Нина, Вовка и я

Я – сестра Нины Порываевой. Так я всегда говорила, и в детстве, и в молодости и в зрелые годы, и сейчас тоже говорю так. Эта волшебная фраза всюду давала мне возможность найти знакомых среди незнакомцев, потому, что Нину в нашем городе знали многие, почти все. Теперь, когда я с вами познакомилась, могу вам напомнить, что Нина, пока училась в педагогическом, дружила с нашим будущим Куйбышевским поэтом Володей Евсеичевым. Потом они поженились, - в августе, после окончания института. Их самыми хорошими  друзьями были Нинины школьные подруги: Галя Шерстнёва и Нина Курьянова (они учились и  в одном институте).
После того, как Нина не поступила в театральный, в Москве, она приехала домой и поступила на исторический факультет, куратором в их группе был Ленар Васильевич Храмков, которого все они обожали. Нина любила историю, но больше всего она любила стихи. Поэтому, наверное, они с Вовкой так быстро нашли друг друга.
Я не часто бывала в их компании, потому, что училась ещё в школе, а они уже были  студенты: взрослые люди. У них: то практика в школе, то практика в пионерском лагере, то студвесна, то археологический кружок, то выступления в городском молодёжном клубе, то поэтические конкурсы. Короче говоря, меня они не часто баловали своим вниманием.
У Володи были помимо поэзии ещё всякие таланты, он неплохо пел, играл на гитаре, рисовал и был счастливым обладателем незаурядного, игристого чувства юмора (который спустя годы превратился в чёрный). Он любил Маяковского, Высоцкого. У нас тогда буквально прописался его катушечный магнитофон, а так как Нины с Вовкой почти никогда не было, то Высоцкого слушала я, без перерыва, пока родители на работе, во время моей подготовки к экзаменам. У Вовки был фотоаппарат, но фотограф из него был совсем никудышный, потому, что, ни одной хорошего качества фотографии, не сохранилось. Несколько раз они с Ниной ездили в Москву: поступать в театральный. И всякий раз Вовку с удовольствием принимали в любые театральные учебные заведения.
У него была яркая, запоминающаяся внешность: оригинальное славянское лицо с крупным носом, синими глазами и густым выгоревшим  до платины полем волнистых волос.  Высокий рост, широкие плечи, длинные руки и ноги дополняли, а длинные пальцы и мягкие крупные ладони завершали его импозантный портрет.
Нина была очень привлекательна, энергична, умна, прекрасно читала стихи. Только во всех институтах ей говорили, что внешность у неё «травести», а амплуа трагико-драматической артистки, такой диссонанс не требуется. Нину не принимали, и после последнего тура они возвращались в Куйбышев. В последний раз, они поступали в театральный, после окончания педагогического, перед свадьбой,  и с тем же финалом.
Несколько раз они брали меня с собой за Волгу, на нижний пляж. Вовка снимал напрокат четыре весла и лодку под Первомайским спуском и грёб за Волгу, а потом вдоль по течению, где хотели, там и причаливали к берегу, чудесно! Мы с Ниной накладывали в авоськи кучу яблок, книжки, больше никакой еды: ни плотской, ни духовной. В этих поездках Нина почему-то часто была грустна и молчалива. Может быть, ей необходимо было больше народу? Не знаю. Обратно Вовке приходилось ещё труднее, но тут мы ему немного помогали. Как-то, Вовка взял с собой фотоаппарат и после нашего заволжского гулянья решил сразу же и проявить плёнку и отпечатать фото. Но его желаниям не пришлось сбыться. Почему он решил, что у нас дома это всё устроить легче простого, не знаю. Мы вернулись из-за Волги, «утомлённые солнцем», но Володю такие мелочи не могли остановить. С решимостью фотографа, карьеру и судьбу которого, решают секунды, он хотел ринуться на добычу фотографий. Но не тут-то было. Наш отец, увидев, что в нашей с Ниной комнате, окно занавешено тёмным шерстяным одеялом, вошёл в отцовское исступление. Не заходя в нашу комнату, (видимо чего-то боялся), он, сидя на диване, беспрерывно матерился, как говорила наша мама: «ебукался».
Когда Нина попадала в ситуацию, на которую не могла повлиять, и которая ей не нравилась, она просто ложилась спать и делала вид, что крепко спит. Так же она поступила и в этот раз. Я со всей силы старалась ускорить процесс создания фотографий, но ничего не получалось, потому, что в Вовкин адрес летели слова, которые, быть может, он никогда не слышал. Потом он, наконец, не выдержал, и сбежал из творческой мастерской. Володя так и не сумел в этот день добиться необходимого подъёма в творчестве и карьере, зато жизнь свою, кажется, сберёг!
Нина и Володя на самом деле были достаточно честолюбивы. Не знаю, что было бы, если бы Вовка принял предложение учиться в театральном институте, может быть, у него сложилась совсем другая жизнь. Скорей всего, он стал бы прекрасным актёром. Но тогда только Нина могла претендовать на эту роль! Так было в моей голове и по-другому быть не должно и не могло. Я, например, даже не знала, что Вовка мог быть принят в театральный, мне никто об этом никогда не говорил. А честолюбие его выражалось  в том, что он любил во всём соревновательность. Он придумывал разные конкурсы. Например, нарисовать портреты. А однажды придумал, чтобы мы с ним написали стихотворения на тему войны во Вьетнаме. Мы, он и я, никто больше не участвовал в этом соревновании, написали по стиху. Своё я, конечно, забыла насовсем, а вот его, немного помню:

Труп пахнет гарью,
      венок из живых цветов
                гроб увил.
В небо чёрное
           тычутся
                голуби.
Кто ответит,
       в чём они
              виноваты,
И чем они
      Любого из нас
             виноватей?...

Володя тогда бывал на занятиях «Молодой Волги», а после нашего соревнования, пригласил с собой меня. Я прочитала свои стихи Борису Зиновъевичу Сиротину – руководителю и поэту. Тот провёл инструктаж, проинформировал меня, что нельзя писать о том, чего ты не знаешь и сама не видела, на что я, была вынуждена сказать, что бывала во Вьетнаме. На этом моя встреча с «Молодой Волгой» оборвалась, практически не начавшись.
Володю Евсеичева все родители его знакомых очень любили, в том числе родители наших подруг и наши. Как рады были наши отцы: Сергей Алексеевич Шерстнёв, Федор Филиппович Курьянов, да и наш с Ниной отец тоже, когда в компании появился мужик – Вовка.
Помню, как в 1965 году впервые за много лет в Куйбышеве объявили Салют в честь 20-летия Победы над Германией (фашистской). Стояла замечательная погода. Мы все пошли на Салют, Это было потрясающе! Это время в городе и, наверное, в стране, я сейчас бы назвала, как время любви. Наши отцы ещё были в здравии, они прошли войну, им нравилось жить.
После салюта я уехала, оставив всю компанию на набережной. Трамвай, в котором ехала я домой, был почти пустым, а на очередной остановке в вагон вошла компания с гитарами. Их было человек семь, они были совсем молодыми, они пели незнакомые мне песни, - фронтовые песни. Любовь и восхищение, - вот, что я узнала тогда.
В это время мы зачитывались всяким новым, современным чтивом, которое печаталось в интереснейших журналах: «Юность», «Иностранная литература», «Наука и жизнь», «Химия и жизнь». Нина с Володей, вместе со всеми, кто был неравнодушен к литературе, отстаивали огромные очереди, для того, чтобы  подписаться на 200 томов «Мировой литературы».
После того, как Нина с Вовкой расстались, наша мама, любившая всех наших подруг, особенно Нининых, мне кажется, даже сейчас, что наших подруг мама любила объективно, и поэтому любила больше, чем нас с Ниной, так же относилась и к Вовке. Она продолжала выкупать для него книги из этой серии, и потом, через месяцы или даже годы, возвращала их ему. У нас до сих пор стоит выкупленная для него, но невостребованная им,  книга «Песнь о нибеллунгах».