Альби. глава 26

Оторвавшись от карты, лежавшей на столе, Монфор обвел взглядом присутствующих рыцарей. Все это были проверенные люди, прошедшие с ним всю войну от самого начала до сего дня, командиры и адъютанты его армии. Люди, которые, как надеялся Симон, не допустят поражения и на этот раз, и благодаря которым он нанесет по врагу сокрушительный удар.

Зал был полон вооруженных рыцарей. Многие пришли в замок посмотреть на своего предводителя, которого считали чуть ли не богом. И которому верили. Но советовался Монфор с приближенными, сидящими за овальным черным столом. Винсент де Лемонталь, Жан-Пьер де Конте, Бужар де Фарез, Франсуа де Марли, Вильям де Берже, Франциск Фламин, итальянец, Болдуин Тулузский, брат Раймунда, и наследник Монфора, Амори. Юноша был недавно посвящен в рыцари и ужасно этим гордился.

- Этот чертов испанец как палка в моем колесе, - заявил Монфор. – Я уж думал, он больше не сунется во Францию, но он снова здесь. Сокрушительный разгром ничему его не научил, чтоб его черти взяли! Не сидится ему в Арагоне. Видать, не терпится войти в историю как Педро… - Монфор закатил глаза и щелкнул пальцами. – Педро Освободитель, черт бы его побрал!

Амори весело рассмеялся. Вслед за ним заулыбались рыцари.

Монфор выставил перед собой ладони:

- Господа, господа! Не время шутить. Побережем силы для веселья до того дня, как враг будет разгромлен. Я сам с удовольствием спляшу на костях этого выскочки. А пока, господа, будем отдавать отчет серьезности ситуации.

Жиль, старый слуга Монфора, следовавший за ним повсюду, поставил перед господином блюдо с запеченной птицей и графин с водой. Монфор налил воды в серебряный бокал, жадно выпил и продолжал говорить, сердито отодвинув еду. Жиль поджал губы. Симон ничего не ел со вчерашнего дня, и это расстраивало старика.

- Педро Арагонский привел новую армию, - сказал Монфор. – И сколько бы мы ни зубоскалили, с этим нельзя не считаться: на этот раз он сильнее. Не следует забывать и о прованских графах. Король собирает осколки под свою мантию, господа. О, я очень хорошо знаю южан. Они могут век собачиться, выясняя, кто из них более знатен, чтобы объединить всех, собрать в кулак великосветский сброд. И вот тут очень кстати пришелся испанец.

В разговор вступил Бужар де Фарез, граф Реймский. Ему было уже больше пятидесяти, это был старый воин, чья жизнь прошла в бесконечных сражениях, с краткими передышками в родовом замке.

- Симон, армия арагонского короля превосходит нашу в численности, - сказал он, - но это ничего не значит. Вам, как полководцу, это хорошо известно. У них нет той дисциплины, которая царит в наших рядах. Железной дисциплины, без которой армия лишь сборище бродяг!

Монфор кашлянул, постучал пальцами по бокалу. Если такой человек, как Фарез, что-то утверждает, то так оно и есть. Симон прислушивался к мнению этого рыцаря, и дело здесь не только в возрасте.

- Я не стал бы говорить, что положение наше отъявленное. Отнюдь нет, - продолжал Фарез. – Серьезное, не спорю, но не безвыходное. Рыцари доверяют вам, Симон, и эта вера превратит возможный разгром в блестящую победу!

По залу прокатился одобрительный гул.

Присутствующие с удовольствием слушали старого воина.

- Что ты предлагаешь, Бужар? – произнес Монфор.

- Мое мнение таково: нам не следует отсиживаться в Каркассоне. Король желает открытого столкновения на равнине, значит, и мы должны желать того же.

- Налететь, ударить, смять! Да, это по мне, я согласен с вами, граф! – воскликнул Амори. – Так воевали древние, поэтому их имена в веках.

Монфор строго посмотрел на сына.

- Мы одержим блестящую победу, отец, в этом я уверен!

- С божьей помощью, - вставил Фарез.

- Разумеется, граф.

- Уймись, - прервал Амори Монфор. – Твое дело молчать и слушать. Недостаточно только владеть мечем, нужно уметь думать. Итак, - обратился он к рыцарям, - три города: Каркассон, Нарбон, Перпиньян.

Он обмакнул перо в красную тушь и соединил города. На карте образовался треугольник.

- Испанец, находясь здесь, - он ткнул пальцем в центр треугольника, - может угрожать любому из городов. Но его интересует Каркассон, гигантская крепость с непобедимой армией. А чтобы заставить нас выйти из-за стен, он может напасть, скажем, на Нарбон и разрушить его. Что это означает для нас? Финансовые потери, господа.

- Я вижу, у вас есть решение, господин Монфор, - проронил Франциск Фламин.

- Есть. – Монфор налил еще воды, выпил и осторожно поставил бокал, словно тот был из хрусталя. – Сейчас я все расскажу.

И он рассказал. Никто из рыцарей ни разу не перебил его. Все внимательно слушали. В зале стояла тишина, было слышно только шарканье Жиля, зажигавшего свечи.

- Арагон собирает свое войско здесь, на этой возвышенности. Вот эта речка защищает их правый фланг, а лес и болото – левый. По флангам ударить не получится. Отсюда следует, что король имеет не только численное преимущество, у него выгодная позиция.

Смеркалось. Воздух за окнами приобрел синий цвет. Горели все свечи. Желтый свет отражался в оружии и доспехах рыцарей. Монфор погладил гусиным пером выбритую щеку, потом бросил его на стол.

- Что же сводит их преимущества к нулю? – спросил он. – Прежде всего, то, что южане некомпетентны в военном искусстве. Как показал ход войны, действия их нескоординированы. Каждый сражается за себя. Итак, господа, предлагаю сформировать три конных отряда. Винсент, ты будешь командовать первым, Франсуа де Марли – вторым. Во главе резерва встанет Жан-Пьер.

Рыцари согласно кивнули.

- Мы атакуем их в три волны, не давая оправиться после каждого натиска. Главное – держите всадников в строю. Никаких там славных поединков один на один. Наступать в строгом боевом порядке. За дисциплину отвечаете головой, господа!

Монфор взял с блюда прекрасно приготовленную птицу, разорвал и бросил собакам. Те с рычанием вцепились в сочные куски. Монфор вытер руки о салфетку.

- Не стану обманывать вас, господа, битва будет кровопролитной. Покажем трусливым прованцам, кто здесь хозяин! А из Арагона выбьем дух! Вина! – громко закричал Монфор. – Тащите сюда самое лучшее вино!

Ждать долго не пришлось. Вскоре засуетились слуги, поднося каждому из присутствующих рыцарей бокал с вином.

- Выпьем за нашу победу! – провозгласил Монфор. – Пусть свершится битва, и пусть это будет наш день, господа! Бог по-прежнему с нами!

Шум наполнил зал. Рыцари были довольны Монфором. Они верили ему как себе.

***

Стояла глубокая ночь. Эти толстые стены призваны были не пропускать звуков, но шум дождя проникал и сюда, в эту комнату, где горела единственная свеча, и где никто не смел потревожить одиночество Монфора.

Кончились солнечные дни. Льет нескончаемый дождь, скоро зима.

Он исполнил клятву, данную папе в Риме. Бросил к его ногам Францию, уничтожил еретиков, устрашил христиан, сделал все, что мог. И устал.

Почему-то в эту ночь Монфор впервые подумал о себе как о старике. Наверное, это из-за погоды, сказал он себе и поправил сползший с плеча камзол. Да, слякотная приморская осень кого угодно лишит присутствия духа. Главное, чтобы солдаты ничего не заметили.

Двое суток на подготовку, и армия двинется из города к Перпиньяну. Нет сомнений, Арагон будет разбит. Вот только завершится ли эта война?

Он давно не видел Алаи. Пора домой, к своей старой жене. Хотя, какая она старуха? Алаи – цветущая женщина, мать его детей, не такая красивая, как прежде, но все-таки очень привлекательная.

Алаи, Алаи… Последнее время он даже не вспоминал о ней. Хотя знал точно – она его ждет. Пишет бесконечные нежные послания, которые он едва читает между деловой перепиской. Захотелось вдруг ее увидеть, услышать ее голос, ощутить теплую кожу, мягкую темную волну волос на своей груди.

Алаи. Женщина, которая когда-то свела его с ума, которую он любил безумно, и за которую боролся. Внезапно он ощутил приступ такой сладкой тоски, что слезы навернулись на его глаза. И все-таки он думал о жене не как о любимой, а как о частичке дома, который он покинул давно.

В юности Алаи была прекрасна, нежность ее была безгранична, и она любила Монфора. Он всегда это чувствовал, только не признавался себе, насколько это для него важно. До тех пор, пока не встретил Мари, и не понял, до какой степени женщина может не любить.

При одной только мысли о Мари у него взмокли ладони. Она была для него как магнит. Монфор не мог бы сказать точно, в чем ее сила, чем она так привязала его к себе. Он даже был склонен думать о вещах фантастических, например, о колдовстве, но все могло оказаться гораздо проще: она сломала его своей нелюбовью.

Мари – самая прекрасная девушка, которую он только встречал. Красота стала ее проклятьем, потому что она несчастна и одинока, и он готов ползти за ней на край света.

Монфор представил, как она спит сейчас в своей постели среди надушенных кружев, лежа на животе, сунув под подушку руки, и желтый свет от свечи мягкими пятнами ложится на ее чистую белую спину и копну разметавшихся волос. Сколько раз он смотрел на нее спящую! Он почти уверовал, что Мари – ангел, сошедший на землю, который и сам не знает, для чего.

Может, и правда отпустить ее, как она просит? Но, куда она пойдет? Ее же растерзает солдатня, чернь, сброд без чести и без совести, растащит по кускам. Ее, ангела, саму любовь, мою прелесть. Всякий раз, как он думал об этом, сердце его заходилось. Он застонал и стиснул кулаки. Она там, в спальне… Достаточно подняться по лестнице и войти. Она откроет глаза и скажет тихо:

- Симон…

И больше ничего. Симон. Что может следовать за этим? Не надо, не сейчас, не хочу? Я люблю тебя… Если бы хоть раз она произнесла эти слова, один только раз…
Он возьмет ее сильно, с надрывом, снова достигнет вершины блаженства. А она как всегда будет молчать и прятать взгляд.

- Господи, за что, почему мне это досталось? – прошептал Монфор. – Господи! Господи, пролей каплю своей святой крови на мое иссохшее сердце. Иссохшее от тоски и грехов, и нечистей душевных и телесных. Спаси и сохрани меня от мыслей и желаний моих. Аминь.

Монфор закрыл лицо руками, некоторое время сидел, борясь с желанием пойти к Мари. Потом встал и вышел с сильно бьющимся сердцем и пожаром в животе.

***

Который день лил дождь, равнина превратилась в жирную топь. Ветер пригибал жухлую траву, она стелилась волнами, как речная вода. Тучи с черным брюхом ползли по наклонному скату небес. На пологих возвышенностях в полотнищах дождя стояли две армии с развернутыми знаменами и штандартами на длинных древках. Раймунд Тулузский с Домиником Касселем обходили войско. Оно состояло частью из наемных, хорошо обученных солдат, частью из ополченцев. Отряды всадников держались в стороне. Это было наиболее сильное звено армии.

Рука Раймунда лежала на перевязи, он вглядывался в лица солдат. Они верили своему королю, верили графам, приведшим их сюда. Раймунд размышлял о том, что скоро все они погибнут, служа общему делу, с верой в рай, который наступит, как только они выдворят крестоносцев за пределы Прованса. О чем думали северяне в этот момент? Об обещаниях Монфора, их бога. Или о том, что смерти нет, и скоро все они будут купаться в роскоши. Бедняги…

- Доминик, я могу сказать тебе, что думаю обо всем этом? – спросил Раймунд.

- Мне кажется, теперь самое время, - ответил молодой человек. – Откровенность сопутствует удаче.

- На удачу надеются слабые, - прервал его граф. – Хотя, как можно предугадать исход событий? – Он покачал головой. – Не верю я в этот Армагеддон, мой мальчик. Не сегодня завершится война, в этом я убежден.

- Почему бы просто не убить Монфора? – спросил Кассель. – Подослать к нему шпиона.

Раймунд посмотрел на него странным взглядом, снял перчатку и вытер рукой мокрое лицо.

- Когда началась вся эта паршивая заваруха, я и предположить не мог, каких масштабов она достигнет. Положение Монфора сейчас прочное. Он держит в руках весь юг. Во всяком случае, до настоящего времени. Его поддерживает Рим в лице папы. Думаешь, без этого Монфор сделал бы то, что сделал?

- Началось-то все с еретиков, - заметил Доминик.

- Причина! Папе нужна была причина, а еретики – самое подходящее дело, за это можно зацепиться. Ты представляешь себе,  в чем состоит ересь альбигойцев? Эти люди строго соблюдали христианскую мораль, но отказались платить папе, и даже конфисковали церковное имущество. Вот и повод для вторжения, и Иннокентий ни за что не упустил бы его! Ведь превосходство его власти над королевской утверждено законом. Он давно заглядывался на цветущую Францию. А Монфор, человек, в жилах которого течет английская кровь – разве можно взывать к его совести, его милосердию?

- Ересь этих фанатиков всем обошлась слишком дорого, - не унимался Кассель.

- Да. В этом ты прав. Пострадало все население благословенной Франции.

Лицо Раймунда оставалось бесстрастным, на нем ничего не отразилось. Но в глазах зажегся холодный огонь.

- Что теперь можно сказать в защиту еретиков?

- Их уничтожали десятками тысяч, жгли на кострах. В Альби в одной из церквей за один только раз убили семь тысяч человек.

- Именно поэтому теперь мы здесь.

- Да, именно поэтому.

- Да поможет нам бог.

- Ты просто хочешь жить, поэтому и говоришь так, - заметил Раймунд.

- Да, я хочу жить. Бог все видит, он с нами.

- С чего вдруг?

- Потому что так должно быть.

Раймунд остановился, повернулся лицом к Касселю.

- Я не верю в бога, мой мальчик. Я верю в боль, страдания и страх. Верю в жизнь и смерть. И если ты можешь сегодня кого-то спасти, сделай это.

Кассель окаменел. Это даже не альбигойская ересь. Что-то похуже. Только за одни эти слова церковники спустят шкуру. Раймунд стал подниматься по склону, где среди палаток стоял королевский шатер. Касселю понадобилась пара секунд, чтобы прийти в себя, и он торопливо последовал за сюзереном.

- Я виноват, сударь, простите, - проникновенно сказал он.

Брови Раймунда поползли вверх.

- О чем ты?

- Может, и не стоило об этом говорить, но я дурно думал об одном человеке, сударь. Хочу перед ним извиниться.

- Это необязательно, - сказал Раймунд, глядя Доминику в глаза. – Останься с ним и постарайся выдержать все до конца.

- Спасибо.

Настроение Раймунда по-прежнему было на нуле, он не стал бодрее. Всем этим людям уготована смерть, и он поведет их вперед… Он чувствовал себя очень плохо. Такое и раньше случалось, но в этот раз подействовало особенно сильно. На сердце был январский холод.

Он решил поговорить с Педро. Конечно, в какой-то мере он благодарен ему за оказанную помощь. Они были родственниками и в приятельских отношениях. Два года назад Педро привел армию и дал возможность противостоять крестоносцам. Но он не собирался за Раймунда выигрывать сражения, и был прав. Раймунд вздохнул. Больше они не были друзьями.

Дождь немного утих, сеяла мелкая морось, похожая на туман. Все было мокрым, серым, удручающим, безрадостным. Подходящий день, чтобы уйти из этого мира. Скоро полдень. Наверное, но не теперь. Чуть позже, часа через два-три. Королевский шатер был уже близко. Слышались голоса рыцарей. Раймунд взглянул на каменные лица стражников, плюнул и повернул назад.

Сражение началось два часа спустя, и было кровопролитным. Три волны кавалерии Монфора последовали одна за другой, смяли отряды южан, как снопы, и ударили по арагонцам. Кто-то в запале крикнул, что король Педро убит, и испанцы бежали с поля боя.

Некоторое время южанам на флангах удавалось сдерживать натиск крестоносцев, но это уже не могло ничего поправить. Сам король и его приближенные, конечно, исчезли. Оставалась хоть какая-то надежда на то, что он все-таки жив. Остатки армии южан были взяты в плотное кольцо. Это был абсолютный разгром. Немногим удалось спастись в тот день.

***


Монфор не участвовал в битве. С безопасного расстояния он смотрел на поле сражения. Да, все так, как и должно быть. Он напомнил себе о дне казни Монвалана. Несомненно, узнав об уничтожении армии южан, Монвалан сам станет умолять о смерти.

И Монфор эту просьбу, конечно, удовлетворит.

Его армия победила. Они все будут праздновать в эту ночь. Но, несмотря ни на что, Монфор был охвачен тревогой. С чем это могло быть связано, он не понимал, возможно, что-то не так дома, в Лестере. Что-то с дочерьми, Алаи? Возможно, да. Но, скорее всего, нет. Думал он только о Мари.

Он вернется к ней победителем, и она еще больше возненавидит его за это. И выхода из тупика нет. Позади остался Каркассон, а впереди – промозглый вечер и холмы, политые кровью. С того места, где он стоял, была видна река, ее стальной блеск, и узкая береговая линия, поросшая бледно-голубыми цветами. Хлопало знамя над его палаткой. Снова полил дождь. Мари, Мари, как это вышло, что все – для тебя?