Альби. глава 29

- Если бы я мог, я предложил бы тебе стать моей женой.

Вот до чего дошло. К концу целой вечности рабства он высказывает такие желания. Совсем с ума сошел. Мари села, поджав под себя ноги. Было полнолуние. Голубой лунный свет затопил все вокруг, весь замок, всю эту комнату с ее витражами и гобеленами, и резными каменными колоннами с погасшими факелами в бронзовых руках сатиров. И они как две большие глубоководные рыбины с серебряными боками плыли в лунном сиянии - Симон и Мари.

- Стать моей женой, - повторил Монфор.

- Никогда не говори мне таких слов, Симон, - прервала его Мари. – Никогда, слышишь?

- Никогда – слишком большой срок, нимфа.

- Давай выпьем за это, Симон.

- Согласен. Только не разбавляй вино. Совершенство не требует дополнений, они лишь разрушают его.

Мари решила последовать его совету.

- Сколько мы с тобой вместе, Мари? Не так долго, верно? А мне кажется, я знал тебя всю жизнь. Мари, моя нимфа. Ты знаешь, как я люблю тебя.

- Знаю. – Она протянула руку, погладила его высокий красивый лоб. – Кем дается любовь, Симон, богом или дьяволом?

- О, это вопрос для философов, - отозвался Монфор.

Они рассмеялись. Странно все-таки, он достаточно много о ней знает, и, несмотря на это, счастлив.

- Где любовь, там и боль, - сказала Мари.

- За это не грех выпить.

Монфор перевернул свой бокал, показывая, что тот пуст. Мари хотела налить ему снова, но раздумала, а вместо этого поцеловала его. Они оба знали, что их отношения скорее боль, чем любовь, нечестные с самого начала, они разрушали души друг друга. Все это глупо, неправильно и заранее подтасовано. И все-таки, Монфор был по-своему счастлив.

Они никогда не говорили о Жане. Случалось, порой, Монфор с недоверием глядел на Мари, именно потому, что любил. Но никогда он не забывал о своем сопернике.  Да, Мари сдержала слово, данное однажды, она осталась с ним. Но где витает душа ее, о чем она мечтает в минуты, когда он со сладким стоном накрывает ее собой? Лучше не думать об этом.

Где сейчас этот сукин сын, южанин, мой враг? Может быть, собирает войско против меня. Если он жив, он не успокоится, пока не отнимет ее. Он придет за ней, - думал Монфор, - скорее бы. Тогда я буду свободен от обещания, данного ей, я убью его как вора, проникшего в мой дом.

Мари встала с постели, на мысочках подошла к столу, где были брошены его одежда и оружие. Вытащила из ножен меч, лунные блики вспыхнули на стали. Она никуда не спешила, разглядывала клинок, думая о своем. Она была совершенно голая, как Ева в день сотворения, овеянная лунным светом. Монфор глядел на Мари, подавляя в себе желание подойти и обнять ее, чувствуя, что все в нем заледенело и смерзлось.

-  Ты ходил в Палестину, Симон, в другой мир, - проговорила Мари, не оборачиваясь.

- Да, - подтвердил он и добавил, - положи меч, Мари. Он знает вкус крови. Не трогай его.

- Зачем ходил туда, Симон, что хотел найти? Мир вместо войны, любовь вместо ненависти? Шел с надеждой, но ничего не изменилось, везде одно и то же… Что же творится теперь, Симон, что же это? Французы режут французов, им помогают англичане и испанцы. Мой несчастный народ в слезах и крови. Ведь и тебе они не чужие!

- Возможно, но иногда своих лучше убивать первыми, - сказал он глухим голосом.

- Что это значит?

- Ничего.

Они помолчали.

- Симон.

- Да?

- О чем ты думаешь?

- Я скоро должен уехать.

- Снова в Дьеп?

- Угу.

- Ладно.

- Ты даже не спросишь, надолго ли?

- Сам скажешь, если захочешь.

Он разочарованно покачал головой.

- Амори едет с тобой?

- Да. В Тулузе останется Дюран, он присмотрит за тобой, Мари.

- Не сомневаюсь.

Он не мог больше бороться с собой. И он встал позади Мари, обнял так, как когда-то однажды, в темной галерее, когда они еще не были любовниками. Мари с легким стоном запрокинула голову, и он ощутил губами бьющуюся вену на ее мягкой шее. Никогда не будет любить меня, не станет моей, с горечью подумал Монфор. И именно в этот момент хладнокровно решил убить ее.

***

Это был жаркий ветреный день в дебрях августа. Палило солнце, все высыхало, больные деревья роняли листья, и те уносились прочь. Недавно цветущий юг стал похож на страну, где свирепствует чума. Все изменилось. Все.

В замке Доминика Касселя была тьма народу. Во внутренних дворах днем и ночью горели огни – здесь стояла армия. Прошли дни раздоров и тщеславия, графы Прованса, наконец, объединились.

В просторном зале собрался цвет рыцарства. Присутствовали здесь и испанцы. От блеска кольчуг и ярких плащей, расшитых родовыми гербами, рябило в глазах. Говорили все разом, и из-за стоявшего под гулкими сводами рокота возбужденных голосов ничего нельзя было разобрать. Несколько минут назад супруга Доминика поднялась из-за стола и удалилась. Более ничего не сдерживало мужчин, они говорили в полный голос, слышалась брань.

Жан проводил молодую женщину взглядом. Вспомнилась Колетта, ее прекрасное лицо и кроткий нрав. Он уже научился думать о ней без раздирающей боли, не испытывая страданий и злости. Чувство, охватившее его, походило на печаль, вязкие, недвижимые сумерки.

Лишения, которые Жану довелось пережить за последний год, изменили его. На внешности это отразилось мало – он оставался все тем же молодым красавцем. Правда, между бровей теперь выделялись две вертикальные бороздки, и на скулу лег красноватый шрам. Но это нисколько не портило Монвалана, а наоборот придавало больше шарма. Перемены были внутренние. Жан стал молчалив, отчужден, сконцентрирован на себе.

Вот и сейчас с ним уже несколько раз пытался заговорить Рауль, сын Раймунда, но Жан молчал, либо отвечал односложно. Трудно было понять, слушает ли он вообще. Но это не смущало юношу. Рауль смотрел на Жана с восторгом. Многие из рыцарей считали Монвалана героем, среди южан он был личностью популярной.

Доминик Кассель постучал по столу рукояткой кинжала, призывая собравшихся к молчанию. От его фигуры, облаченной в синий камзол с нарядной перевязью, как никогда веяло уверенностью и силой.

- Господа, мы собрались здесь не только для того, чтобы поделиться новостями. Есть дела поважнее, - как всегда деликатно проговорил он. – К нам, господа, желает обратиться мой сюзерен, единственный подлинный властитель Тулузы, граф Раймунд. Иных правителей, целуй они папе крест хоть до скончания века, я не признавал и не признаю никогда, - добавил Доминик, намекая на Симона де Монфора.
Тряхнув поседевшей головой, Раймунд поднялся с деревянного кресла. Речь его была подобна холодной ключевой воде.

- Доблестные рыцари, час пробил, - сказал он. – Пришло время позабыть о прежних распрях и расколе в наших рядах. Лишь в единстве сила, господа. Крестоносцы сражаются не за веру, золото – вот их движущая сила. И мы должны преподать врагу достойный урок, отстоять свои земли.

Молодой король Арагона Хуан, сын погибшего Педро, приподнялся с места, опираясь руками о стол.

- Армия Арагона к вашим услугам, сударь. Я кровно заинтересован в продолжении войны. Монфор дорого заплатит за смерть моего отца.

- Благодарю вас, ваше величество, - сказал граф Раймунд. – Именно теперь самый удачный момент для удара, Монфора нет в Тулузе, а его наместник Дюран слишком молод. Он не справляется с армией. Этот юноша слишком изнежен, баловень судьбы, почивающий на лаврах отца. Граф Монвалан, расскажите, сударь, собранию все, что вы рассказали мне.

- Верные люди сообщили, - с иронией сказал Жан. – Думаю, у них нет обыкновения сгущать краски.

- О, это не минус живописцу, а скорее его плюс, - так же иронично заметил Раймунд. – Итак, сударь, прошу.

- Господа, каждый пройденный день играет против нас. Монфор не будет отсутствовать вечно, скоро он вернется в Тулузу. Ставка слишком высока, чтобы вести себя беспечно. А Монфор не дурак, заметьте. Он прекрасно осознает, что его позиции на юге еще слабоваты.

Жан откинулся на спинку кресла и опустил глаза. Он не был уверен в их выражении. Зато собравшиеся рыцари взгляд не отводили. Последовала неловкая пауза.

- В Тулузе все непросто. Горожане не в силах более терпеть притеснения захватчиков. Поставленный Монфором епископ своими проповедями провоцирует погромы, солдаты мародерствуют. Никто не разбирает, кто еретик, а кто добрый католик. К тому же, наместник Монфора обложил наших подданных непосильными податями. Нас умоляют о помощи, господа.

***

Как считал граф Раймунд, внезапность была главным козырем войска южан. Но, чтобы выполнить это условие, к городу нужно было подойти незаметно, а это было непростой задачей. По всем дорогам были расставлены посты. При возникновении опасности, в гарнизоне Тулузы об этом скоро узнали бы. Поэтому решено было двигаться быстро, совершая стремительные марш-броски. Во все стороны разъезжали малые группы разведки. Их задачей было ликвидировать посты.

Отряд, которым командовал Жан, состоял из сотни арбалетчиков и пятидесяти всадников, и они верили Жану. Они шли по песчаной дороге, стояла изнурительная жара, горизонт потек, и все чуть-чуть искажалось. Войско осталось позади, до Тулузы рукой подать, в сумерках они подойдут и оцепят город.

- Чтобы ни одна мышь не проскользнула за городские ворота, - напутствовал Монвалана Раймунд.

- Так и будет, - ответил Жан сюзерену.

Тут кое-что вспомнилось. Он вдруг увидел отца в полном боевом облачении. Они ехали в рядах конницы крестоносцев, впереди лежал Альби – обреченный город, позади них слышались голоса, храп лошадей и… Такой же взгляд был тогда у Карла. Раймунд похлопал Жана по плечу, и тот мгновенно окаменел – почудилось, на него смотрит отец.

- Что с тобой?

- Ничего.

- Что-то не так?

- Показалось.

- Ну, с богом, мой мальчик.

- Да поможет нам бог.

Впереди темнела небольшая роща. Дорога уходила в стволистую мглу, Жан слегка придержал коня, настороженно оглядываясь. В роще щебетали птицы, но никаких посторонних звуков не доносилось. Зато в дорожной пыли было полно следов.
Не успел отряд войти в рощу, как послышался стук копыт, и впереди между стволов мелькнули всадники. Жан сразу узнал крестоносцев на их невысоких выносливых лошадках. Он сделал знак, пешие солдаты разбежались по сторонам, на дороге остались конные. Секунда, и, поднимая пыль, навстречу им вынесся сторожевой отряд северян. Подпускать их к себе было бы глупостью, да и опасно, отряд был многочисленный, они даже знамя везли с собой на высоком древке – чистая бравада.
Помимо меча и двух кинжалов у Жана был арбалет – отличный двулучник с ложем из полированного красного дерева. Два болта лежали в желобках. Жан опустил руку на арбалет.

- Я выстрелю в того, что на сером коне, - сказал он Раулю, - а ты ссадишь того, что рядом.

Крестоносцы явно не ожидали увидеть кого-то на дороге. Мгновенного замешательства оказалось достаточно, Жан выстрелил от бедра. Щелкнул замок, и болт унесся к цели. Всадника качнуло, падая, он зацепился ногой за стремя. Лошадь побежала навстречу южанам, волоча за собой труп, и Жан с удовольствием отметил наполовину вылезший из спины крестоносца болт – у его оружия была хорошая пробивная сила.
Справа и слева защелкали замки, закричали раненые, лошади в панике вставали на дыбы, метались из стороны в сторону. Но уповать на то, что удастся взять врага на испуг, не приходилось. Появлялись все новые и новые всадники. Еще не вполне поняв, что произошло, они шли на рысях. Но оценили ситуацию и с бешеными криками бросились вперед. Оставалось только уповать на господа и на стрелков, притаившихся в роще.

И они не подвели.

Все-таки избежать ближнего боя не удалось. Много лошадей было ранено, крестоносцы соскакивали на землю и с нечеловеческими, наполненными яростью воплями, бросились в атаку. Засверкали мечи.

Жан опрокинул одного и прикончил другого, на ходу проткнул еще двоих, прежде чем заметил, какая опасность ему грозит. Противник его был выше и шире в плечах, с красным лицом и глазами сумасшедшего, и глядел он прямо на Жана. Он несся галопом, стремительно приближаясь, но тут лошадь стала заваливаться на бок, и рухнула с болтом в шее. Всадник ловко выпрыгнул из седла, точно приземлился на обе ноги и, бросившись на Жана, заработал мечами, как боевая колесница.

Первые несколько секунд Жану пришлось отражать удары, но потом он сменил позицию и выхватил кинжал. Враг снова атаковал, и на этот раз сумел дотянуться до Жана. Удар был касательным, но острый клинок рассек кольчугу и царапнул по ребрам. Жан упал. Не собираясь сдаваться, он выставил перед собой клинок. Крестоносец выбил меч из его руки.
 
Жан тяжело перекатился на живот, оказавшись под копытами коня. Конь шарахнулся, и это дало ему возможность подняться. Крестоносец снова атаковал, двигался он как молния, но промахнулся, а Жан левой рукой метнул кинжал. Из горла крестоносца полилась кровь, он зажал шею руками и упал на спину, уставившись в древесные кроны удивленными глазами.

Жан поднял чей-то меч, оглянулся в поисках противника. Из-за деревьев выскочили два всадника и помчались прямо на него. Жан выпрямился и, совершенно не скрываясь, двинулся им навстречу. Казалось, две несшиеся лошади просто раздавят его. Стараясь подавить страх, Жан закричал:

- Ну, иди сюда, ублюдок! Иди!

Молодая нервная лошадь стремительно атаковала. Жан отскочил, но успел подсечь ей ноги. Она полетела через голову, калеча всадника. Жан бросился к жеребцу, который весь дрожал, но оставался на месте, боясь наступить на мертвых. Расстояние Жан преодолел в два прыжка, стиснув зубы – рана под одеждой горела огнем. Вскочив в седло, он тут же встретил удар крестоносца, сделал ложный выпад и рассек его правую руку. Тот взвыл, уронил меч и лишился головы. В следующую секунду Жан приник к шее коня, рядом просвистел болт и впился в дерево. Брызнули кусочки коры. Не хватало еще попасть под обстрел своих - мелькнула мысль – о чем только думают эти дураки! Но пешие солдаты уже выскочили на дорогу один за другим и влились в общую свалку.

Настал момент, когда крестоносцы дрогнули и развернули коней.

- За ними! Никого не упустить!

Северяне стремительно удалялись, один поворот, другой, роща внезапно оборвалась, навстречу выкатились рябые поля в клубах белесой пыли. И хотя северян по-прежнему было больше, дух их был сломлен. Некоторых сняли из арбалетов, другие погибли от мечей. Всадники Монвалана развернули коней и поскакали назад к роще, где их ожидала пехота.

***


Солнце село быстро, но кромка неба еще долго светилась огненным, пока, наконец, не стемнело. Жан стоял в тени холма и наблюдал за тем, как постепенно замирает город. На башнях зажглись редкие огни, было видно, как взад-вперед прохаживаются стражники. Высокие стены скрывали то, что происходит за ними, но в домах по эту сторону стены один за другим гасли огни. В этом было что-то фатальное, пугающее, как будто город навсегда прощался со светом дня.

С этого места был виден изгиб Гаронны, вернее, он угадывался по серому туману, неподвижно зависшему над водой и протянувшему щупальца в низины.
Подошел Рауль и встал рядом.

- Вы смелый человек, сударь.

- Да ну?

- Не смейтесь! Я видел, как вы дрались сегодня! Вы – благороднейший из рыцарей.

- Оставь комплементы дамам, Рауль.

- Сударь! Вы должны это знать, я восхищаюсь вами. Кто виноват в этой войне, а кто прав, пусть судит бог. Наверняка я знаю одно, что за то, что вы сделали для Франции, вы заслужили прощение.

Жан покачал головой и посмотрел прямо в глаза юноши.

- Бог отвернулся от меня, Рауль.

- Не говорите так! Вы смелый человек.

Я несчастный человек, едва не сказал Жан, но сдержался и направился к тому месту, где прямо на земле, завернувшись в плащи, спали его рыцари.
   
Отряд поднялся еще до рассвета. В сонной Тулузе никто не знал, что город находится в оцеплении. Белые дома, сады, свечки тополей плавали в сиреневом тумане, ничто не нарушало холодной тишины.

Когда туман рассеялся, и солнце заняло половину тусклого, обморочного неба, к Тулузе подошло войско.