Учитель

 
********
.
Да, сегодня речь пойдет об учителе. Об учителе, достойного этого звания, ни в силу документа, подтверждающего этот статус, а в силу  духовного богатства, теплоты души, и  прирожденного ума.

Было это в конце войны или в первый год после нее? Впрочем, значение это не имеет. Жизнь, как жизнь: и песнь, и горечь, и слеза.  В данном случае больше слез. Деревня наша раскинулась на широких  просторах черноземных тамбовских земель. Дома, в основном, кирпичные, крытые соломой, издали, в зимнее время, виделись копнами, раскинутыми на просторах заснеженного поля. Тем более, что зимы были суровыми, с трескучими, как говорили, морозами до минус 30 градусов и ниже, и глубокими снегами, заносившими дома по верхние рамы окон. Да и окна эти, по те же верхние рамы, были тщательно прикрыты, на зиму, тюками той же соломы. И дома отапливались соломой, от которой тепла оставалось ни надолго. Впрочем, и она была в дефиците. А вокруг – снега и снега. Леса в нашем крае не было, угля, тем более. Не было электрического света, не было и керосина ( большой дефицит), не было мыла. Много чего еще не было в те нелегкие времена, включая конечно, и хлеба. Люди приспосабливались и выживали. С заходом солнца ложились и с восходом вставали. Прибавьте сюда трагедию каждого дома, где погиб отец, муж, брат и т. д. Всюду голосили или уже отголосили - отплакали женщины по погибшим с купой голодных, полураздетых и босых детей. Впрочем, отапливались и кизяками (или кизиками?) – это высушенная за лето- смесь мелких соломенных отходов и помета домашнего скота, если он еще был. Вот, именно, в тот период я и пошла в первый класс.

Школа была довольно далеко и, если летом нам, привыкшим ко многим трудностям, не составляло особого труда добраться до нее, то зимой, увы! Надо было пройти через глубокий овраг, занесенный снегом, по двум перекинутым и скользким бревнам. В тихую, хотя и  морозную погоду, с этим мы справлялись, а вот в метель… Правда, напротив, жила моя подруга и одноклассница в многодетной семье, кажется семерых братьев и сестер. Были братья уже старше нас, лет по пятнадцать. Вот они нас и проводили по этим бревнам, поочередно, накинув на головы кожух. Надо сказать, что в то время, дети взрослели быстро, не проявляя особых капризов и помогая своим домочадцам с самого раннего возраста. Впрочем, вернусь непосредственно к школе. Первый мой школьный звонок запомнился неожиданным сюрпризом. Впрочем, потому он и сюрприз.

Так вот: когда он прозвучал, все бросились в двери, образовалась толчея, я споткнулась, но не упала, а оперлась на правую руку, едва не коснувшись носом пола. И в это время о, радость! Увидела десять рублей на полу. К тому времени я уже хорошо знала деньги, умела считать, читать – научила старшая сестра. Я, конечно, сознавала, что эти десять, утеряны таким же ребенком, как и я.  Но, каюсь, присвоила и не кому не рассказала. Да и кому!? Детей было много. А мне надо на школьные принадлежности. Бабушка мне не могла дать и копейки. Наука мне давалась легко; плохо, что заставляли читать по слогам и меня это мучило. Но пришла зима, а на ноги нечего…И если у сестры, было на один урок меньше, она снимала с себя обувь, старенькие валенки, и я бежала в школу. Но вот получилось, что нас перевели в одну смену, чтобы экономить топливо, и я осталась дома.

Вскоре, после этого, учитель появился в  нашем доме.  Вот отсюда, собственно, и пойдет речь о нем. Я услышала, как бабушка говорила: ничего! Я, прожила жизнь без этого письма, и она проживет,  вытяну, а там замуж, уж такова женская доля. Учитель убеждал, находя какие-то аргументы в пользу необходимости образования. И она сдалась: да разве я против?! Обуть нечего, как и есть: последнюю картошку забрали на заготовку и заплакала. Война забрала и отца, и мать ее. Понимаю: стране трудно, всем трудно, но забирать последнее у детей!? Я тяну их, как могу, а они, нехристи! Говорят, отдай в детдом! Выдумали! Одного уже отдала - локти кусаю:ни слуху, ни духу. Нет уж – умру, но не отдам детей. Учитель, уходя, сказал, что  поговорит с начальством,  что-то придумает. А через пару дней снова пришел и принес мне неплохие,  старенькие валенки, и я снова пошла в школу.

А учитель, худенький, сутуловатый, в ботиночках и легком, осеннем пальтишке, потирал руки от холода, прикладывал ладони к чугунной печке и грустно качая головой,отходил – печь была еле теплой. Иногда он гладил то по одной, то по другой головке ребенка, брал в свои руки чьи-то ладошки и дул на них, обнимал за худенькие плечи и глубоко вздыхал. И дети, на перемене, подбегали к нему, прижимались своим хрупким тельцем и, улыбаясь, заглядывали ему в глаза. У большинства из них, папы остались где-то на полях войны, и они тянулись у этому доброму человеку, которого, вероятно, самого судьба достаточно побила. И когда у нас в чернильницах образовывался лед, он вытаскивал спиртовку и разогревал эти чернильницы. У многих, вместо чернил, была разведенная сажа, в том числе
и у меня. Да и писали многие на старых, выцветших газетах, по верх текста. Вот так училось наше поколение.
А учитель, вздыхая, говорил: война, война всему виной. Вот подождите, страна станет на ноги и мы заживем, вы обязательно заживете. И он начинал рисовать радужные краски нашего будущего. И мы, дети,  веселели и верили в рай, который он рисовал. А для рая немного нам и надо: кусок хлеба и внимание близких. А иногда, смущаясь, говорил: дети, меня к вам направили , у меня здесь никого нет, вы знаете, живу при школе и вообще родственников не осталось; мне стыдно, но вынужден вас просить об одолжении…Он на время замолкал и, опустив глаза, продолжал: кто может, принесите мне хоть по паре картошки, пожалуйста, и извините меня. И дети приносили, кто сколько мог. Он довольно часто приходил в наш дом, вероятно, его тянуло к таким же обездоленным как сам.

Бабушка иногда угощала его,  чем могла, хотя бы обыкновенными щами без хлеба. Они о чем-то советовались и он уходил. Знаю, что он ходил в район и добивался для нас, детей, пенсии, которую нам «было не положено, потому, что отец пропал без вести, а не погиб» и таким образом приравнивался к предателям. Правда, причем тут дети!? Почему они должны отвечать еще и за выдуманные грехи родителей, неизвестно.  Он возмущался и снова шел по начальству…
И как же был рад, когда однажды, «выбил» помощи для нас сирот и принес пару килограмм мучки! Ни власть заботилась о нас, а он. Власть отбирала у сирот последние крохи и все грозила отобрать детей и отвезти в детдом. На что моя бабушка, не боявшаяся казалось и черта, не только властей, говорила очередному обидчику: а ну попробуй – только через мой труп! Не будь ее, боевой, с твердым характером, от которой порой попадало и нам,не думаю, чтобы мы выжили.   
А учитель, помогал собирать какие-то чурочки и палочки, чтобы мы могли на таганке сварить себе какую-то свеклу или тыкву, которую бабушка где-то прятала для нас. Помогал подправить погреб и что-то еще во дворе. У него не было близких родных и, вероятно, инстинктивно понимал, что и его здесь хорошо понимают и сочувствуют, не проявляя это, как-то внешне. И когда, однажды бабушка заболела и слегла, он отправился за несколько километров в село другое и,сквозь глубокие снега и лютый мороз, привел к нам ее сестру. Она была много моложе, но маленькая и хрупкая, крутилась около нее и нас, пока не поставили ни ноги, отпаивая какими-то травами и, прикладывая компрессы. Учитель, довольный, проводил ее обратно в свое село сквозь все снега и метели.

Он учил детей, все такой же добрый и грустный. Но становился все бледнее и бледнее и наверное понимал, что ему осталось не долго на белом свете. И бабушка, когда он заходил к нам,  говорила ему: хороший ты человек, сколько же тебе лет?  И тут я узнала, что ему 33года и, оказывается, столько же было бы и моему отцу, если бы остался жив, но пропал на войне, И что Иисуса тоже распяли в эти годы. Всех вас распинает судьба – знать предки грешные и вздыхала. А однажды, после его ухода, сказала: добрый, хороший человек твой учитель, но, вижу,что не жилец:видать больной, потому и на фронт не взяли, сюда прислали. И действительно, через какое-то время и не стало. Пришла бабушка и сказала: похоронили уже твоего учителя. Жаль! Хорошо сельсовет немного помог, а мы втихую попросили монаха почитать над ним. Земля ему пухом! Вот такие были люди в то, нелегкое время: с большим и открытым сердцем. И сколько я не живу, с благодарностью вспоминаю этого, поистине, святого человека. Жаль, совершен, забыла, как его звали. Да это и не важно.