь нашла ему замену".
А у входа в отделение мать плачет.
Она тоже знает о результатах операции.

Пятница.
10-40.
Зав внял моим мольбам, и предоставил отгул.
Надо идти в лес.
В конце марта – начале апреля нас всегда бутотенило, подтряхивало и волновало.
Нет, это опять-таки не то, о чём вы подумали, хотя гормоны тоже давали о себе знать.
Просто лыжный сезон постепенно переходил в водный.
Лыжный сезон мы заканчивали в Северных горах – стояли отрядом контрольно-спасательной службы.
Официальная численность отряда – шесть человек, но ещё набивалось человек пять добровольцев, поэтому мы могли спокойно сочетать работу и развлечение.
Часть людей оставалась в избе – регистрировать проходящих туристов, а часть выходила либо в радиалки, либо шла с инспекционной проверкой по маршруту.
По утрам на склонах ещё подмораживало, лыжи легко скользили, ноги сами выделывали какие-то хитрые слаломные элементы.
К полудню начинало подтаивать, солнце светило уже совсем по-весеннему.
Обычно в это время наша группа останавливалась на небольшой отдых – лыжи подмазать, стриптиз устроить, перекусить что-нибудь.
К вечеру с горизонта наползали тяжёлые серо-сизые облака, приближая тот момент, когда снег начинал переходить в небо.
Казалось, что его можно поранить взметнувшейся лыжной палкой – так низко оно висело над головой.
И из раны, сначала мелкими, а потом всё более и более крупными каплями, пролилась бы на скалы белая кровь.
Постепенно наступала тишина.
Тишина была сродни снегу и небу – такая же тёмная, тревожащая.
И, одновременно, умиротворяющая.
Еле слышно шуршали лыжи, чуть слышно доносились голоса товарищей.
Стоило только сойти с лыжни, как ты попадал в эти тихие, снежно-небесные объятия. Можно было долго стоять, впитывая в себя и эту тишину, и лес под лыжами, и отроги на горизонте.
Только долго впитывать не получалось – ноги начинали мёрзнуть, а  товарищ, вернувшийся за тобой, прерывал медитативно-замерзающее состояние чувствительным тычком в загривок:
- Эй, ты что, совсем заснул? Командор очень недоволен.
И случилась тогда с нами вот такая:

История девятая:  ЧЕГО ТОЛЬКО В ГОРАХ НЕ ВСТРЕТИШЬ.
Заканчивался походный день, нужно было думать о стоянке.
Неожиданно Командор наткнулся на припорошенную лыжню, пробитую два-три дня назад.
- И откуда она здесь? – глубокомысленно изрёк Командор, закурив очередную трубку. – Мы никого на маршрут не выпускали, лыжня какая-то странная, ладно, что хоть к лесу спускается. Пошли, посмотрим.
Где-то метров через двести-триста мы наткнулись на криво поставленную палатку.
Если бы не искали – проскочили мимо.
 Никаких следов человеческой деятельности не определялось.
- Что они там, два дня безвылазно сидят? – пыхнул трубкой Командор. – Лепила, разберись.
Как обычно – всё сложное мне.
Вздохнул – и полез в чужую палатку.
Темно, холодно и вонюче.
Гора тряпья.
Первое впечатление – больше ничего нет.
Собираюсь вылезать, вдруг из груды тряпья, тоненько:
- Не бросайте.
- Командор, распорядись – пусть ставят шатёр, а сам сюда ползи. Странное что-то.
Когда раскидали тряпьё, то с трудом удержались, чтобы немедленно не вылететь из палатки – настолько сильным был  запах застарелой мочи, рвоты и  ещё чего-то не передаваемо кислого.
И только потом, присмотревшись, мы обнаружили щуплое мальчишеское тельце.
- Рассказывай, а то дальше спасать не будем, - скроив зверскую физиономию, изрёк Командор.
Упорно глядя в сторону, едва сдерживаясь, чтобы не разреветься (то ли от страха, то ли от осознания того, что всё его беды закончились – бедный, он ещё не знал, что его ждёт), пацан еле слышным голосом сообщил, что, начитавшись всяческой героической литературы, решил проверить на что он способен.
 И не нашёл ничего более умного и оригинального, как в одиночку рвануть в горы.
Прознав, что на начале маршрута стоят старые, суровые и неромантические дядьки (Это мы, что ли? – обиделся двадцативосьмилетний Командор), парень  по целине обогнул нашу избу, потом долго выдирался к границе леса.
Выбравшись на плато, он ощутил себя сильным и крутым, но в этот момент, согласно законам жанра,  лыжи покатились, нога подвернулась, и мальчишка со всей дури грохнулся о камни.
- Я, наверно, сознание терял несколько раз, - шмыгая носом, лепетал супермен. – Не помню, как сил хватило палатку поставить и в спальник закутаться.
- Что ел-то хоть?
- Ничего. У меня полулитровая фляжка была с коньяком, так вот я его и пил. А вы кто?
Мы грохнули. Пацан смотрел на нас со всё более возрастающим страхом. Отсмеявшись, Командор сотворил ещё более зверскую харю (хотя, казалось, дальше некуда)  и ответил:
- Дед в пальто. Мы как раз те самые суровые дядьки из КСС. Сейчас тебя пороть будем.
- Не пугай мальца. Лучше ребят простимулируй на установку шатра и печки.
И зашли мне кого-нибудь сюда – парня отмывать надо, в таком виде я его в наш шатёр засовывать не буду.
- Отмывать или обмывать?
- Не юродствуй.
Командор исчез.
- А вы меня действительно пороть будете?
- Ага, причём с особой жестокостью и извращением. Исключительно шелепами и непременно на конюшне. Дай-ка, я на твою ногу посмотрю. Да не дёргайся ты, не оторву! Так, вот сюда поворачиваю – больно? А сюда? – Тоже нет? А, всё-таки болит. Голова кружится?
- Пока лежу – нет, а если чуть поверну, или привстану – кругом идёт, и тошнит сильно.
Осмотрев ребёнка, я понял - мы появились удивительно вовремя.
Ещё немного – и был бы труп, по результатам вскрытия которого судмедэксперт сделал бы заключение, что непосредственной причиной смерти является переохлаждение.
На таких мелочах, как сотрясение головного мозга и растяжение связок голеностопного сустава можно было и не акцентироваться.
Психоэмоциональная депрессия на секции не выявляется.
- Ну что, перетаскиваем?
- Сначала разденем – от этих тряпок и сейчас-то дух идёт, а когда оттают – представляешь, как в шатре вонять будет?
Спустя некоторое время поляну огласил визг постепенно переходящий в вой и скулёж, полный страха и боли – мальчишке совершали массаж  по авторской методике Малюты Скуратова-Бельского.
Проведя доступные нам реанимационные мероприятия (отмывание от следов жизнедеятельности, массаж по вышеупомянутой методике, сладкий чай со спиртом и упаковка в голом виде в пуховый спальник) мы стали думать, а что, собственно говоря, мы с этим подарочком судьбы будем делать.
Подарочек в это время посапывал в чужом спальнике, умиротворенно улыбаясь и совершенно по-детски причмокивая губами.
- Лепила, что скажешь?
- Что? То и скажу, что с утра надо лыжи обратно вострить и отрабатывать  методику транспортировки пострадавшего. Помнишь, Командор, мы с тобой это как раз  и хотели сделать? А тут даже и жертву выбирать не надо – в спальнике лежит. Готовая.
Идём налегке – до избы засветло доберёмся, тут недалеко.
А шмотки вторая партия потом доставит. Согласен?
Спросил для проформы. После событий на Приполярном Урале у нас с Командором возникла негласная договорённость: как только появляется объект для моей деятельности, первая скрипка -  моя.
- Целиком и полностью.
На следующее утро мальчишке было совсем плохо. Бред, температура, попытки убежать.
Смотав его как мумию, погрузили на импровизированную волокушу, и потащились обратно.
До избы дошли часов за пять.
Распаковали поклажу, положили на кровать.
Сознание в парнишке определялось с трудом.
Водила пошёл готовить "УАЗик ".
Вечером парень был в городской больнице.
И  всё опять развивалось по законам жанра: в самый нужный момент появляются спасатели и проявляют чудеса героизма и храбрости, спасая потенциально нужного для общества человека.
Все довольны и хлопают в ладоши.
Ладно, хоть потренировались.

Понедельник
12-00
- Доктор, а ноги у меня восстановятся?
- Пока трудно сказать. Объём повреждений большой, конечно. Но ты молодой…
- Значит, нет.
- Не пасуй. В конце-концов руки у тебя двигаются, голова на месте. Так что хоть чем-то ты заниматься сможешь и с неработающими ногами. И я не закончил: ты молодой, так что хоть и минимальные, но надежды на восстановление хоть какой-нибудь чувствительности есть.
- А это, того, с женщинами я смогу?

Вторник
10-00
- Того лекарства, что вы заказывали, в аптеке нет. Надо фармакологу звонить.
Надо, так надо.
Звоню.
- Да знаю я, что тебе надо – мне уже из аптеки звонили. Этот препарат в Формуляр не введён, поэтому не закупаем.
- И что делать прикажешь?
- Пиши заявку на имя главного врача с обоснованием, зачем этот препарат нужен. Мы её рассмотрим – и решим.
- И сколько это будет тянуться?
- Дней пять точно.
- Спасибо, у меня за это время больной либо помрёт без этого лекарства, либо поправится.

Среда
12-30
Оказывается, администрация заведения, где я работаю, в течение последнего месяца требовала списки отличившихся, чтобы их достойно наградить.
И я попал в их число.
И был награждён.
И награда была – медаль "За верность клятве Гиппократа".
И вспомнилось мне то время, когда я, по молодости, изображая из себя великого знатока авторской песни, сидел в жюри и раздавал слонов и поощрений.
И всегда находился какой-нибудь замшелый дед, который стремился выйти на сцену и что-либо там спеть.
И выпускать-то его было стрёмно, по причине полного непопадания в ноты и слова, и не выпускать нельзя – обидится и помрёт от инфаркто-инсульта прямо перед сценой.
А раз на сцену выпустили – то и поощрять надо было чем-нибудь.
Ибо неудобно – дедок старался, а мы его мимо призов проносим.
И награждали мы его почётной грамотой и полуценным призом "За верность авторской песне".
И вот не знаю, как мне к этой медали относиться.
Вроде бы не просил, а всё равно дали.
Короче, в кладовке она у меня хранится, а в каком месте, я и забыл, собственно говоря.
 
 
Четверг.
23-00.
Звонок:
- Мы в этом году на реке кого-нибудь спасать будем, или как?
Будем, конечно, будем. Только спасать будешь ты со товарищами, а я на берегу сидеть, да якобы умные советы (кому они нужны, эти советы?) давать.
И вспоминать…

История десятая: О ДИЗАЙНЕ В ВОДНОМ ТУРИЗМЕ.
Сплавной сезон мы начинали с середины апреля – тренировались на Канале, отрабатывая приёмы ТВТ – техники водного туризма.
В частности -  "эскимосский оверкиль".
Суть заключалась в том, что на каяке сначала надо было перевернуться в воду, а потом из воды вывернуться обратно.
Поэтому все ходили мокрые, хлюпали сапогами и проводили мероприятия, направленные на профилактику простудных заболеваний.
Сами соревнования проходили на реке Решотке. 
Мелкая летом, по весне эта речка была  интересна за счёт быстрого течения, извилистого русла и множества подводных камней.
Мы участвовали в этих соревнованиях, судили эти соревнования, а ещё оказывали первую помощь пострадавшим на этих соревнованиях.
Ворота навешивались в самых непредсказуемых местах, и требовался неслабый уровень ТВТ, чтобы пройти их без ошибок.
Но самая беда поджидала сплавщиков уже после прохождения ворот, когда начинался скоростной этап соревнований. На середине русла, как раз на струе, торчал острый штырь от кровати.
Коварство этого штыря заключалось в том, что он торчал над уровнем воды ровно настолько, чтобы пропороть дно байдарки или гондолу катамарана, и не был виден с плавсредства..
Говорили, что хозяин дома, стоящего напротив, специально затащил  кровать в реку и заострил штырь, чтобы злорадно наблюдать за терпящими бедствие сплавщиками.
На моей памяти был такой случай:
Парень привёз из Ленинграда редкую тогда для нас одноместную надувную байдарку и решил опробовать  её на Решотке.
Быстрая, послушная вёслам байда, без ошибок прошла все ворота и вышла на "скорость".
То ли парень забыл про штырь, то ли вовремя не отразил, куда летит байдарка…
Штырь пропорол дно байдарки до самой парнишкиной промежности, и только быстро набирающаяся через порванное дно вода и подъём байдарки "на дыбы" с последующим оверкилем "через голову", не привело к  тяжёлой травме, и способствовало снятию байды со штыря.
Парень вытащил байду на берег, осмотрел, потом пошарился по карманам, извлёк фляжку со спиртом, глотнул сам и предложил другим.
После того, как все выпили, добавил: - А я всё равно её починю!
 Я не помню, когда и как в нашей группе появился Дизайнер.
Он заканчивал Архитектурный институт, и тема дипломной работы называлась просто и без затей – "Дизайн в туризме"
Поэтому нам пришлось испытывать его экспериментальные разработки: штаны-спальник, спаскомбез, станковый рюкзак и катамаран.
Штаны-спальник была самой неудачной идеей: ходить в них было совершенно невозможно – жарко и тяжело, молнии в нужный момент не желали расстёгиваться, а "Бриллиантовую руку" крутили в каждой киношке.
Поэтому фраза насчёт лёгкого движения руки была у всех на слуху.
Тем не менее, автор идеи таскался в этих штанах по всем соревнованиям, слагал им дифирамбы, но сочувствия не встречал ни у кого
Спаскомбез был более практичным, чем предыдущая заготовка.
Во всяком случае, в нём  можно было ходить.
Смысл же в комбезе был заложен следующий: как только человек окажется в воде, он должен проткнуть два баллончика с углекислым газом (тогда они продавались на каждом углу). Газ поступает в полость между слоями герметичной ткани, комбез раздувается, и человек приобретает некоторую плавучесть, которая позволяет ему добраться до берега.
Идея и исполнение были хорошими, но только несколько опережали время – не было подходящих материалов.
Опытные образцы были сшиты из детской подкладной клеёнки ядовито-зелёного цвета.
Однажды один баллончик то ли не проткнулся, то ли оказался пустым.
Раздуло только нижнюю половину комбеза.
В тот вечер песня о Веверлее и его пузырях встречала Дизайнера у всех костров, где ещё могли держать в руках гитару.
К чести Дизайнера нужно отметить, что среди его разработок была конструкция самогонного аппарата, выдававшая в большом количестве продукт высшей очистки. Прежде, чем перейти к описанию следующих гениальных творений автора, я произнесу Панегирик раме от старой раскладушки.
О, рама от старой раскладушки!
Современная молодёжь не знает, какие только молитвы и проклятия мы возносили в твой адрес.
Молитвы – чтобы найти, проклятия - когда из-под самого носа тебя, злобно ухмыляясь, утаскивал конкурент-товарищ.
 О, рама от старой раскладушки!
В поисках тебя мы обшаривали все известные нам помойки и свалки, искали знакомых садоводов и комендантов общежитий умоляя их, чтобы списанные раскладушки не выкидывались куда не попадя, а отдавались в наши руки.
Наиболее отъявленные и влюблённые доходили до прямого воровства, ибо не могли жить без тебя.
А для чего нужна была эта старая, погнутая, с торчащими прутьями и болтающимися пружинами рама? Зачем такие подвиги и страсти?
Затем, чтобы смастерить чудный станковый рюкзачок, адаптированный только к своей спине, или построить катамаран, на котором ты и твой станковый рюкзачок будет сплавляться по самым бурным рекам Урала, Алтая или Сибири.
И не беда, если верёвочки, которыми был связан катамаран, порвутся.
Всегда  был большой запас связочного материала, который постоянно пополнялся.
Я до сих пор не могу спокойно пройти мимо бесхозной верёвочки.
Как Кощей злато, я слямзиваю обнаруженный лямзик, и ховаю его как можно дальше, чтобы никто, кроме меня, его не нашёл.
О, лямзик!
Так, этот панегирик потом.
Когда-нибудь в следующий раз.
С гондолами было проще.
В качестве оболочки использовались чехлы от матрацев.
А что использовать в качестве  ёмкостей непотопляемости, то тут фантазии давался полный простор.
Самое банальное – волейбольные камеры. Просто, надёжно, сердито – и никакой романтики.
Эстеты использовали воздушные шарики.
Студенты-медики – презервативы.
Дешевле (шарик стоил три копейки, а резиновое изделие № 1 – копейку), доступнее (в любой аптеке купишь, особенно около студенческой общаги) и прочнее (доказано экспериментально).
По прямому назначению изделия не использовались – не до любви в походе, милый.
Да и презервативы в дефиците.
Процесс надувания что шариков, что презервативов, превращался в зрелище, для описания коего нужен талант гиганта кисти или пера.
Я привожу только основные моменты.
Прежде всего, для обеспечения прочности и надёжности  нужно было три шарика (или изделия) вставить один в один.
Для этого бралась средней толщины веточка, гладко обстругивалась. Надевающий садился на камушек, ставил эту веточку между ног и лёгкими движениями насаживал сначала один шарик (презерватив), потом второй, потом третий.
Какие ассоциации это вызывало – пояснять надо?
Но этого мало – нужно было их ещё  и надуть.
Надували либо ртом, либо насосом
Презервативы надувались легче, чем шарики – это я вам как спец по надувке говорю.
Потом шарики засовывались в матрацные чехлы, чехлы привязывались к раме – и катамаран был готов к спуску.
Казалось бы – в драбадан непрочное изделие, но оно было совершенно непотопляемым, активно сопротивлялось оверкилю, и тащило на себе огромное количество всякой поклажи.
При этом посадка ката была высокой, и мелкие камни просто проскальзывали под ним. Когда же кат скользил по прижиму или входил в порог, шарики, скрипя и слегка повизгивая в оболочке, удивительно легко и мягко взбирались и соскальзывали с камня, создавая иллюзию простоты и комфортности прохождения.
Кстати, на современных катах такого чувства не испытываешь.
По окончанию сплава полосатые матрацные чехлы вывешивались на просушку, а шарики этакой разноцветной толпой спускались вниз по течению, забиваясь между камнями или застревая в кустах.
Невесть откуда взявшиеся деревенские мальчишки бежали за этими шариками по берегу, обстреливая их камнями.
Самые отважные лезли за ними в воду и вытаскивали на берег.
На таких катамаранах мы сплавлялись по Сакмаре, Аю, Чусовой, сибирским рекам.
Сначала по желанию, потом – по велению контрольно-спасательной службы.
Ибо наложила она на нас тогда свою лапу.
Но то время прошло.
Дизайнер давно исчез из поля зрения, катамараны и другая снаряга спокойно и доступно продаются во всяких спортивных магазинах.
Рассосалась и старая команда.
Изредка мы собираемся, пытаемся что-то вспомнить, попеть старые песни, устроить показ слайдов или кинофильмов, но рассуждения о тернистой тропе русского бизнеса мгновенно и напрочь пресекают все интеллигентские поползновения.

Пятница
15-00
Все, как порядочные белые люди разбежались по домам ещё час назад. Я, позабытый и позаброшенный людьми и дежурной бригадой,  сижу и тупо пялюсь на выключенный зомби-ящик.
Настроение препаршивое, поэтому в голову лезут всякие чёрные афоризмы, кои либо сам придумал, либо слышал где:
"Бруснично-водочная станция".
"Бюро по цинизму и иллюзиям".
"Были когда-то и мы чуваками".
Постепенно общежитейские афоризмы переходят на узкопрофессиональные:
"Реаниматолог – это хорошо информированный оптимист".
"Некромант-реаниматолог"
"Доктора! От качества вашего лечения зависит интенсивность работы отделения реанимации!"
"Дело врачей живёт и побеждает"
"Врач спит, сестры работают "
"Уходишь на пенсию? – А работать кто будет? "
"Грамотный терапевт – это идеал. И в тоже время нонсенс".
Последний афоризм я изрёк два дня назад, чем жутко оскорбил нашу терапевтиню. Пришлось долго извиняться,  задабривать сигаретами и вообще изображать из себя кающегося реаниматолога.
Поверила, сменил гнев на милость.
И тут же отыгралась на своей подруге, которая нехорошо отозвалась об её внешнем виде, сказав:
- Я плохо выгляжу? – Да ты на себя посмотри!

15-15
- Доктор, а вы дежурите?
- Нет. Смену жду.
- Инсульт-зануда приходила, привет передавала, интересовалась, как живём.
- За ручки хватала?
- А как же без этого!
Инсульт-зануда. Придумают же такое!
К этому мужику меня вызывали раза четыре.
И каждый раз происходил вот такой диалог:
-  Я хочу лечиться в реанимации!
- Для перевода в отделение у вас нет показаний.
-  Так сделайте так, чтобы я туда попал – жалко, что ли? Если надо – заплачу!
- Не подлежите вы лечению в реанимации. Показаний нет.
- А я к главному пойду.
- Ну и идите.
- И пойду.
До главного он не дошёл. Дошёл до преходящих нарушений мозгового кровообращения.
Вроде бы и не инсульт, но лучше в реанимации понаблюдать.
Бывало, что ПНМК (расшифровку смотри выше) трансформировались в инфаркт мозга.
В отделении он пробыл четыре дня.
Как он себя вёл! Постоянно на что-то жаловался, требовал главного врача, твердил, что он смертельно болен, а нужного лечения не получает.
При этом умудрялся лапать сестёр, признаваться в любви, обещать жениться и жаловаться на недостаток внимания.
- Лечите меня хорошо, а то в суд подам!
Этой фразой начиналось каждое утро.
Сёстры сначала зверели, потом привыкли.
Потом стали подшучивать над его претензиями и поползновениями.
При выписке он подозвал меня и, привычно почёсывая в промежности, заговорчески прошептал:
- Доктор, что же вы меня не предупредили, что у вас мужчины и женщины в одной палате лежат, да ещё и голые? Это же непорядок. Вот выпишусь – и сообщу, куда надо.
Потом подумал, и выдал:
- А девочки у вас классные.

Понедельник
10-15
- Вам не кажется, что я у вас несколько подзадержалась?
- Что, у нас вам так плохо?
- Ну, что вы. Сёстры  у вас великолепные, уход – да я такого в частных московских клиниках не видела! Да и ваша квалификация выше всяких похвал.
- Льстить-то уж так открыто…
- Не надо. У меня и так слух хороший, а после болезни вообще обострился. Я очень хорошо слышу, как  сёстры вас хвалят.
- Это им по штату положено, всё-таки я их начальник. А за информацию спасибо – уж язычки-то им я укорочу.
- Не надо, пусть говорят, я хоть много интересного узнала. Ну, а если серьёзно - когда вы меня в люди отправите? Уж больно у вас скучно: телевизора нет, поговорить не с кем.
- Телевизор в палатах реанимации по определению не положен, а что поговорить не с кем, так я в этом с вами вполне согласен. Посмотришь направо – безумный дед лежит, посмотришь прямо – двое больных на аппаратах болтаются. Действительно – проблема серьёзная.
- Так и я об этом. Доктор, поймите меня – я хочу к людям.
- Желание больного – закон для врача. Я перевожу вас в хирургическое отделение, в другие руки.
- Мужские, надеюсь?
- Да.
- Как говорится - и пошла я опять по рукам…

История одиннадцатая: ЕСТЬ ЖЕНЩИНЫ…
Всё началось банально.
Возвращалась с работы, захотела пить, купила банку какого-то энергетического напитка, выпила.
Вечером поднялась температура, открылась неукротимая рвота, сильно заболел живот.
Да ещё и понос впридачу.
Вызванная "скорая" определила пищевое отравление и увезла в инфекцию.
Сутки наблюдения, диагностики, лечения.
Диагносцировали.
Панкреонекроз.
Перевели в хирургию.
Анализы, рентген, компьютер, операция.
На операции выяснилось  – от поджелудочной железы практически ничего не осталось.
Послеоперационный период протекал крайне тяжело. Антибиотики, ингибиторы, антикоагулянты, длительная искусственная вентиляция лёгких, препараты, стабилизирующие гемодинамику – всё было пущено в ход, чтобы спасти сорокалетнюю неразумную женщину, решившую побаловать себя напитком из жестянки.
Несмотря на старания лучших врачей клиники, больная выжила.
Да, если человек захочет жить – медицина бессильна.
Муж, пока мы занимались героизмом, сидел у дверей реанимации. Каждого человека в белом халате или зелёном костюме он встречал взглядом побитой собаки, пытался лобызать руки и всё спрашивал – когда же можно будет навестить обожаемую супругу.
И вот этот миг настал.
- Ты чего припёрся сюда с похоронной физиономией? Ты что, думаешь, что мне легче станет, если я тебя таким увижу! Убирайся отсюда, и в следующий раз одень лицо повеселее! Да, и косметичку не забудь! Принеси мне ту, что из Франции привёз. И не перепутай!! Понял, горе моё бестолковое?!
Сёстры, слушая этот монолог, едва сдерживали хохот. Я же, наверно из чувства мужской солидарности, мужику сочувствовал.
- А муж-то у неё крупной фирмой руководит. Так всех подчинённых построил, что они и пёрнуть боятся, - сообщило наше сарафанное радио – санитарка со стандартным именем-отчеством, которая, опять же по определению, знала всё.
Вечером муж принёс косметичку.
А утром, зайдя в палату, я остолбенел.
Позавчера я видел тело, лежащее на кровати и почти не подававшее признаков жизни.
Вчера - жену, воспитывающую мужа.
Сегодня – уложившую свои густые ярко-рыжие, немытые минимум две недели волосы в какую-то хитрую прическу женщину, наносящую на лицо последние штрихи макияжа.
- Доктор, я вам нравлюсь?
- Не то слово. – Я с трудом приходил в себя. – Но поймите меня правильно – под тем слоем штукатурки, что лежит на вашем лице…
- Знаете, захотелось вновь ощутить себя женщиной. Конечно, я сейчас всё это уберу, тем более, что мне сегодня опять на перевязку ехать. Но как я хочу поправиться и набить морду продавцу, который всучил мне эту банку!
Когда её переводили в хирургию, то последовал вопрос:
- Как по-вашему, насколько я похудела?
- Килограмм на пятнадцать минимум.
- Вот дура. Моталась по фитнесам, сидела на диете, маяла себя воздержанием – никак похудеть не могла. А тут переболела каким-то панкреонекрозом – и сразу нормальный вес приобрела.
Я промолчал.

Вторник
10-30
Хотел бросить курить, но после услышанного на линейке пошёл в киоск за сигаретами.

Среда.
 7-10
- Скажите мне как психиатр психиатру: это  нормальное желание – с утра покусать кого-нибудь?
- Э, батенька, да у вас хроническая депрессия обострилась.
- Да что вы говорите? И как с ней бороться?
- Старайтесь найти какие-нибудь светлые моменты в жизни, побольше положительных эмоций, коньяк, сухое красное вино не возбраняются, но не более ста граммов. Хождение на работу, прямо скажу, положительной эмоцией не является. Лучше всего в отпуск уйти.

Пятница
12-30.
На столе – бутылка коньяка, бутерброды с рыбой и мясом, апельсины, бананы.
Своей очереди дожидаются кофе и тортик .
Я ухожу в отпуск.
- Хорошего отдыха тебе!
- Забудь про работу, как бы она про тебя забыла!
- Работайте, товарищи, работайте. А я мысленно с вами буду.
- Можешь и не мысленно. Слабо в отпуске подежурить?
- Кадровики с бухгалтерией не допустят. Они на страже трудового законодательства как статуи стоят.
- А ты в отпуск куда отправишься?
- Сначала в поместье побуду, потом в горы уйду.
- А что по этому поводу скажет фельдкурат Отто Кац?

История двенадцатая: ПРО ЖЕЛЕЗНОГО ДРОВОСЕКА.
- Водка должна быть натуральной, а не той, которую стряпают евреи холодным способом.
- Угу, выдумывают люди всяческую мерзость и пьют, как воду.
- А много было у неё желаний?
- Так, примерно шесть. Теперь она спит как убитая от этой езды.
Это не КВН и какой-нибудь там клуб эрудитов. Это – наша утренняя разминка с легендой свердловской анестезиологии, воспитавшей, как написала бы социалистическая пресса недавнего прошлого, плеяду видных уральских анестезиологов.
Цитатами из Гашека, Ильфа-Петрова мы можем перекидываться сколь угодно долго - либо пока не надоест, либо пока не позовут в операционную.
В первый раз я встретился с ним, когда принёс подписывать отчёт на категорию.
Тогда он ещё не был легендой, он был главным городским анестезиологом, которого я нашёл в операционной, где он с любовью в глазах и с отвёрткой в руках  стоял на коленях перед наркозным аппаратом.
- Мне бы вот отчёт подписать, - промямлил я.
- Видишь – занят. Некогда мне. Завтра придёшь.
- Какой суровый, - подумал я
Я в те поры был ещё скромный и застенчивый.
Отчёт так подписан и не был.
Я приходил несколько раз, но главный специалист меня не принимал.
Он был занят.
Потом мы встретились, когда я проходил ординатуру.
Про отчёт я напомнил.
- Не было такого, я все отчёты подписывал.
- А мой нет.
- Значит, отчёт таким был, что не стоило подписывать.
Специалистом (в профессиональном плане) он был классным. Мог провести любой наркоз у любого больного.
Пока не стала отниматься спина и ноги – ходил в походы, на садовом участке что-то делал.
Теперь мы работаем с ним в одном отделении, периодически подковыриваем друг друга, вспоминая историю с моим отчётом, в которой всплывают всё новые и новые подробности.
Иногда я приношу фотографии, кинофильмы о своих походах.
- Опять дразнишь? Я в этих местах ещё лет сорок назад побывал.
Соревнуемся, кто лучше знает классику жанра.
- А вот моя знакомая учительница французского языка Эрнестина Иосифовна Пуанкаре…
- Надо же – какие у тебя знакомые! - это в разговор встревает терапевтиня. – И где это ты с ней познакомился?
- Слушай, давай мы терапевта слегка придушим…
- Давай!
- Отстань! Ребро сломаешь! Плечо вывихнешь! Укушу! Ну, и руки у тебя – просто железные. Прямо Железный Дровосек какой-то. Опять синяков наставил!

20-30.
Сижу у распахнутого рюкзака – завтра уезжать, а у меня ещё и конь не валялся.
Отвлёк меня альбом со старыми фотографиями.
Одной  нет.
Она в Калифорнии.
            
 Среда
14-20
- А к нам американца привезут, у него аппендицит лопнул, - информировало сарафанное радио.
- Откуда новости?
- Раздатчица из хирургии говорила.
- Так это к ним, а не к нам. Ему отдельная палата нужна, уход особый. А мы этого обеспечить не можем. Нет у нас условий, чтобы иностранцев лечить.

Среда
16-30
- Я же говорила, что привезут, вот и привезли.

История тринадцатая: УКРАДЕННАЯ ФОТОГРАФИЯ.
Приехал гражданин Соединённых Штатов посмотреть, как люди на Урале живут. А вечером заболел у него живот.
Гражданин поступил как средне-уральский мужик – сначала полечился водкой (или что там у него было), а потом полез в тёплую ванну.
Утром, когда стало совсем плохо, позвал коридорную.
Она вызвала "скорую."
"Скорая", расценив вызов как дурную шутку (а история проходила в середине девяностых годов прошлого века), с выездом не торопилась.
Приехала с третьего раза.
Диагносцировала аппендицит.
Возник вопрос: какой больнице выпадет честь лечить иностранца?
Назначили.
Привезли.
Соперировали.
Перфоративная язва желудка, перитонит.
Поместили в гнойный блок, в общую палату.
В этот момент в палате находились:
-  девица с гонорейным пельвиоперитонитом.
– бомж с вокзала, тоже с перфоративной язвой.
– дед после ампутации ноги по поводу гангрены.
Упитанный, низкорослый и курчавый мужик пришёлся сёстрам по душе:
- Надо же, хоть по-русски ни шиша не говорит, но всё понимает. Скажешь повернуться – поворачивается, укол сделать – задницу подставляет.
Ни сёстры, ни санитарки английского языка не знали, но взаимопонимания добились быстро.
- О, док! Ай вонт гамбургер, пепси-кола, потом, как это – встать и ходить!
- Нельзя пока. Через день-два, не раньше.
Во второй половине дня пришли посетители – посол, главный врач, главный хирург, кто-то из щелкопёров.
Судя по тому, какие восторженные вопли издавал больной – ему у нас понравилось.
А на следующее утро я пришёл к свежезастеленной постели.
- Умер, что ли?
- Да нет. Вечером пришло распоряжение – создать все условия. Вот его от нас и забрали.
Я представил себе картинку перевода и поёжился: поздним вечером, когда все спят, в палате появляются двое крепких, накаченных пареньков, которые перекидывают ничего не понимающего, сонного, и поэтому едва сопротивляющегося  американца на старую, скрипучую и кое-как передвигающуюся каталку и куда-то везут.
Куда – не говорят.
Когда я пришёл навестить своего бывшего подопечного, то мне стало грустно. Вместо весёлого говорливого мужичка на кровати лежала сама скорбь – тоска на лице, слёзы на глазах, и неукротимое желание с кем-нибудь поговорить.
Ибо гражданин США лежал  один.
Правда, имелся телевизор, но пульт был в пределах недосягаемости – на подоконнике.
- Док, ай вонт обратно! Мне здесь бед!
- Не могу, дарлинг. Тебе здесь лечиться надо.
- Я к тебе вонт!
- Да всё равно я в отпуск уезжаю. Какая тебе разница?
- О, каникулы! Багамы, Коста-Рика, Мальдивы?
- Норд!
- Вот из ит "Норд"?
- Это где брусника, мох и болото. Смотри.
С этими словами я протянул ему альбом, который я держу сейчас в руках.
Восторженный рёв огласил палату.
Это американ выказывал своё отношение к фотографиям.
На рёв прибежала сестра, но, узнав в чём дело, фыркнула и удалилась.
Фотографии, по нашим меркам, ничем особенным не отличались: жёлтое болото, усыпанное клюквой, кусты брусники, семейка белых грибов. Ну, естественно, мы на фоне соснового бора.
Мы же у костра с гитарой и кружками.
Вроде – ничего особенного.
Но для владельца автозаправочной станции в штате Калифорния это была такая экзотика…
И была там фотография, которая мне нравилась больше всех. Дело даже не в том, что на ней был запечатлен я, а в окружающей картинке.
Рельсы, уложенные на бетонные шпалы, уходили в глубь леса, солнце, едва поднявшееся над деревьями, высвечивало яркую желтизну лиственниц с левой стороны однопутки, оставляя вторую в тёмно-синей темноте. В небе, параллельно рельсам, вырисовывались два реверсионных следа от самолётов, летящих встречным курсом.
И на фоне пробуждающейся утренней осенней природы - я, сгорбленный под двухпудовым рюкзаком, с неизменной в те годы "Беломориной" в зубах, в штормовке, бандане, закатанных болотниках и грязных штанах.
- Док! Презент!
- Не могу, давай лучше какую-нибудь другую фотографию подарю. Выбирай, но только не эту.
Вошла медсестра:
- Вас к телефону.
Я положил альбом на столик и вышел.
Когда я вернулся в палату, американец протянул мне фотографию:
- Ай вонт ту эту.
Да, вкус у калифорнийца был – брусничный куст на фоне закатного солнца.
- Гуд бай, вылечивайся.
- Ба-бай, док!
Через два часа, показывая альбом коллегам, я не нашёл своей фотографии.  На её месте был вложен клочок бумаги, на котором русскими буквами было написано "Спосиба".
Спёр всё-таки, холера!

Понедельник
6-30
Нет, вы мне скажите, почему у меня так рано закончился отпуск? Почему я опять, как наказанный, должен идти на эту чёртову работу? Ладно бы ещё, если бы деньги платили. Таки и их не платят!
А что делать несчастному реаниматологу без денег, да ещё и после отпуска, да ещё в разгар лета?
А то и делать – идти на работу.

6-50.
В автобусе – битком. Массовый садовый психоз вступает в финальную стадию – сбор урожая.
На одной из остановок в автобус впихивается мужик, и, распространяя перегарно-табачные ароматы, тупо озираясь, с каким-то детским изумлением произносит:
- Во! Народу, блин, как людей.
После чего вытаскивает бутылку "Жигулёвского" и с вожделением к ней присасывается.
Народ, как это не странно,  безмолвствует.

9-10.
- Пока ты в отпуске безделием маялся, мы тут тебе подарок приготовили – девушка сорока лет в последней  стадии кахексии.
- Что, онкология?
- Нет, любимый  мужчина сказал, что не женится, пока она не похудеет. Вот и стала худеть.
- Сколько сбросила?
- Килограммов тридцать.
- Тра-та-та-та-та.
Гляжу.
Скелет, кожа бледно-серая, сухая, морщинистая, висит мешками и складками.
Лицо – у традиционной бабы Яги и то красивей.
Лечим: кормим в зонд и вену, вводим витамины, белки, психотерапевта хотели пригласить.
Психотерапевт отказался, сказав, что больной сам должен напроситься на консультацию. А раз она не просит, то и консультации не будет.

12-10
- Доктор, к вам пришли.
Выхожу. Сидит большой, ну очень большой мужчина с отвислым животом, лысый, загривок морщинистый. На руке, естественно, золотые часы.
Впечатление неприятное.
- Я по поводу…
- Знаю.
- Не знаете вы, доктор. Я её с детства люблю. Посмотрите, какой она год назад была.
М-да, как бы сказали знатоки – аппетитная пухленькая бабочка, с милой улыбкой, ямочками на лице.
- Доктор, я ведь дурак. Ну, зачем я ей это сказал? Она поправится? К ней можно?
- Она очень не хочет, чтобы её видели в нынешнем виде.

Через месяц пребывания в реанимации.
10-30
- Как ваши дела?
- Ну, что вы! Значительно лучше, хоть на человека стала походить, а то вообще скелет ходячий была.
- Я перевожу вас в общее отделение, дальнейшее лечение будет там.

10-40.
- Нет, кашу я не буду есть. Вы что – от неё же полнеют!

Пятница
16-30
Неужели только первая неделя после отпуска прошла? А так устал, будто бы отпуска вообще не было. Всё, еду в родовое поместье!

История четырнадцатая: ПАНЕГИРИК ЗАГОРОДНОМУ ДОМУ.
Любите ваш загородный дом!
Не важно, какой он.
Полуразвалившаяся хибара в коллективном саду, в котором хранится примитивный инвентарь, или коттедж в элитном посёлке, или обитый железом "курятник" на лодочной станции, купленный когда-то давно у прошлого хозяина.
Главное – это ваш дом.
Цените, что есть где укрыться (хоть временно - не беда!) от того бедлама, что называется городской жизнью, что есть где собраться со старыми друзьями и, под мерцание огня в камине, под стаканчик глинтвейна попеть старые песни, потрепаться "за жизнь", да и просто увидеть друг друга.
Кто знает, может и не будет больше такого счастья – увидеться.
И пусть стены будут увешаны фотографиями мест, где вы бывали когда-то, и чтобы обязательно присутствовали портреты людей, сопровождавших вас там, где вы были.
Не забывайте свой загородный дом, постарайтесь сделать для него что-нибудь приятное – подлатать, подкрасить, нарисовать какую-нибудь картинку.
Дому это понравится, он ждёт чего-то подобного, я уверен в этом.
Навещайте дом не только летом, но и в межсезонье. Именно в межсезонье он особенно ждёт гостей.
Ждёт, когда снимется замок со входной двери, щёлкнет выключатель под счётчиком, и комнату зальёт сначала тусклый, а потом, постепенно разгораясь до яркого, тёплый электрический свет.
А потом и термовентилятор загудит как шмель – басом и на одной ноте.
И станет дому тепло и уютно.
А если ещё и поговорить с домом, похвалить, сказать, что лучше его нет ничего на свете  – то счастью не будет предела.
И не забудьте, уходя, попрощаться с домом.
Он не любит, когда уходят, но любит, когда прощаются, оказывают внимание.
А если уйти, не попрощавшись, то и лампочка сама загореться может, и на гитаре струна порвётся, или ещё чего-нибудь этакое произойдёт.
Не страшное, но досадное.
Разговаривайте с домом, хвалите его, обещайте, что скоро опять придёте к нему.
И дом полюбит вас, и будет ждать с вами встречи.

Воскресенье
21-10
Нужно было в поместье ночевать. Не так уж и холодно. Ещё кто-нибудь прицепится, так не отвяжешься.
Ну вот  - накаркал.
Здоровый, бли-и-и-н.
Коломенская верста с косой саженью.
Интересно, закурить попросит или нет?
Или просто и незатейливо: два удара – и маленький пушистый зверёк, подкравшийся незаметно? 
И народу-то нет.
То, что спасать не будут – понятно, но быть ограбленным на людях как-то веселее.
- Здравствуйте, доктор, вы меня не узнаёте?
- Нет. А ты кто?
- Я так и знал, что вы меня не узнаете – ведь восемь лет прошло. А я вас сразу узнал – нисколько не меняетесь.
- Зато ты так изменился, что если бы и вспомнил – всё равно бы не узнал.
- Доктор, вспомните: обещания выполнять надо!
- Так это ты, что ли?
- Ну да.

История пятнадцатая: ВЫПОЛНЯЙТЕ СВОИ ОБЕЩАНИЯ!
Гнойный блок заполонили наркоманы.
Нет, мы не купировали абстиненцию, не спасали от передозировки  – этим занимались в других больницах.
Накатила волна наркоманского сепсиса.
Ширяние в подъездах из нестерильных шприцов, нарушение технологии приготовления и введения препарата, постоянное недоедание, резкое снижение иммунитета…
И в итоге – здравствуйте, я ангиогенный сепсис, пришёл попроведать вашего мальчика.
Болели мальчишки лет восемнадцати-двадцати, редко кто постарше. Кого-то нам удавалось вылечить, кого-то,  увы, нет.
Сёстры приводили своих беспутных сыновей и племянников на экскурсию – смотрите, ребята, что будет с теми, кто…
Кого-то это впечатляло, кого-то не очень.
Однажды к нам привезли шестнадцатилетнего подростка с флегмоной бедра.
- А-а-а-а! Тётенька, не подходите, не надо, не хочу! А-а-а-а!
- Ты чего орёшь, резать пока тебя никто не собирается.
- Уберите шприц, я уколов боюсь! Пусть она отойдёт!!! А-а-а-а!!!
- А как же ты колешься?
- Когда сам ставлю – не больно, а другие – больно. Дяденька, скажите ей, пусть уйдёт. Не нужны мне уколы. Не-е-е-е-т!!! А-а-а-а-а! Не хочу, не надо, не хочу! А-а-а-а!!!! Не на…!
Я зафиксировал пацанскую руку, сестра ввела соответствующий препарат, мальчишка, не докричавши до конца, вырубился.
- И что дальше делать? Он нас с ума сведёт своими воплями.
- Пока спит, давай какую-нибудь вену закатетеризирую. Понимаю, что мы ему сейчас подарок делаем – будет куда героин вводить. Но нам-то парня лечить как-то надо.
Через неделю меня вызывают в хирургию:
- Больного посмотрите.
- А, старый знакомый. Уколов всё так же боишься?
- Дяденька, спасите меня, умираю я.
Действительно, картинка была не из жизнерадостных - бледно-синяя, едва дышащая и еле слышно говорящая тень.
- У него ещё температура под сорок, и кровохарканье, - добавил хирург.
- Берём, что делать.
Когда мальчишку завезли в реанимацию, то он совершенно безропотно дал себя уколоть, и провести ещё несколько не самых приятных манипуляций.
- Дяденька, обещайте мне, что я не умру, что вы спасёте меня. Пожалуйста, спасите меня, скажите, что я не умру. Пожалуйста, дяденька. Я всё вытерплю, даже уколы, только спасите, - сквозь слёзы бормотал вусмерть перепуганный пацан.
- Не пищи – будь мужиком. Договариваемся: я обещаю тебе, что ты не помрёшь, а ты, в свою очередь, пообещай мне, что не будешь колоться. Замётано?
- Да.
- Не обманешь?
- Нет.
Своё обещание я выполнил.

21-20
- А ты своё?
- Да, как только от вас выписался – сразу завязал. Маялся, конечно, от "друзей" прятался, но удержался.
- Что сейчас делаешь?
- Работаю фотографом. А хотите – я вас прямо сейчас сфотографирую?
- Цифру не трать. Здесь-то ты как оказался?
- Любовь у меня тут живёт. Как раз на свидание к ней иду.
- Может, я тебя задерживаю?
- …..
- Иди, не заставляй её ждать.
- Спасибо вам, доктор? А я тогда сильно орал?
- Не то слово. Хотелось тебе кляп из носков засунуть.
- А я ведь до сих пор уколов боюсь.

Понедельник
11-00
- Доктор, возьмите на память.
- Извините, как-то не принято…
- Оно принесёт вам счастье.
Аналогичную фразу я слышал два года назад.

История шестнадцатая: КОЛЕЧКО МОЁ СЕРЕБРЁНОЕ.
С самого утра всё не ладилось: безо всякой причины разболелась голова, потом опоздал на автобус и, естественно, на работу, на ровном месте поцапался  с хирургами, да ещё и отяжелел больной, которого я давно уже хотел передать терапевтам, – всё было против меня.
Да ещё ко всем неприятностям сместился поясничный позвонок, что здоровья, прямо скажем,  ну никак не добавило.
- Доктор, к вам пришли.
Выхожу, стараясь выглядеть здоровым и бодрым. Стоит почтенного возраста дама, с интересом рассматривает дверь отделения, на которой нацеплены всякие объявления. Потом своё внимание обращает на меня:
- Здравствуйте.
- Добрый день. Что привело вас к нашим дверям?
- Четыре месяца назад вы лечили моего дядю, у него ишемический инсульт произошёл.
- С трудом, но вспомнил. Кажется, он совершенно восстановился по всем параметрам…
- Да, иначе бы я не пришла. Я хочу сделать вам подарок.
Дама протягивает мне тонкое кольцо из белого металла, на котором выгравированы знаки Зодиака.
- Извините, но…
- Вы его должны принять. Оно принесёт вам счастье. Таких колец больше нет нигде.
Хочу вас предупредить – кольцо очень своенравное, если вы ему понравитесь, то не потеряете никогда…
- А если…
- Не перебивайте. Если вы ему понравитесь, то оно будет способствовать исполнению ваших желаний и улучшению самочувствия. Оно значительно облегчит путь к достижению благих целей и в обретении ауры спокойствия.
Если же оно в вас не признает хозяина – то исчезнет незаметно для вас, и вы его не найдёте.
 А сейчас простите – мне нужно уйти.
И кольцо оденьте прямо сейчас – спина болеть перестанет.
Озадаченный таким визитом, я вглядывался кольцо.
С первого взгляда – ничего особенного: кольцо-полоска из белого металла, можно под любой  палец подогнать, знаки есть, только не совсем зодиаковские.
По внутренней поверхности – около тридцати шипиков – явно для мелкоточечного массажа.
Ну, и?..
Я надел кольцо на средний палец правой руки. Почувствовал, как неохотно кольцо седлает этот палец.
Спустя некоторое время кольцо с седла соскользнуло.
Я искал его минут пятнадцать.
Та же самая история произошла, когда я стал надевать кольцо на другие пальцы.
Комфортно кольцо себя почувствовало только на безымянном пальце левой руки.
Исчезла головная боль, приутихла боль в спине.
Пациенту полегче стало.
Что за чертовщина?
Мы долго привыкали друг к другу – у меня болел и отекал палец, а кольцо, видимо, не решив – подхожу я ему или нет, пару раз соскальзывало.
Совершенно незаметно  и в самое неподходяшее время.
В первый раз оно исчезло, когда я собрал рюкзак, возвращаясь с марафона. Машина должна была вот-вот уйти, а я, в поисках кольца, вновь и вновь перебирал рюк, шепча про себя некультурные выражения.
Нашлось дома при распаковке мешка с фотоаппаратурой.
Как оно умудрилось туда залезть – до сих пор не понимаю.
Второй раз исчезло дома.
Пошёл я душ принимать, а колечко положил на видное место, чтобы сразу после мытья нацепить.
На положенном месте кольца не оказалось.
- Да где же ты, куда девалось? Найдись, я всё прощу!
И оно нашлось.
Совершенно не там, где было положено.
Шло время, и мы подружились.
Честно говоря, кардинальных перемен в жизни я не отметил.
Желания как исполнялись по своему желанию, так и продолжали своевольничать.
Самочувствие тоже кардинально изменяться в лучшую сторону не желало.
С благими целями вообще напряг.
Ну, разве что ауру спокойствия укрепило.
Не раз я вертел на пальце кольцо, раздирая кожу массажными шипами, чтобы не взорваться, слушая или наблюдая чью-нибудь глупость, или объясняя какому-нибудь дурню, в чём он неправ.
Окончательно мы подружились на одном из дежурств.
Дикое было дежурство – через реанимацию прошло двадцать человек.
Утром все – и сёстры и напарник, старались обходить меня стороной и не приставать по пустякам.
Спать хотелось неимоверно.
Находясь в полусознании, совершенно не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я машинально вертел кольцо, мечтая покусать первого пришедшего на работу.
Внезапно в голове наступило просветление, а желание покусать медленно, но верно отступило на заранее приготовленные позиции, где и окопалось до следующего раза.
Очень своевременно отступило, потому что на работу стали приходить коллеги.
И, естественно из лучших побуждений, интересоваться, как прошло дежурство.
Через полгода я зашёл в "Магазин уникальных товаров".
И увидел своё кольцо.
Под ним лежал ценник:
"Кольцо массажное. Производство – Япония. Цена столько-то рублей".
Я смотрел на витрину со странным чувством.
Нет, обманутым я себя не чувствовал.
Всё, что говорила дама о кольце – сбылось.
Только вот зачем понадобился такое красивый рассказ?
Ничего умного в голову не приходило.
А впрочем – имеет ли это какое-то значение?
Да никакого.
Просто в минуту душевного раздрая я поверну несколько раз колечко, почувствую, как шипики царапают кожу на пальце, и мне станет легче.

Вторник
20-35.
Предлагаю учредить День реаниматолога и праздновать его на Пасху.
Потому что только реаниматолог на вопрос: - "Христос воскрес?" - мог утвердительно ответить:  – "Воистину воскрес!".
За это надо выпить

Четверг
12-10
По распоряжению начальства составляю отчёт по лечению больных с травмой шейного отдела позвоночника.
Больных прошло пока не очень много, поэтому всех помню: когда привезли, на какой койке лежал, чем закончилось.
И по какой причине произошла травма.
Девки! Что же вы с парнями-то делаете?
Больной двадцати трёх лет.
Летом компания отправилась на реку позагорать.
Девушка решила прыгнуть в воду с плеч любимого человека.
На берегу валялась полузатопленная лодка.
Девушка, оттолкнувшись от плеч парня, прыгнула.
И, хохоча, поплыла на стремнину.
Этакая русалка местного пошиба.
А парень, потеряв равновесие, подскользнулся и упал, ударившись о киль перевёрнутой лодки задней поверхностью шеи.
В конечном итоге – полное смещение шейных позвонков. Руки-ноги не двигаются, своего дыхания нет. Нейрохирурги прооперировали, но безрезультатно – спинной мозг полностью разорван.
Парень три месяца умирал в реанимации в полном сознании.
Активные движения в конечностях, самостоятельное дыхание так и не восстановилось.
Лежал, смотрел на всех умоляющими глазами, просил известить подругу, чтобы навестила.
Подруга так и не пришла.
Восемнадцатилетнего пацана любимая девушка (опять!) уговорила нырнуть в реку с моста. В награду был обещан поцелуй и ночь любви (если парень не врал).
Нырнул. А там мелко, и на дне бетонная плита. Результат – тяжелейшая сочетанная черепно-мозговая и спинальная травма.
Итог: вместо запланированной бурной ночи любви – реанимационная койка и смерть через три дня.
Поведение подруги – смотри выше.
Тридцатисемилетний мужик, находясь в лёгкой стадии алкогольного опьянения,  решил изобразить из себя защитника девушек и вдов. Так как вблизи вдовы не определялось, то вступился за честь девушки. Правда, эту "девушку" употребляли все, кому не лень, и наличие чести подвергалось сомнению, но мужик-то этого не знал, и решил проявить благородство.
И огрёб чем-то тяжёлым по шее.
Протрезвев, и отделавшись лёгким испугом (всего-то недельное пребывание на реанимационной койке), мужик  торжественно поклялся в защиту девушек на улице не вступать.
Тем более, что и жена из отпуска вернулась.
Итоги получались грустными: Травмировались в основном парни в возрасте от восемнадцати до тридцати лет, из которых помирал каждый третий. Причём погибал медленно, в сознании, на аппаратной вентиляции, втайне  надеясь на чудо.
В большинстве случаев (только официально – сорок пять процентов) причина травмы была связана либо с пьяным куражом перед подругой, либо из-за нежелания выглядеть перед любимой девушкой трусом.
- Я говорил этой..., что если прыгну – то могу инвалидом стать. Чувствовал я это, - так рассказывал мне один из пострадавших. -  А она, … этакая, только улыбнулась мне грустно, поцеловала и прошептала, что не люблю я её, если в такой пустяковой просьбе – в воду прыгнуть с вышки, отказываю.
"Эта", что характерно, опять-таки не появилась.
Так и хочется спросить:
- Парни, да на… огурец вам такие… девушки?!

Пятница
17-40
Вернулся с кладбища – отмечал очередную годовщину смерти моего друга – анестезиолога.
Сколько лет прошло – всё не могу забыть эту больничную конференцию, посвящённую разбору случая смерти больного.
Так как событие случилось сравнительно недавно, и в памяти окончательно не изгладилось, то все помнили, что больной погиб из-за позднего обращения в лечебное учреждение и, к сожалению, ошибки хирурга, несвоевременно распознавшего перитонит.
Время было упущено, больной взят на операционный стол в крайне тяжёлом состоянии.
Со стола сняли уже труп.
Обычно конференции такого рода протекают по раз и навсегда разработанному сценарию: сначала зачитывается история болезни, потом идёт анализ сделанных в истории записей, и в финале - выступление рецензента и заключение, которое делает председатель конференции.
Но эта конференция пошла по другому пути.
Была проведена образцово-показательная публичная порка, в результате которой врачу-анестезиологу был объявлен строгий выговор с предупреждением, а хирургу – лёгкое порицание.
Вина анестезиолога заключалась в том, что в протоколе течения анестезии артериальное давление регистрировалось не каждые пять минут, а десять.
Попытки объяснить комиссии, что медсестра не сама меряет давление, а этим занимается специальная машинка, которую называют "монитор", и что частота измерения артериального давления никак не влияет на объём кровопотери, успеха не принесли.
Анестезиолог, не ожидавший подобного пассажа, пришёл домой, выпил коньячку, прилёг на диван...
И не проснулся.
Геморрагический инсульт.
А парню было тридцать два года.
Самая гнусь заключалась в том, что именно тот палач, который проводил публичную порку, произнёс и надгробную речь, объявив о высоком профессионализме покойного и об обостренном чувстве ответственности.
Опять же у покойного.
А чувство стыда и совести у выступающего покорно молчало

Понедельник
6-40.
Да, судя по началу – неделька будет весёленькой. Полчаса, как минимум, гавкались с шофёром сломавшейся на полдороге "маршрутки", чтобы вернул деньги, забранные за проезд.
Особенно усердствовала близкая родственница бабулечки-ягулечки – с таким же зубом, костылём и хромой ногой.
Деньги мы выгрызли, но до работы пришлось шлёпать пешком.
Ладно, хоть погода наладилась, а то либо дождь с утра, то жара несусветная.
А с утреца хорошо пройтись, воздухом подышать перед работой, нервы подготовить.

7-30.
Утро, как бы сказали раньше, началось с политинформации. Зав зачитывал очередную статью о врачах-убийцах.
Теперь очередь дошла до анестезиологов.
Женщина, операция, наркоз  – смерть.
Выводы журналистов – "много наркозу дали", "судить таких врачей надо".
Ладно, что хоть не расстреливать на месте.
Зав зачитывает ещё какие-то случаи, пытается делать выводы, а я понимаю – ничего со времени Лидии Фёдоровны Тимашук не изменилось – "Дело врачей" было, есть и будет жить.
Да дело  и не в Тимашук.
К врачам наш народ всегда относился как к убийцам и вредителям.
Холерный бунт – врачи виноваты, эпидемия свиного гриппа – виновники те же самые.
Образ врача деградирует с каждым годом.
Во времёна развитого социализма врач позиционировался как культурный, знающий дело специалист, готовый оказать помощь в любую минуту.
Ныне, врач – это гнусненькое, полупьяное существо, бродящее по палатам в рваном халате или грязном зелёном костюме, пьющее  неразведённый спирт и тискающее по углам медсёстер и бывших пациенток.
Если стряпается сценарий, или пишется повесть, где есть студенты-медики или молодые врачи,  то они изображаются пофигистами, дурнями и начинающими алкашами.
Юмор, изрыгаемый ими, носит нижепоясной характер.
Всё, что касается непосредственно медицины описано или отснято так безграмотно, что возникает подозрение – а не потомок ли Бубенцова ходил в консультантах?
Читка постепенно перерастает в обсуждение, которое сразу приобретает агрессивный характер.
Особенно возбуждены молодые  – морды злые, из ноздрей валит дым, из ушей – пар, а изо рта – ненормативная лексика, которую парни даже не замечают.
Постепенно от глобальных проблем переходим к внутренним.
Тут уже подключаются и старшие товарищи.
Заведующий, видимо руководствуясь принципом, что если нельзя бардак ликвидировать, то его нужно возглавить, тоже включается в полемику.
Минут через пятнадцать всё затухает.
Все расходятся по рабочим местам.
Пар выпущен.
Из-за чего возник шум - уже никто не помнит.

10-40.
Похоже, сегодня у дьявола праздник - День агрессии.
На этот раз перепалка идёт между хирургом и анестезиологом.
Причина – неполноценная предоперационная подготовка.
Скандал ликвидируется совместными усилиями двух заведующих – анестезиологии и хирургии.
Два потасовщика мирно курят в ординаторской.

13-10.
Ругань в столовой.
Действующие лица: очередь и дежурная бригада.
Причина  – мало еды привезли, а бригада на дежурстве кушать любит, поэтому берут много.
Борьба личности с толпой закончилась тем, что решили, что всё равно всего на всех не хватит, и успокоились.

16-40
Да что за день такой!
Опять маршрутка из строя вышла!

22-40.
Сижу дома, примус, правда, не починяю, но стараюсь никого не трогать. Радио, на всякий случай,  не смотрю, телевизор не слушаю, компьютер не включаю.
Готовлюсь к встрече с Морфеем.
На улице так заорали, что вздрогнул.
Опять бомжи ссорятся.

Вторник.
13-50
Маршрутка не сломалась, на работе никаких страшных статей не зачитывается, парни настолько вежливые, что начинаешь опасаться за их неустойчивую психику.
В столовке еды хватило!
Не к добру. 

Среда
16-30.
Погубит вас, доктор, не глинтвейн с коньяком и водкой, а всепрощающая доброта ваша. Какого, извините, гхыра, вы решили это дежурство взять? Своих, что ли, не хватает?
Ну да, получилось так. Нужно по делам человеку уехать.
Так почему бы и не подменить, если просят.
Так, а с кем я дежурю?
Да, вот это повезло. Давно хотелось подежурить не с молодью, а со старым боевым товарищем.
Не то, что не хочу дежурить с молодыми. По-своему, это иногда интересно и смешно. Особенно смешат их наивные попытки часть работы на тебя переложить. Не понимают, глупенькие, что доброта и наивность тоже границы имеют.
Точек соприкосновения практически нет, вот что плохо.
Поговорить не о чем.
Нет, стандартные темы для разговора есть, но…
Не то это всё, не то.
На последнем дежурстве с "сынком" он полсмены дрых, а потом от ноутбука оторвать было практически невозможно.
Ни поговорить толком, не пожрать культурно.
- А я с тобой сегодня дежурю!
- А по графику…
- Подменить попросил.
- Ты знаешь, я доволен.
- Я тоже, у дураков мысли схожи.
- Чем питаться будем?
- У меня гуляш, кислая капуста, кетчуп, горчица. Чай – матэ.
- Пельмени, в нашем буфете купленные, да плюшки оттуда же.
- Отчитываться ты будешь?
- Ну да, тебе же рано уходить.
И потекло наше спокойное дежурство.
Поели, полечили больных, обсудили возможные планы на будущий год.
А обсудив будущее – вспомнили прошлое, посмотрев фильм о нашем весеннем сплаве.
Книжки почитали.
По очереди на вызова сбегали.
Наркозик был небольшой.
Прошлое повспоминали, людей, события…
Утром, как белые люди, позавтракали, истории написали.
К приходу коллег все дела были сделаны.
- Не умеет молодь дежурить, согласись, да?
- Не организованы, сразу несколько дел хотят сделать – а не получается. Что-то постоянно копошатся, сестёр напрягают, сами себе лишнюю работу создают. То ли дело мы с тобой. Все дела сделали, сейчас только обход отвести – и дежурство закончено.
- Безгрешные мы с тобой – вон как хорошо продежурили.
- Да, наши героические дежурства уже давно позади.

Четверг
9-00
Насколько я помню, у барона Мюнхгаузена в ежедневнике было напоминание о необходимости совершения подвига сегодня.
Я совершил подвиг вчера, победив массивную тромбоэмболию легочной артерии у восьмидесятилетнего больного.
Для этого понадобился месяц пребывания больного в реанимации, двадцать пять суток искусственной вентиляции лёгких, восемнадцать дней применения препаратов, стабилизирующих гемодинамику.
К этому нужно ещё приплюсовать кормление, повороты с боку на бок, гигиенические процедуры, лечебную физкультуру, рентгеновские снимки, томографию.
Много чего нужно для того, чтобы эмболию вылечить.
Честно говоря, в успех лечения верили мало.
Но дед, невзирая на прогнозы шкальной оценки тяжести состояния – выжил.
Причём без неврологического дефицита.
Иными словами, он был в ясном сознании, адекватно оценивал обстановку, просил, чтобы около него постоянно находились родственники.
Терапия забрала больного спокойно, без возражений и претензий.
Но это было вчера.
Сегодня зав вернулся с утренней линейки хмурым, и непривычно молчаливым.
- Ты зачем деда до пролежней довёл?
Этим вопросом зав вогнал меня в лёгкое ошизение.
- Поподробнее можно?
Оказывается, заведующий терапевтическим отделением, в которое был переведён дедушка, на линейке объявил всем, что в реанимации больного не лечили, а лишь довели до громадных пролежней на спине, крестце и пятках.
Смысл его выступления сводился к тому, что, вообще-то больной сам выздоровел, а реаниматологи здесь не при чём.
- Да не было у деда пролежней! Небольшие участки некроза на пятках - да, имели место быть, но они давно зажили, и погоды не делали. Мне не верите – сестёр спросите.
- Да верю я, верю. Просто никак привыкнуть не могу к тому, что…
Зав хлопнул ладонью по столу и ушёл к себе в кабинет.
Было два варианта действий. Первый – спустить всё на тормозах, второй – идти разбираться.
Я выбрал второй.
Сначала зашёл к деду в палату. Он лежал довольный и счастливый, рядом сидели заботливые родственники.
- Спасибо вам, доктор! Вылечили нашего дедушку.
- Вы позволите – я на его спину посмотрю?
- Да, пожалуйста – пожалуйста.
Я повернул деда на бок. Передо мной была спина бывшего захолустного Антиноя без малейших признаков пролежней.
На крестце пролежней тоже не было.
На пятках – небольшие чёрные струпики, которые бывают после вскрытия пролежневых пузырей.
Я пошёл к заведующему терапией.
- И какие это вы пролежни у больного нашли?
- Сходите и посмотрите – вся спина в пролежнях.
- Я только что больного смотрел. Нет у него пролежней. На пятках были, согласен. Но они давно залечены, и воспринимать их всерьёз просто смешно. Пошли, ещё раз вместе посмотрим.
Ответ потряс меня до глубины души:
- Не хочу я никуда идти. А что касается моего выступления на линейке – так это просто предупреждение, что если у больного разовьётся сепсис, то мы будем знать, что он пошёл из пяток.
- А с чего вы взяли, что он разовьётся?
- А вдруг?
- Вы понимаете, что вы всю реанимацию дискредитировали своим заявлением?
Вместо "дискредитировал" я произнёс другое, более грубое выражение.
- Да что вы переживаете? У меня претензий к врачам нет. Это сёстры у вас плохо работают.
- Сёстры у нас хорошо работают. 
- Доктор, ну что вы всё принимаете так близко к сердцу? Ну, сказал я, ну и что?  Разве что-нибудь в моём к вам отношении изменилось?
Я посмотрел на вальяжную терапевтическую харю, крашеные пего-каштановые волосы, накрахмаленный чистый белый халатик. Отметил нагло-голубиный взгляд уверенного в своей безнаказанности человека – и мне стало настолько противно, что я повернулся и вышел из кабинета.

14-50
"Усталость преодолевая, бреду домой едва дыша." Никак не могу вспомнить, от кого я это слышал.
Да, в конце-то концов, и не важно. Главное, что истине соответствует.
И дежурство тихое было, и напарником Бог не обидел, но всё равно – "не тот я стал теперь, не тот, всё миновало. Не узнаю сегодня сам себя".
Да что меня на цитаты тянет? Наверно, к перемене погоды.
Так, а кто это там, у подъезда, колготится?
А это моя соседка по лестничной клетке. Лет ей хорошо за восемьдесят, но разум, чувство юмора и, главное, физические силы – как у молодой. На руках она держит рыжую дворнягу, называемую гордым словом "спаниель".
Неделю назад пса то ли пытались отравить, то ли сам съел что-нибудь. 
Соседка, захлёбываясь слезами,  чуть было не вышибла дверь в мою квартиру, требуя оказания первой и немедленной помощи своему лохматому другу.
Так как я сам – собаковод в прошлом, то долго уговаривать не пришлось.
Пришёл, посмотрел, что-то посоветовал.
Предупредил, чтобы на следующий день пса показали ветеринару.
- Добрый вечер. В лечебницу сходили?
- Были мы там.
- И как?
- Предлагали оставить, но я отказалась. Лучше сама лечить буду. Ну и ты поможешь.
- Чем же вам клиника-то не понравилась?
- Отношением.
- Это как? Сколько там мои друзья зверья перелечили – и  никто не жаловался.
- Против тамошних ветеринаров я ничего не имею. Да – специалисты с опытом, умелые, подходить к животным умеют. Но зачем они такой плакат вывесили? Общество охраны животных по ним плачет.
- А плакат-то здесь при чём? Что на нём нарисовано?
- Зверушка на нём симпатичная, а ветеринара изобразили как форменного садиста и алкаша. Да ещё и надпись придумали. Я как её прочитала – друга под мышку подхватила и убёгла оттуда.
- Да что за надпись-то, толком разъясните, а?
- "В нашей клинике мы создадим вашим питомцам человеческие условия!"
- Ну, и?...
- Я сама в больнице три недели пролежала, как там лечат, и какие там условия – хорошо знаю. Не хочу, чтобы к моей собаке относились как к человеку! Она этого не заслужила.

История семнадцатая (рассказанная в минуту сильного раздрая, поэтому, может быть, не совсем объективная, правильнее сказать – совсем не объективная): ОБРАЩЕНИЕ К СТУДЕНТУ, РАЗМЫШЛЯЮЩЕМУ О ВЫБОРЕ ПРОФЕССИИ.               
Если тебе придёт в голову стать анестезиологом – реаниматологом, то подойди к родному отцу, встань на колени, протяни ему ремень и попроси, чтобы он  тебя выпорол.
Если это не поможет – ввяжись в драку, или попроси, чтобы друзья побили.
А лучше то и другое вместе.
Глядишь, дурь из головы вышибут, а в заду ума прибавится.
Если не хочешь подвергаться физическому воздействию – поговори с теми, кто работает в этой профессии ну, хотя бы, года четыре-пять.
Если и это тебя не отвратит от затеянной глупости  - чёрт с тобой, двигай в эту, как её? – анестезиологию-реаниматологию.
Но учти, что более непрестижной, неблагодарной и выматывающей здоровье профессии нет.
Ты сможешь провести анестезию любой сложности, у самого тяжёлого пациента, проявить высоты профессионализма и изобретательности – но лавры и кое-что посущественнее, достанется хирургу.
Про тебя, в лучшем случае, пренебрежительно скажут:
- А, это тот, кто наркоз давал, когда ГЕНИЙ оперировал.
То, что этот, так называемый гений, не сочтя нужным предупредить анестезиолога, расширил объём вмешательства, удлинил время операции на три часа, тем самым усугубив течение анестезии и послеоперационного периода – это нормально.
А то, что пришлось менять схему анестезиологического пособия, дополнительно вводить препараты, весьма небезразличные для организма больного – так это твои заморочки.
Ты можешь, проявляя чудеса профессионализма и изобретательности, вылечить крайне тяжёлого больного (хотя нет – вылечить ты его не можешь, так как лечащим врачом не являешься. Ты - интенсивист, обеспечивающий определённый этап лечения), но благодарность, во всех её видах,  получит врач, благодаря которому больной оказался в отделение реанимации.
И хорошо ещё, если этот врач просто вовремя отметил ухудшение состояния, а не поспособствовал этому ухудшению.
В твой же адрес прилетит пренебрежительная, вымученная сквозь зубы, констатация факта:
- Надо же, вылечил! А мы уж думали, что умрёт больной. Ну, что ж, удалось, ничего не скажешь.
А вообще больной бы и сам вылечился, как известная унтер-офицерская вдова, которая, как известно, сама себя высекла.
И не надейся, что тебе кто-нибудь что-нибудь выделит из принесённых знаков благодарности.
На моей памяти был случай, когда родственники, зная, кем для больного является анестезиолог (адвокат перед ликом смерти, и защитник перед руками хирурга), попросили хирурга передать ему бутылку вина и коробку конфет:
- К сожалению, мы его больше ждать не можем – у нас поезд уходит, так вы уж, пожалуйста, не забудьте.
Прошло две недели, больной приехал на плановый осмотр, и тут-то выясняется, что никто ничего никому не передавал.
Анестезиолог (парень первого года работы), придя в ординаторскую, рассказал об этом зубрам и аксакалам, которые, возмущённые такой несправедливостью, пошли выяснять отношения.
Хирург попытался прикинуться ветошью, но прижатый к стенке, сознался в содеянном, а потом выдал великолепную фразу:
- Ну что вы за это вино на меня взъелись? Выпил я его – редкостная кислятина и гадость. А конфеты вообще несъедобные. Хочешь – сейчас заменю чем-нибудь.
Анестезиолог, надо отдать ему должное, от подачки отказался.
Далее, что ты должен запомнить – к тебе всегда будут относиться с предубеждением.
Иначе говоря – недолюбливать, побаиваться и терпеть.
А за что нас любить?
За то, что мы разгребаемся в том, что напортачили представители смежных специальностей?
А мы не только разгребаем то, что натворили наши коллеги, но ещё позволяем себе комментировать назначения и тактику ведения, в конечном итоге приведшую больного на реанимационную койку.
А вот этого никто не прощает.
Внешне-то, может быть и всё хорошо,  но в общие тусовки уже звать перестают,  начальство начинает предъявлять претензии к работе отделения, а на клиническом разборе в адрес анестезиологов-реаниматологов летит такой комок чего-то вонючего и липкого, что отмазаться бывает крайне трудно.
А то, что нас терпят…
Несмотря на всё вышесказанное, все прекрасно понимают – без нас не обойтись.
Именно поэтому бухгалтера и снабженцы, ворча, что мы съедаем большую часть больничного бюджета, обеспечивают нас аппаратурой и лекарствами.
Именно поэтому начальство "засовывает" в наше отделение всех своих родственников и знакомых, а те, в свою очередь, своих знакомых и родственников.
Потому что прекрасно понимают, что реанимация – единственное отделение, которое хоть чем-то может помочь.
Но это не мешает говорить о нашей службе всякие гадости.
Всю жизнь ты будешь торчать у койки с тяжёло больным человеком,  и думать, а что же с ним, холерой, делать. Консультанты и прочие доброхоты будут предлагать взаимоисключающие методы лечения, а ты будешь стоять перед выбором – кого слушать, и что делать.
Ты, конечно, можешь проигнорировать рекомендации консультантов (так иногда и делается), но если наступит летальный исход, то тебе это припомнят. 
То есть, не будет тебе ни покоя, ни материальных знаков благодарности, ни расположения коллег, а будет неосознанное чувство вины перед покойником и его родственниками (что-то не доделал, вот только знать бы – что),  а  в случае благополучного исхода…
А не будет никаких эмоций в этом случае – ты просто в очередной раз поймёшь, что честно сделал  своё дело, а больной очень хотел жить.   
Так что думай, стоит ли гробиться на такой работе, да ещё за мизерную зарплату.

Пятница.
17-00
Рюкзак собран, до электрички – сорок минут. Как меня всё достало!

Суббота
12-10.
Оказывается, сегодня годовщина осеннего сплава по реке! А я и забыл.
Но инструктор, принимавший участие в этом сплаве, напомнил.

История восемнадцатая: БЛАГОДАРНОСТЬ.
Год назад я приехал сюда с желанием встретиться с друзьями, попеть им песен, побродить по лесу, распить кружку браконьерского чая с разбойничьим тостом, и, может быть, выспаться.
Оценить качество настойки, приготовленной по новому рецепту.
Программа насыщенная, но выполнимая.
Но жизнь и судьба внесли свои добавления.
Утром, выйдя на порог дома, где меня обычно селили, и, оглядев оком окрестности, я понял, что побродить по тропам, конечно, мне удастся, но недалеко.
Ибо падал дождь вперемешку с мелким снегом, ветер дул, и вообще – холодно было.
Только набил трубку – вижу, идут мои друзья, и лица у них, прямо скажем, невесёлые.
- Ты что делать собираешься? - спрашивают меня.
- Что случилось, куда бежать, и кому помощь оказывать?
Это традиционно – когда я приезжаю, то вся медпомощь ложится на меня.
А на майские праздники мы на здешней реке вообще спасательные работы проводим.
Так что мы народ ценный, нас любят, но без работы не оставляют.
- Не хочешь по реке сплавиться? – невинным голосом  спрашивает один из друзей.
А на календаре, вообще-то, начало ноября.
- С кем?
- Сотрудник МЧС, наш инструктор, ну и ты, конечно.
- Подробности давай.
Подробности, как всегда, оказались весёлыми.
В пятницу вечером группа из какого-то училища (тогда не спросил, а сейчас забыл) решила подняться вверх по реке, заглянуть в тамошнюю пещеру и вернуться назад. Погода благоприятствовала – сухо, тепло, солнечно.
Группа решила продлить прогулку: после пещёры пройти ещё несколько километров, и встать на ночлег.
Что произошло дальше – сказать трудно, но утром половина группы оказалась больной: сильная слабость, головокружение, тошнота, рвота, жидкий стул.
Короче – спасайте нас, кто может!
Пока приехали МЧС-ники, пока собрались…
Через два часа встали на воду.
"Сверху сыро, снизу грязно, посредине безобразно".
Актуальная строка на веки вечные.
Ветер, дождь, снег, захлёстывающие вельбот волны, мотор, ревущий так, будто с него сдирают шкуру. 
До места события спускаться по течению два часа.
МЧС-ник, раскурив очередную сигарету, поморщился от дыма и спросил:
- Вас-то за что?
- Да врач я. Приехал вот отдохнуть – и попал. Сигаретку пожертвуете?
- Кури, добра не жалко.
- Может, настоечки для сугрева?
- Давай.
Распив настоечки, мы стали друзьями.
На берегу нас встречали.
Я вылез из моторки, и, вспоминая Богородицу-деву, ангелов крылатых и преисподню чёртову стал медленно взбираться по крутому берегу.
Рядом со мной карабкался инструктор – двадцатилетний парнишка, шедший за нами на резинке.
Вылезли на берег, остановились отдохнуть.
- Замёрз?
- Не то слово, ни рук, ни ног не чую
- Пей!
- Не пью я.
- Пей, трезвенник. Это в качестве лекарства.
Парень глотнул, помолчал, оценил:
- А знаете, лучше стало.
Около шатра меня встретил руководитель группы.
- Что хоть произошло? Вы-то как всё это расцениваете?
- Ребята попили воды из реки, вот и заболели.
Сзади меня сдавленно хрюкнул инструктор. Я сделал вид, что ничего не заметил.
- Ну, давайте на жертвы некипяченой воды посмотрим.
Всё оказалось не таким уж и страшным. Из десяти человек пострадало пятеро, но один особенно сильно.
Юноша был бледно-синего цвета, совершенно не мог пить – всё, что выпивал, возвращалось наружу. Пульс, как ему и полагается в таких ситуациях – частил, давление выше девяноста не поднималось.
Ко мне подошел инструктор.
- Что, полечиться хочешь?
- Надо, доктор. Совсем замерзаю.
- Связывайся с базой, сообщи, что тех, кто поздоровее мы переправим на тот берег, дальше пускай пешком идут. Тут недалеко. А одного надо госпитализировать. Пусть в посёлке нас "скорая" ждёт. На, глотни ещё немного.
- Спасибо.
Больного юношу спускали в лодку втроём.
Парень спотыкался на каждом шагу, позывы на рвоту возникали всё чаще. У самой воды – зацепился ногой о ветку и рухнул в грязь.
В вельбот заносили на руках.
Три часа сплава под непрерывным дождём, ветром, дующим в направлении "вмордувинд".
МЧС-ник сидел на корме, я с юношей – на средней банке. Парень всё пытался вывалиться за борт, бормотал, что больше не выдержит, просил причалиться к берегу.
- В посёлке причалимся, - бессердечно оборвал я его стенания.
- Я в туалет хочу.
- Терпи, скоро приплывём. И вообще, скажи мне как сплавщик сплавщику – на фига вы воду-то из реки пили?
- Да не пили мы её. В посёлке водки купили, и когда шатёр поставили, то решили это дело отметить. Водяру-то разлили, а закусывать нечем. Так и выпили без закуски. А потом как начало животы крутить! И блевать потянуло. Вроде бы всё выблевали, зелень одна идёт - а всё равно хочется. Когда приедем-то, терпеть больше не могу.
- Приехали уже – вон дома виднеются.
Когда мы пришли в посёлок, то "скорая" была уже на месте. Погрузив больного в "скорую", а вельбот в "ГАЗель", мы разъехались в разные стороны.
Идея сопроводить травленного до больницы погибла в страшных муках.
Только в тёплой кабине мы начали как-то приходить в себя. Прежде всего – безумно захотелось жрать.
Именно жрать, а не есть, кушать, хавать и так далее.
Разнесчастная палка колбасы и батон хлеба, выданные шофёром, были подвергнуты зверскому раздиранию на куски, и проглочены в один миг.
Фляжка ходила по кругу под нескончаемые объяснения инструктора:
- А я вот замёрз, вот доктор и говорит – выпей. А я никогда не пил. Выпил – и сразу согрелся. Доктор, спасли вы меня. Хоть ноги отогрелись. А я не пью. Спасибо вам, доктор.
- Хорошая вещь. На чём ставил?
-  Эксперимент – имбирь, мёд и ежевика. Ну и водка, конечно.
- Надо попробовать сделать.
Ночь я продрых без задних ног.
На следующий день побродил по лесу, посмотрел на реку, распил пару кружек браконьерского чая с разбойничьим тостом.
Вечером я уезжал.
Ехал в том же вагоне, что и вывезенная нами с реки группа, которая, забыв страхи, весело обменивалась впечатлениями.
Спасённый юноша, кинув на меня косой взгляд, демонстративно уставился в окно вагона.

Январь-апрель 2012 год