Южная

                Суббота, вечер.

                Глава 1

   Неделя до декабря, ненастные дни ноября в конце серые, гнетут. На улице про -
хладно, около нуля. Десятый час, воскресенье, можно поспать. Не тут - то было,
тревога.
- Вставай, мне в одиннадцать надо быть на Южной.
Смотрю на часы, половина десятого. Делать нечего: я извозчик у жены. Моцион, соображаю, что взять с собой: буду предоставлен себе три - четыре часа. Завтрак.
В пакет кладу блокнот и книгу, в машине Гончаров, Максимов, Джек Лондон, но мне
надо о Пушкине. Читаю разом нескольких, и Мопассана и Блока, и бывает , редко бульварную, каких теперь развелось.
   Еду, потому что можно беспрепятственно проехать автомобилем до места хоть куда в это время, народ ещё храпит, за исключением тех, кого нужда гонит на заработки.
   Тридцать километров преодолеваю за полчаса, притом, что дорога местами грязная, мокрая, на Варшавке посуше: машины на высокой скорости подветривают. Дорога знакома много лет, да и мастерства не занимать, пятый десяток за рулём, по получении права. На своей - с восемьдесят пятого года. Сначала на отечественной,
сейчас на "японце".
   Я не вникаю в дела женские. Остановил машину у бордюра, ушла. На стоянку к торговому центру не заезжаю, Лена не хочет платить, а я и подавно. На стоянке бывает много неумех, которые бьют машины, царапают, когда подъезжают, отъезжают. 
Видно невооружённым глазом, кто как управляет, особенно женщины, тут, как говорят
иные водители, может быть обезьяна с гранатой.
   Беру блокнот на колено, пишется легко: есть настрой.
" Темно, вечер - ночь, около половины одиннадцатого. Несовершеннолетним надо быть дома. Место для машины нашлось у подъезда. Открываю багажник, чтобы достать "дипломат", катается уже сутки и книги. Пахнуло куревом: дунул на меня ветерок. Не курю с 1982 года, вот уж тридцать второй пошёл. Нюх, как у лягавой,
такая собака была у моего зятя Петра, охотника, мужа младшей сестры.
На крыльце в восемь ступеней сидят двое и курят, лиц не вино, я к ним спиной.
Подошёл.
   - Что же вы, ребята, дерьмо курите? Дышать нечем. Лёгкие забиваете.
Им на вид лет двадцать, при свете фонарей не разобрать. Молчание.
   - Если уж курите, так настоящий табак, болгарский тютюн или гаванские сигары. А вы?
   Видно сопливые, не знают про тютюн. Поясняю.
   - Вы глотаете пыль табачную, отходы производства, как и чай в пакетиках, мусор.
   Ребята оживились, слушают. Мне хочется помочь молодым, обычно подростки - недоумки не воспринимают меня или не хотят, и диалога не получается, тем более на ходу или когда их несколько: у них свои - групповые интересы.
   Эти слушают, с интересно. Они сидят на холодном парапете, который ограничивает край ступеней сбоку, я стою. Решил поставить дипломат рядом, подвинулись. Три книги держу в руках. Сидящие юноши в верхней одежде, всё - таки ноябрь, один в кепке. Выходит из подъезда третий, раздет, закуривает. Вижу они знакомы с пришельцем. И я повествую, что курил трубку в молодости, набивал табаком, в семи -
десятые, в Союзе. Табак был в ходу: болгары поставляли, и сигареты ВТ, ОРАL и другие.
   - Кстати, трубку подарил прапорщику, помощнику замполита части по комсомольской работе, купленную ещё в Мирном. После операции я не курил, и уезжал поступать в академию, в Москву. Служил тогда в Улан - Баторе.
   - Наши тогда Беломорканал выпускали, - добавляет раздетый, будто жил в те времена. Он худой, среднего роста, если не сказать щуплый, чернявый. Первые - посолидней, покрепче, упитаны. Ближний ко мне с приятным лицом, у второго вырисо -
вывается мужской профиль: лицо имеет крупные черты и более угловато, зреет в нём мужчина, чего не скажешь о других.
   - Советские сигареты - в основном, без фильтра, - продолжаю я, дешёвые, по 14, 16 копеек, Прима, Северные, а ВТ - по 40. Ещё махорка в ходу из отечественного табака. Раньше - самосад. Казбек, как и Беломор с бумажным мундштуком, но коробке
картонной. На коробке - кавказец в бурке, всадник на фоне горы. Я бывал в Казбеги и видел ослепительный Казбек. А Беломор - в пачке, как и Прима.
Курить начал в двадцать, и то изредка, на третьем курсе. Затянуло в офицерской службе, и то года через три. Многие офицеры курили, штабные все, кроме начальника штаба и его помощника. Солдаты сплошь, не возбранялось, на то и перекуры - перерывы. Кто не курил, тому старшина, я имею в виду срочнослужащих, выдавал сахар - рафинад. Курение, как способ отвлечься от тягот военной службы, при том что в войсках одни мужики среди мужиков. Без баб. За исключением медслужбы, где жена начмеда - врач, или медсестра. Ну, и в штабе - писари, не все же холостяки, или дочери старших начальников: с работой туго в гарнизонах.
   Слушают. Получается монолог.
   - В среде курильщиков закуришь, затягивает. Некурящих сержант мог отправить на работы из солидарности с курильщиками, пока те отдыхают в курилке. Но это так, к слову. Я, как командир такого не допускал. Перерыв - отдых, всем в равной степени.   
    Была попытка в восьмом классе, и то - ментоловые, на другой день забыл про
сигареты, а мать не обнаружила в пальто, не было в семье привычки проверять карманы. Сам случайно сунул руку во внутренний карман, пошёл и выбросил; так, что первый опыт ник чему не привёл: не было потребности. Что характерно, человек склонен поддаваться влиянию извне, пытается подражать не лучшим примерам. Чтобы не быть марионеткой, надо иметь своё я, силу воли: человек слаб.
    В свободное время я занимался спортом: хоккей, лыжи, рыбалка зимняя; летом -
велосипед, теннис, футбол и баскетбол, городки, поднимал штангу, плавал и любимая подводная охота, даже с трёхметровой вышки прыгал в воду. И шахматы, даже во дворе. Так что не до курева и пива - вина.
    Ребята слушают. Разговор о табаке продолжается. Вспомнил московский период.
   - Изредка заходил на Главпочтампт, на Кирова, ныне Мясницкая. У входа - киоск Союзпечати, в нём продавались сигары из Штатов, в алюминиевых пеналах, в отдельной упаковке. Брал для пробы, отменный табак, 60 копеек штука. В академии я курить бросил, чтобы голова хорошо работала, большие умственные нагрузки не совместимы с курением.   
Пр.сл.

                Глава 2

Пишу в машине на Кировоградской. Здесь узел дорог в Чертанове. Сорок лет назад Окраина Москвы, восточнее метрах в пятистах - Варшавское шоссе было видно, теперь всё застроено торговыми центрами, какими - то промышленными зданиями, не выяснял. А был пустырь, метро не было, до станции Варшавской от Сумской добирался автобусом с семи часов, ехал в академию. Автобусы шли один за одним, пропускал три - четыре, битком набитые советскими гражданами, в основном рабочими, свободно входил с портфелем в руке, тогда дипломаты входили в моду, да и стоили дорого. До сих пор, купленный позднее - в кладовке на фазенде с рыболовными снастями хранится.
   А тот был солидней, коричневый с тремя отделениями для конспектов и принадлежностей. Я не спешил: занятия начинались в девять тридцать. Выходил из метро на Новокузнецкой, трамваем до Обуха, теперь Воронцово поле, и вдоль фасада академии в Дурасовский переулок, там контрольно - пропускной пункт. Как - то приехал без пропуска, пришлось возвращаться за ним.
   На Южной бывал не раз, но в метро не входил. Фактически здесь образовалась площадь, зажатая двумя торговыми центрами и пересекающими Кировоградскую улицу Сумской и Днепропетровской. Названия напоминают о Советском Союзе: в названиях городов Советской Украины. Есть ещё Харьковская, но она в соседнем районе Бирюлёве.
   И вот по написании предыдущей главы меня понесло на Сумскую, где я недолго жил, с февраля до сентября квартировал с семьёй, до получения просторной двадцатиметровки в Подколокольном переулке, в сталинском доме.
   Улица Сумская дом 6, тот и не тот: зарешёчены окна, входные двери стальные с домофонами. Полдень, но во дворе тихо, никто не выходит и не входит в подъезд. Пытался набрать номер квартиры, без ответа. Наконец дверь открылась, выходит молодой папаша с коляской. Вопрошаю: живут ли Седовы. Не знает. Поднимаюсь на площадку второго этажа. По наитию звоню: я жил на первом этаже. Никто не отзывается. жму звонки соседей, тишина. Прислушиваюсь, может быть, кто-нибудь выдаст присутствие, как в пещере, тихо. Выхожу во двор. Надежда на старожилов. У соседнего подъезда старичок и старушка беседуют. Подхожу, здороваюсь.
- Вы давно здесь проживаете? Таких-то, знаете?
Не знают. А как раньше? У подъездов на скамейках сиживали, да видели кто,куда идёт.
Скамеек нет. Другое Чертаново.
   Старичок тщедушный сетует: понаехали всякие, вот раньше: все работали, а эти...
Понимаю, что от него ничего нового я не услышу, благодарю его и иду к машине мимо торгово-развлекательного комплекса на стыке Сумской и Кировоградской. Спортивного магазина нет, нет и "Океана".
  Возможно, старых знакомых нет дома, потому что-на даче, или съехали, или...
Так рвётся связь времён. В прошлое возврата нет! 
 
   Прошла неделя декабря. Чем отмечен он? Зима капризна: то вьюжит, то снова оттепель и слякоть, как вчера в Южном Бутове. Протянули метро и обезобразили улицу, носящую имя Фёдора Ушакова. Никакого соответствия со святым. Эстакада метро заслоняет обзор той, ещё недавно казавшейся современной архитектуры города и внушает заводской двор, в котором проложены транспортные коммуникации в целях улучшения производственного процесса. Проезд затруднён перекопами, как - будто кроты нарыли. Одним словом, был в этом районе семь лет назад и удручён увиденным сегодня.
   Границы Москвы отодвинуты в область, на юг, в пределы Щербинки, и местные жители этой окраины мнят себя москвичами, хотя до исторической Москвы по прямой будет километров тридцать на север. Но не знают Остафьева, под боком у которого живут.
   Вспомнил жизнеописания Гиляровского, неужели займусь хроникой? Ведь это - история! Спустя сто лет: начало двадцатого века и двадцать первого, в связке.    

Пр.сл. 2013