Цвет

 Они разделились: отряд безмолвно, бесшумно дробился на крупицы, подчиняясь молчаливому приказу капитана. Воины, закованные в блестящие антрацитовые латы, упокоенные под грудой железа, плавно накрывали жиденький подлесок сетью своих тел.
 Беспроглядная ночь укрыла окрестности пыльным пологом, мешала преследованию. Таврий поморщился. Он не мог унюхать следов беглянки. Его острый глаз не различал её пути.
 То же замешательство испытывали и прочие гвардейцы.
 Ночь будто покрывала девчонку.

 Молчаливые тени, подобные не ветру даже – лишь дыханию его - скользили, не касаясь свалявшейся чёрной травы. Казалось, блестящие, пульсирующие стволы деревьев склоняются в раболепном поклоне, извиваются, не смея мешать стремительным движениям гвардейцев.
 Хотя, наверное, казалось: ни шороха, ни звука не издавали охотники. Со стороны лес выглядел спящим, пустынным. Но это только со стороны.

 Таврий ощущал, как разрастается в груди щемящее чувство азарта, восторга от погони. Он не знал точно, кто его жертва, не знал, в чём она провинилась – он двигался, ведомый лишь своей жаждой настигнуть, схватить, стиснуть в смертельном железе объятий, обвить ласково огромной чёрной рукой – и ощутить, как ослабевает тело, как стихает последняя судорога, как последнее дыхание уходит из добычи.

 В такие моменты он испытывал почти экстаз – божественное, парализующее ощущение, заполняющее сознание чернильной темнотой, чернильной негой, чернильным блаженством. Он воспринимал это как награду за свою службу – и как проклятие. Иногда ему казалось, что он зависим. Он хотел убивать постоянно. Но такая возможность выпадала нечасто.

 Однако в эту ночь он обязан успеть раньше других. Он обязан выпить эту жизнь, исторгнуть дух из недостойного тела. Он обязан. Он сделает.

 Таврий ощутил мгновенную ярость: гибкие стволы почтительно уступали ему дорогу, но было в их почтительности мстительное коварство. Лесок не желал помогать гвардейцам. Он желал укрыть беглянку, сокрыть её, запрятать глубоко-глубоко под корнями, в чёрном лоне влажной земли, укрыть бесформенными комьями, будто одеялом. Он желал присвоить её себе. Но того же желал и Таврий, и он был намерен бороться до конца.

 Напрягаясь, вытягиваясь в струну, переставая даже легчайше касаться земли, Таврий мчался вперёд, пронизывая лес насквозь, и огромное его тело, обезображенное бесформенными доспехами, истончилось и истаяло. Разве это – громоздкий гвардеец? Да шутки шутите!

 Спустя несколько мучительно-долгих для Таврия минут он забалансировал на кромке обрыва; колебавшись лишь секунду и не сбавляя хода, заскользил по отвесному склону.

 У подножия он и обнаружил её. Вдавленная в чёрную почву, распластанная в маслянистой траве, она уставилась на него с усталой тупостью и смирением. Бери меня, - говорили её глаза. Бери меня. Я устала, я не могу больше бежать, я сдаюсь.

 Светились изнутри её чёрные глаза на узеньком, как травинка, лице. Мутный блеск луны не отражался в её зрачках.

 Таврий в три гигантских прыжка вознёсся по склону наверх. Мгновение он колебался, но всё же сложил руки, издавая условный свист: здесь никого нет. Добыча ушла.




 ***

 Три дня она провалялась без сознания в мрачном и затхлом жилище Таврия: ветхой избе на окраине Чёрного леса. Из мебели здесь была только низкая и ветхая кровать, узкая кушетка у стены и колченогий стул. На подоконнике стоял давно мёртвый цветок: его мать любила цветы, и он держал у себя в доме этот труп какого-то экзотического растения – как напоминание о том, что он человек, он умеет любить. Или, по крайней мере, умел.

 Таврий менял беглянке компрессы, заставлял давиться горьким питьём. С того момента, как он вынес её на руках на опушку, укрыв от всех известных ему способов слежки своим телом, он не переставал задавать себе один и тот же вопрос: зачем он сделал это? Предал своего Короля и свою страну, рискнул своим высоким положением ради неизвестной ему девчонки-подростка, вероятно, преступницы? Почему сразу не убил – ведь он мечтал об этом?

 Когда он взглянул на неё в первый раз, тугой, упругой клубок ярости и жажды смерти в его груди ослаб, и в живот неуверенно толкнулось что-то тёплое, живое, настоящее – будто мать опустила свою руку ему на макушку.

 Но ведь она давно мертва?

 ***


 - Кто ты? – угрюмо спросил Таврий, когда девчонка наконец очнулась. Она промолчала; её затравленный, больной взгляд был лучшим ответом.
 
 - Ты будешь отвечать мне, иначе я убью тебя прямо сейчас, - сказал Таврий скучным тоном.

 Она поняла, что это не шутка и не пустая угроза.

 - Я Ная, - её голосок был тонким и ломким, как весенний лёд, - Ная, дочь Короля.

 Таврий знал, что она не врёт. Удивление скрыть было нетрудно: он отлично владел собой.
 
 - Что такого ты натворила, что за тобой вслед послали целую гвардию?
 
 Она помолчала, таращась на него своими огромными глазами, напоминающими далёкие планеты и звёзды, которые Таврий иногда видел на небе.

 - Я вижу Цвет… и умею возвращать его.
 
 - Цвет? Что это такое?

 Её кукольное личико сморщилось, пошло волнами, будто Ная готовила зарыдать, но она лишь протянула к Таврию свои невесомые руки, будто сплетенные из паутинок, и накрыла своими длинными и холодными пальцами его глаза.

Минуту ничего не происходило, а потом Таврий закричал жутко и отчаянно, прерываясь лишь для того, чтобы вдохнуть.

 Ему казалось, что он ослеп, что он сошёл с ума, что мир встал с ног на голову и ходит по потолку. По глазам било, стегало и ударяло _нечто_; Таврий понял, что умирает, и закрыл глаза.


 ***

 В этот раз она оклемалась быстрее: не прошло и трёх часов, а Ная уже открыла глаза.

 Вечером они сидели рядом, на берегу чёрной реки: тощая девчонка в грязном, но дорогом платье, и Таврий, безжалостный гвардеец, похожий на огромного жука в своих устрашающих литых латах – он никогда не снимал их.

 Ная говорила очень долго.

 - Он ведь не отсюда, он со звёзд, он чужой. Ты разве никогда не замечал, как странно он выглядит? Он не похож на нас. Поэтому он никогда не снимает своего затейливого головного убора – он, наверное, слишком уродлив, или, может быть, страшен. Но хотя бы его пальцы – ты видел их? Они похожи на жирных, раздувшихся червяков. Он постоянно шевелит ими. Наш Король – есть наш узурпатор. Не знаю, как он попал в наш мир, но он сумел приспособиться к нашей жизни. Наверное, он сильнее и умнее нас, раз сумел стать правителем. Но он не несёт нам благо, он паразитирует на нас и на нашей земле. Он выпил из Крессалора цвет. Точнее, даже не так: цвет в Крессалоре остался, но люди потеряли возможность различать его. Он выпил из земли способность рождать таких людей, и земля погибает: посмотри на те деревья, что вокруг нас. Разве бабка или прабабка не рассказывали тебе о шумных кронах исполинов, попирающих небеса? Об упругой, полной жизни траве? О нежных, шелковистых лепестках?

 - Ты говоришь так, как будто застала те времена, но ведь тебе нет и шестнадцати.

 - Зато во мне есть _знание_. Теперь лес ожил, но стал уродливым и озлобленным детищем прежде благодатной земли. Он агрессивен и полон опасностей. Но это не так важно. Важно лишь то, что исчез Цвет, и сердца людей заполнились чёрной тоской и злобой, яростью, ненавистью, завистью – осталось лишь плохое, всё остальное исчезло. Мы вымираем. Виной тому – мой венценосный отец.

  - Но что такое Цвет? Ты так и не объяснила.
 
 - Я не могу объяснить. Ты видел сам. Я смогла вернуть в тебя Цвет ненадолго.

 - Тогда Цвет – это смерть. Он убивает и причиняет страдания. Я никогда не видел такого прежде.

 - Всё новое отчасти убивает.


 ***

 - Что значит слово «чёрный»? – спросила она.

 - Чёрный – это характеристика мира и всего сущего.

 - Это последнее, самое мерзкое и отвратительное наследие Цвета, его искажённый отголосок. А я могу вернуть всю гамму.

 - Почему ты?

 - Возможно, потому, что я дочь своего отца, который уничтожил целый мир.



 ***

 - Что я должен сделать?

 Она вдвоём стояли на том самом склоне, где резко оборвалась погоня. Это случилось неделю назад.

 - Ты должен убить Короля. Ты, самый верный и преданный его соратник, должен низвергнуть его. Когда он почувствует, _что_ я делаю, он немедленно найдёт и убьёт меня, и я не смогу защититься.

 Тень Таврия давно уже исчезла среди искривлённых, жарко дышащих чёрных стволов, и только тогда Ная воздела руки. Она рассыпалась на куски, крупицы, мириады; видел бы её Таврий – он прикрыл бы глаза от яркого сияния лазури, которая окутывала девичий силуэт. Впрочем, Таврий пока ещё не знал, что это называется лазурью.

 Земля содрогнулась от многотысячного, многомилионного воя; кричали в Чёрном лесу, кричали в Столице, кричали в королевском замке, в городах малых и больших, в деревушках, сёлах, скитах, храмах.

 В Крессалор возвращался Цвет.