Аластор. Пролог

12 октября 2011 года
Лондон, Великобритания

Он никогда не приглашал своих сессионных нижних домой. Предпочитал маленькие, скромные недорогие гостиницы «на час», в которых менеджеры принимали наличные, не требовали документов и не задавали лишних вопросов. Что полностью устраивало и его самого, и его довольно теперь уже многочисленных нижних.

Он облюбовал «Даллетт», владельцы которого не поскупились на надёжную звукоизоляцию. Пусть и стоил номер несколько дороже, зато несравненно комфортнее. 

Его новенькая – Беатрис – это оценила. Ибо пришла к нему за очень жесткими болевыми воздействиями. Фактически, за истязаниями. И вовсе не потому, что Беатрис была такой уж черной мазой. На самом деле, она не была ни черной, ни вообще мазой. И к садисту пришла вовсе не для того, чтобы получить удовольствие. Ибо никакого удовольствия от порки и прочих истязаний она не получала. Она пришла к нему, чтобы сохранить её трещавший по всем швам брак.

Хотя Беатрис и любила своего мужа, но влюбчива была до невозможности. Просто патологически. Одну измену муж ей простил, но честно предупредил, что one more strike – and you are out. For good. Второй раз приведёт к неизбежному разводу, то есть. Вот и приходилось ей гасить вспышки страсти, случавшиеся с ней едва ли не ежемесячно, с помощью алготерапии. Лечении болью, то есть. С полного согласия её супруга. Его, судя по всему, это даже возбуждало. Во всяком случае, по её словам, после начала регулярных сеансов алготерапии их сексуальная жизнь резко улучшилась.

Так что приходилось ему теперь выступать и в несколько непривычной для него роли психотерапевта. То есть, алготерапевта. Обычно он порол, мучил и доминячил женщин исключительно ради собственного удовольствия (садист всё-таки!) и денег не брал. Напротив, тратил немалые суммы на ухаживание за своими нижними. Хоть и жил он в насквозь политкорректном и насмерть феминизированном Лондоне вот уже десять лет, эту русскую привычку – галантно ухаживать за женщинами – он побороть не мог. И до сессии, и на оной, и после. Наверное, потому к нему и тянулись нижние табунами. Явно не избалованные мужским ухаживанием.

По большому счету, все они были для него на одно лицо. Пусть и совершенно разных рас – и традиционно некрасивые англичанки (хуже с женской красотой среди аборигенок дело обстояло только в Вене); шоколадные негритянки (уже совсем обыденная картина на улицах Лондона, да и на телеэкране тоже), всё ещё экзотические для него индианки, внешне скромные китаянки, которым на сессиях так сносило крышу, что куда там «раскрепощенным» европейским женщинам…

Но Нелли была особенной. Из ряда вон (в хорошем смысле слова, разумеется). Ей едва исполнилось 18 (иначе он бы её просто с лестницы спустил, когда она к нему пришла в первый раз). Маленькая, чуть полноватая (что её нисколько не портило) пепельная блондинка. Удивительно мудрая для своих лет. Русская, как и он сам, что ему было особенно приятно… Приехала по программе обмена на семестр в один из бесчисленных лондонских колледжей.

Большая, явно естественная грудь минимум четвёртого размера. Точнее он сказать не мог; ибо после более десятка еженедельных сессий он её грудь так и не увидел. Странные они, какие-то, эти женщины. Встать в коленно-локтевую для порки и обнажить вульву во всей красе – пожалуйста, а показать грудь – ни-ни. Табу.

В любом другом случае, он давно уже снял бы это табу. Либо лаской, либо грубой психологической силой (упаси боже, не физической – загреметь на десятку за изнасилование в тюрьму Её величества Уормвуд-Скрабс в западном Лондоне ему совсем не улыбалось). Но Нелли…

В этой девочке (да-да, совсем ещё девочке, несмотря на её странную и необычную мудрость), было что-то неотмирное. Даже, пожалуй, иномирное. Когда она приходила к нему в гостиничный номер (он всегда приходил раньше нижней, чтобы не они вместе приходили в гостиницу, а она к нему), спускала трусики до колен и поднимала юбку до пояса, придерживая руками… для него словно открывалась дверь в Иное.

Нет, эта её иномирность нисколько не мешала ему сильно и даже безжалостно пороть её ремнём (она сама настаивала на максимально сильной порке), сечь розгами, ставить на гречку, которую он с огромным трудом доставал в Лондоне (увы, не во всяком русском и даже польском можно было раздобыть этот продукт). И всё же…

И всё же он обращался с ней очень бережно – по крайней мере, психологически. Как с бесконечно дорогой и ценной хрустальной вазой. Не из какого-то особого человеколюбия (он давно уже забыл, что это такое и всеми его нижними – да и ванильными женщинами – банально пользовался), а из… наверное всё же какого-то суеверного страха перед Иным. Иномирным. Неведомым.

Она пришла к нему из ТН. Телесных наказаний, то есть. Её отец умер, когда она была ещё маленькой. Мама – в прошлом высокопоставленный госчиновник, а ныне преуспевающая адвокатесса – в дочке души не чаяла и потакала её малейшим прихотям.

При этом была… как бы это помягче сказать… несколько православнутой. Не православной (этих он уважал, как и любых искренне и здраво верующих), а именно православнутой. Впрочем, этого добра хватало во всех конфессиях и деноминациях. Сам же он был абсолютно не религиозен. В ванильной жизни он занимался антиквариатом, поэтому любил повторять фразу героя Джонни Деппа из фильма «Девятые врата» - его самого любимого. «Я верю в свои комиссионные».

На дочку это сочетание вседозволенности (мама крестила Нелли в шестилетнем возрасте и затем несколько лет таскала в церковь, пока дочь не взбунтовалась окончательно) и православной литературы и проповедей имело совершенно неожиданное воздействие. Она то ли сама себя убедила, то ли… в общем, она считала, что ей необходимы и регулярные телесные наказания («порка по субботам»), и смирение, и подчинение.

Что автоматически выводило её на дорожку к полноценному СМ, а затем – и к ДС. В любом другом случае он превратил бы её в рабыню в мгновение ока… но его останавливало Иное. Иномирное. Неведомое. Поэтому он решил двигаться осторожно. Пока он – по сути, по её просьбе – только приучил её не поднимать глаза во время всей сессии. Смотреть в пол. Приучил жестко – сильными ударами ремня по обнажённому бедру. Плюс пощечины. Регулярные – в начале, во время и в конце каждой сессии.

Первые шаги были сделаны. И было у него ощущение – подкреплённое полутора десятилетиями тематического опыта (темачить он начал ещё в России), что она вот-вот попросит его об ошейнике. То есть, взять её в рабыни. Ох, с каким удовольствием, он будет превращать её в покорную, идеальную рабыню! С е1ё деятельным участием, разумеется. Ибо такой проект по-настоящему сладок только когда это со-творчество.

И как же не вовремя её мама сломала ногу! Точнее, ей сломали. Напали, отобрали сумочку, избили, попытались изнасиловать… Ногу сломали. Пришлось любящей (без дураков, действительно любящей) дочери бросить всё. И его тоже. И сломя голову нестись обратно в Москву. Когда она вернётся– непонятно. И в каком состоянии, тоже. Ох, не пришлось бы начинать воспитание сначала. Как же не хотелось бы… Более всего он ненавидел вот такие вот «обломы»…

Он не услышал, а скорее почувствовал легкие, почти бесшумные и при этом фундаментально уверенные шаги за спиной. Замедлил шаг и уже решил обернуться (Чизвик район вроде безопасный, но всё же), как вдруг..

Что-то ударило его в область сердца. Потом ещё раз. А затем ему навстречу рванулась земля. В голове вспыхнуло ярчайшее солнце (такое же он видел, когда ему давали общий наркоз при операции в Морозовской больнице), которое сменилось беспроглядной тьмой. Он просто перестал существовать.

Охотник подошёл к безжизненному телу. Все так же легко, спокойно, размеренно и уверенно. Как учили (ох и давно же это было!).  Перевернул тело на спину. Наклонился. Забрал бумажник, документы. Ни то, ни другое ему совершенно не нужно, поэтому этим же вечером сгорит в специальной печке на конспиративной лондонской квартире.

А оплавленный в той же печке компактный 9-миллиметровй Kel-Tec PF-9 отправится на дно Темзы. Вместе с глушителем. Пули мягкие, безоболочечные. Даже самая лучшая в мире лаборатория не сможет связать одно с другим. Впрочем, никто не будет напрягаться. Спишут на случайное преступление. На наркоманов, то есть. Вон их сколько по всему Лондону наплодилось. В крайнем случае, на русскую мафию. А это всяко глухарь. Покрутятся для вида – и переведут в Cold Cases. Безнадёжные висяки, то есть.

Все прошло легко, быстро и без осложнений. В Москве с мамой этой девчушки было сложнее. Нет, против адвокатессы лично он ничего против не имел. Ему просто было нужно, чтобы девчушки во время… эээ… ликвидации объекта в Лондоне и близко не было. Объект, скорее всего, опознают, будут прозванивать контакты… А ему и его делу совсем не нужно привлекать внимание к её подопечной.

А поскольку подсела она на сессии  капитально (впрочем, кто бы сомневался) нужны были радикальные решения. Ничего, через месяц мама будет как новенькая. Её деньги могли купить самую лучшую медицину. И не только в Москве.

Кстати, о Москве. Шок пройдёт, состояние мамы стабилизируется и его подопечная снова начнёт искать верхнего. Значит, ему нужно быть рядом с ней. В Москве. 

Чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах не открылась Дверь.