Любушка Часть 1

Сказка посвящается удивительной семье воспитывающей шестеро детишек. Имена в сказке изменены


Волком диким лесным, буду выть на пепелище:
- Где Любушка моя, ясны очи, русы косищи?
Где тот терем, что как гнездо вил?
Где сыновья, что больше жизни любил?
Мудрый старец вытрет слезы мои, своею рукой:
-Иди Наум, пора уже и тебе домой,
Показать я хотел, тебе в другом месте и в другое время.
Что доля твоя Любавушка,-суженная, а не бремя.
Запамятовал сынок, встречу первую,
Не забыть тебе науку мою,  никогда наверное.
Ждут дома тебя сыновья твои, твоя ясноокая
Жизнь не всегда проста да длинная, она порой и широкая.


Часть первая.

Колыхалось поле, ветерок невидимой рукой проводил по нему, заставляя колоски трепетать, клониться к земле и снова подниматься. Россыпь васильков, словно вышивка на свадебном рушныке украсила поле. Наум стоял на дороге и вдыхал полной грудью, чувствуя аромат летних трав, и цветов.Это наверное самый странный сон, который когда либо ему снился. И ощущения были такие реальные…Он даже взял в руки колосок, помял его, ощущая, как покалывают пальца остья, колосок еще не налился спелостью, еще не затвердели зерна…. Откуда это все? Позади хутор, а рядом знакомое лицо молоденького паренька. « Как есть, совсем зеленый, лет на шесть старше моего Дениски. Вот только что, лежал в своей постели, чувствуя знакомое тепло спящей жены … лежал и думал - мне 30, и жизнь моя полная чаша. Есть единственная и любимая женщина, и шестеро моих детей. Говорят, мужчина должен посадить дерево, вырастить сына…Ерунда! Чем больше сыновей, тем смелее шагнешь в старость. А Дениска вылитый я. Пять пацанов, о чем еще может мечтать мужчина…а дочка…дочка, настоящая красавица, вся в Любу!» Вот с такими мыслями засыпал Наум, а под боком сладко спала любимая женщина. Хороводом пронеслись воспоминания: первая встреча; как были против их родители, все говорили что такие молодые еще...Они же не могли знать, что это ОНА, его единственная, и другой не надобно. Сверху решили за них, и не мучили поиском, не давали время на пробы и ошибки, а свели сразу, показали друг другу… Вот еще… старец был… Сон или не сон? Седой, одетый как монах, только в серые одежды, и взгляд такой мудрый. Глаза его улыбались, а за бородой и усами улыбки не видно … Что там он говорил? Что не могло в моей жизни быть иначе, и чтобы убедиться в этом, позволит он, еще раз пройти тот же путь. Пусть не в это время, не в этом месте…будет ли то же самое, что имею в своей жизни я сейчас, решать только мне. Самое главное, это верить в Господа и в себя. «Благословляю тебя, сын мой», и осенил меня крестным знамением. А потом этот пахнущий травами летний ветерок…

Вот теперь этот паренек, уверен, что он должен куда-то с ним идти.
-Куда идем-то?
- Ну, ты даешь! Мы же месяц этого ждали. Ивана Купала же! Там все девчата нашего хутора будут. И состязания мужские! А приз победителю – поцелуй дочки самого старейшины! Знатная девка! Давече мне Трофим по секрету поделился. Только не говори никому, старейшина узнает, голову открутит! Он своих дочерей ой как бережет.
 Наум автоматически спросил:
-Это которой дочери?
-Старшой, той, которую мать диковинным именем назвала - Любовь. Ей старец какой-то приснился и приказал: «хочешь, дочери счастья – назови Любовью. Иначе всю жизнь маяться будет в поисках суженного»
Позади, в хуторе залаяли собаки, огромная, круглая луна смотрела на них с неба…
-А через поле, почему нельзя?
-Ну, ты что, это же хлеб! Грех святой хлеб вытаптывать. А вдруг зима голодная? Ты тогда не раз пожалеешь о каждом вытоптанном колоске. И вот еще… Если моя бабка травница узнает – голову мне открутит. Она у меня такая, помнишь нас хворостиной обхаживала, когда мы подглядывали как она травы собирает? Я тогда неделю сидеть не мог…
-Хватит лекцию читать, обходим, значит обходим.
-Ты же сам знаешь, я не грамотный! И что в темноте читать можно? Слова-то, какие мудреные.

Обошли поле, издали доносился заливистый девчачий хохот..
Звонкий чистый голос затянул песню, и через секунду к нему присоединились другие. Песня завораживала, в ее переливах были переплетены судьбы двух молодых людей, которых выбрала судьба, но разлучили родители, и в купальскую ночь девушка с парнем, взявшись за руки, вошли в реку, но она не приняла их …Песня неожиданно оборвалась, послышался визг, а потом басовитый хохот. Они прошли мимо рощицы, в которой стройные подружки березоньки перешептывались, тянули к земле свои ветви, и спустились к реке. Костер был огромным, таких костров Наум еще не видел. Дрова были сложены в два или три человеческих роста. Девушки опять запели, на этот раз задорные и веселые песни. Подошли к костру, внимания на них никто не обращал. Его нечаянный товарищ вышел к костру, чинно поклонился и проговорил:
- Навострился на гулянье давече,
Да заплутал, пошел еще далече!
А там, девка с русою косой:
Зовет меня к себе домой
Только батька, шибко строгий - Водяной.
Нук, скажите молодицы,
Мне на девке той женится?

Тут же раздался взрыв хохота, к костру выскочила совсем юная, да ушлая и ответила в том же духе:

-Ой, тебе, Степан, да все б женится,
Где найдешь ты ту девицу,
Чтоб была краса, руса коса,
Да еще и без хвоста?
Чтоб была она  игрива,
Ну не девка, прямо диво,
Чтоб пекла, пряла, стирала,
И совсем не уставала.
На русалке не женись,
Под водой тебе не жизнь!
И на меня смотреть не смей,
Мне не нужен дуралей!

 «Жених» залился румянцем, но не стушевался, острой на язык красавице подмигнул. Значит, мальца, Степаном зовут, а спросить было самому не ловко. В сторонке готовили место для состязаний:   сначала веселых и задорных,  таких как прыжки в мешках, а потом пошли уже серьезные. В борьбе принимали участие зрелые парни, а вот с лука стреляли и совсем безусые юнцы. Товарищ пока стоял и переминался с ноги на ногу, поглядывая больше в сторону девчат. Тут к ним подошел усатый парубок, положил Науму руку на плечо, от чего тот аж просел, и спросил:
- Готовы?  Сейчас топоры метать будут. Степан, ты точно хочешь участвовать? Наум, пусть бросает первым.
Он пропустил вперед «умельца» Хоть посмотреть со стороны как это делается. Целью была кадушка подвешенная к ветке, довольно таки не близкая и не самая большая мишень. На замахе, вместо того, чтобы сосредоточиться, он подмигивал красавицам, крутил головой, выискивая ту самую, что ясных глаз не спускает с него. Разбежался…споткнулся…все дружно ахнули, топор полетел не в дерево а в плотно стоящую толпу. У самых ног  какой-то девицы воткнулся в землю. Вперед девушки выскочила огромная псина и глухо зарычала.  Славная не испугалась, наклонилась за топором, подняла…два шага и протянула  Науму. Словно гром среди ясного неба был ее взгляд. «Это же Люба! Моя Любавушка! А дурак Степка чуть в нее топором не попал»  Она, да не она, не та, которая совсем недавно мирно спала под боком.  Юная, как в тот день в летнем лагере, когда они познакомились.  Наум, недолго думая, зарядил Степану по шее, отчего он покатился кубарем. Тот только подняться успел,  и от неожиданности аж присел, глядя со страхом на своего недавнего друга держащего в руках грозное оружие. А  Наум видел перед собой только ее глаза, не мог допустить, чтобы поцеловал его любимую кто-то другой. Даже страшно на миг стало, от поднимающейся волной ярости. Взял лежащий на земле топор, который привычно лег в руку, стиснув топорище до боли в ладонях,  почувствовал, что не впервой ему эта «потеха».
И без всякого разбега, с одного короткого замаха запустил в дерево. Сконфуженный Степан, словно побитый пес, с виноватым видом протянул еще топор. И когда  полетел  уже третий, раж прошел, оглянулся, стояла тишина. Все три топора в ряд торчали  с несчастного дерева, а разрубленная пополам кадушка валялась в траве. Усатый парубок махнул рукой и громко прокричал:
-Другим и пробовать не стоит! Верно? Лучше никто не метнет!
Его подхватили на руки дружной толпой и понесли к костру.
А к дереву подошла та самая, острая на язык девица и запела жалобно, замазывая «раны» у дерева, прося песнею простить «несмышленого хлопчину» Поклонилась потом трижды и к остальным присоединилась.

Кто-то выкатил на поляну бочонок с вином, налил в глиняную кружку до верха, девчонки с хохотом вытолкнули на поляну смущающуюся дочь старосты.
При свете костра ее глаза сверкали, такой Наум ее не видел еще ни разу в жизни. Огромный венок из трав и цветов, яркий сарафан поверх вышитой крупными маками рубахи. Она смотрела на него лукавым взглядом и улыбалась. Он даже не и понял, от чего захмелел больше, от терпких губ любимой или от кружки вина. Только запомнилось, как шел следом не отрывая взгляда от стройного стана и покачивающейся в такт косище.  Дальше все было как в тумане, хороводы вокруг костра, венки на воду. Он протянул ей венок, она посмотрела в ответ смело, с вызовом. Не знал  еще тогда, что по обычаям, приняв венок, она ухаживания его принимает. У кого-то в руках появилась балалайка. Наум точно знал, что играет на гитаре, а вот, умел ли он играть на балалайке?  Но взял протянутый инструмент. Руки сами наигрывали какие-то мелодии, все кружилось, мелькали разноцветные сарафаны и рубахи.

Проснулся на сеновале. Рядом храпел горемыка Степан, зарывшись полностью в сено. Сон это или не сон? Или все, что говорил мне тот старец, правда? Я же ни обычаев, ни уклада их не знаю. Если все, что он сказал, правда, тогда надо мне срочно брать все в свои руки, пока других охочих молодцов вокруг моей Любавушки не появилось. Степка потянулся и сонно пробормотал:
-Ну как, хорошо целуется старостина дочка?
И тут же получил в ухо.
-Буйный ты стал! Ну, что я такого сказал? Я вчера весь вечер на нее поглядывал.
Наум опять занес руку, но Степка тут же поправился:
-Я же не для себя глядел, видел как между вами искрануло, посильней чем от костра. Все о русалках говорили, байки травили о леших и прочей нечисти… а вы сидели в сторонке молча. Гляди, прознает староста, точно сошлет тебя в дружину, саблей махать.
-А ты не каркай почем зря, глядишь и не прознает.
-Руками не маши только сразу, я тут вот что подумал, Аньку мою сестренку знаешь? Она вхожая в дом к старосте, с младшой дружбу водит. Ты ей записочку передай, ты ж у нас грамотный, и выйдет твоя краса как матушка уснет, повечерничать на лавочке.
-Слушай, Степка, а ты голова, можешь же, когда хочешь, умные мысли выдавать.

-А то, - озорно подмигнул горемыка Степан, - по домам пошли, а то бабка искать меня пойдет, не поздоровиться.

- А живу то я где?

-Ну, ты совсем видать голову в хмелю утопил! Пошли, покажу.

Анька оказалась девка смышленая да молчаливая, за резной гребень записочку передала, да не одну….
Закружило их лето, тихими вечерами, встречами тайком от родителей.  Приносил Наум  полевых цветов охапку каждый раз, вздыхала, радовалась, но домой не несла, чтобы батенька строгий вопросов лишних не задавал. Осыпала листьями осень, поливала землю косыми дождям. Куталась, Любушка зябко в его полушубок глядя на первый снег, шептала слова клятвы, в ответ на его слова…

Мать с отцом прознали, лютовал староста, грозил  парубка сослать в дружину, да еще в письме попросить на передовую такого молодца определить. Но сама дочка была тоже не с простым характером, отстояла, говорила не жить мне без него, только посмей тронуть! Грозила к русалкам уйти или в лес к лешему, удавиться, отравиться, но жизни без него нет. Мать охала, осеняла себя крестным знамением, отец ушел в другую комнату, хлопнув дверью и до вечера не выходил. Вышел, весь осунувшийся, враз постаревший, сказал строго:
-Чтобы больше никаких встреч! Иначе его в дружину, а тебя запру в погребе.
Бледная мать, сидела на лавке молча, не такого будущего она своей доченьке желала.
-Да, батюшка, - Любе осталось только согласиться.
Первая метель не страшила их двоих. Спал хутор, спали родители, а они смотрели друг другу в глаза, и весь мир сузился до этого взгляда.
Летело время, встречались тайком, может родители Наума и говорили что, но он любимой слов их не передавал. И тут как гром среди ясного неба, Любушка не вышла вечером, и передала через Анютку, что видеть его больше не желает. Помня, что произошло в его далеком прошлом, помня как она также поступила когда ждала ребенка, он передал записку, в которой написал « я знаю про ребенка, и у тебя ничего не получиться! Я все равно буду рядом!»
Она вышла ночью, гордая, красивая, с румянцем на щеках. Весь день думала, что сказать, чтобы отвадить от него гнев батеньки и таки надумала:

-Записок больше не передавай, много думаешь, знаешь? Не твое дитятко ношу под сердцем!

-Не правда то! Не может быть правдой! Это мой сын! Мой Денис!
 Наум не мог поверить в реальность происходящего, это его ребенок, это его Дениска! Он пропустил уже один раз те прекрасные моменты в той жизни и не допустит этого сейчас. Но Люба была категорична и даже имя назвала отца. Боль разрывала сердце на части, ярость в вперемешку с горечью заполнила душу до краев. Он в сердцах стукнул рукой по воротам, развернулся и ушел. Она долго стояла и смотрела ему вслед, не вытирая стынущие на морозе слезы, а потом произошел трудный разговор с родителями. Кто отец ребенка не спрашивали, дочку не корили, назад не воротишь. Гулять выходила в сад, а соседям сказали, что сглазил кто-то недобрый, слегла доченька от неведомой тяжбы. И даже травница баба Нюра такого не видовала, а уж она много повидала. И чтобы охочих не было, сказали, что болезнь может быть заразна. Даже верные подруженьки обходили двор старейшины стороной. На посиделки даже младшую не звали, на что она не раз высказывала сестре.

Под конец лета на свет появился чернобровый мальчик. Повитуху не звали, роды принимала все та же баба Нюра. Только взглянув на младенца, улыбнулась и тут же выдала:

-Весь в отца! Богатырь! И бровищи вон какие черные.

Если родители догадывались, то держа на руках первого внука, сомнения все развеялись сами собой. А Наум уехал в соседнюю деревню, подался в подмастерье кузнецу и слыхом не слыхивал о таком событии. Кузнец был не простой, абы кого в ученики брать не хотел, даже сыну своему, лоботрясу, ремесло не передавал, видел, что толку не будет. А Наум пришел зимним вечером, лица на нем не было, зашел молча в кузницу, скинул с себя тулуп и стал помогать молча, тут же и спасть лег. И так три дня. На четвертый день кузнец не ходил домой обедать, а женка его круглолицая сама в кузню на двоих яств принесла. Вот так и работали на пару в поте лица, кузнец не спрашивал ничего, а Наум оплаты не просил. Видя в нем недюжинную силушку, кузнец помаленьку стал ему и мастерство свое показывать. Знатный был кузнец, на всю округу один такой. Не раз его в соседние хутора переманить пытались, но не шел, помня, что у женки его здесь мать и отец похоронены, да бабка старая уже не один год лежачая…
Раз в месяц Наум брал с дозволу хозяина коня, и скакал пол ночи, а потом стоял под окнами, надеясь хоть на миг увидеть любимую. Псина хозяйская, к слову ,лютая, даже ухом не вела, признавая его хозяином. И от того не душе еще тяжче было, вспоминалось, как Лютый сторожем был при их встречах, никому не позволяя подкрасться.
В тут ночь, услышал Наум крик детский под окном, а потом голос Любушки, колыбельную певший, да уговаривавший спать Денисочку.
Не выдержало сердце, ворвался в избу, снес стоявшую на дороге младшенькую, заскочил в светлицу…

-Все думали, что помрет твоя Любава, да и до сих пор думают, что лежачая. Даже Анька, гадюка ничего не сказала. Ей одной баба Нюра велела ходить к ним, сказав, что той напасть не страшна.

Наум отдал коня Степану и велел кузнецу Макару отвезти, а сам больше туда не воротился..
Родителям рассказал все как на духу, проходил он через это, и знал, что, пусть и потом но воспримут вести нормально. А вот к суженной шел со страхом. Отец ее посмотрел сурово, но в дом пропустил. Мать вынесла на руках туго замотанный сопящий комок, и протянула нехотя отцу. Все вечера новоиспеченный отец проводил у своей любимой. Только через полгода осмелились крестить чернобрового Дениску. Батюшка ни слова не сказал в укор,  да и как он мог осуждать дочь самого старейшины. Да и что он мог сказать, если знал эту самую озорницу еще с малых лет, видел, как она босая на речку сбегала, и потом с другой ребятней голышом плескались там до вечера, а потом маменька хворостиной домой гнала. А через некоторое время и самих молодых обвенчал. Поклялись они и в горе и в радости, пока смерть не разлучит, и оба добавили « и еще дольше» Может, и шептались люди за глаза, но в глаза никто укор бросить не мог. Родители выделили светлицу молодым, но зятя по-прежнему не жаловали.

В тот вечер заглянул к ним Степка и Митяем, и стали звать на  зимние состязания Наума. Степка в пол смотрел, глаз не поднимал, знал он как жена побратима к этим похождениям относиться. А вот Митяй не замечал ничего, знай себе нахваливал:

-Да мы тебя нарочно за неделю раньше зовем, пока свою уговоришь,- и тут же получил тычек под ребра от Степана, но не понял намека и продолжил,-  Покажешь этим безусым юнцам, как настоящие мужики топор кидают, да в кулачном бое тебе нет равных, а приз…
И тут Степан не выдержал:

-А покажи того знатного коня, о котором весь хутор говорит. Правда, купил?

Наум приосанился, конь был его гордостью:

-Пойдем в конюшню, покажу, там и договорим.

Через  неделю Наум оседлал своего Гордеюшку еще с обеда, да ускакал. А ночью, в лесу, на поляне вышел он к костру, поздоровался с друзьями радостно. Девки молодые с хохотом да прибаутками вились вокруг. Над костром кабан жарился на вертеле, как и в купальскую ночь, выкатили бочонок с вином, и еще один с пивом пенным, на знатном хмелю.  И тут Наум увидел как к костру вышла Любавушка, в  шубе и шапке из соболя, бросила оземь шапку и стала ленты с кос снимать. Две косы носили только мужнины женки, а одну девки на выданье. Совсем юные ходили с распущенными волосами. И тут у Наума екнуло сердце. Все было, так же как и в его прошлом, хоть и по-другому.  И побежал быстро к костру, распустит любимая косы и не мужнина жена, а девка свободная, хоть и с сыном на руках, а все ж таки охочих не мало, и ему назад воротя не будет, гордая она…даже мысль была страшнее смерти. Не мог он потерять ее, зная, сколько у них впереди. В ту ночь они стали еще ближе друг к другу, стоя у костра и глядя как чучело обряженное в тулуп палят, да масленицу провожают.
Очень скоро она порадовала его новостью, под сердцем носит его ребенка.
 
-Будет сын! Даниил!

Прошла весть, что сам князь должен пожаловать. Хоть пожаловать было громко сказано,на день проездом остановиться. За пол года до события прислан был гонец, передавший старейшине весть, что на границе подле которой стоял хутор не спокойно, и сам князь собираться выехать, посмотреть как обстоят дела на самом деле. Когда именно будет князь, простым людям знать не велено, но укрепить хутор нужно основательно. Вот и взялся за это дело Наум, а староста ему полную волю дал. С утра до глубокой ночи проводил обходя ремесленников, раздавая поручения. То в кузне не хватало чего-то, то запасы продуктов пополнялись медленно, то солонина в погребах от недоброго взгляда протухла. Отправлял он охотников в лес, мужиков на вырубку, частокол вокруг хутора в два роста выстраивали, то сам на Гордее скакал в соседние хутора с тамошним старостой договариваться. Приходил домой уставший, падал все чаще в одежде и сапогах и засыпал в сенях, не найдя сил дойти до баньки и до светлицы.
Жена по первой смотрела, молча, а потом сказала, что Анюту в няньки позовет, да сама каким ни будь делом займется. Да хоть заготовлением продуктов в общинных погребах поруководит. Кто лучшее ее капустку квасит, да еще с клюковкой? А грибы, какие она знатные солит. Следить будет, чтобы девки в нечистые дни и ногой не ступали, иначе подкиснет все, да плесенью покроется. Им мужикам такие бабские хитрости не ведомы. Спорил Наум, что женское дело сыновей растить, а она глядя с хитрым прищуром отвечала:

-Мое дело следить, чтобы вымыты были, да накормлены, а воспитывать своих сыновей отцу надобно. Вспомни, как ты раньше вечера проводил?  Сыновей своих учил мужской науке да ремеслам, а теперь что?

Вспомнил он, как спорил в другое время с Любой, как разрывался между работой и домом. Вспомнил и устыдился. У нее этих воспоминай не было, но поступила и в этот раз так же по-женски мудро. Обнял свою голубушку, а на следующий день Анюту поставили за заготовками следить, а Степана с Митяем за укреплением хутора. Сам домой приходил, и уже с ног не валился. Обнимая жену, шептал на ухо, что пора бы уже Арсения заводить.
Князь на хутор так и не пожаловал, застряв обозом  на размытых паводком дорогах где-то на пол пути, да завернул обратно в столицу. Отправил вместо себя своего воеводу. Тайком от жены, Наум, на краю села, рядом с лесом и своей семье избу поставил. Знатная изба вышла,с банькой, с будкой для верного Лютого и конюшенькой для Гордея. Теща теперь по-другому смотрела на зятя, и все пирожки с младшой передавала, а уж утвари всякой как позднее приданное своей любимой доченьке надавала. И тут ребе рушники вышитые. И одеяло стеганное, и  горшки. Перед самим новосельем во дворе костер жгли, песни пели, а потом в избе Степан ночевал и бабой Нюрой ряженной в Любушкин сарафан, чтобы нечисть всякую обмануть. А теща еще и для верности батюшку позвала освятить. Если бы батюшка знал, что там молодежь придумывала, то не пошел бы. Да еще и наказал бы постом дополнительным. А молодежь, все то без ведома Любы и Наумом провернула, по обычаям старым. Все-таки не до конца еще старое ушло, нехотя место православным обычаям уступая.