Снова замерло все до рассвета

— «...после того, как все присутствующие в пивной закончили пение, к баянисту подскочил неизвестный мне пожилой гражданин в больших очках, в черном пальто и с черной шляпой в руках.

Указанный старик, сильно горячась, выкрикнул баянисту: "Спой, парень! На ту же, на ту же мелодию спой! Но теперь мои стихи..." Заказал баянисту и его друзьям по кружке, сам долил водки в пиво, пообещал еще по две, когда разучат стихи, и споют для всех. Находясь в метрах трех от старика, смог, несмотря на это, расслышать его бормотание: "То-то Ирочка-перезрейка (??) будет поражена, когда услышит, что поёт вся Москва. Не какую-то сайковщину (??), а мои, мои, мои стихи".

Разучивали песню минут десять, старик ругался, обзывался и горячился, после чего спели на пробу два первых куплета.

Воспроизвожу по записанному мною в пивной:

        "Над стихом обливаясь слезами,
        как великий арап насказал,
        я иду, не прописан в Сазане (м.б., в Сельзаме?),
        на какой-то московский вокзал.

        Ни соломы не вышло, ни кроза (??),
        Даже в Чайкины (м.б., в Сайкины?) я не попал.
        Поприветствуют громом колеса,
        и проснется прошедший запал."

От дальнейшего разучивания баянист и его приятели отказались; в последовавшем затем скандале старик был грубо выставлен за дверь, сопровождаемый гиканьем и свистом собравшихся...».

Подконтрольный Гиязов далее пишет, что пытался проследить за стариком, но следы его быстро потерял. Я распорядился...

— Товарищ полковник! Разрешите доложить! И мой подконтрольный Абдуличев докладывает о похожем...

— Лейтенант Сермягин!

— Виноват, товарищ полковник! Больше не повторится. Просто очень похожий случай. Думаю, орудует организованная контр-революционная группа...

— Меньше думай! Ладно, доложи коротенько... Но чтоб больше поперек батьки в пекло не лез, понял?

— Есть не лезть! Абдуличев в своем донесении пишет, что, находясь в пивной X., собравшиеся граждане три раза исполнили хором песню "Снова замерло всё до рассвета"...

— Плохо работает твой Абдуличев! "Одинокую гармонь"!

— Виноват, "Одинокую гармонь". Сейчас все эту песню поют, будто сговорились нарочно... Виноват. После чего какой-то старик, в очень больших очках, в темно-зеленом пальто и в темно-зеленой шляпе...

— А не в черной? Абдуличев, случаем, не дальтоник?

— Не могу знать, товарищ полковник! Проверю, товарищ полковник! Пивная небольшая, но человек пятнадцать было. Старик пообещал всем по две кружки, если споют на мотив "Снова замерло всё до рассвета" его стихотворение. Согласились только трое, в том числе и Абдуличев. Потребовали задаток. Дальше первого куплета не пошло. Абдуличев хотел двигаться до конца, но кореши его не поддержали...

— Абдуличев твой зафиксировал что-нибудь?

— Так точно! Я сейчас, сейчас... А, вот:

       "Погулять, что ли, с гением рыжим
       по упругой полонской траве?

...какой-такой "полонской"? Виноват, товарищ полковник!

       Только ты не в картавом Париже —
       ты в протяжной старушке-Москве."

— В протяжной?

— Так у Абдуличева, товарищ полковник.

— У Синцова-то агент потолковей будет! Ерунда какая-то выходит. Продолжай. Скандал, как Синцов докладывает, тоже был?

— Так точно! Кореши схватили старика за руки-за ноги, Абдуличев тоже принял участие, по шеям надавали, выкинули из пивной. Абдуличев докладывает, что вернулся, чтобы не вызывать подозрения...

— Ну и дурак! Ладно, помолчи пока, Сермягин. Синцов, продолжай!..

...Примерно через час моложавый, бодрый старик быстрым шагом вошёл в здание станции метро "Дзержинская" (для многих москвичей — неофициально, конечно — ст. м. "Лубянка"), доехал до станции метро "Сокольники". Вышел на улицу, не спеша закурил папиросу. Не привлекая ничьего внимания, профессионально осмотрелся по сторонам, а потом медленно двинулся по направлению к парку "Сокольники"...

...— Квартира товарища Быстропевского Яков Борисыча? Яков Борисович? Не узнали? Как поживать изволите, Яков Борисович? Препаршиво? Что ж так? Ну, в наши-то годы это... Яков Борисович, а я вас жду через полчасика... на нашей скамейке. Да-да, Яков Борисович, в "Сокольниках". Не сможете? Ах, вот ведь незадача!.. Разрешите в таком случае откланяться.

...Достав из кармана пальто специально приберегаемую для подобных случае бордовую тряпочку, "лубянский" старик тщательно протер парковую скамейку, блаженно вдохнул (неповторимо-русскую, как он всегда говаривал) весеннюю смесь запахов (талого снега, обнажающейся земли, прошлогодней травы, да мало ли чего еще!). Вновь закурил, скривился элегантно от донесших от стайки молодых людей строчек

      ...То пойдет на поля, за ворота,
      То вернется обратно опять...

"Одинокой гармони"...

Минут через сорок, увидев шагающего раздраженно-подпрыгивающей походкой Якова Борисовича, "лубянский" старик приподнял сдержанной улыбкой роскошные седые усы.

Яков Борисович, одетый в темно-бордовое пальто, темно-бордовую шляпу, привычным жестом поправив сбившиеся на кончик носа большие очки, резко сел на край скамейки. Не сказав ни слова, выпятил, а потом резко вскинул плохо пробритый, со следами седой щетины, подбородок, уставился на какую-то серебристую тучку...

— Так и будем молчать, Яков Борисович? Хотя, конечно, мы с вами вдоволь наговорились "между двух революций", не так ли?

Яков Борисович сердито поморщился, ища глазами новую тучку. Давешняя, поганка, сместилась в сторону "лубянского" старика, смотреть на которого решительно не хотелось.

— Третьего-то дня, в пивных, Яков Борисович, вы народ забавляли? До сих пор лире своей покою не даете? Благодарите бога, что меня нынешние еще приглашают на свои совещания... Молчите? Ну, молчите-молчите...

"Лубянский" старик улыбнулся понимающе, и продолжил:

— Но я-то, оцените, решил помочь старому товарищу! Ведь сколько говорено-переговорено, пуд соли вместе съели...

Неожиданно "лубянский" старик резко выпрямился, и жестким шёпотом приказал:

— Вот что, агент Огнецвет! Нелепые чудачества прекратить! Остатки ума напрягите: в той же песенке, которую вы изволили взять за образец, прямо говорится — "Снова замерло всё до рассвета"! Снова! До рассвета, агент Огнецвет! На дворе сорок седьмой год, агент!!

Потом, однако, добавил, смягчившись:

— Придет рассвет, может быть, еще и споете... Лет через восемь-десять, если не ошибаюсь, милейший Яков Борисович. Тогда и попеть можно будет, если доживёте, кхе-кхе... Вполголоса... Всего наилучшего, кланяйтесь супруге. И новой... музе вашей... Ирочке Перезрейкиной?

— Ирине Витальевне Перезрей, ваше проклятородие!

— Да-да, простите, Яков Борисович. Ну, салю, старый греховодник, салю!.. И зарубите себе на носу хорошенько про рассвет, Яков Борисович.

"Лубянский" старик поднялся со скамейки, вежливо кивнул на прощанье Якову Борисовичу, и пошел прочь, блаженно вдыхая "неповторимо-русскую весеннюю смесь".


ПРИМ. Процитированные выше отрывки двух стихотворений НЕ принадлежат автору.