Завтра

       






           Июньское утро в пригородной электричке. Вдоль путей, вровень с вагоном бежит солнце. Солнечный свет валится в окна, в пыльную  коричневую тень.  Мы уже проехали Икшу, Яхрому и Дмитров… Мы выпили все пиво…  Нас трое – Мишка, Тима и я. У нас есть байдарка, палатка, спальные мешки, рыболовная сеть,  гитара  и древняя видеокамера. Мишка сидит у окна в  спортивном костюме и тельняшке.  В одной руке -  банка пива, другой  он  прижимает к колену истрепанную топографическую  карту.  Рядом на лавке кемарит Тима в обрезанных  выше колена  джинсах и защитного цвета майке.  Когда вагон качает, голова Тимы болтается из стороны в сторону.  Глаз не видно – блестящие черные  волосы падают на лицо… Неожиданно солнечный стробоскоп гаснет. Вдоль путей встают  высокие разлапистые ели.  Мы словно въехали в туннель.

        На платформе Большая Волга сходим с поезда.  Мишка катит  самодельную тележку с  разобранной байдаркой в мешке.  Я и Тима - с рюкзаками, а у Тимы еще  Мишкина гитара в руках.  Вдоль дорожки стоят осинки  с  вялой листвой.   Красноватая глина под ногами твердая,  будто асфальт…  Выходим к  каналу. В стороне, по правую руку – белые башни шлюзов.  Солнечный блеск на воде слепит глаза.  Дальше, за узким рукавом канала,  должна быть длинная дамба с автомобильной дорогой, но из-за  высокого насыпного холма  ее  не видно.  Зато,  по левую руку я вижу Московское море.  Воздух над водохранилищем дрожит от жары, и  далекие берега плавятся...   Мишка с тележкой спускается к воде.  Уходит на самый край мыса, и,  стоит там,  опершись о  ручку тележки, глядит на синий мерцающий горизонт. Мы идем следом.  Тима снимает рюкзак, спускается по пологим бетонным плитам к воде и  садится на корточки.   Я тоже стаскиваю с себя рюкзак.  Прислоняю к тележке.  Футболка на спине влажная от пота.   Стою  рядом  с  Мишкой и гляжу на Московское море.  С этого мыска видно так далеко, что  в такой дали уже ничего не разглядеть. Глаза слезятся, и не понимаешь,  на что смотришь.  Подложив под голову руки, ложусь на траву.  Закрываю глаза.


…мы идем  втроем  в двухместной байдарке. Мишка - на корме с веслом. В серединке сижу я, на носу – Тима.  Слабый ветер мелко рябит воду.  Рябь внезапно пропадает, и  мы плывем по зеленовато-голубой поверхности огромного  зеркала.  Мишка кладет весло на колени и достает из висящего на шее ксивника, сложенную вчетверо карту. Байдарка  скользит сама собой, разрезая носом  зеленоватую амальгаму.  Слева я вижу островок. Песчаный низкий берег.  Березы, кусты.  И кто-то стоит на пылающем песке.  Какой-то парень в плавках смотрит из-под руки  на нашу байдарку.
  - Это Могилевский, - говорит  Мишка. -  Теперь будем забирать  направо, к берегу.
        Я осторожно, чтобы  не сильно качнуть байдарку, оглядываюсь.  В руках у Мишки карта,  я  вижу, какая она старая и истрепанная и уже рвется на сгибах.  На этой двухкилометровки  небрежным пунктиром химического карандаша отмечен наш маршрут.  Он начинается с жирного креста на станции Большая Волга и ведет на берег Московского моря, к шлюзу номер 1  и дальше по бледно-голубому полю водохранилища,  мимо  фундамента затопленной церкви, мимо острова Могилеского. Потом направо, к берегу, и там,  на берегу стоит второй жирный крест – место нашей ночевки. 


      
       Я стою в подвижной тени берез возле палатки и смотрю на  Московское море.  Отсюда вода кажется пыльной и бледной,  точно изображение на старой кинопленке. Мишка и Тима уплыли на байдарке ставить сети. Время остановилось…  Ухожу с нашей поляны. Подлесок становится гуще.  Березы отступают назад.  Теперь  вокруг меня  какие-то серые стволы  - не то ольха, не то ива.  Дерн под ногами мягко прогибается.  Впереди, в густых тенях, среди  изумрудной травы поблескивает черная и ярко-синяя вода…  Иду по краю болота.  По пояс в осоке.  Раздвигаю ветви и выхожу на заболоченный  берег.  Здесь прохладно.  Пахнет илом и ряской.  С этого темного берега, как из-под крыши, как из глубины деревенского двора я гляжу поверх камышей на солнечный золотой заливчик, на летнее бледное небо и спокойную зелень кустов на том берегу. Посреди заливчика стоит байдарка. В байдарке  сидят Мишка и Тима и сосредоточенно распутывают рыболовную сеть.




Сперва Мишка поет   «Так легко» и «Тихий призрак». Все это сочинялось жуть,  как давно.  Я не могу вспомнить того себя, который писал эти стихи.  Мишка сидит  у костра, на туристическом коврике и  извлекает из старенькой, условно настроенной, гитары несложные акустические гармоники. Я вижу в визир  камеры, как за его спиной, на черно-белый песок набегают черно-белые волны  от проплывшей мимо моторной лодки.  На самом деле волны  на воде фиолетовые и небо над водохранилищем тоже фиолетовое...  Мишка поет про трагически оборвавшуюся любовь, про апрель, про крыши, про вино и суицид. У Мишки густой красивый голос. Когда брякает  и затихает последний аккорд,  я слышу тарахтение моторной лодки вдалеке, треск  костра и комариный писк. Мишка передает  гитару Тиме.  Тот немного подстраивает гитару, откашливается и, выдержав паузу, поет грустную песенку про Новый год.  Там есть строчка, которая мне и сейчас нравиться:
         -  Я знаю, эта странная жизнь пройдет, как дым, - поет Тима.
        Он сидит у березы, худой, в  старых обрезанных  джинсах и майки цвета хаки. С копной черных, поблескивающих, в  свете костра, волос. Заядлый рыбак и бабник.  Неунывающий человек, идущий по утренним улицам города с румяным лицом и бутылкой  пива в руке. 
- Темно, - говорю я. – У меня  камера уже резкость не ловит.
- Я еще  дров накидаю, - Мишка встает и уходит с поляны.
         Водохранилище  пропало.  Между березовых стволов – непроглядная темень. Красные отсветы костра на черной траве.


      

        Я ждал Мишку на этом никчемном  пустыре в окружении старых  кирпичных домов,  рябин  и  диких яблоневых деревьев.  Был теплый вечер в самом начале лета. Быстро темнело. Мишка все не шел… Я сбегал за пивом на площадь… Сбегал еще раз… По белевшей в сумерках тропинки добрел до Мишкиного углового подъезда. На столбе возле подъезда горел фонарь. В темном окне,  подперев костлявыми руками лицо, сидела старуха и безучастно глядела во двор…  Я вернулся на пустырь и долго стоял там, прислонившись спиной к рябине, и вслушивался в  долетавшие до меня тихие голоса.  В кирпичных пятиэтажках одно за другим загорались окошки квартир.  И вот тогда на тропинку из темноты  вышел Мишка.   Мишка  не поздоровался и не протянул мне руки. Он  неровно и громко дышал и  весь был какой-то взъерошенный. В синеватом свете далекого фонаря я видел, как блестит от пота его лицо… Мишка отобрал у меня бутылку  «Жигулевского», допил все пиво одним глотком, а потом зачем-то вернул мне пустую бутылку.
- Карта у тебя?  – спросил я.
        Мишка непонятно помотал головой и икнул.
  -  Ты их видел?  Выгорело? Нет?
        Мишка стоял на тропинке и с тоской  смотрел куда-то за мое плечо.  Я оглянулся – там, среди  яблоневых  ветвей светились окна Мишкиного дома.   И тогда  я  понял, что ему  очень   не хочется идти домой.  Я  увидел, как он медленно поднимается по лестнице, отпирает дверь, входит в  прихожую и ищет впотьмах выключатель на стене.
- Завтра, - горит Мишка.
  У него сильно охрипший  и  словно чужой голос.  В руке Мишка держал карту.      


   

…утром сдох  аккумулятор в камере.   Вставляю второй – его тоже хватит ненадолго.  Плевать… Снимаю ветер в траве, ветер в ветвях берез. Мишка варит в котелке гречневую кашу.
- Со сгущенкой и чесноком, - говорит Тима в камеру.
Он сидит в плавках на корточках, рядом с костром.
- Вкуснотища, - говорит Мишка  и  шурует ложкой в котелке.  Из котелка валит вкусный гречневый пар. 
Мы едим гречневую кашу. Пьем чай. Валяемся на траве.  Сегодня совсем другой день -  солнца нет, небо какое-то белесое и сильный ветер. Я беру у Мишки карту, кладу перед собой на землю, прижимаю уголки камешками. На берегу водохранилища -  жирный крест.  Мы сейчас здесь, это наша стоянка…  Пунктир химического карандаша уходит вверх по бледно-голубой  равнине  Московского моря мимо затопленного фундамента стекольного завода.  Мимо острова  Змеиный и острова  «Б». И еще выше  – мимо пролива Корыто, мимо  Базы отдыха «Электрон»… Там, на краю карты есть еще кусочек острова Клинцы, а после нет уже совсем ничего. Карта аккуратно оборвана по сгибу. И,  как раз туда, на край карты приводит карандашный пунктир… Я лежу на животе и, прищурив левый глаз, гляжу на карту.  Я вижу иссиня-черную неровную черту пунктира  и какие-то волоски на краю бумажного поля. Здесь кончается мир.  Дальше только размытый, вне фокуса, океан темно-зеленой травы…



…включаю камеру. Я снимаю, как Мишка потрошит рыбу и жарит  ее на палочках.  Снимаю, как Тима сворачивает палатку. Снимаю, как мы грузим наши шмотки в байдарку.  Снимаю Мишкину спину в тельняшке, он сидит на носу.  Снимаю волны, снимаю далекий синий горизонт московского моря...


      
        …низкий протяжный гул невидимого самолета.  Темно-синее вечернее небо.  На пыльной воде золотые искры клонящегося солнца.   Мы гребем по очереди, передавая друг дружке весло.  Тима,  у меня за спиной,  тихонько  тренькает на гитаре.  Я сижу на дне байдарки  в одних плавках и поливаю воду пригоршнями себе на голову. В байдарке тесно. У меня затекли ноги…  Мишка кладет весло  на коленки.  Байдарка идет по тихой вечерней воде.   С лопасти весла сбегает ручеек ртути.  Мишка оборачивается, но глядит мимо меня, за мое плечо.
       - Тима, - тихо говорит Мишка.
        Тима перестает  терзать гитару.
        Мы втроем сидим в байдарке, посреди золотой  тишины. Вскоре я понимаю, что тот протяжный и низкий звук, который я давно уже слышу, как фон, как минорную ноту в застывшем вечернем пейзаже,  это - не самолет. Байдарку медленно разворачивает. Уходит назад далекий берег с оранжевой каймой над кронами темных деревьев.  У меня за спиной смеется Тима. Это смех облегчения, смех усталого человека, который  прошел до конца  долгий путь. Теперь можно стащить с одеревеневших плеч рюкзак, сесть на порог и дать отдых ногам… Я вижу, как далеко впереди  гладь Московского моря обрывается в пустоту,  а над этой пустотой стоит бездонный купол летнего неба. У  меня начинает кружиться голова…  Я гляжу в сторону и вижу изрядный ломоть острова  Клинцы  словно отрезанный ножом.  С низким заболоченным берегом  и  зеленью невысоких кустов  он висит на самом краю неподвижной воды. И тогда я тоже смеюсь. В мои легкие словно закачан  веселящий газ, его пузырьки, поднимаются по гортани и щекочут нос.  Удержаться нет никаких сил.  Насмеявшись вдоволь, я беру в руки камеру,  прижимаюсь глазом к визиру, удерживаю палец на кнопке  «REC», но не нажимаю кнопку, и снова кладу камеру на колени… Гул становится громче. Я уже могу  различить полоску  белой пены, там, на самом краю, где вода  на долю секунды  медлит,  прежде  чем упасть вниз,  в отвесную невозможную бездну. Мишка смотрит на меня.  Он спокоен и собран. Он не улыбается, но я вижу смешинки  в его глазах.  Сейчас он напоминает мне мага из книжек Кастанеды.
       - Ну, вот, и  приплыли, - говорит  Мишка.