Крамола

Александр Басов
Лев Гришин

Сценарий (1 часть)
и поэпизодный план (2 часть)
полнометражного игрового фильма
по сюжету трагедии Вильяма Шекспира «Макбет»


... В ЛЕТО 6500:
МИРВОЛОДУ ЖЕ, КНЯЖАЩУ ЧЕРНИГОВЕ, ВОЛОДИМЕР КЫЕВСКИЙ ПОВЕЛЕ КУМИРИ ИСПРОВЕРЩИ И ЛЮДЕМЪ СЕВЕРСЪТИИМЪ КРЕЩЕНЬЕ ИМАТИ, ЯКО ЖЕ КИЯНЕ СОТВОРИЛЕ ЕСТЕ. И РАДОВАШЕТЬ СЯ МИРВОЛОДЪ ЯКО СХОДИ СВЕТЪ НА ЗЕМЛЮ РУСТИЮ. КНЯЗЬ ЖЕ МСТИВОЙ ЛЮБЕЧЬСКИЙ ВОЗРОПТАШЕТЪ, И  ЛЮДЕМЪ СВОИМЪ РЕЧЕ ПРЕСВУТЕРА КНЯЖА УМЕРТВИТИ.
И ПОСЛА МИРВОЛОДЪ НА НЫ СЫНОВЦА СВОЕГО ГОРЕСЛАВА ИНГВАРЕВИЧА. СЛЫШАВЪ ЖЕ СЕ, МСТИВОЙ, УБОЯВЪСЯ, БЕЖА В ПОЛЕ.
И ПРИИДЕ ГОРЕСЛАВЪ ЛЮБЕЧУ С МНОЗИИ ВОИ СВОЯ И С ПЕЧЕНЕЗИ, И С ХАНОМЪ ИХ ТЪРЧАКОВИ. И ПЕЧЕНЕЗИ ГОРОДЪ ПОЖГОША И ВЕСИ ОБАПОЛЫ ГОРОДА РАЗОРИША. И ЛЮБЕЧАНЕ МНОЗИИ ИССЕКОША, ОВЫЕ  ПОЛОНИША, А ОВЫЕ В ЛЕСЪ УТЕЧАША...
И ТАМО, ЗАСЕКИ СОТВОРИМШИ, ТРЕБЫ ВЕРШАХУТЬ ВОЛОСУ, И МОКОШИ И ЯЩУ, ЯКО ЖЕ И ПРЕЖЕ ЖРАЛИ БЫЛИ СУТЬ. И ДОГНА Я ГОРЕСЛАВЪ...
               
В 992 ГОДУ, КОГДА МИРВОЛОД КНЯЖИЛ В ЧЕРНИГОВЕ, ВЛАДИМИР КИЕВСКИЙ ВЕЛЕЛ НИСПРОВЕРГНУТЬ ИДОЛОВ, И ЛЮДЯМ ПЛЕМЕНИ СЕВЕРЯН ПРИНЯТЬ КРЕЩЕНИЕ, КАК УЖЕ СДЕЛАЛИ КИЕВЛЯНЕ. И РАДОВАЛСЯ МИРВОЛОД, ЧТО СВЕТ СНИЗОШЕЛ НА ЗЕМЛЮ РУССКУЮ.
НО ЛЮБЕЦКИЙ КНЯЗЬ МСТИВОЙ НЕ ПОДЧИНИЛСЯ И ПРИКАЗАЛ СВОИМ ЛЮДЯМ УБИТЬ СВЯЩЕННИКА, ПРИСЛАННОГО КНЯЗЕМ (МИРВОЛОДОМ). И МИРВОЛОД ПОСЛАЛ НА НИХ (ВОЙНОЙ) СВОЕГО ПЛЕМЯННИКА ГОРЕСЛАВА ИНГВАРЕВИЧА.
И ПРИШЕЛ ГОРЕСЛАВ К (ГОРОДУ) ЛЮБЕЧУ С МНОЖЕСТВОМ СВОИХ ВОИНОВ, И  С ПЕЧЕНЕГАМИ И С ХАНОМ ИХ ТЫРЧАКОМ. И ПЕЧЕНЕГИ СОЖГЛИ ГОРОД И РАЗОРИЛИ СЕЛЕНЬЯ ВОКРУГ НЕГО. И МНОГИХ ЛЮБЕЧАН УБИЛИ, ДРУГИХ ВЗЯЛИ В ПЛЕН, НО НЕКОТОРЫЕ СКРЫЛИСЬ В ЛЕСАХ.
И ТАМ, ПОСТРОИВ УКРЕПЛЕНИЯ, ПРОДОЛЖАЛИ ПРИНОСИТЬ ЖЕРТВЫ ЯЗЫЧЕСКИМ БОГАМ - ВОЛОСУ, МАКОШИ И ЯЩЕРУ, МОЛЯСЬ ИМ ПО-ПРЕЖНЕМУ.
НО ГОРЕСЛАВ НАСТИГ ИХ...
                УТРАЧЕННАЯ  РУССКАЯ ХРОНИКА Х ВЕКА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

1.
Три лучины бросали красные отсветы на утоптанный земляной пол.
Вода в деревянном чане дрожала огненной рябью.
Пальцы ступни осторожно попробовали воду.
Девушка перешагнула через край чана. Вытянулась как молоденькое деревце.
Старуха-ведьма с мертвым пергаментным лицом ухватилась за расшитый подол и через голову стянула с нее сорочку.
Девушка съёжилась. Ладонью прикрыла срам. Тонко всхлипнула. Стоять по колено в воде было холодно.
Еще две старухи выплыли из тёмных углов.
Одна принялась похлопывать девушку по плечам и груди метелочкой из степных трав, бормоча что-то нечленораздельное.
Другая - зачерпнула ковшом воду из чана.
Вода - болотная, зеленоватая - заструилась по лицу, груди девушки.
Рукоять ковша - голова то ли змея, то ли ящера медленно запрокидывалась вверх.
Ковш иссяк.
Бурые старческие руки дотронулись до шеи девушки, поколдовали у ключиц и отпрянули. Тяжелая медная гривна засияла на её груди. На голову опустился венок из полевых цветов.
То ли от страха, то ли от холода девушка беззвучно зарыдала. Прикрыла лицо ладонями.
Старшая ведьма протянула ей миску с дымящимся варевом. Та в ответ качнула головой.
Старухи взялись за дело втроем. Одна ухватила девушку за зал запястья, другая запрокинула ей голову, третья приставила миску к губам.
Зубы ударились о край сосуда, раздвинулись. Она сделала глоток, другой...
Сладкая одурь разлилась по телу. Дрожь прошла. Глаза остекленели. Лицо покрылось пеленой полусна.

Дрожащая веточка, вся увитая жемчугом дождинок. Разрывая кокон почки, выбирался на свет зеленый листок.
Вдруг, среди - черного с желтым - апрельского хитросплетения - сияющее, холодное - сталь шлема.
Из-под злобной стальной переносицы - два серых стальных глаза.
Хрустнул сучок под сапогом.

На окольцованной частоколом поляне негде было яблоку упасть, люди сидели и лежали прямо на земле.
Лица их были бледны и выражали муку, одежда покрыта грязью и изорвана.
Мужчины подкидывали в костры хворост. Костры чадили, но не разгорались. Сушняка не было.
У самого тына на холстине лежали тяжелораненые. Над ними суетились и причитали женщины.
Дети смотрели на матерей затравленными волчьими глазами,
То там, то здесь вдруг вспыхивали в лучах солнца острия копий, шлемы. Те, у кого рана была полегче, стояли, опираясь на плечи товарищей.
Посередине поляны высились пять деревянных столбов. Топор прошелся по бревнам и придал им отдаленное сходство с человеческими фигурами. Расположенные полукругом, они, словно  охраняли выступавший из земли в два человеческих роста валун.
Когда-то валун раскололся пополам и теперь напоминал собой голову чудовища, раззявившего пасть в небеса.
В пасти - сработанный из бревен помост. Вокруг помоста - люди. Одним куском веревки, несколько раз обернутым вокруг сруба, с десяток мужчин и женщин намертво прихвачены к помосту.
Из глубоко осевшего в землю теремка старухи вывели под руки девушку. Она ступала неуверенно, как слепая. Взгляд её тусклый, невидящий скользил по измождённым лица, по заржавевшим от крови кольчугам, по верхушкам деревьев ни на чем не останавливаясь.
Подойдя к валуну, ведьмы передали девушку трём красивым седобородым старцам. Один из них вложил ей в правую руку, ещё дышащую серебристую рыбу, а в левую конец бечевки, которой были спутаны ноги живого петуха. Петух вовсю бил крыльями, но бечева не пускала его.
Старцы помогли девушке взобраться на помост.
Толпа затихла. Две сотни глаз разом впились в девушку.
Один из пленников, привязанных к срубу, ударился затылком о бревно и истошно заголосил.
Девушка застыла на возвышении, воздев руки к небу. Петух нещадно молотил крыльями воздух.
Один из стариков поднял над головой продолговатые белые пальцы. Тут же лес рук вырос за его спиной.
Он полу-забормотал, полу-запел, необычно по-звериному вскрикивая в конце каждой примолвки:
- Ай, же ты, Яще Боже!
Володееши, боже, рекы бурливыми,
володееши болоты  неясытными,
озеры бездонными, а студенцы холодными,
а моря широкими.
Корабли в сине море на собе лелеяши, 
сине море дозором огрядеши,
золото серебро в земле матери хорониши...

Старики подхватили. Теперь они пели втроём.
- Оборони ны, боже, от злые вороги,
Заступи им, боже, путь болотыми
Отведи пълкы их от земли наю!
Возыми собе жене красну девицу
А с девицею вено изрядное.
Не кори ны, боже, яко не красна есть,
Бо несть лепьше в земле наю,
Не кори ны, боже, яко вено малое,
Бо скудостию примучены есм!
Ой, же, Яще боже, не кори,
Возыми жене собе, возыми!
- Возыми! - подхватила толпа - многоголовое чудище. Ладони тянулись к небу.
- Возыми! - рычали рты, - женские, мужские, юные - алые, старческие – беззубые. - Возыми!
Девушка стояла на помосте, по-прежнему глядя в никуда. Петух рвался на волю. Пленников у помоста охватило замешательство.
У женщин покатились по щекам слезы. Мужчина с поседевшими усами ухитрился высвободить ладони и, сложив их, спешно затараторил:
- Отче наш, иже еси...
Его сосед вздрогнул всем телом, вновь ударился головой о бревно. Из-за ворота рубахи выскочил и запрыгал на ремешке, как маятник, золоченый крестик.
- Возыми! - вопило чудище. Глаза наливались кровью.
Один из вяло тлевших костров, вдруг выбросил красный язык. Это означало, что жертва принята. Гул пошел по толпе.
Стальные глаза сощурились. Рука в перчатке обшитой железными пластинами поднялась над трепещущей веткой.
Молодцеватый мужик осторожно, боясь погасить, вытянул из костра занявшуюся хворостину и передал стоявшему рядом. Так, переходя из рук в руки, огонь подобрался к помосту. Последний в цепочке присел на корточки и поднес радужный язычок к одной из охапок соломы, окруживших сруб.

Железная рука сомкнула пальцы.

Охватившую святилище тишину прорезал серебристый свист. Мужик с хворостиной криво улыбнулся и рухнул лицом в солому. В спине у него дрожала, оперённая алым, стрела.
Хилые воротца в частоколе вылетели из веревочных петель. В проём хлынула конница.
Те, кто были в состоянии защищаться, схватились за оружие. Зазвенели мечи. Но силы были явно неравны.
Мечи всадников - прямые русские и серповидные степняков - косили головы, как траву. Против всадника пеший - не вояка.
Молодцеватый мужик подскочил к одному из неприятелей. Раскосый не успел увернуться - рогатина взяла его под подбородок. Сапог вышел из стремени. Ссадить с коня - все равно, что убить. Печенег в седле сокол, а на своих двоих курица.
Но откуда-то сбоку выскочил на гнедом коне витязь в белой кисе и одним махом рассёк молодцеватого пополам.
Раскосый поблагодарил витязя взглядом. Было не до речей.
Копья блеснули под самым носом.
Печенеги арканами ловили женщин и детей. Несколько человек бросились к пленникам. Один взмахнул топориком и веревка, опоясавшая сруб лопнула.
Витязь на гнедом выбрал себе противника среди оборонявшихся. Стоя на частоколе, тот размахивал двуручным мечом. Робкие печенеги окружил его полукольцом, но дальше не сунулись.
Витязь пришпорил гнедого, подняв над головой меч - зазубренный с одной стороны наподобие гребенки. Этой гребёнкой он поймал двурушник противника, потом подкинул оба меча в воздух. Двурушник шлепнулся поодаль, а зазубренный вернулся в ладонь хозяина, но уже обращенный к врагу острой стороной.
Ошеломленный таким поворотом дел соперник покачнулся и свалился с частокола. Печенеги восхищенно зацокали языками.
Победитель стащил с головы шлем. Редкие русые волосы слиплись от пота. У него было широкое скуластое лицо, крупная родинка на подбородке, глаза цвета стали.
Все было кончено. Женщин и детей связывали попарно, приторачивая концы веревок к сёдлам. Мужчина остался в живых один - тот, что размахивал двурушником.
А девушка так и стояла на помосте, воздев руки к небу. Два воина поднялись к ней, прикрыли наготу холстинным плащом и повели вниз.
Рыба ещё раздувала жабры, упав к подножию валуна. Петух взмыл в небо и одним махом исчез за частоколом.
Из осевшего в землю теремка дружинники вывели укрывшихся там старцев. Жрецы не упирались, шли, гордо закинув головы.
Стальноглазый витязь шептал что-то на ухо раскосому. Печенег улыбался.
Старший дружинник приблизился к первому:
- Как с волхвами быть, княже?
Витязь бросил, не обернувшись:
- Казни.
Раскосый тронул его за плечо:
- Гореславе... Твоя воля ворогов казнить... А старцы нам не вороги. Они не князю служат. А кому служат, с тем человеку спорить не стоит.
Витязь ухмыльнулся:
- Бог князя - бог холопа. А кто другому богу служит - крамольник.
- Я служу черниговскому князю, а новому русскому богу не молюсь. Над степью он не властен.
Витязь сморщил лоб:
- Не по нраву мне твоя речь, хане.
Но раскосый не отступал:
- Мы люди, Гореславе. Только маленькие люди. Человек себе богов не выбирает. Боги выбирают человека. Будь милосерд.
Старший дружинник в нерешительности топтался на месте.
Его сподручники тем временем привязали стариков к столбам-идолам и ожидали распоряжений.
Дураковатый печенег колотил топором по основанию - одного из идолов. Но топор был железный и морёный дуб не поддавался.
- Ну что ж, - стальные глаза вспыхнули нехорошим огоньком - испытаем. Если боги за них заступятся, прощу!
Оба спешились и подошли к столбам. Старший дружинник не отставал.
- Поведай нам, старче - начал витязь - кто вас надоумил живьём людей княжьих в костре жечь?
Старик поднял на победителя бездонные синие глаза:
- Их принесли в жертву. Великий Яще прогневался на нас и навел полки твои на нашу землю.
- На вас прогневался великий князь черниговский. Вы его пресвутеров умертвили и подбивали люд против крещенья.
- Крещенье - колдовство. Кто в воду войдет и крестом себя осенит, хил станет телом и разумом некрепок. Так нам молвили боги.
Витязь сделал незаметный жест рукой. Один из дружинников подскочил к волхву и одним ударом вышиб ему зубы. Из изувеченного рта брызнула кровь.
Витязь удовлетворенно глянул на дружинника и продолжил:
- Ну что теперь тебе боги молвят?
Волхв сплюнул:
- Глаголют боги мне: «вот пред тобой князь любецкий».
- Протри глаза. Князь любецкий с дружиной бежал, а вас в лесу подыхать бросил. Я Гореслав, сын Ингваря. Гореслав - изгой! Слыхал про меня?
- Так говорят боги. Ты - Гореслав, князь любецкий.
Гореслав повернулся к раскосому:
- Слышишь, хане? Их боги лгут.   
Он подошел к другому старцу:
- Ну, а тебе что боги наплели?
- Молвит мне небо - передо мной Гореслав, великий князь черниговский.
Гореслав расхохотался:
- Ах, старая лиса! Я расту как гриб в дожделей. Здоров ли Мирволод?
- Пять дней тому, - ответил старший дружинник - когда я был в Чернигове, он был здоров.
- Опять солгали. Ваши боги боятся пыток, - подытожил Гореслав и шагнул к последнему, старейшему из волхвов. - А ты, как пить дать, посулишь мне киевский стол.
Волхв бесстрашно глядел в стальные глаза:
- С тебя довольно. Знатный печенежин по руку от тебя... Его потомки станут володеть всей русской землей. И с князей великих дань имать... Так молвят боги.
Гореслав вспыхнул:
- Ублюдок, я тебе язык вырву... - но спохватился и едко улыбнулся раскосому. -  А боги-то не скупятся. И тебя, хан, не обделили.
Печенег брезгливо поджал губы, и, развернувшись, зашагал прочь.
Гореслав раздраженно хмыкнул, ткнул носком сапога подвернувшийся камешек:
- Мне надоело слушать бредни. Дайте-ка им понюхать гари.
Дружинники с факелами бросились к волхвам. Подпалили им бороды, двое застонали от боли, старший стерпел.
- Ну! - рявкнул Гореслав - что теперь вам молвят боги?
- Мне глаголют боги - превозмогая боль, ответил старший, - примем мы от тебя смерть лютую.
- Ну, наконец, хоть слово правды!         
Казнь длилась мгновения. Один дружинник хватал старцев за волосы, пригибал головы. Другой взмахивал мечом.
Придурковатый печенег, наконец, справился с идолом. Дубовый столб заскрипел, переломился и ухнул в грязь. Но и поверженный, бог глядел грозно - брови деревянного лица насуплены, рука сжимала рукоять кладенца.

2.
Вот она Русь. Вот озера, лежащие, как серебристые блины, вот крутые муравчатые холмы, вот ее неторопливые реки, вот прославленный простор полей и начинающие зеленеть перелески.
А над голыми еще ветвями - красным промельком - стяг. На стяге - лев с проросшим хвостом.
Впереди на гнедом жеребце - витязь в белой кисе. За ним блещущие, как озерная гладь, доспехи дружинников. Следом пестрая ватага степняков.
Звон, ржанье, топот.
Позади, связанные попарно, грязные люди - полон.

3.
Рвется Русь на юг - к морю понтийскому. Каждый год все дальше и дальше ставит свои порубежные городки.
Лес сплавляют для строительства по Днепру из-под Киева. Ведь здесь - в Поле - палки толще пальца не сыщешь.
Свежесрубленный городец - Радехов - встал, в прямом смысле слова, на пустом месте. Куда ни глянь - только небо да плоская как блин земля. Степь без конца и без краю.
К бревенчатым крепостным стенам притулился невеликий посад: два-три десятка изб, да сараи, да огороды, да распаханный под пшеницу квадратик степи.
Над воротами городца - неохватная плаха, на которой какой-то умелец вырубил льва с проросшим хвостом.
А в стенах городца - на княжьем дворе - толчея. Прибыла дружина с добычей, с дарами. Привезла всего, о чем уж и позабыли тут в степи люди - бортный мед, воск для свечей, дорогие ткани, узорочье.
Рослая голубоглазая женщина провела ладонью по бархатному отрезу, который растянул перед ней старший дружинник. По лицу ее пробежала тень улыбки.
- Дары мне мужа не заменят, - сказала она со вздохом и отошла от подводы, груженой добычей.
Дружинник затолкал обрез в стоящий на телеге сундук и последовал за ней:
- За мужа не бойся. Один камень сто горшков перебьет, а сам цел будет.
Женщина бросила на дружинника иронический взгляд.
Они неторопливо шагали по двору. Вокруг суетилась дворня. Холопы грузили на воз мешки с семенным зерном.
- Когда  в лесу любечан настигли, волхвы лестью его смущали.
- Лестью? - заинтересовалась женщина.
- Да, княгиня, - дружинник заулыбался. - Сперва величали его князем любецким, а после и великим князем черниговским.
- ?
- Вот, молвили, перед нами Гореслав - великий князь черниговский. Но он...
Тяжелый мешок, соскочив с плеча холопа, ударился оземь и лопнул. Из прорехи брызнул золотой дождь.
Стоявшие посреди двора пленники - вернее - пленницы бросились подбирать просыпавшееся зерно. Только одна девушка осталась на месте.
Дружинник выругался и ринулся в образовавшуюся толчею.
Княгиня приблизилась к девушке. Та словно и не заметила ее - глядела прямо перед собой. На груди ее висела тяжелая гривна.
Дружинник двумя ловкими ударами кнута отогнал пленниц. Некоторые из женщин успели набрать пшеницы в подолы сорочек и теперь стояли, оголив грязные ноги  до колен. Им было не до сраму.
Дети набили зерном рты. Разжевать его они не могли, а выплюнуть было жалко.
Княгиня пристально вглядывалась в лицо девушки. 
- Ее мы взяли в полон на капище, - сказал подошедший дружинник.
- Как звать тебя? - княгиня дотронулась до плеча пленницы.
Та не шелохнулась.
- Она немая, - пояснил дружинник.
Холеные пальцы прошлись по девичьей щеке, тронули ободок гривны:
- Дороже подарка не выдумать. Немой холоп семи бояр стоит.
- А немой боярин? Семи князей? - съязвил дружинник.
Княгиня улыбнулась:
- Ты единственный, кому, будь моя воля, я язык бы оставила.
Галки доклевывали остатки просыпанной пшеницы. Никто не отгонял их.

4.
На пологом берегу Днепра костры, шатры, лошадиное ржанье.
Здесь встал с остатками войска любецкий князь Мстивой. Отсюда грозит напастью Чернигову.
У княжьего шатра – замятня. Прибыли послы - радеховский воевода Гореслав Изгой и печенежский хан Тырчак.
Безусый гридь убеждал Мстивоя:
- Лучше, княже, добрая брань, чем худой мир. Город твой пожжен, людей твоих в полон угнали. Где прежде села были, нынче только ветер гуляет. Кто это сотворил? - гридь ткнул пальцем в Гореслава - вот он, волк! А теперь мир сулит, сладкими речами тебе сердце опутывает. Да будь я слеп, и то б ему не поверил!
Лицо Гореслава было непроницаемо. Печенег брезгливо улыбался.
Мстивой не осадил наглеца. Только закусил седеющий ус, да исподлобья взглянул на послов:
- Речь дерзкая, но верная. Усобицу я рад прекратить. Но сомненье снедает... Если Мирволод мира хочет, почто сам не приехал? Княжье слово зверя укрощает.
Гореслав не смутился:
- Был бы я свободен, как птица в небе, - не дал бы тебе спуску. Травил бы, как зверя. И до тех пор не знал бы удержу, пока голову твою середь Чернигова на тычину* насадил.
Приближенные Мстивоя глухо зароптали. Безусый гридь схватился за рукоять меча.
Но Мстивой жестом усмирил их:
- Лютая правда, лучше лести. Пусть говорит.
- Но великий князь милостив паче меры,  - продолжал Гореслав - хочет он распре конец положить, а чтоб мир вышел прочным - сам крестить будет тебя в Чернигове прилюдно. Тогда, по обычаю христианскому, сыном ему наречешься, а он отцом тебе.
Гореслав вытащил из рукава связанный узелком платок:
- А в знак своей любви и дружбы шлет тебе, Мирволод, этот перстень.
Наглый гридь подскочил к Гореславу. Едва тот развернул платок, гридь выхватил дар и подал Мстивою.
Некоторое время Мстивой внимательно изучал золотую безделку.
В кружевном обрамлении - крупный фиолетовый камень, по камню вырезан круг, с шестью лепестками - громовой знак.
- Верно. Это перстень Мирволода, - Мстивой не без усилия насадил перстень на жирный палец. - С другим не спутаешь.
Он приободрился, стал как-то выше ростом:
- Седлать коней!
Безусый гридь вспыхнул, заступил князю путь:
- Одумайся, княже!
Тут уж Мстивой не стерпел. Крепко ухватил наглеца за загривок:
- Ты мне указывать станешь?!
- Мне не веришь, - чуть не плача сказал безусый, - а перстеньку поверил?
- Не простой перстенек! Положить на весы тебя с полным брюхом да с родней, да с челядью, - Мстивой приставил к лицу гридя волосатый кулак, - а на другую чашу перстенек, так он перетянет! 
И с такой силой оттолкнул безусого, что тот еле удержался на ногах.
- Коней! - повторил Мстивой и разметал носком сапога дотлевавший  костерок.

5.
Невиданная цветастая птица охотно склевывала зернышки с белесой ладони.
Старичок, улыбаясь, просовывал руку все глубже в клетку. Еще немного - и птица села бы ему на пальцы, чего он и добивался. Но помешал возникший за спиной тучный чернявый боярин:
- Княже, они уж у ворот.
Старичок отряхнул остатки птичьего обеда на дно клетки, закрыл, на крючок дверцу и только после чего повернулся к боярину:
- Почто раньше не доложил?
Боярин развел руками.    
- Проспал, - укоризненно констатировал старичок. - А князь Мстивой?
Боярин кивнул. Белесая рука легла на его плечо:
- Ну, не сплошай, сынок.
Гореслав и Тырчак насилу осадили разгорячённых коней у ворот великокняжьего двора.
Гореслав спешился. Печенег возился со стременем. На крыльцо терема выскочил старичок и заголосил, что есть мочи:
- Вы что, волчья сыть, ослепли?! Со свету меня сжить хотите? Без защиты на старости оставить?!
Вопли эти относились к стоявшим у ворот дворянам-привратникам. Они завертелись, как ошпаренные, силясь понять, чем провинились перед господином.
- В седле! - пояснил старичок, - в седле пусть едут!  Да под уздцы к самому крыльцу подведите! Да! К крылечку, под князёк!
Гореслав улыбнулся и вновь взгромоздился на коня. Привратники с готовностью ринулись исполнять приказание.
- Шапки долой, дармоеды!  Челом бейте!   
Всё хлопочущее, суетящееся, население двора, побросав дневные дела, принялось усердно кланяться гостям.
Старичок, кажется, остался доволен усилиями дворни.
Тырчак  первым, слез с лошади и хотел, было поклониться в пояс, но старичок ухватил его за локоть:
- Что ещё удумал - кланяться! Ты мне не тивун, не присяжник.  Ровня мы. Я б тебе поклониться должен в ноженьки за труды  твои ратные, да лета не те - боюсь не распрямиться.
Старичок смачно расцеловал печенега и повернулся к Гореславу:
- А ты, сыновче, меня голым по свету пустишь. Как тебя наградить за службу? Именья не хватит.
- За службу, великий княже, награди меня службой...
- Да что ж я беспамятная голова на крыльце гостей держу? - наигранно спохватился великий князь. - Входите в терем, радетели.
Стоявший под князьком, холоп, согнувшись в три погибели, открыл входную дверь. Гореслав и Тырчак вошли. Замыкая шествие, великий князь влепил холопу легкую затрещину и шепнул:
- Кланяйся, да не крючься. Не подкова.

6.
С другой   стороны двора, где стоял старый терем, невысокий, построенный еще праотцами, ожидал опальный любецкий князь.
Одурев от усталости и весеннего солнца, его отроки бесцельно слонялись по огороженному ветхим тыном пятачку.      
Мстивой шагал взад-вперёд, колотя себя по бедру плетью - одно слово - зверь в летке.
На покосившееся крыльцо выплыл тучный чернобородый боярин. Мстивой явно ожидал увидеть, кого-нибудь поважнее. Он раздраженно хмыкнул и взбежал по ступенькам на крыльцо: 
-Доколе мне ждать?
Боярин пропустил невежливые слова мимо ушей,  чинно поклонился и сочным баском пропел:             
- Великий князь черниговский Мирволод Здиславич простить его молит, что у ворот тебя встретить не смог. Недуг старца замучил. Просит он тебя самого в светлицу подняться.
- Княже, я с тобой! - воскликнул безусый гридь.
- Прикуси язык! - рявкнул Мстивой и шагнул в отворенную дверь.
Гридь хотел доследовать за господином, но боярин оттолкнул его и захлопнул дверь.  Как только Мстивой вошел в полутемные сени, два, стоявших за косяками, дружинника просунули ему под мышки свои мечи и приподняли над полом. Из разорванных подплечий хлынула кровь.
Чернявый боярин вытащил из рукава засапожник и полоснул по горлу князя:
- Вот тебе крамольнику крещенье!

А с внешней стороны тына уже стояли наготове лучники. Сквозь щели между столбами было видно, как безусый гридь с гвоздями вырвал дверное кольцо, просунул меч в щель, чтоб выломать щеколду.
Вокруг него сгрудились княжьи отроки. Стрела угодила ему в шею.
- Крамола... - только и успел выдохнуть он.
Отроки заметались по двору в поисках выхода. Но ворота были предусмотрительно заперты на засов.
Стрелы сыпались со всех сторон, и отроки разделили участь князя.

7.
В покоях великокняжьих - лепота.
Потолок расписной. На одной половине намалёвано солнце красное, на другой месяц со звёздами.
В клетках под потолком птицы щебечут заморские, булгарскими* купцами привезенные.
Лавки крыты мягкими коврами. Холопы наряжены не бедней бояр.
Только сам великий князь черниговский Мирволод - в простенькой сорочице с подпояскою.
Чтоб почтить гостей, усадил их по правую руку - печенега подле себя, а Гореслава чуть поодаль.
- Тебе, хан, за службу в дань отдаю в Посемье красных сёл два десятка и по Десне десяток. Не обидел ли? Скажи, не таи.
Печенег, памятуя о том, что они с князем - ровня, не стал кланяться, а только приподнялся с места и прижал руку к груди.
- И сыну твоему, Охурту - десять сел по Десне. 
Тут уж хан не мог не поклониться:
- Ты избалуешь мне чадо, великий княже.
- Сын у тебя удалец! Служил бы у меня такой, держал бы его у самого сердца - Мирволод жестом усадил печенега. - Ну а с тобой Гореславе, беседа особая... 
Гореслав встал.
- Отец твой рано к праотцам отправился. Тебя сиротою без именья оставил. А был муж славный не родом только князь, но умом и доблестью. Ну... Ингваря мне не воскресить, а кое-чем дело поправить можно...
В низкую дверцу втиснулся чернявый боярин. Он молча поклонился, бросив на Мирволода многозначительный взгляд.
Мирволод кивнул ему в ответ и боярин вновь удалился.
- Дурной из меня хозяин, - великий князь заерзал в кресле. - И почтить-то вас, радетели, не могу, как следует. Меды не сварены, хлеб не выпечен, а лебвдятина-зверятина еще по небу летает, да по лесам рыщет...
Бояре дружно хмыкнули, шутка пришлась им по вкусу. Чернявый вновь возник в двери, теперь уже в сопровождении двух холопов.
- А надо собираться в путь. Порубежным нашим городам дозор учинить. Давненько я уже в степь не наведывался. Скажи, сыновче, у, тебя в Радехове сыщется ли чем бояр да дружину попотчевать? Выручай старика.
- Гостями дом держится, а таких гостей упустить - век горевать.
- Стало быть, поладили? 
- Всё, чем богат - твоё.
- Тогда с твоего городца и начнем. - Мирволод поднялся с места. - Князья и бояре! Слыхали? Князь любецкий на пир вас зовёт
Гореслав побледнел. Стальные глаза на миг ослепли. Попугай в клетке под расписным потолком заколотил крыльями, точь в точь как петух на капище.
Бояре недоуменно переглянулись. Тырчак перестал улыбаться.
- Пресветлый княже, - заговорил Гореслав - я Гореслав сын Ингваря. а любецкого князя по повеленью твоему привёз в Чернигов, вреда ему не причинив.
Но Мирволод не обратил внимания на эти слова. Чернявый боярин протягивал ему ларец.
- Подожди, сыновче, - кивнул Мирволод, запуская пальцы под крышку.
Гореслав сделал шаг вперед.
Тонкие, мертвецки белые пальцы обхватили его квадратную ладонь. Ладонь, привыкшую крепко держать меч. Что-то шелестящее, вкрадчивое приблизилось к нему со спины. Гореслав краем глаза видел, как руки холопов освободили его плечи от белой кисы, и накинули на них багровое корзно*. Оно показалось ему невыносимо тяжелым. На правом плече руки встретились и сцепили ткань узорочной застёжкой. Один ее конец изображал голову ящера. Ящер крепко прихватил зубами багровый бархат.
Белесые пальцы отпрянули от руки Гореслава. на безымянном пальце заполыхал фиолетовый камень с громовым знаком. Холодок пробежал по спине.
- Аль не рад? - недоуменно пропел Мирволод.
Гореслав не мог произнести ни слова.
Бояре повскакивали с лавок и согнулись в поклоне.
Никто не заметил, как вошел в покой высокий рыжебородый епископ. В руке он сжимал резной посох, на груди его пламенел драгоценный крест.
Мирволод легко, по-мальчишески соскочил с места, поклонился священнику в пояс, и вопреки собственным словам, распрямился без всякого усилия.
- Заждались, мы тебя, отче, - затараторил он, взяв епископа под руку. - Благослови же, владыко, сыновца моего Гореслава на любецкое княжение.
Священник протянул Гореславу крест для поцелуя.
- Целую крест, яко буду княжить по правде... - Гореслав еще не успел придти в себя, глотая воздух ртом, как рыба  - ... великого князя черниговского во отца чтить, дань платить по уряду, обид не творить, рядитъ по старине...
- Аже роту сию преступлю, да покарает мя господь, - подсказал епископ.
Гореслав повторил.
- Аминь!
- Аминь! - шепнул Гореслав.
- Да благословит тебя бог, сыне, - осенив крестным знамением склоненную голову, епископ повернулся к Мирволоду - у сыновца твоего, княже, меч длинен, а язык короток, как и пристало князю. Да только... знаю я, что жена его - язычница и живёт он с ней не венчанный. А это блуд. Если князь блудит, что с холопа  спросишь?       
Мирволод ничуть не был расстроен услышанным:
- Моя, моя вина, владыко. Не даю я ему роздыху. Он всё в седле да на рати. А в своем дому порядок навести и некогда.
- Дозволь мне, княже, - спохватился Гореслав - немедля скакать в Радехов, чтоб к твоему приезду княгиню окрестить.
Мирволод с гордецой поглядел на епископа, - каков молодец! Священник улыбнулся:
- Отправляю я с тобой пресвутера Симеона. Он и сладит дело.  Ну, лети, сокол!
Гореслав поклонился и стрелой вылетел из покоя.

На дворе он наткнулся на бочку с дождевой водой. Окунул в неё голову. Поглядел на проступающее сквозь рябь собственное отражение.
Скуластое лицо, родинка на подбородке, в стальных глазах - гадливый ужас.
Багровый плащ схвачен на плече золоченой застежкой - челюстью ящера.

8.
Отражение вновь помутилось. Вода побелела, забурлила. На миг показался на поверхности круг с шестью лепестками, и она стала совершенно прозрачной.
На зеркальном дне медной чаши поблескивало серебряное кольцо.
Княгиня накрыла чашу ладонями, прикрыла глаза и, покачиваясь взад-вперед, забормотала:
- Ай-же, ты, Макошь -  мати, услышь мене,
ты не спи, мати, верти веремечко,
золотую пряди нить и кропинную,
Золотую-ту пряди добру молодцу,
а кропинную пряди злу ворогу.
Ай-же двигнете тучи ся грозныя,
тучи грозныя, ветры ярые,
ветры ярые, дожди прапрудные!
Полетите ко мне, черны вороны,   
понесете ми золоты ключи,
отопрете лари дубовые,
обрядите князи северские.
молодого-то князя золотым корзном
старого-то князя палоломою,
молодого-то князя ясным днем,
старого-то князя синей мглой.
кому сдумаю, тому сбудется,
тому сбудется - не минуется.
Княгиня сидела одна в опочивальне. На столе коптила лучина. Она перевела дух, вынула из чаши кольцо, стряхнула с него каплю и надела на руку.

9.
Истошно взвизгнув напоследок, тележное колесо, наконец, умолкло.
На телеге сидел, обхватив как младенца дощатый сундучок, священник в мешковатой вотоле.
Привычный для дружины Гореслава переход показался ему  - иноземцу - путешествием на край света, а бесконечность степного простора вселяла в сердце неизъяснимый страх.
Отрок, исполнявший роль кучера подал ему руку и ласково сказал:
- Добрались, отче.
Иноземец не шелохнулся. Он всё еще не мог оправиться от пережитого потрясения.
Мимо, сломя голову пробежал старший дружинник.
У теремного крыльца Гореслава обступила дворня.
- Заждались тебя, княже!
- Долгих лет тебе, княже!
Князь устало улыбался, в ответ на похлопывал слуг по плечам.
Старший дружинник поклонился еще издали, на бегу. Гореслав шагнул ему навстречу, обнял:
- Что творится, Вадиме?
- Всё ладно…
- Княгиня
- Жива-здорова. Тосковала. - Вадим только сейчас заметил на князе алый плащ - червлёное корзно. - А порты, я чаю, с великокняжьего плеча!
Гореслав дёрнул головой, как необъезженный конь.

Княгиня стояла у приотворенной двери терема. Она увидела, как Вадим вдруг отшатнулся, ударил шапкой оземь, расхохотался:
- Князь любецкий…
... повторил он, не веря своим ушам.
Гореслав начертил на земле носком сапога неведомую букву.
Княгиня сделала шаг назад. Прижав к груди сжатые в кулаки руки прошептала:
- Ай, же Макошь-мати, даждь ми лепость женьску, а ум мужеск…

Отрок-кучер подвел к князю растерянного священника. Вадим не сразу понял, что это за птица, но на всякий случай поклонился.
- Вадим - слуга мой верный и друг давний. Ратной славой ему обязан, - сказал Гореслав священнику. - Теперь он и твой слуга, отче Симеоне, положись во всем на него.
Вадим довольно убедительно изобразил на лице готовность служить священнику.
- Все мы слуги божьи, - умирающим голосом проговорил отец Симеон - и долг перед отцом нашим небесным нас в чинах уровнял.

Девушка-пленница оправляла медвежье покрывало на широченной кровати, когда в опочивальню вбежала княгиня.
Увидев госпожу, она поднялась с колен.
Ни говоря ни слова, княгиня повернулась к ней спиной. Пленница размотала её головной платок - повойник, сняла с головы госпожи расшитую бисером кичку.
Соломенные волосы рассыпались по плечам.

- Окрестить смогу, - смущенно бормотал священник - а венчать… в городце твоем и церкви нет.

10.
Пальцы княгини поглаживали широкую как степь ладонь. Они лежали под меховым одеялом, глядя в потолок. Ее лицо полыхало, Гореслав был против обыкновения бледен.
- Ты чересчур смирен, - шептала княгиня. - Ищешь чести, а путь избираешь окольный. Жаждешь власти, а злодейством брезгуешь... ты и волк и теленок.
- О чем ты?
- О том, что тебе волхвы посулили.
Гореслав привстал:
- Забудь о них.
- Одно пророчество сбылось. Ты - князь любецкий. Значит, и другое сбудется.
Гореслав повернулся к жене спиной:
- На столе черниговском Мирволод крепко сидит. Боярами окружен мудрыми, войском бесчисленным, Владимира киевского дружбой храним. Какая сила этот дуб сломит?!
Княгиня приподнялась на ложе, положила руки на плечи мужа:
- Та сила, которую оружьем не сразить, золотом не подкупить, хитростью не оконить. сила, что различья не ведает меж челядином, князем, боярином и смердом. Эта сила - смерть.
Кровь бросилась Гореславу в лицо.
Оттолкнув жену, он прошелся по горнице. Вернулся, ухватил грубо княгиню за ворот сорочки, потряс, но не смог произнести ни слова.
Она ничуть не была напугана, смотрела на мужа изучающе.
- Молчи, жено, - князь упал лицом на ложе. Руки его комкали меховое покрывало.
- Молчи...
Княгиня погладила русую голову. Торжествующе улыбнулась.

11.
В улыбке этой было что-то затаённое, нехорошее и, возлагая на голову княгине венец, отец Симеон старался смотреть мимо ее лица - через плечо - на добродушную физиономию чернявого боярина.
Подав князю чашу с вином, священник вдруг испугался, что новоиспеченный христианин, чего доброго, осушит ее до дна.
Поэтому, когда Гореслав сделал глоток он сам взял чашу из его руки, передал княгине, затем опять Гореславу, опять княгине...
Потянулся, было, в третий раз, но молодые уразумели, что от них требуется, и не нарушили чина.
Это немного приободрило отца Симеона. Накрыв руки жениха и невесты епитрахилью, он повел их за собой вкруг дубовой колоды, на которой лежало евангелие.
- Исайя, ликуй...
Голос не слушался, срывался. Всё его естество противилось совершающемуся.
Служить в наскоро освященном храме, который под конек-то, не успели подвести, без хора, без даров, без прислужника! С бревном вместо аналоя, с единственной иконкой, захваченной из Чернигова, вместо алтаря! Нет, вовек ему не замолить этот грех перед господом!
Но княжье слово железа крепче. Мирволод с рассветом собирался покинуть Радехов и настоял, чтоб князя и княгиню обвенчали не медля.
А там, где должна была быть крыша, голубело апрельское небо, да сидели на стенах плотники. Они следили за венчанием с уважительным любопытством.
Как и все язычники, плотники верили, что богов - столько, сколько людей на земле, и уважали чужие обряды.
Поэтому на время службы они приостановили работу. Но слезть вниз не додумались. Им и в голову не могло придти, что новый бог воспримет это как оскорбление.

Неподалёку от недостроенной церкви, напоминавшей снаружи турус - подвижное укрепление для штурма городов, стояли хан Тырчак и его сын Охурт.
Хан щурился на солнце, с наслаждением вдыхая степной воздух.
- Гляди-ка, - сказал отец, - там на стене. Под заборолом гнезда!
- Да, что-то черное, - согласился Охурт.
Хан улыбнулся:
- Это стриж. Добрый знак. Стриж вьет гнезда только в месте, где царят мир и покой.

Любопытствующие горожане отпрянули от дверей церкви на почтительное расстояние, склонились.
Первыми вышли Гореслав с княгиней, за ними - Мирволод, на этот раз одетый, как подобает князю.
По руку от него шагали сыновья: старший - Всеволод - крепкий, ладный, и младший - Добросвет - худой, по-женски красивый юноша.
Следом шли черниговские бояре и воеводы.
Плотники помахали руками стоявшему внизу сподручнику, потянули за конец веревки.
Обвязанное ей бревно поползло наверх. Сподручник придерживал его, чтоб не колебалось
На мосту через ров Гореслав с женой повернулись лицом  гостям.
Мирволод залюбовался - так ладно они смотрелись вдвоем.
- Ты сыновче, дважды старика порадовал. Ране крамолу злую мечом одолел, а ныне крестом одолел поганство в доме. Так, отче?
- Истинно так, - покорно буркнул отец Симеон.  - Теперь мешкать нечего. Собирайся в Любеч.
- На кого же, княже, городец оставить?
- Есть у меня воевода! - Мирволод хлопнул по плечу старшего сына, хитро подмигнул Охурту.
- А то повелось - из колыбели разом на княжение! Хорош будет князь. Довольно в Чернигове  портки просиживать. Пусть лиха изведает, мечом помашет, отцову  волость постережет!
Гореслав спохватился, что забыл по обычаю зазвать гостя в город.
Он поклонился Мирволоду...      
- Ты княже,   
... сыновьям...
- Ты Всеволоже и Добросвете...
... и третий раз - боярам:
- И вы, дружино, просим с княгинею милости на пированье честное пожаловать!
Княгиня с небольшим опозданием повторяла мужнины поклоны:
- Хлеб преломите, стол почтите, за скудость не корите, отказом не обидьте!
Мирволод с напускным гневом топнул ногой и в лад ответил:
- Кто откажется, пусть на глаза мне не кажется! Без доброго пира - нет в доме мира! Веди, сыновче, к столу, не медля. Солнце долу клонится, а поутру - нам в путь. Ну, как всего отведать не поспею?
Бояре захохотали и двинулись вслед за великим князем.
Гореслав с женой вошли в ворота последними. Улучив мгновение, княгиня шепнула мужу:
- До утра не попотчуешь гостя, век жалеть будешь.
Князь сделал вид, что не услышал.
Над воротами, выгнув дугой колосившийся хвост, улыбался всеведущий лев.
Заходящее солнце окрасил степную гладь в багрец.

12.
Два всадника остановили коней на всхолмье.
Тот, что был постарше - Любим Прилучанин - вгляделся в даль и огорчённо цокнул языком:   
- К пиру нам уже в Радехове не быть. Видишь, марево? 
Молодой боярин, которого звали Борисом, прищурил глаза. Там, куда указывала рука Любима, висела над горизонтом лиловая мгла.
- Ливень, - пояснил Прилучанин. - и ветер навстречь идет.
- Поскачем напрямик!
- Заря догорает. С пути бы не биться.
Они пришпорили коней.   

Сумерки сгустились.
Дорогого гостя повели на ночлег в пристройку с отдельным входом.
Великий князь сдержал своё слово - отведал всего - и теперь еле стоял на ногах. Под одну руку его поддерживал верный отрок, под другую воевода Радомил. Следом шли два воина с топорами на высоких древках.
- Ну-ка, разгадайте... Бочка воет, бояре пьют. Что такое?
Гореслав распахнул перед гостем дверь и жестом пригласил войти. Но Мирволод, упершись рукой в притолоку, повторил:
- Бочка воет, бояре пьют! Ну, сыновче...
Радомил нахмурился:
- Княже, чуть свет - тебе в седло. Пора уснуть.
- Э, долго спать, веселья не видать! И ты не знаешь?
- Не знаю, - сознался верный отрок.
Мирволод вздохнул:
- Бочка - свинья, а бояре - поросята. Ну, доброго сна.
Он шагнул внутрь. Отрок последовал за ним. Воины с топорами встали у дверей.
- Глаз не сомкните! - наказал им Радомил.

Стемнело. Дул резкий ветер пополам с дождём. Кони отфыркивалисъ, вертели головами.
- Знатно, Стрибожичи нас потчуют! - проорал Борис, пытаясь перекрыть шум ветра. - Теперь к утру бы поспеть!
Любим прикрыл лицо ладонью:   
- Живым бы быть!
Раскат грома…

... донёсся до Радехова.
По лицу Гореслава ходили желваки.
Он стоял у окна в опочивальне и глядел вниз, туда, где позёвывали на крыльце воины с топорами, на дверь, за которой, спал на тесовой кровати подвыпивший Мирволод.   
- До утра не попотчуешь, век жалеть будешь.
Гореслав не слышал, как подошла княгиня и ему показалась, что это сказал кто-то внутри него.
Увидев жену, он отошел от окна и лег, как был - в одежде - на кровать.
Княгиня смерила мужа презрительным взглядом:
- Волк ты или теленок? Реши, наконец.   
- Я в княжье корзно облачился, - твёрдо ответил Гореслав - и в грязь обнову не брошу. Пощеголять хочу. Воробей в руке - лучше стаи в небе.
- Боги тебе посулили долю лучшую, чем воробьёв ловить.
- Что боги мне посуслили, пусть боги мне и дадут.
- Судьба не кормилица. Титьку в рот не сунет. А стол черниговский у тебя под носом. Протяни руку - и он твой.
Гореслав вскочил на ноги. Лицо его пошло пятнами:
- Я воин, а не тать.
Княгиня побледнела. Брань уже готова была сорваться с её уст. Она провела ладонью по виску, сдержалась:
- Не ты ж Мстивоя ложью в западню заманил? Не ты ли ему обещал милость княжью? Не ты ли волость его к рукам прибрал? И не татьбой ли это зовется?
При упоминании о несчастном любецком князе, Гореслав стушевался.
- Я был орудием в чужих руках. Мои язык чужие слова говорил. В гибели его я не повинен!
- А кто повинен? - наступала княгиня.
- Он наш гость! - устало прорычал Гореслав. - Он господин мой!
Княгиня с презрительной гримасой поглядела на мужа.
- Да, ты видно, во хмелю только грозен. Пьян храбрится, а проспится - свиньи боится. И любовь твоя - со страху под  женин подол от лиха хоронишься. Слюни текут, а съесть не смеешь.
- Я смею всё! Все, что смеет человек! - заревел Гореслав. - Кто смеет больше - тот зверь!
- Ну, добро. Будь теленком. Но помни - рысь снаружи пестра, человек лукав изнутри. Сегодня ты в корзне. А завтра в силок угодишь. Придёшься не по нраву - князю ли, сыну ли его, боярам - всё едино. И княжий перстень, что на твоей руке, руку нового любимца украсит.
Гореславу показалось, что лиловый камень вдруг засветился в полутьме, как уголёк на ветру. Он вцепился пальцами в княжий подарок, стащил с руки и с отвращением отшвырнул.
Ноги не держали. Гореслав опустился на пол и заплакал как ребёнок.
Княгиня, бесшумно ступая, прошла в угол, пошарила ладонью по половице, подняла перстень, и, вернувшись, надела мужу на палец.
Князь не сопротивлялся. Крупные слезы текли по его щекам. Он как-то обмяк, воинской стати - как не бывало. Грузный, понурый сорокалетний человек сидел на полу, по детски раскинув ноги, и горько плакал.
Княгиня погладила мужа по голове: 
- Пчёл не поморив, меду не едать.
Гореслав поднял на жену мокрые глаза. В них не было стали.
Она брезгливо отстранилась. Подошла к окну.
- Как только колесо Хорса из-за шеломеня покажется, Мирволод проснётся и уедет. Этой ночью не попотчуешь - жалеть поздно будет.
Гореслав немного оклемался. Встал. Приблизился к жене.
Они стояли и как завороженные глядели вниз, на озарённое факелом крыльцо, у которого переминались с ноги на ногу стражники,
Лицо Гореслава твердело. С каждым мигом возвращалось к нему  то выражение, к которому привыкли окружающие. Лоб разгладился. Глаза высохли. Стальной блеск появился в них. Спина выпрямилась. Губы поблекли.
- А если не получится? - шепнули они чуть слышно. 
Но княгиня расслышала. Порывисто обняла мужа.
- Что не получится? 
Влепила ему горячий поцелуй.
- Натяни волю, как тетиву, и все получится.
Второй поцелуй был прерван появлением на дворе новой фигуры.
Невесть как, проникший ночью на княжий двор, ловец, живший в посаде, поклонился стражникам, поставил на крыльце кувшин и миску, накрытую полотенцем.
Стражники не притронулись к угощению, только поблагодарили кивками.
Вновь поклонившись, ловец растаял в темноте. Как только он исчез, воины, разом забыв наказ воеводы, принялись за трапезу.
Княгиня улыбнулась:
- Вино велела я с сонным зельем смешать. Чуть погодя, они уснут, и Мирволода спящего защитить будет некому. А случись что -  вина пьяных сторожей.
Гореслав обхватил лицо жены исполинскими ладонями. Поцеловал.
- Рожай мне только сыновей.

13.
Тырчак-хан с сыном устраивались на ночлег в своей кибитке, которую холопы, выпрягши лошадей, затащили на задворки.
Охурт возился внутри, отец сидел на краешке возка, глядя в небо.
- Луна взошла, - сказал молодой печенег, выглянув из шатра - пора уснуть, отче.
Хан подал ему свою саблю с портупеей:
- Мне не спится, недобрая выдалась ночь. Дышится тяжело. Видишь, по небу летят пушинки?
Охурт поднял голову, но, не разглядев пушинок, отрицательно покачал ею.
- Похоже, будет буря.
Подтверждая правоту старого печенега, вдалеке ухнул гром...
Охурт, дивясь наблюдательности отца, встал в. возке в полный рост, сощурился. Ему хотелось разглядеть пушинки.
Багровым языком лизнул их лица отсвет факела.
- Кто тут? - рявкнул хан, потянувшись к оружию, которое держал в руках Охурт.
- Друг! - ответил человек с факелом. Он приблизился и Тырчак узнал Гореслава.
- Ты еще не лег? - хан улыбнулся так широко, как только мог. Он хотел загладить впечатление, произведенное грубым окриком.
- Я проверял охрану, - неуверенно сказал Гореслав. - Почему ты здесь. Ведь я велел вам с сыном устроить ночлег в доме...
- Не вини холопов. В четырех стенах печенегу  - как птице в клетке. Мы, степняки, с рожденья привыкли ночевать под открытым небом. Без колыбельной ветра, без звезд над головой - мне не уснуть!
- Пир вышел скудным. - Гореслав явно не знал, о чем бы поговорить с ханом. - Если бы мне дали срок поболе, я бы вас почтил, как следует.
- Быть гостеприимный, чем ты сегодня - немыслимо. Великий князь так пресытился, - хан покачнулся и вытаращил глаза, изображая пьяного, - что еле до постели добрался...
Гореслав нервно улыбнулся...
- Доброго сна!
... и хотел, было уйти.
Но Тырчак положил ему на плечо цепкую руку:
- Вчера мне был сон...       
- Дурной? - вяло поинтересовался Гореслав.
Печенег неопределённо покачал головой:
- Мне привиделись волхвы, которых ты отправил к праотцам.
- Я позабыл о них, - буркнул Гореслав.
Хан буравил его лицо черными зрачками:
- Ты обвинял богов во лжи. А кое-что в их словах на поверку оказалось правдой. Ты - Гореслав, князь любецкий.
Гореслав поднес факел к лицу печенега:
- Если хочешь, мы улучим свободный час и потолкуем об этом с глазу на глаз.
- Я - не против.
- Будь мне другом, - теперь стальные глаза перешли в наступление - я отплачу сторицей.
- Охотно. Если только за дружбу не придется платить волей.
- Доброго сна.
- Доброго сна, Гореславе.
Зайдя за угол терема, Гореслав бросил факел наземь, затоптал пламя, осторожно выглянул.
Тырчак влез в кибитку, задернул за собой полог.
Стараясь ступать бесшумно, Гореслав миновал кибитку, обошел задворками терем и оказался у крыльца флигеля.
Стражники спали прямо на голой земле. Подле двери, укреплений на рогатине полыхал факел.
Лицо Гореслава покрылось потом. Он дышал мелко и неглубоко.
Осторожно, боясь разбудить, вытащил у одного из спящих меч из ножен. Поглядел на дверь...
Только прислонённые к косякам топоры охраняли теперь великого князя.
Княгиня не спускала с него глаз. Вцепилась пальцами в подоконник.
Небо вспыхнуло, на миг по-дневному ярко осветив двор...
... крыльцо…
…пьяных стражей…
…опрокинутый кувшин...
Прямо перед дверью повис в воздухе меч.
Слепящий, словно сработанный из солнечного света, невесомый, неосязаемый, как луч. Но у луча ясно различалась рукоятка и острие.
Гореслав зажмурился, надавил на глаза, вновь вытаращил их.
Меча не стало.
- Я брежу... - прошептал он. -  Мне мерещится мой замысел.
Он решительно рванул дверное кольцо.
Небо загрохотало.

Дождь лил как из ведра. Но капли не достигали земли. Неутомимый ветер подхватывал их и вновь подымал ввысь, чтоб вновь низвергнуть.
Ошалевший, потерявший шапку, Любим орал, не жалея связок:
- Борисе! 
Конь делал всё, чтоб сбросить седока, но тот крепко держался в седле.
- Бори-и-и-исе!!!

Снова молния высветила крыльцо, спящих стражей. Дверь была открыта.
Княгиня кусала губы.
Вдруг, вытянув руки вверх, вся дрожа, горячо зашептала:
- Макошь, мати! Не погуби! Сделай так, чтоб они не проснулись!
Сразу же забарабанило по крыше, захлестало по ее протянутым рукам. Хлынул дождь.
На крыльце появился Гореслав. он пошатывался, как пьяный. Вместо того чтоб вернуться тем же путём, что пришел князь, шагал напрямки, через двор. Рука сжимала рукоять меча.
Княгиня сорвалась с места, накинув на плечи плат, выбежал из опочивальни...
Под князьком крыльца она столкнулась с мужем. Глаза его горели, лицо было мокрое толи от слез, то ли от дождя.
- Я сделал все, - сказал он бесцветным голосом.
- С кем ты разговаривал?
- Я? Когда? - князь с трудом ворочал языком.
- Там - у крыльца.
Гореслав поднёс к лицу жены меч.
- Снеси его назад. Испачкай кровью лица!
Князь, как ребенок, которому велели ложиться спать, покачал головой и прижался к столбу.
- Нет. Мне страшно, я не пойду.
- Теленок!
Влепив мужу пощечину, княгиня выхватила у него меч и как была босиком, в сорочке нырнула в темень.
Смоляной факел злобно шипел под дождем, но не сдавался, то и дело, выкидывая алый язык.
Княгиня ловко вернула меч в ножны. Юркнула в дверь. Вернулась.
Кровь сочилась сквозь ее сложенные пригоршней пальцы.
Она плеснула спящим в лица, вымазала руки.      
Сторожа не шелохнулись. Ни гром, ни проливной дождь не в силах были пробудить их.

Бориса, видимо, сбросил перепуганный конь. Он лежал на земле, неестественно подогнув под себя левую руку.
Любим спешился, крепко вцепившись одной рукой в узду, похлопал другой по плечу товарища,
- Борисе! Жив?!
Борис застонал.
Не выпуская узды, Прилучанин попытался приподнять Бориса с земли.

14.
Когда княгиня, мокрая до нитки, вошла в опочивальню, Гореслав стоял столбом посреди комнаты и разглядывал свои окровавленные руки.
- Прискорбный вид.
Она приблизилась к мужу, поймала его ладони в свои:
- Руки у меня того же цвета, что твои. Но сердце, к счастью, не такое бледное,
- Он захохотал во сне... а отрок застонал и вымолвил: «Крамола!» и оба захрапели...
- Пусть помолчат! - княгиня сжала его руки в своих так сильно, как только могла.
За ее спиной бесшумно возникла девушка-пленница, в руках она держала ведро с ковшом и деревянную миску, на плече висело чистое полотенце.
Лицо Гореслава перекосилось.
Княгиня обернулась и, увидев рабыню, злобно зашептала мужу:
- Будь мужчиной! Она нема и опасна не больше, чем собака или птица! Смой улику!
Поставив мису на пол, девушка зачерпнула воды из ведра.
Гореслав приблизился. Они с женой поставили ладони под, струйку. Князь, словно, позабыл, как моют руки. Пальцы княгини помогали ему.
Рукоять ковша - голова ящера - запрокидывалась вверх.
Крови на руках уже не было, но Гореслав держал их сложенными, пока ковш не иссяк.
Княгиня выплеснула воду из мисы в окно, отдала её девушке и, сняв у неё с плеча полотенце, указала на дверь. Та вышла.
Князь все еще стоял на коленях, держа перед собой сложенные руки. Со стороны можно было подумать, что он молится.
Ветер швырял в раскрытое окно горсти брызг. Колотил ставнями.
Жена отёрла Гореславу  руки, помогла подняться. Он сделал два нетвердых шага и рухнул на кровать.
- Мне причудилось... когда я уходил... крик... будто кто-то голосил вдали: «Гореславе... Гореславе... почто братца моего убил?          
Княгиня непроизвольно вздрогнула, может быть от холода. Полотенце полетело в печь.
- О чем ты?
- Братец мой молодший.… От тревог исцелял… Труды награждал... Нужных утешал... Алчущих насыщал... Слаще меда был братец мой, сытнее хлеба, милей отца и матери...
Княгиня закрыла ставни на засов.
- Забудь об этом. Не то сойдешь с ума. Тебе почудилось.
- Я слышал голос... Ясно, как твой... Гореславе, почто сон убил? Сон! Соловьиный сон... Отныне мне не спать...
Княгиня склонилась над лицом мужа, поцеловала дрожащие губы. Князь не ответил на ласку. Он бормотал без остановки. Речь его становилась все бессвязней.
- Братец молодший... Почто.… Не спать отныне... 
Она вновь поцеловала мужа. Глубоко.

15.
Небо покрылось золотыми трещинами. Раскаты грома слились в непрерывный чудовищный хохот.
Опоенные стражи лежали неподвижные. В отблесках молний их окровавленные лица казались страшными масками.

Княгиня приподнялась. Гореслав умолк, но продолжал беззвучно шевелить губами.
Она стянула через голову мокрую сорочку, по-кошачьи впрыгнула на ложе.

Ветер разворотил соломенные крыши посадских изб. Клоки соломы носились по княжьему двору, как саранча.

Пальцы княгини расшнуровали ворот рубахи Гореслава. Она припала губами к его груди.

В конюшне было неспокойно. Княжьи скакуны топтались в стойлах, возбужденно храпели. Особенно беспокоился вороной князь.
К грохоту и свисту прибавились чьи-то крики, отдалённо напоминавшие человеческий плач.
Может быть, их издавали носившиеся над крышей терема странные существа. Они были размером с петухов, с крыльями и клювами. Но, в отличие от птиц, лишены перьев.

Губы княгини блуждали по широкой груди Гореслава.

Кони ржали истошно, тонко. Били копытами по жердям ограды.
Сквозь поврежденную кровлю хлестала вода.

Княгиня обеими руками ухватила запястье Гореслава. мутно улыбаясь, поцеловала широкую ладонь.

Рыжий кобель, привязанный под навесом у ворот, без умолку лаял в небо.
Ветхая веревка лопнула, и он со всех ног припустил в грохочущую темень.
Вороной князь потянулся пенящимися губами к соседу по стойлу. Укусил его за холку. Сосед тоже пустил в ход зубы.

Княгиня беззвучно рассмеялась. Дёрнула плечами. Вцепилась зубами в руку мужа.

Вороной заревел от боли. Дёрнулся всем телом. Изгородь рухнула. Кони бросились к выходу.
Потерявший равновесие сокол с разлёту врезался в стену терема. Замертво шлёпнулся на крыльцо.
Грудь княгини взошла над ложем, как две полных луны. Она застонала сквозь зубы. Запрокинула голову. Соломенные волосы струились по её спине.

Кони носились по двору, шарахаясь от атакующего их рыжего кобеля.

Лицо княгини покрылось жемчужным потом.
Зубы скрипнули. Плечи опустились. Она без сил повалилась на ложе.

Огненный сполох озарил, увенчавшего городские ворота, льва  с проросшим хвостом.
Лев глядел бодро и держал хвост трубой. Он не боялся грозы.
Все утонуло во тьме.

16.
На посаде надрывались петухи.
Плуг, легко как масло, резал влажную землю. Два угрюмых красноглазых вола влекли его за собой по полю.
Рядом, вцепившись рукой в ярмо, семенил десятилетний мальчишка. Когда волы замедляли шаг, он лупил их хворостиной по крутым бокам.
Шедший за плугом седовласый смерд сам был похож на вола. Крутолобый, кряжистый - он шагал тяжело, прижав к груди подбородок.
Волы встали.
Пахарь распрямился. Недовольно поглядел на мальчишку. Тот усердно отбивал поклон в сторону дороги.
Любим, которому предназначались поклоны, не видел этого. Он вёл под уздцы своего жеребца. В седле, прижимая к груди левую руку, сидел Борис. Он вывихнул её, упав с коня. Платье у обоих было грязно.
- Славно мы попировали! - морщась от боли, говорил Борис. - Коня потерял...
- Радуйся, что голова цела, - сурово утешил товарища Прилучанин.
- Натерпелся я вечор страху! Другому, чаю, во весь век столько не навидаться.
- Да, не на шутку боги осерчали, - Любим вдруг улыбнулся, словно вспомнил приятное. – Кощунники сказывают, когда Перун себе терем ставил, Волос в ночи на небо прокрался да кон дубовый стащил у него. Крыша и рухнула. С той поры вражда меж ними пошла. Где молния в землю бьет, знать, Перун в Волоса метит, да тот увертлив.
Они приблизились к городским воротам. Слева осталась свежесрубленная церковь.
- Вот я и думаю - может, он тебя с Волосом спутал? Борода-то, бают, у старца - рыжая!
Борис захохотал. Забывшись, хлопнул Любима по плечу поврежденной рукой…
…взвыл от боли
и снова скорчился от смеха. Слезы катились у него из глаз.

17.
Сквозь щель меж ставнями просочился в опочивальню солнечный луч - золотая ниточка.
Оцепеневшее лицо княгини было бледно. Грудь не вздымалась. Можно было подумать, что она мертва, таким беспробудным, глубоким сном сковало её.
Гореслав лежал рядом. Руки его были раскинуты, глаза широко открыты. Белки покрылись красными трещинками. Со двора донеслось ржанье, скрип, топот...

Вороной упорно сопротивлялся. Один холоп, стоя в воротах конюшни, тянул его со всей мочи за холку, другой подталкивал в лоснящийся зад.
Вадим, встретивший гостей у ворот двора, подставил Борису плечо. Тот опёрся на него здоровой рукой. Любим придерживал жеребца.
- Как же вы отстать ухитрились?
- Его спроси. Прямоезжую дорогу, говорил, знает. Обскачем князя, говорил. Обскакал...
Виновато улыбаясь, Борис ступил на землю:
- Коня потерял...
- Бажён! - рявкнул Вадим,
Холоп, толкавший вороного в зад, опрометью бросился на оклик. Он взял из рук Любима уздечку.
- В стойло! - приказал Вадим. - Накормить да вычистить! Боярам - стол и платье не медля.
Холоп лениво поклонился и повел жеребца к конюшне.
- Да баню истопить! 
- За платье благодарим, Вадиме, - Любим поборол зевок. - А что до бани - время дорого. Мирволод велел его с зарей поднять.   
- Заря-то уж отгорела, - усмехнулся Вадим. - К закату он хотел быть в Прилуцке.
- Сегодня не уедете, и не надейся. Знал бы ты, сколько вчера было выпито! Да и сам-то на ногах не стоишь.
Прилучанин развёл руками:
- По крайности прежде, чем упаду, князя на ноги поставлю. Где он заночевал?
- Я провожу! - раздался вблизи голос Гореслава. Бояре не заметили, как он подошёл. Он был одет, умыт и силился  придать лицу бодрое выражение.
Хозяин и гости обменялись поклонами.
 - Долгих лет, Гореславе, тебе и княгине!
- Просто, что к пиру не поспели. Непогода застала. Гореслав вымученно улыбнулся и махнул рукой, приглашая гостей следовать за собой.
- Что за плечо держишься?
- Конь сбросил.
- Кость цела?
Борис пожал плечами.
Они запнулись.
На ступеньках, раскинув крылья, лежал мёртвый сокол.
Рядом в серой жидкой грязи дряхли без задних ног сторожа. Лица их были перемазаны чем-то темным.
Чуть поодаль рыжий кобель вылизывал из миски, принесённой ловцом остатки пищи. Увидев людей, он с достоинством удалился.
Любим стремглав бросился в терем.
Вадим и Борис переглянулись, состязаясь в недоумении. Уставились на Гореслава.
Тот вдруг растерялся. Еще миг - и по тому, как судорожно комкала рука оторочку рукава, по затаённой в стальных глазах дрожи он был бы заподозрен.
Но истошный вопль, похожий разом и на плач и на ругань отвлёк бояр.
Вадим сделал шаг к двери и столкнулся с Любимом.
- Что там?
- Великий князь...? - прошептал Борис.
Любим беззвучно пошевелил губами и опустился на ступеньку.
- Язык не поворачивается... - он махнул рукой в сторону двери. - Войдите и сами увидите.
Борис нырнул в дверь.
Вадим обернулся к Гореславу.
Тот встрепенулся, подскочил к одному из сторожей, ударил несколько раз носком сапога. Сторож замычал и перевернулся на другой бок.
Тогда Гореслав схватил его за ворот, потряс:
- Ублюдок! Кощеи! Кто вас подкупил? Кто?
Сторож очумело ворочал опухшими глазами. Голова его болталась из стороны в сторону.
Тем временем Вадим склонился над другим воином. Лизнул ладонь и провел по его лицу.
Вытащил меч из ножен. Поднёс к глазам.
Лезвие покрывали темно-рыжие разводы.
- Княже... кровь...
Гореслав бросил стражника, резко обернулся. Вадим протянул ему клинок на ладонях, словно подносил хлеб-соль.
Гореслав взял оружье, и некоторое время стоял, уставившись на лезвие. И вдруг с криком поднял над головой.
Княгиня села в постели. Прислушалась.
Один сторож был обезглавлен. Гореслав бросился к другому. Любим и Вадим повисли у него на плече.
- Княже!
Ловко перебросив меч в левую руку, Гореслав ударил спящего в грудь. Тот только вытаращил глаза и охнул.
Отшвырнув меч, Гореслав сделал нетвердый шаг и уселся на завалину. Закрыл лицо ладонями.
- Зря, - сквозь зубы выговорил любим. - Звони, Вадиме!
Вадим бегом припустил к воротам.
В дверном проёме показался Борис. Здоровой рукой он мял свою шапку.
Заухал набат.
У ворот Вадим лупил деревянным молотком в подвешенный на голбцах медный блин. Из дверей сыпалась разбуженная дворня,
Княгиня соскользнула с постели. Распахнула ставни. Прикрыв руками обнаженную грудь, выглянула наружу.
Полуодетая дворня обступила крыльцо плотным кольцом.
- Что за шум?   
Любим поднял голову и открыл, было, уже рот, но Борис толкнул его в плечо.
- Не обмерла бы, - прошептал он. - Не для женских ушей весть.
- Да что случилось?
Любим смотрел на княгиню и молчал.
Растолкав холопов, приблизились Охурт и Тырчак.
- Великий князь убит, - чуть слышно сказал хану Борис, предупредив расспросы.
Княгиня всплеснула руками;
- Горе! в нашем доме!
- В доме ли, в поле ли - едино, - буркнул хан.
Борис бросил обеспокоенный взгляд на опустевшее окно опочивальни.
- Кошачий слух... Подымусь-ка я ко княгине. Он зашагал....
... через двор к красному крыльцу.
Навстречу вылетели сыновья Мирволода. взлохмаченные, в одном исподнем. Добросвет схватил его за повреждённую руку - что стряслось?
Борис поморщился от боли. Отвел взор.
Лицо хана взошло над Гореславом.
- Как это приключилось?
Князь отнял ладони от лица. Лицо было красное, опухшее.
Лучше бы было вовсе не проснуться.
Всеволод и Добросвет остановились в двух шагах от них. Щеки младшего княжича горели.
Все потупились.
Гореслав тяжело приподнялся с завалины, положил ладонь на плечо Добросвета.
- Исполнитесь мужества, сынове... - он жадно вдохнул. - Пойма ваша иссохла...
Добросвет вытаращил глаза. Румянец ещё сильней заполыхал на его щеках.
 За спиной княжичей выросла кряжистая фигура Радомила.
- О-тец... - по складам выдавил Всеволод - убит.
Добросвет взвизгнул и опрометью бросился в дверь. Всеволод последовал за братом.
Радомил тоже, было, бросился на крыльцо, но остановился, заметив трупы сторожей, которые дворня уже успела уложить рядком вдоль стены и накрыть холстиной.
- Их подкупили, - пояснил Любим. - Кто-то ночью принес им брашно и вино. 
Радомил оскалился, как будто собирался укусить Любима.
- Моя вина... - Гореслав сжал лицо в ладонях. - Не совладал. Взъярился...
- Их надо было допросить! - зарычал Радомил.
- Допросить! - Гореслав прильнул к стене, ударил по ней кулаками. - Допросить! Они храпели здесь! В грязи! Как свиньи! В крови - с головы до пят!
Любим обнял Гореслава и через плечо бросил на Радомила укоризненный взгляд.
На крыльце показался Добросвет. Теперь он был бледен как молоко.
С другой стороны, поддерживаемая под руку Борисом приближалась княгиня. Их взгляды встретились. И в тех и в других глазах был страх.
Добросвет сделал несколько нетвердых шагов и, упав на колени, ткнулся лицом в ее подол.
Княгиня боязливо, словно опасаясь обжечься, приложила ладони к его вискам, провела по волосам. Добросвет зарыдал.
Княгиня пошатнулась.
Борис еле успел подхватить ее за плечи здоровой рукой.
- Обморок. Воды!

18.
Пот струйками струился по лбу отца Симеона. Он задыхался. Пыль, клубами вздымавшаяся из-под ног лезла в глаза, набивалась в рот.
Запнувшись о камень, священник упал и в кровь рассадил скулу. Но это не остановило его.
Лишь достигнув пригорка, с которого уже была видна серебряная лента Днепра, он перевел дух. Картина, представшая его взору, показалась отцу Симеону иллюстрацией к апокалипсису.
Стадиях в пяти-шести от берега высился на четырех столбах погребальный терем - что-то вроде террасы с островерхой кровлей.
На помосте стоял, пышно убранный стол. За ним восседали в полном вооружении Мирволод и верный отрок. Каждый держал в левой руке кубок, правая сжимала рукоять меча, лежащего плашмя на столешнице.
Белобородый старик топтался, у стола горстями разбрасывая вокруг из деревянной мисы зерно.
- Отцу Здиславу рожь проросла, а тебе жито, - поучали мертвеца синие губы. - Встанешь из-за стола - отцу поклонись, да меч-то в ножны вложи...
Под помостом черной, ощетинившейся ветками, горой лежал хворост.
Вокруг терема плотным кольцом стояли люди. Здесь было почти всё мужское население Радехова - простая чадь на своих двоих, дружина и черниговцы верхом. Молча глядели они на стариковскую возню. Слышно было, как звенит под полуденным солнцем степная пыль.
- Горе!
Сотни голов разом обернулись на крик. Недоуменно таращились глаза посадских. Злобно сверкнул очами из-под стальной переносицы Радомил. Хитро сощурился Тырчак. Испуганно вскинулся Гореслав.
- Горе вам, невегласые! - рычал отец Симеон, приближаясь к толпе.
Горожане отшатывались от него как от чумного.
- О злая напасть идольская! Затворите, дети, двери сердец своих, да не внидет в них диавол, не сокрушит веры праведной! Тело умершего должно земле предать, дабы душа его к господу воротилась! Ибо сказано: земля еси и в землю отыдеши…
- Не по устам брашно - гаркнул Радомил, - червям князя есть!
Горожане, наконец, уразумев, к чему их призывают, взглянули на священника с нескрываемой яростью.
Вадим поспешил на выручку. Растолкав людинов, он взял отца Симеона под локоть и повел под защиту радеховских дружинников.
- Покойный был крещен! - не унимался священник. - Он принял крещенье без принуждения, по доброй воле...
- Так, отче, у полян заведено, - вполголоса возражал Вадим, - могилу насыпать, а мы северяне, у нас свой свычай, от праотцев...
Отец Симеон выскользнул из его рук и, взбежав на ступени погребального терема, поднял над головой нагрудный крест,
- Покойный был крещен! И наречен во Христе Михаилом. Истинно говорю вам, аже не покаетесь и не противостанете врагу рода человеческого, гореть вам в геенне огненной!
Дело приобретало дурной оборот. Гореслав протиснулся к терему и, схватив священника за руку, затараторил громким шёпотом.
- Остановись, отче. И на себя и на меня беду накличешь. Народ здесь дикий. Все равно по-своему сотворят, а нам, гляди, головы снимут.
Священник обмяк. Силы оставили его.
- Я попрошу, чтоб позволили прочесть молитву. Это всё.
Гореслав развернулся лицом к толпе и проорал:
 - Пресвутер Симеон должен бога о князе усопшем помолить. Так сам князь завещивал. А кто станет поперёк - у меня суд короток.
И толпа вздрогнула.
Гореслав улыбнулся одним уголком рта. Нет, он ещё не совсем расклеился, он все тот же Гореслав - изгой, одно слово которого укрощает сотни.
Отец Симеон покачнулся и оперся рукой о балку. Толпа затаила дыхание.
Спекшиеся губы не слушались.
- Господа Иисусе, сыне божий, помилуй раба твоего Михаила, - чуть слышно начал он. - Упокой, господи душу раба твоего, прости ему прегрешения вольные и невольныя, даруй ему царствие небесное...
Последнюю фразу священник произнёс уже достаточно внятно, и толпа поняла её по-своему,
- Почто яз преже тобе не умрох?! - завыл бритоголовый дружинник.
- Почто оставил еси ны?! - подхватил другой голос.
Руки подымались к небу. Толпа плакала. Люди стонали, выли, закатывали глаза.
- О винограде несозрелый!
- Месяц светлый погасох!
- Солнце красное закатило еси ся!
Отец Симеон попытался продолжить, но не услышал сам себя. Ему стало страшно.

Лишь два всадника, чьи кони стояли поодаль, хранили молчание.
- Нам-то, весть, горше всех, - выговорил, наконец, один. - Что ж мы молчим?
- Видно, слезы еще не выбродили, - откликнулся второй.
- Мне теперь по каждым рубищем нож мнится, в каждом кубке яд. Кому довериться?
- Никому. Чем человек по крови ближе, тем больше нашей крови алчет. Всюду крамола. Бежим, пока не поздно.
- Куда?
- В степь, в Залесье, за море... Куда угодно. И не медля.
- Сейчас?
- Другого случая, гляди и не будет. Смерть обаполы ходит.
Всеволод и Добросвет, а это были они, переглянулись. Младший княжич кивнул старшему. Братья пустили коней шагом, то и дело оглядываясь на погребальный сход.
Белобородый старик поворошил факелом хворост. Кострище выбросило лиловый язык. Пламя лизнуло помост, на котором восседали мертвецы.
Плач сменился пением.
Ай, яко во саде, во вертограде – та,
да во том вертограде, во кощьном - та,
тамо меды кипят, ковши гремят,
тамо ковши гремят, тамо пир идёт,
тамо праотцы братину пьют - та,
тамо, меды кипят, ковши гремят - та,
тамо праотцы правнуков поят - та.
Люди притоптывали и сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее двигались вокруг терема. Пение тоже ускорялось. 
Издали это напоминало водоворот. Убедившись, что никто не заметил их бегства, княжичи пустили коней в галоп.
Движение остановилось всё быстрей. Огонь уже лизал бархатную скатерть на столе, за которым сидел мертвый, князь со своим верным слугой.         
В плывущем, горячем воздухе лицо Мирволода вдруг показалось отцу Симеону живым, движущимся.
- Господи Иисусе... - прошептал священник. Он стоял в нескольких шагах от огненного столпа, внутри бесовского хоровода.
- Господи... - повторил он, взглянув на искаженные лица, мелькавшие перед глазами, и перекрестился. - Помилуй их. Не ведают, что творят,
Он повернулся к кострищу, не без труда сложил персты и перекрестил огонь, сам ужасаясь, тому, что делает.
- Помилуй....
- Не забудь, - зашептал из-за его плеча в костер белобородый старик, - меч вложи. Да отцу поклонись. Отцу...
Любим стащил с пальца кольцо и бросил в огонь. Кто-то из дружинников снял пояс с бляхами и тоже швырнул в кострище. Следом посыпались монеты, шапки, браслеты. Радомил пожертвовал своей гривной, Борис кинул нож с ножнами.
Гореслав рванул с плеча багровое корзно.
Но поток горячего воздуха подхватил его и вознес высоко над кострищем. Медленно опускаясь, ткань меняла очертания, напоминая собой то диковинную алую птицу, то облако, то человеческую фигуру, и не успев упасть, вспыхнула и истлела в воздухе.

19.
Темнело.
На краю песчаной косы стоял, опираясь на весло, темнолицый лодочник.
В двух шагах от увязшего в песке челна застыли, обнявшись, Всеволод и Добросвет. Их кони, привязанные к стволу ивы, жадно обкусывали листву с её прутьев.
Братья разомкнули объятья.
- Свидимся ли, нет, не знаю... - сказал старший. - Подамся Ладогу к варягам. А ты в Польшу пробирайся. Врозь целей будем. Ну, ступай...
Добросвет помешкал, затем резко отвернулся и шагнул в чёлн.  Лодочник налег на весло. Узкое тело лодки подалось, соскользнуло на воду и легко полетело по реке.

20.
- Люди черниговские! Помыслим о благополучии городском, о волости, о сёлах наших, о городцах! Города русские как пальцы - кулаком сильны. Порознь нам степных рубежей не охранить! Аже не так говорю, поправьте, черниговцы!
Ходота – черниговский боярин - перевёл дух и окинул взором вечевую площадь. Она напоминала море перед бурей - будто бы и гладь, да что-то ворчит, бродит в пучине нехорошее.
- Говоришь-то красно, да не толком! Голове без тулова неспособно, так и городу без князя, - поднял голос кто-то из первых рядов.
Ходота утер рукавом пот и заговорил вновь:
- Да вот вам и толк, черниговцы! Могущей Владимира Святославича никого нет в земле Русской. Верно говорят о нём - во князех князь, во царех царь. Кому же, как не ему быть над нами...
Народное море пошло зыбью.
Стоявшие под помостом черниговские старейшины закрутили головами.
- Разве он киян оставит, чтоб черниговцами володеть? - пропищал бабьим голосом непомерно толстый вельможа в бардовой свите. Это был Малк Кормилич, черниговский тысяцкий. Горожане любили его, и небрежно брошенная реплика послужила сигналом к атаке.
Буря грянула. Вече, заревело, затопало. Ходота возвысил голос:
- Незачем ему киян оставлять. Пришлёт нам сына, или посадника с дружиной...
- Чаем, велика у Володимера задница - разом на двух столах сидеть! - подъелдыкнул из первых рядов дородный людин с окладистой каштановой бородой.
- Сами собе володеем! - поддержал кудрявый голубоглазый красавец.
- Люди черниговские... - не сдавался Ходота.
Отроки подхватили его под руки и, слегка подтолкнув в спину, свели вниз. На помост взобрался Любим Прилучанин.
- Черниговцы! Киев нам не указ! Сами с усами!
Начало рацеи понравилось горожанам. Толпа одобрительно хмыкнула и приготовилась слупить.
- Нечего нам перед Киевом хвостом вилять. Ни волостью, ни силой Чернигов Киеву не уступит.
Старейшины слушали внимательно. Малк скрёб пухлыми пальцами золотистую бороду. Его по-детски пунцовые губы сложились в сладкую улыбочку.
- Аже бы Мирволод детей не завел - дело иное, тогда надо было бы со стороны князя призывать. А пока сыновья его Всеволод и Добросвет живы - никому стола черниговского не искать...
Пунцовые губы поменяли конфигурацию.
- Ого! - пискнул Малк, и ударив по плечу стоявшего рядом отрока, шепнул ему что-то на ухо.
- Ты, боярин, не пьян ли? - из толпы высунулась белая, что одуванчик голова. Горожане расступились. Скромно одетый старичок с клюкой приблизился к помосту:
- Княжичей-то и след простыл!
- Сыщутся. Человек не иголка.
- Сыщутся? Ну, виданное ли дело, - задребезжал старик, оборачиваясь к толпе - силком на княженье тащить?
Вече захохотало. Старик переждал смех и добавил:
- А виданное ли, черниговцы, дело, чтоб сыновья, не успев отца схоронить, из дому бежали?
- В ком совесть чиста, тот за моря не бегает! - взвизгнул кудрявый красавец.
- Повинны они в крови отцовской, вот что! - рявкнула каштановая борода.
Между тем, отрок подвёл к старейшинам Бориса. Он покусывал губу и машинально теребил перевязь, на которой висела поврежденная рука. Старейшины обступили его.
Малк принялся что-то втолковывать молодому боярину, то и дело, оглядываясь на Любима, который продолжал увещевать вече.
- Или вы не видели, какая любовь меж князем и княжичами была. Да кто поверит, что могли они отцовскую кровь пролить. А захоти они отчего стола - так почто бежать им?
- А по то и бежать, что правда вскроется!
- Повесить бы их на забороле, гадёнышей!
Площадь бушевала.
- Володимеру дань платить! - взвыл из середины какой-то оборванец.
Стоявший по соседству плотник сплюнул и с размаха воткнул ему в рот свою пыльную шапку.
Рёв вновь сменился хохотом. Смеялись даже те, кто не видел происшедшего.
Заулыбались градские старцы. Малк тонко всхлипывал. Его исполинский живот ходил ходуном.
Любим махнул рукой и сошел с помоста. Его место занял тысяцкий. Следом поднялся Борис.
- Потешились, и будет, - начал Малк. - солнце, гляди, долу катится, а мы не с места. Бояре тут вас не все лады увещевали, и так и сяк. А я просто скажу. Обычай нам от праотцев завещан. Старину да пошлину не нам менять. По старейшинству стол передадим. Кто в роду черниговских князей старший - тому и княжить. А до киевских князей нам дела нет. Мы в их волость не лезем, свою блюдем.
- То ты право поведал! Говори.
- Говори, Малче!
- Боярин пусть скажет, - Малк посторонился, пропуская вперед Бориса.
- Люди черниговские! - Борис поморщился, рука все еще болела, - княжичи утекли, мы им не ловцы. Так у Мирволода сыновец есть! Гореслав-Изгой, Ингваря Здиславича сын, сказать вам велел, кланяюсь, мол, або примите, або путь чист укажите, а мне ваша воля - закон.

На главных - «золотых» - воротах города Чернигова гораздый резчик изобразил все окружающее, все мироздание, как он его понимал.
Вверху поместил солнце - прекрасного витязя, плывущего по небу в ладье, запряженной лебедями. Ниже крылатых девушек - вил - покровительниц посевов, дождь он обозначал волнистыми линиями, поля четырехугольниками, в самом низу поместил угрюмую морду ящера - подземного царя.
А по ободу - чего только не было - крылатые псы, старухи с прялками, простоволосые девы, воины с мечами, мужчины с чашами, птицы с человечьими головами, туры, парды, змеи, гусляры, дудошники...
Где вы теперь, русские боги? Помните ли о нас?

Дружина Гореслава стояла у ворот верхом, в походном порядке. Впереди - князь, за ним воеводы, дальше рать.
Доспехи начищены до блеска. Гривы коней убраны лентами. Стяги пылают на ветру. Лев с проросшим хвостом изготовился к прыжку,
- Коней бы хоть напоить, - наклонившись к князю, шепнул Вадим. - Загубим.
Гореслав не шелохнулся. Он будто окаменел. Не человек это был, статуя, монумент, памятник человеку на коне, герою эпохи.
Стальные глаза глядели в даль, хотя дали не было, а были под носом, сложенные из дубового тёса ворота, на которых гораздый резчик...

Вечевая площадь кипела. Крик стоял такой, что хоть уши закладывай. То там, то сям затевались в толпе потасовки. То же творилось и на помосте.
- Ингварь Здиславич на столе черниговском не сиживал! - орал Ходота, пытаясь спихнуть со ступеней розовощекого тысяцкого. - Гореславу Чернигов не вотчина!
- Не вотчина! - вяло поддержали его из пучины.
- Не вотчина, так дедина!
- Гореслава!
- Гореслав Ингваревич - изгой! - голосил Ходота. - Изгою ли нами володеть? Снарядить надо посольству к Володимеру...
- К Володимеру... - подхватили сторонники.
Малк, плюнув на чины, толкнул Ходоту плечом.
- По старине рядите, черниговцы, по пошлине! - запищал он, - А я, как ни сбудется, голову с вами положу!
- Гореслава! - отозвалось вече.
Над толпой подняли старика с клюшкой. Размахивая ею, как кладенцом, он задребезжал:
- Не ума ж вы лишились,  черниговцы, самим в хомут лезть! Киянам мы не холопы! Гореслава зовите, вот вам слово!
- Люди! - загрохотал, потеснив на помосте Малка, мужик с каштановой бородой. - В ратном деле лучше Гореслава во всей земле русской не сыщешь! Звать его на княжение! А отцеубийцам, аже объявятся - из города путь чист!
- Чист! - гаркнул Чернигов.
- Гореслава!
- Отчиняй ворота!
- А Киеву ни куны!
- Не мезинцы!

И языческое мироздание разломилось наполы.
В пролом ударило багровое солнце и пробудило статую.
Конь, очумевший от многочасового стояния, фыркнул, завертел головой. Стальные глаза всадника сузились. Дружина, как один человек, вздохнула и приготовилась принять новое, немыслимое.
В распахнутых воротах выстроились по чину городские старцы, бояре и огнёва.
В первом ряду оказались Борис, Радомил, тысяцкий Малк, седой старейшина да епископ со служкой.
- Поиде к нам, Гореславе. Хощем тебя, а иного не хощем, - проворковал Малк и отвесил земной поклон.
Его примеру последовали остальные.
Стальные глаза успели немного привыкнуть к солнцу и различили за буграми согнутых спин насторожившуюся толпу люда. Гореслав выпрямился, выждал столько, сколько нужно было, чтоб его молчание стало невыносимым и произнес смиренно:
- Аже меня Чернигов на княженье зовет, мне воли нетуть.
- Роту! - завопили сзади - роту!
Гореслав спешился. Епископ подался, было, вперед, но изгой сам шагнул к нему, выхватил из рук крест и прижал к губам.
- Я целую крест, яко не будет насилья никоторого же!
- Оружьем!
Вадим подскочил к господину, помог расстегнуть ремни.
Вынув меч на треть из ножен, Гореслав поднял его над головой и прогремел:
- Рочусь оружьем, рочусь Перуном и Волосом, Спехом и Неспехом - не будет насилия никоторого. Рядить стану по старине, старцев градских во отцов чтить, а  воля на всё твоя, Чернигов!
Что-то щелкнуло под правым ухом.
Это Борис накинул ему на плечи корзно - на сей раз златотканое - и пристегнул узорочной застёжкой. Застёжка имела вид головы ящера. Глаза подземному царю заменили два драгоценных камня.
Малк нахлобучил на голову Гореславу алую шапку с собольей опушкой, и вновь поклонившись, протянул кубок, с мёдом.
Гореслав пригубил питьё.
- Аже кому будет обида, то ты правь! - продребезжал старейшина.
- Правь! - подтвердил Чернигов.

20.
Церковь была пуста.
С улицы доносилась музыка и гомон.
Епископ перекрестился на образ Спасителя и обернулся к Ходоте.
- Решился, сын мой?
- Выбирать не приходится, отче… Останусь, не сносить мне головы. Я норов Изгоя знаю.
- Не норов его страшен, а то, что он в душе - язычник. Видел, что на улицах творится?
Ходота криво ухмыльнулся:
- Празднуют…
Епископ вытащил из складок одежды свернутую в свиток грамоту и протянул Ходоте.
- Скачи к Владимиру! Поведай ему все начистоту. Скажи, что я буду извещать его обо всем, что делается в Чернигове. Бог в помощь.
Епископ перекрестил Ходоту и протянул ему руку для поцелуя. Но, без году неделя, окрестившийся боярин, этого не заметил. Он, по привычке поклонился и двинулся к выходу…
Епископу ничего не оставалось, как еще раз перекрестить его в спину.

21.
Сполохи факелов, будившие багровые отблески в глазах,  брезгливая усмешка, будто, навек, перекосившая рот - всё это придавало лицу Любима сходство со страшной маской.
Улицы были запружены. Пробираясь к воротам, ему, то и дело, приходилось пускать в ход плеть.
С визгом пронеслась мимо исполинская свинья. Трое хмельных парубков преследовали её.
Конь шарахнулся, и Любим ударился плечом о тын.
На росстани, подбадриваемые криками городских ротозеев, боролись в ухваточку два толстяка. Рядом раздували щёки рожечники. Скоморох скакал вокруг них то на ногах, то на руках, бил бубном то о задницу, то о голову и выкрикивал срамные побасенки.
По лицам рожечников катился пот.
С десяток горожан отплясывали в стороне.
Мелко хохоча, вынырнула из темноты растрепанная девица, следом за ней - черноусый людин с перемазанным дегтем лицом.
Людин раскинул руки и попытался заключить девицу в объятья. Она прыснула и, выскользнув, вновь нырнула в темноту.
Дорогу Любиму преградила толпа, наблюдавшая, как двое любителей острых ощущений ходили босиком по углям. Он свернул в проулок.
- Тпр-р! - ухватив коня за поводья, краснорожий детина поднес к седлу глиняную чашку с вином.
- Боярин! Угостись за здравие князя нового!
Любим, в сердцах, огрел его плетью:
- Прочь, кощей!
- Любиме? - произнес из темноты знакомый голос.
Любим оглянулся.
- Ты почему в седле?
Говоривший приблизился, свет упал на его лицо, и Любим узнал Бориса.
- Я еду в Прилуцк
- Неладно что-нибудь дома?
- Всё ладно.
Борис недоуменно повел головой:
- Гореслав нас всех звал на пированье. Ты его обидишь.
- Не до пиров мне. Кусок в горло не лезет. Ты в новом платье?
- Сегодня праздник!
- Смотри, не пожалей о старом рубище!
Любим дал шпоры, и тьма проглотила его.
Борис потер сломанное предплечье, поморщился и пробормотал, ни к кому не обращаясь:
- Так гибнет дружба...

22.
Дорога под Черниговом. Распутье.
Заметив нагоняющего его всадника, Ходота остановил коня. Всадник приблизился. Это был Любим Прилучанин.
- Ты тоже не остался пировать?
- Я со свиньями из одного корыта не ем! – ответил Любим раздраженно.
- Я в Киев иду. Давай со мной. Здесь оставаться опасно.
- Не по пути нам с тобой, Ходото. Я возвращаюсь в Прилуцк.
- Что там делать?
- Что все люди делают. Пахать и сеять…
Ходота рассмеялся.
- Что ж, прощай, оратай!
И всадники поскакали каждый своей дорогой.

Конец первой части.
    























ЧАСТЬ ВТОРАЯ (ПОЭПИЗОДНЫЙ ПЛАН).

23.
Высохли дороги. Пшеница в полях зарябила под ласковым ветром.
Вымахала трава. Загудели над цветами шмели. 
По дороге лениво тянулся княжеский поезд. В голове, обливаясь потом, гарцевала дружина. Некоторые освободились от доспехов и приторочили их к седлам. Кое-кто разделся до пояса.
Следом тащились на роскошно убранных конях бояре. Им обнажиться не позволяли чины, и выглядели они совершенно замученными.
Вадим с тревогой поглядывал на насквозь промокшего Малка. Тысяцкий часто дышал ртом, глаза его налились кровью. То и дело, он опасно наклонялся в седле.
На повороте вдруг блеснуло из-за рощицы лезвие реки.
Дружинники осадили коней. То же пришлось сделать и боярам.
Отрок-кучер, правивший княжеским возком, рванул на себя поводья, выдохнув жалобно:
- Тпру!
Княгиня повернулась к мужу.
Он глядел в сторону.
Потом соскочил с возка, подошел дубу у обочины, провел рукой по стволу, отыскал старую затянувшуюся зарубку и приложил к ней ладонь.
- Княже, - за плечом Гореслава стоял Вадим. – Привал нужен. Кони с ног валятся... Да и люди не лучше...
Гореслав, будто не слышал его.
Подошла княгиня.
- Княже, - повторил Вадим – привал бы...
Гореслав развернулся, взглянул на жену, потом на дружинника и кивнул.
      
Река была серебриста и спокойна. Пологий берег порос муравой. В десяти шагах от воды стайка девушек водила хоровод.

Дружина обливалась потом, кусала губы. Судорожно прыгали под потной кожей кадыки, но с места некто не трогался,
- Привал! – гаркнул, выскочив откуда-то из-за лошадиных крупов, Вадим.
Не успел он еще вдохнуть после выкрика, а отроки с криками и гоготом уже понеслись к воде. Кто рванул на своих двоих, прихватив только шлем, кто тащил за узду коня, кто, не спешившись, пустился рысью.

Гореслав до хруста сжал в ладони пальцы жены и потащил за собой в чащу.
Ветви хлестали по ее лицу, она не успевала отводить их.
Гремел хворост под сапогами князя.
На миг он замешкался, огляделся, словно потерял дорогу, но княгиня не успела опомниться, как муж опять дернул ее за руку.
Она зацепилась повойником за сухой еловый сук и ткань с треском разорвалась.

Хоровод на берегу вздрогнул, круг сломался, девушки подхватив подолы, припустили наутёк.
Первым добежавший до реки, полуголый кряжистый дружинник черпнул воду шлемом и, глотнув, вылил на голову.
Появившиеся следом, просто падали в реку, фыркали, брызгались как дети. Люди и кони взбаламутили речную гладь.
Последним появился жирный Малк. Он въехал верхом по брюхо в воду и там под общий хохот, в полном своем облачении кувырнулся с седла.

Князь и княгиня оказались на круглой полянке, густо заросшей разнотравьем. 
Гореслав, наконец, отпустил руку жены и принялся бродить по поляне  кругами…
Княгиня с настороженным недоумением смотрела на мужа и потирала ладонь.
Наконец, князь сел на землю, провел рукой по траве, будто, погладил ее и улегся на землю лицом вниз.
Княгиня, приблизилась, опустилась на одно колено и пальцами провела по его затылку.
Гореслав повернул к ней лицо.
- На  этом месте мой отец ранил медведя. Но не добил. Когда он наклонился над зверем, тот задрал его. Так я стал изгоем.
Гореслав приподнялся. Княгиня обняла его за плечо.
- Теперь и  я - след в след  - иду путем отца.
- Ты больше не Изгой. Ты князь черниговский.
Гореслав покачал головой:
 - Я ранил зверя. Но не добил. Вот уж не гадал, Мирволоду позавидую! Сидит он за праздничным столом в вырее. Ему больше бояться нечего. А меня колотит со страху.
- Глупый страх!
Князь вновь покачал головой.
- Нет, не глупый. Тогда на капище волхвы мне предсказали черниговское княжение. И всё сбылось!
На этот раз Гореслав кивнул.
- А, значит, сбудется и то, что предсказали Тырчаку.
Глаза княгини вспыхнули, расширились. Она обхватила ладонями лицо мужа и повернула к себе.
- Что они ему сказали?
Гореслав криво улыбнулся:
- Ты обещала рожать мне только сыновей? Не стоит плодить изгоев. Потомки Тырчака станут владеть всей русскою землей и брать с великих князей дань. Так сказал старец перед смертью. Выходит, я пролил княжью  кровь, чтоб расчистить путь гаденышам, отродью печенега!
Гореслав перевел дух.
- Зверь жив! Он ждет, когда я подойду поближе. И имя зверю - он лязгнул зубами и выкрикнул фальцетом. - Тырчак!!!
- И с ним звереныш, -  добавил он уже шепотом.
Княгиня поднялась, лицо ее стало строгим.
- Все люди смертны.
Гореслав, как ужаленный, вскочил на ноги.
Некоторое время князь и княгиня молча смотрели в глаза друг другу. Лицо Гореслава горело, жены - была белей мела.
- Едем! – рявкнул Гореслав.

24.
Стрела со звуком,  напоминающим вздох, впилась в струганый столб, стоявший посреди двора. Но не в грубо вырубленную на его грани фигурку человека, а в самую кромку.
- Спешишь, - сказал Любим сыну, провел ладонью по мальчишечьей голове и перехватил у него лук.
Заложив стрелу, он отвел руку и замер.
Пальцы, удерживавшие тетиву, прищуренный глаз и жало стрелы образовали, напряженный треугольник.
Семилетний стрелок, задрав голову, поедал отца глазами.
- А сын князя будет князем, когда вырастет?
- Сын князя князем, - ответил треугольник -, сын раба - рабом.
- А если у князя два сына?
- По старшинству. Кто старше, тот и будет княжить.
- А другому что? Ждать пока брат помрёт?
Треугольник расстроился - Любим ослабил тетиву
- А если б у меня был старший брат, а я бы умер раньше него, то я бы - что?
Любим положил ладонь сыну на плечо.
- Ты-то у меня старший.
- Ну, а если бы… - не унимался почемучка - то я бы был изгой, да? Изгой?
- Гонец!!!
Оба обернулись. Через двор бежала к ним, подобрав подол, всполошенная женщина – боярыня Любава.
Следом, сопровождаемый холопом, тащился на негнущихся ногах человек с блестящим от пота лицом.
Ухватив мальчишку за плечи, Любава отвела его в сторону и прижала к себе.
- Великий князь черниговский, - проскрипел потный человек, сделав попытку поклониться - Гореслав Ингваревич на пированье тебя зовет, просит в три дня быть в городе...
Любим сдвинул брови и перебил гонца:
- Скажи князю, что я не в здравии. Желудком маюсь.
Гонец недоуменно взглянул на Прилучанина, на боярыню. В ее глазах застыл испуг.
- За такой ответ, боярин, мне всыплют плетей.
- Другого не жди.
Гонец нехорошо осклабился:
- Гляди, боярин, как бы и тебе не перепало.
- Ступай! – гаркнул Любим и отвернулся.
Гонец  тяжелей походкой человека, проведшего сутки в седле, поковылял к воротам.
Боярыня приблизилась к мужу и тихо выговорила:
- Беду накликаешь.
- Ступай в дом, Любава, - отрезал Любим.
Он вновь вложил лук в руки мальчика, помог отвести тетиву...
- По-моему эти изгои просто дураки! - выпалил мальчишка, прицелившись - Они ведь могут просто убить своих братьев, и - дело с концом.
Он выстрелил.
Столб загудел от трепета стрелы. Острие угодило прямо в голову деревянному неприятелю.
Любим велит холопу собрать его в дорогу. Не попрощавшись с женой, покидает дом.

25.
КИЕВ. ТЕРЕМ ВЛАДИМИРА КРАСНО СОЛНЫШКО.
Боярин Ходота привез послание от черниговского епископа.
Владимир подозревает его в растрате средств, выделенных на подкуп вече…
- Помилуй, княже, - оправдывается Ходота. - Все до последней куны я раздал черниговцам, чтобы орали за твоего посадника. A они, как будто, взбесились! С криком и лаем побежали Гореславу ворота отворять. Как только меня самого не затоптали!
- Ну, вижу, не затоптали…
Владимир интересуется, есть ли доказательства, что Мирволода убили именно сыновья.
- Неведомо, - опускает глаза Ходота. - Но я не верю, чтоб они на отца руку подняли…
Больше всего Владимира волнует вопрос экономический.
- Чернигов всегда платил дань Киеву. Так должно быть и впредь, - говорит он. - Сыщи мне Всеволода!
- Где ж я его сыщу? - недоумевает Ходота.
- Сыщи, где хочешь, из-под земли достань. Обещай ему горы золотые, но, чтоб он прибыл в Киев.
   
26. ЧЕРНИГОВ. ТЕРЕМ.
Гореслав нанимает убийц для расправы с ханом Тырчаком.
Его интересуют их мотивы (кроме финансовых).
Выясняется, что один из них крестьянин, чье село было разорено ханом вовремя очередной междоусобной войны. Второй – законченный мерзавец. Убийство доставляет ему чисто физиологическую радость.
Удовлетворенный  ответом, Гореслав отпускает их.

27. КНЯЖЬЯ ГРИДНИЦА В ЧЕРНИГОВЕ. ПИР.
Гореслав по очереди жалует бояр вином и, деньгами и подарками.
Правила хорошего тона предписывают осушать рог, в котором подают вино, до дна. Тех, кто успешно справляется с этой задачей, Гореслав одаривает дополнительно.
Молодой боярин Таратора берется осушить самый большой рог. Все подсмеиваются над ним. Таратора юн и неуклюж. Гореслав велит принести  рог, который подарил ему хан Тырчак.
Рог оказывается исполинским. Все хохочут. Скоморохи, по знаку Бориса, начинают играть на гудках и рожках.
Таратора с трудом поднимает рог, начинает пить. Бояре подначивают его:
 - До дна, до дна! Чур, без обману!
Княгиня тоже хохочет, нечаянно режет ножом руку и обматывает ее платком.
Таратора с выпученными глазами опускает рог, пытается поклониться и падает. Скоморохи поднимают Таратору. На него надевают скоморошью одежду. Все гогочут.

28. НОЧЬ. МОСТКИ ЧЕРЕЗ РУЧЕЙ.
Убийцы поджидают хана. Неожиданно появляется ловец – тот самый, что опоил стражников, охранявших Мирволода.
Убийцы поначалу напуганы. Ловец заявляет, что его прислал Гореслав им в помощь. Это их успокаивает. Все трое прячутся под мостками.

29. КНЯЖЬЯ ГРИДНИЦА В ЧЕРНИГОВЕ. ПИР ПРОДОЛЖАЕТСЯ.
Пирующие уже изрядно разгорячились.
Двое бояр бьются об заклад. Один из них утверждает, что быстрее обскачет вокруг Чернигова, чем тысяцкий Малк обежит вокруг детинца – княжеской крепости. Малк - очень толст, поэтому все гогочут.
Гореслав предлагает перенести пир во двор, чтобы наблюдать за состязаньем.

30. НОЧЬ. МОСТКИ ЧЕРЕЗ РУЧЕЙ.
Хан Тырчак и его сын Охурт верхом приближаются к мосткам.
Тырчак рассказывает сыну о том, что черниговское княжение предсказали Гореславу волхвы. А значит, сбудется и то, что потомки хана будут владеть всей Русью. Хан надеется, что под потомками волхвы подразумевали Охурта.
Из-под мостков выскакивают убийцы. Ловец убивает Тырчака, Охурту удается скрыться.
Ловец раздосадован неудачей. Следуя (как мы узнаем позже) инструкции Гореслава, он расправляется со своими подельниками.

31. НОЧЬ. ТЕРЕМНОЙ ДВОР В ЧЕРНИГОВЕ.
Пылают факелы. Пирующие расселись во дворе, на расстеленных по земле, коврах. Для Гореслава из терема вынесли кресло.
Борис дает знак платком. Состязание начинается.
Борис указывает Гореславу на кресло. Тот уступает его княгине. Сам он хочет сесть «меж друзей, как бывало в поле, во время бранное».
Вспоминают о Тырчаке. Гореслав шутливо говорит, что хан нанес ему обиду, не явившись на пир. Бояре наперебой предлагают Гореславу сесть с ними, указывают на свободное место.
Но Гореслав видит на этом месте - улыбающийся труп Тырчака. Он начинает разговаривать с ним. Его поведение пугает бояр.
Княгиня пытается успокоить и мужа и гостей. Объясняет, что с князем такое случается, но приступы недолги.
На дворе появляется с пеной на губах красный и задыхающийся Малк. Он выиграл состязание.
Гореслав уже пришел в себя, он жалует победителя конем из своей конюшни. Пьют круговую чашу. Гореславу вновь чудится труп Тырчака. Он опять заговаривает с ним:
- Сгинь, нечисть!
Гореслав хватает кубок и запускает им в Тырчака. Среди бояр замешательство.
Борис уводит Гореслава в терем. Княгиня извиняется перед гостями за нездоровье мужа. Все встают и расходятся.
Бояре Славомир и Радомил шепотом переговариваются. У них рождается подозрение в том, что совесть Гореслава нечиста.

32. ЧЕРНИГОВ. КНЯЖЕСКИЙ ТЕРЕМ. ОПОЧИВАЛЬНЯ.
Гореслав выгоняет холопов, остается в опочивальне один.  В красном углу - икона. Он пытается молиться, но его прерывает стук в дверь.
Входит ловец. Его лицо и руки в крови.
Ловец докладывает Гореславу, что исполнил все его повеленья, кроме одного – Охурт остался жив.
Гореслав в порыве бешенства бросается на убийцу, сбивает его с ног  и пытается задушить. Затем ярость Гореслава утихает.
- Зверь мертв, да звереныш жив. Пока что он беззуб. Но вырастет, и, вместо молока, захочет крови.
Гореслав выпроваживает ловца.

33. ЛАДОГА. ТЕРЕМ ВАРЯЖСКОГО КОНУНГА СИВАРДА.
В окно  видны причал, корабли. На пристани суета идет погрузка. Гребцы готовят корабли к походу.
Здесь нашел приют Всеволод - старший сын князя Мирволода. Он разговаривает с Любимом. На столе – неоконченная шахматная партия.
Через дыру в ковре, которым занавешена потайная дверь, за разговором наблюдают конунг Сивард и Ходота.
Любим убеждает Всеволода вернуться на Русь и, свергнув Гореслава. занять отцовский стол.
Всеволод отвечает, что опасается ловушки. Что, если Любим подослан Гореславом?
Любим клянется:
- Я не предатель!
Всеволод подходит к шахматной доске, берет в руки пешку:
- Этот ратник - тоже не предатель. Он - приманка! Когда горячный князь его убьет, то сам падет от воеводы белых.
Всеволод показывает комбинацию – шах и мат ферзем и пешкой.
Любим отчаивается уговорить его.
Всеволод заявляет, что, сев на черниговский стол, он превратится в тирана похуже Гореслава, приписывает себе корыстолюбие, похоть и жестокость. Он излагает это столь красноречиво, что Ходота за ковром изумляется.
- Что за бред он несёт?
Сивард успокаивает боярина:
- Он его испытывает.
Видя, что Любим окончательно разочарован, Сивард и Ходота выходят из укрытия. Любим, поняв, что разговор был подслушан, впадает в замешательство и готов разгневаться.
Ходота говорит, что днем раньше сам был в том же положении, что сегодня Любим.
Всеволод просит у Любима прощения. Он вынужден проявлять осторожность, и поэтому возвел на себя напраслину. Пороки, которые он приписал себе, ему чужды.
Всеволод сообщает Любиму, что им получены известья от пяти черниговских бояр. Они готовы двинуть свои дружины на Гореслава.
Сивард:
- А я, как друг покойного его отца, и как союзник, прибавлю двадцать кораблей с оружьем и людьми. Как только реки ото льда освободятся, мы в Киев двинемся. А там - рукой подать и до Чернигова.

34. ЛЕС ПОД ЛЮБЕЧЕМ.
Гореслав с дружиной на привале. Ночь застала их на пути в Любеч, куда они направились за данью.  Горят костры, жарится на вертелах оленина, воины празднуют ночь Купалы.
За рекой деревня, в ней горят огни, на берегу мужчины и женщины водят хороводы, прыгают через костры, плещутся в воде.
У Гореслава настроение непраздничное. Он жалуется Вадиму на шаткость своей власти. Сославшись на то, что хочет побыть один, уходит в чащу и неожиданно натыкается на капище. То самое, которое он разрушил прошлой весной.
Посреди поляны три нагих девушки колдуют над чаном, в котором кипит отвратительно пахнущее варево.
Девушки замечают его, но совершенно не пугаются. Они даже называют его по имени…
- Откуда ты меня знаешь, срамница?
Девушки хохочут и предлагают Гореславу предсказать его будущее.
Гореслав напуган, но старается не подавать виду. Он соглашается.
Девушки произносят заклинание и обращаются в обугленные стволы деревьев. Из-за стволов выступают волхвы, которых он казнил. Свои отрубленные головы они держат в руках.
Гореслав берется за меч…
Еле шевеля синими губами, первая голова заклинает Гореслава опасаться пуще всего на свете – Любима Прилучанина.
Вторая – ободряет его:
- Не бойся ни пращи, не стрел, ни кладенца! Ты от меча заклят. Никому, из тех, кого рожала в муках мать, тебя не одолеть!
Третья голова утверждает, что Гореслав будет княжить, пока к стенам Радехова не подойдут ладьи врагов.
Гореслав усмехается, от Радехова до Днепра – пятнадцать поприщ.
Гореслав хочет спросить еще что-то, но старцы вдруг рассыпаются в прах.
Слышен страшный скрежет. Гореслав оборачивается и видит, как поверженный идол выпрямляется, оживает, и заносит над ним свой меч…
…Вадим будит Гореслава:
- Княже, ты так стонал во сне! Утреет. Нам пора.

35. ЧЕРНИГОВ. КНЯЖЕСКИЙ ТЕРЕМ.
Княгине, гадавшей над чашей, становится плохо. Она падает в обморок.
Прислуживающая ей, немая девица, укладывает ее на кровать.
Придя в себя, княгиня, будто, сама онемела, жестами требует воды и ожесточенно моет руки.

36. ЧЕРНИГОВ. КНЯЖЕСКИЙ ТЕРЕМ.
Гореслав, узнав о бегстве Любима и Ходоты,  приходит в ярость.
Он приказывает Вадиму покарать родню беглецов и разорить их именья. А также схватить и заточить в темницу всех, кто на вече выступал против его вокняжения.

37. ПРИЛУЦК. ТЕРЕМНОЙ ДВОР.
Карательный отряд, посланный Вадимом, жестоко расправляется с семьей и приближенными Любима.
Не щадят даже маленького сына.

38. ДОРОГА ПОД ЧЕРНИГОВЫМ.
На дороге встречаются двое бояр – Славомир  и Радомил. Они обмениваются приветствиями.
Радомил в ужасе от репрессий Гореслава. Славомир говорит, что верный человек привез ему весть из Ладоги: Всеволод жив, он принят варяжским конунгом, как друг. Вину свою и брата в смерти отца он отрицает и подозревает Гореслава.
Радомил обрадован:
- Если это - правда, я первый на изгоя меч подниму.

39.  СМОЛЕНСК. ПРИЧАЛ.
Корабли Сиварда -  на полпути к Киеву. На одном из них -  Любим и Всеволод. На причале появляется еще один политэмигрант – черниговский боярин Гостомысл.
Всеволод и Любим расспрашивают его, как дела в Чернигове.
Гостомысл живописует ужасы, творимые Гореславом.
Любим спрашивает о своей семье. Гостомысл заверяет его, что все в порядке.
Однако, оставшись наедине со Всеволодом, рассказывает правду.
Любим случайно подслушивает их разговор. Его отчаянью нет предела. Он клянется отомстить за жену и сына.

40. ЧЕРНИГОВ. ТЕРЕМ.
По прибытии в Чернигов Гореслав узнает, что на него движется Всеволод. Он уговаривает жену переждать смутное время в Радехове.
Княгиня уезжает.

41. КИЕВ. ГРИДНИЦА КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА.
Всеволод клянется Владимиру в том, что не проливал крови отца.
Владимир верит:
- Иначе, зачем бы ты в Киев явился?  От моего суда виновному не уйти. Чего ж ты просишь - казны, дружины, службы?
- Казны не ищу, мне ей одаривать некого, дружину - в своей земле соберу, а служба тебе, княже – и так мой долг. Прошу я только удел, который мне отцом отказан был – Трубчевск.
- У тебя коня увели, а ты рад будешь, коль подкову назад получишь? Верни мне черниговскую дань, а себе возьми отцовский стол. Я дам тебе дружину. Не мешкай! Гореслав уже прознал, что ты - на Руси, и собирает войско.

42. РАДЕХОВ. ТЕРЕМ.
С княгиней случается второй обморок. Она окончательно теряет дар речи и постоянно требует воды, чтоб вымыть руки.
Обеспокоенный Вадим вызывает к ней лекаря  и посылает в Чернигов гонца со скорбным известием.

43. ЧЕРНИГОВ. ПАЛАТЫ. ВОЕННЫЙ СОВЕТ.
 За столом - Славомир, Малк, Радомил. Огни сговариваются прейти на сторону Всеволода.
Слышатся шаги. Радомил делает боярам знак держать рот на замке. Входит Борис.
Радомил поясняет диспозицию:
- Я с ратью, Малк и Славомир с тысячей - встанем между Десной и Днепром, чтоб преградить дорогу их ладьям. А ты, Борис, с дружиной встанешь в засаду на другом берегу.
Борис возражает:
- Для засадного полка мало мне будет дружины!
Радомил уверяет, что достаточно. Пора выступать. Враг движется к Чернигову.

44. СТЕПЬ.
Гореслав с малой свитой скачет к Радехову. По дороге останавливается у кургана, насыпанного над могилой Мирволода. Долго смотрит на дело своих рук

45. РАДЕХОВ. ТЕРЕМ.
Гореслав расспрашивает лекаря о болезни жены. Тот предлагает ему лично понаблюдать за княгиней.
Из соседней комнаты, через проделанный в стене глазок, Гореслав видит, как княгиня постоянно моет руки. Немая девица не отходит от нее. Они общаются жестами.
Гореслав входит к жене, пытается заговорить с ней. Но княгиня, словно, не видит его.

46. БЕРЕГ ДЕСНЫ.
Войска северян в боевом строю.
Радомил принимает донесение от Тараторы. Тот сообщает, что Сивард ведет к Чернигову двадцать кораблей, а Всеволод идет по берегу с киевской дружиной.
В это время на горизонте появляется передовой отряд Всеволода.

47. БЕРЕГ ДЕСНЫ.
Всеволод видит войско черниговцев. Он не хочет атаковать:
- Там наши братья, дядья, товарищи…
Любим вторит ему:
- Да, горько лить кровь земляков...
Всеволод видит, что от черниговского войска к нему скачут послы и восклицает:
-  Устремимся им навстречу!

48.  ДРУГОЙ БЕРЕГ ДЕСНЫ.
Борис – во главе малой дружины.
Он видит, как в поле встречаются две группы всадников.
Борис насторожен:
- Что они там затеяли?

49. БЕРЕГ ДЕСНЫ.
Всеволод говорит, что не винит черниговских бояр в измене. Он пришел не грабить, не жечь, а лишь вернуть то, что принадлежит ему по праву.
Славомир заявляет, что бояре готовы принести Всеволоду клятву на верность и открыть врата Чернигова.
Ходота сомневается в искренности бояр:
- Уж, не лукавишь ли? За спиной-то у тебя - войско.
Любим делает войску знак. Черниговцы обнажают мечи и клянутся на них в верности Всеволоду.

50. ДРУГОЙ БЕРЕГ ДЕСНЫ.
Борис видит и слышит со своего берега, как войска кричат: "Слава, Слава!" и начинают брататься.
Он велит послать гонца  с известием об измене бояр в Радехов к Гореславу, и уводит свою дружину на юг, в степь.

51. ЧЕРНИГОВ. ГОРОДСКИЕ ВОРОТА.
Объединившееся войско приближается к городу. Горожане приветствуют его.
Любим спрашивает, где Гореслав. Радомил отвечает, что он покинул город.
Всеволод рад такому повороту дел:
- Тогда мешкать нечего. Пусть варяги на кораблях вниз по Днепру идут, а конницу я поручаю тебе. Встретимся у отчей могилы, и оттуда сообща ударим по городцу.
Любим поддерживает нового князя:
- Обложим медведя в его берлоге.
Слышны Крики горожан:
- Слава князю Всеволоду Мирволожичу!

52. БЕРЕГ ДНЕПРА.
Раннее утро. Конница во главе с Радомилом и Малком движется по берегу.
Из-за холма возникают силуэты всадников. Это дружина Бориса.
Борис вынимает меч из ножен:
- Не посрамимся, братия!
Дружина Бориса бросается в атаку и  сминает строй черниговцев. Малк тщетно пытается вытащить меч. До этого он ел в седле баранью ногу, и пальцы скользкие. Борис сносит ему голову.
Славомир пытается остановить бегущих и построить их в боевой по-рядок.

53. РАДЕХОВ. ПОСАД.
Горит посад. Загоняют в крепость скотину и людей. Подготовкой к обороне руководит Вадим.
Появляется гонец. Он сообщает, что Борис ввязался в бой, чтоб задержать конницу противника.
Вадим доволен:
- Возвращайся, скажи Борису, чтоб любой ценой продержался до заката. Мчись. Не жалей коня!

54. КУРГАН НАД МОГИЛОЙ МИРВОЛОДА.
На кургане стоят Всеволод, Сивард и Всеволод. Они видят, как горит радеховский посад.
Всеволод нервничает. Радомил опаздывает, а идти на приступ без конницы – самоубийство.
Любим предлагает ждать.
 Всеволод возражает. Ударить надо на закате, когда солнце будет слепить глаза противнику. Утром преимущество окажется на стороне Гореслава.
Сивард дает совет:
- Ты помнишь, как твой пращур Олег взял Царьград?
Всеволод одобряет идею:
- Поставим корабли на колеса и двинемся к городцу! Так мы прикроем ратников от стрел и конницы!

55. РАДЕХОВ. ТЕРЕМНОЙ ДВОР.
Не смотря на то, что враг у ворот, Гореслав настроен оптимистично. Он верит в предсказание волхвов – Радехов не падет, пока враг на кораблях не подойдет к крепостной стене
Вадим поддерживает его:
- Когда б не измена боярская, мы б показали варягам почем пуд лиха!
На дворе кипят котлы со смолой, идут приготовления к осаде, суматоха…
Гореслав замечает, что опоясан княжеским мечом. Ножны разукрашены серебром и камнями. Он обнажает его, травинкой проверяет лезвие...
С отвращением швыряет дорогую игрушку на землю…
Вбегает в оружейную, находит свой старый меч-гребенку, опоясывается им.
- Теперь мне страх неведом!
Появляется холоп с ужасной вестью:
- Княгиня… скончалась…

56. РАДЕХОВ. ЗАБОРОЛО КРЕПОСТНОЙ СТЕНЫ.
Стражник вглядывается вдаль. Лицо его вытягивается, в глазах ужас. Он бежит по заборолу с криком:
- Ладьи!

57. РАДЕХОВ. ТЕРЕМ. ОПОЧИВАЛЬНЯ КНЯГИНИ.
Гореслав склонился над телом жены.
Рядом стоят немая девица и лекарь.
Вбегает стражник с заборола:
- Ладьи идут на город!
Гореслав бьет стражника по зубам и бежит на забороло.

58. РАДЕХОВ. ЗАБОРОЛО КРЕПОСТНОЙ СТЕНЫ.
С крепостной стены Гореслав видит корабли варягов, движущиеся к городцу. Садится солнце, окрашивая все в багровые тона. Ковыль колышется как волны.
Гореслав истерически хохочет, с заборола кричит Вадиму, ожидающему внизу с дружиной:
Гореслав:
- К оружью, в поле! Какая разница, где ожидать конца - здесь или там?
   
59. СТЕПЬ. БЕРЕГ ДНЕПРА.
Дружина Бориса бьется с войском Радомила. Внезапно, во фланг им ударяет печенежская ватага. Во главе ватаги – сын Тырчака Охурт.
Славомир изумлен:
- Кто это?
Радомил  обрадован:
- Охурт! Боги нам его послали.

60. РАДЕХОВ. СТЕПЬ.
Корабли союзников, ощетинившиеся пиками, напоминают ежей. На палубах стоят варяжские лучники, они пускают на город тучи стрел с горящей паклей... Каждый корабль толкают в корму по двадцать человек. За ними идет пехота.
Любим указывает рукой на городские ворота:
- А вот и враг! Ах, если бы коня!
Навстречу нападающим скачет конница Гореслава. Степь трясёт от ударов копыт.
Конница налетает на корабли. Варяги выставляют пики и наносят ей ощутимый урон. Из промежутков между кораблями, то и дело,  выскакивает пехота, затевает мелкие стычки и прячется обратно.
Гореслав, ловко орудуя мечом-гребенкой, ухитряется одолеть нескольких варягов с пиками. В строю противника образуется брешь. Гореслав перескакивает  на борт корабля. За ним устремляются дружинники. На палубе затевается схватка.
Любим, заметив Гореслава, вопит:
- Коня!
Он прыгает с корабля на голову одному из всадников и сшибает его с седла. Завладев конем, скачет к, захваченному Гореславом, кораблю.      

61. РАДЕХОВ.  ТЕРЕМ. ОПОЧИВАЛЬНЯ ЯРОМИЛЫ.
Немая девица, усадив мертвую княгиню в кресло, обряжает ее. Надевает на нее праздничную одежду, все драгоценности, вкладывает в одну руку чашу с вином, в другую веретено…

62. РАДЕХОВ. СТЕПЬ.
Дружина Гореслава прорвала строй кораблей и начинает мять вражескую пехоту. Несколько ладей уже горят.
Гореслав вновь в седле. Он преследует отступающих варягов.
Всеволод пытается остановить разбегающуюся пешку.
Конь Гореслава убит двумя пехотинцами, однако, он успевает выпрыгнуть из седла, и укладывает обоих противников.
Появляется молодой Сивард. Он вступает в схватку с Гореславом и падает, сраженный его мечом.
Гореслав с сожалением смотрит на труп юноши:
- Нет, ты не тот, кого ищу. Тебя рожала мать.
Появляется Любим. Он вызывает Гореслава на поединок.

63. РАДЕХОВ.  ТЕРЕМ. ОПОЧИВАЛЬНЯ ЯРОМИЛЫ.
Девица обрядила Яромилу, запирает дверь на засов, и подносит лучину к покрывалу кровати.
 Покрывало загорается.

64. РАДЕХОВ. СТЕПЬ.
Гореслав и Любим ожесточенно сражаются, но оба - невредимы.
 Гореслав смеется:
- Не по зубам сухарь! Меня волхвы от меча закляли! Лишь тот Гореслава одолеет, кого мать не рожала!
Разъяренный Любим выкрикивает, что был вырезан из чрева матери ножом.
Гореслав мрачнеет:
- С тобой не бьюсь!
- Ладно, живи… Мы под ярмом тебя в Чернигов приведем и скажем, поглядите, вот - вор, детоубийца, людоед!
Гореслав предпочитает погибнуть в бою. Схватка возобновляется.
Внезапно из-за холма появляется соединившаяся конница Радомила и Охурта.
К седлу Охурта приторочена отрубленная голова Бориса.
Всадники спешат на помощь варягам, теснят дружинников Гореслава.
Вадим с остатками конницы отступают к воротам.
На мосту через ров Радомил схватывается с Вадимом и вышибает у него из рук меч. Вадим хватает его за плечи. Оба падают в ров. Мост рушится. Во рву - резня.
Гореславу удается сшибить Любима с ног. Он поднимает меч для последнего удара:
- Волхвы налгали!
И вдруг видит на холмике в степи три старческих фигуры в белых одеждах. Гореслав каменеет. Любим достает из голенища нож-засапожник и вонзает его в живот врагу.
Гореслав оседает на землю, продолжая смотреть в сторону трех белых фигур – волхвов.
Его губы беззвучно шевелятся.
Волхвы поворачиваются и медленно уходят.
Взгляд Гореслава тускнеет.

65. РАДЕХОВ. ТЕРЕМНОЙ ДВОР.
Радехов горит.
Войска Всеволода ворвались в город.
Пылает княжеский терем. Кто-то с воплем выбрасывается из окна.
В городе паника.

66. РАДЕХОВ. ТЕРЕМ. ОПОЧИВАЛЬНЯ.
Девица стоит у постели княгини. Языки пламени подступают к ее лицу. Ее взгляд непроницаем.

67. РАДЕХОВ. ВОРОТА.
Над воротами Радехова, вырубленный на неохватный плахе, лев с проросшим хвостом-колосом  - герб Гореслава.
Пламя лижет плаху. Изображение чернеет и превращается в уголь.

Конец.