Бидон Ньютона

         Для того, чтобы понять в какую именно квартиру Марине нужно было идти, несложно было догадаться. С верхнего этажа  из-за закрытых дверей слышалось нетрезвое мужское пение: «Прощайте, товарищи! С Богом, ура-а-а! Кипящее море под нами! Не думали, братцы, мы с вами вчера, что нынче умрем под волна-а-а-ами!!». Марина до этого визита долго звонила по телефону, надеясь услышать голос хозяина квартиры, но так и не услышала. Решилась  пойти. Вот и пришла. Адрес узнала по  компьютерному справочнику. Знакомая посоветовала ей, сказав так: «Он, конечно, не без вывихов, но ремонт делает! М-м-м-м! Закачаешься! Главное, чтобы в запой не ушёл и вовремя его у других перехватить!».
         
         Поднявшись на второй этаж старого двухэтажного дома, стены которого были расписаны подростками оголтело и беспринципно, с энтузиазмом, словно они желали крикнуть на весь подъезд, район и город: «Не сдаюсь! Прошу считать меня за правильного чувака! Антон. Ирка-сука и бл..ть! Тихомирыч-падла!».  Марина несколько раз позвонила в дверь. Из-за двери слышалась негромкая музыка, сопровождавшаяся продолжающимся нестройным  пением мужского дуэта: «Тихо вокруг,
ветер туман унёс, на сопках манчжурских воины спят и русских не слышат слёз.». Дверь оказалась не заперта и Марина решилась войти.
         
         Из темного коридора налево от входа был  проход на кухню. На стене висел  профиль индейца, с воткнутыми в него несколькими дротиками (дартс). На крючке под ним шинель прапорщика. Марина прошла. Было начало  декабря. Марина незадолго до этого купила давно примеченное понравившееся ей светлое пальто,  новые перчатки, шарф, что называется, «в тему» и была в своих любимых коричневых полуботинках. Начало зимы выдалось на редкость теплым, снега почти не было. Вечером ей предстояло идти в ресторан на корпоративную вечеринку по случаю их профессионального праздника. Дома уже был приготовлен костюм и подобраны туфли, и белье и чулки, но почему-то от этого радости на душе никакой не было. Не сказать, что коллектив на работе был уж очень плохим. Как обычно, во всех государственных учреждениях. Не сказать, что Марина с кем-то не ладила или наоборот, мало было тех – с кем ладила. Нет. Просто не было радости на душе. И всё. А тут ещё этот давно планировавшийся ею ремонт.
         
         Когда Марина вошла на кухню, то там за столом сидели двое:  один с красивыми вьющимися с проседью волосами, одетый в фиолетовую шерстяную «олимпийку» образца 80-х годов, очень старых расклёшенных, когда-то, видимо, очень приличных джинсах, в фуражке прапорщика и тапочках. Этот первый ей сразу понравился. Второй был в зеленой армейской  рубашке без погон, без фуражки, синих трусах и зимних ботинках, из которых выглядывали красные носки. Последний - не понравился. "С такой рожей только предателей Родины в фильмах играть", - подумала про себя Марина. Почему она так подумала- она не знала и не поняла. Мужчины были на вид вполне безобидные. Тот, что бы в «олимпийке» выуживал двумя пальцами из банки огурец, второй разливал водку в стопки. На столе были: два стакана с подстаканниками, тарелка с квашеной капустой, нераскрытая банка с грибами и сковорода с жареной картошкой, салом, луком и яйцами. От сковороды струился аппетитный дымок и вообще на кухне было хоть и  убого, но очень чисто. Марина почему-то поймала себя на мысли, что вот эти вот двое сейчас на этой кухне гораздо более счастливы, нежели будет счастлива она и весь её корпоративный коллектив грядущим вечером в заказанном за месяц до этого дорогом ресторане с традиционным набором дежурных блюд и закусок, заправленных отвратительным самым дешевым майонезом, с фальшивыми  шаблонными тостами и речами,  и с заранее прогнозируемым  поведением.
         
         Марина вошла на кухню. «Матерь Божия! Все, бля, Заремба ты допился!...», - произнес тот, что был в «олимпийке». Рука его застряла в горловине трехлитровой банки, цепко, однако, при этом ухватив соленый с пупырышками огурец. «Какой день сегодня, Петрович?, - спросил он у того, что был в зеленой рубашке. - Не 13 мая?, А?». Тот ответил : «Да вроде нет, только декабрь начался…, а чё?». «Явление Матери Божией в Фатиме! Третье. Мне, сейчас, кажется, все, хана придёт…», - сказал тот, что был в «олимпийке». «Да нет, я вообще то по поводу ремонта», - улыбнувшись, сказала Марина и поискала место, где бы ей можно было встать поудобнее, хотя неудобства она, как раз никакого не испытывала. Петрович в зеленой рубашке натянул на колени газету и  принял на себя,  по его мнению, приличное  выражение лица. Второй, шуганув с третьего стула черного кота, накрыл  сиденье чистой газетой, предложил Марине сесть.
       
         «Всё пьете? Да? До Нового года еще далековато, или он у вас уже наступил, или старый заранее провожаете?», - поинтересовалась Марина. «Такж день святохо неробитника!», - придя кое-как в себя ответил тот, что был в джинсах. Кот, сев посередине кухни, внимательно смотрел изумрудными глазами на Марину. В окно нещадно палило солнце. С крыши капало. По подоконнику весело прыгали одуревшие от внезапного тепла и солнца чирикавшие воробьи. Хозяин квартиры, кивнув на подоконник, сказал: «О! «Морда», дывысь, горобец!». Марина поняла, что кота звали «Морда» и последнего она интересовала больше чем  взволнованные воробьи.
       
         На какой-то миг Марине показалось, что она раньше  уже когда-то была в этой кухне.  Из кухни в комнату был другой дверной проем, возле которого была  елка, с деревянной старой крестовиной. Елка была украшена  несколькими  старыми игрушками и остатками  елочного «дождя»: допотопной гирляндой из фольги, пластмассовыми снежинками, маленькими елочными украшениями в виде  примитивных шариков с кое-где облупившейся краской, гномиков-старичков с  дырочкой внизу и вставлявшейся туда  железкой с усиками и  зажимом в виде прищепки. Марина вспомнила, что точно такие же  елочные игрушки и украшения были и в её раннем детстве. Под ёлкой, обложенной  кусками обычной ваты, стояли пенопластовые  Дед Мороз в красном  полушубке с облупившимся носом и Снегурочка в синем сарафане. Из катушечного магнитофона на подоконнике  слышалось не громкое: «Ай лав ю-ю-ю-ю-ю, ши…из невер, невер, невер  блю….!». Марине  стало как-то по-хорошему нехорошо. Это странно звучит, но по- другому никак не скажешь! На душе стало хорошо, нахлынули воспоминания, но одновременно это вызвало какую-то слабость и дурноту, ноги подкашивались, в горле ком, дыхание перехватило, словно встретил самого себя, только на 30-40 лет моложе. А как еще по-другому сказать? И странно всё это было, и она, и эта кухня, и эти двое странных мужчин. «Что я здесь делаю?».
      
         Когда Алик, он же Олег Богданович Заремба, только увидел Марину, у него было желание  встать на колени и торопливо начать молиться: «Радуйся Мария, Благодати Полная, Господь с Тобою! Благословлена Ты между женами и Благославен плод чрева твоего – Иисус!», - выронил из рук  очередную катушку с магнитофонной лентой, собираясь заправить её в магнитофон, увидев как  катушка, размотавшись, покатилась и уперлась в  ботинок  «Девы Марии Фатимской», подобравшей её и ставшей наматывать  ленту на катушку,  пришел в себя, поняв, что Святые вряд ли станут  делать что-либо подобное, понемногу пришел в себя и поинтересовался, как Марина  к ним попала, услышав  ответ, окончательно убедился, что Небеса его еще к себе не призывают и наконец-то можно из банки достать огурец. Марину всё это действо несколько забавляло.  В старом серванте на кухне  были двигавшиеся навстречу друг другу стеклянные  дверцы, бокальчики, тарелки, кувшин, салатник в виде утки, какие-то стеклянные украшения. Самое главное она увидела  фигурку маленького оленя из голубого стекла. В детстве у  неё был точно такой же, потом он с переездами из квартиры в квартиру куда-то пропал. Это всё что-то напоминало, будоражило воспоминание, бередило душу и несмотря на непреодолимое желание уйти, непреодолимо заставляло задержаться.
         
        «Ты точно не Дева Мария Фатимская?, - спросил Алик. А то я думал, что сегодня 13 мая. Явление Девы Марии в Фатиме. Ну ты в курсе…наверное…». Алик  немного протрезвел. В этот момент Марина снова сказала: «Да я, собственно, по поводу ремонта в своей квартире. Мне Вас порекомендовали. Вот хотела договориться. Звонила Вам, но никто трубку не брал. Сама пришла». Петрович, взяв возвращенную ему  Аликом фуражку, сидел неподвижно как сфинкс в пустыне, не  веря в естественность происходящего.  Трусы и фуражку по-прежнему разделяла газета «Аргументы и Факты», сильно обжигая Петровичу колени. «Ма…Ма…Ма..как там тебя? Ты , извини, рыбка моя, но я не курю, а вот этот представитель отряда млекопитающих, сделавший неслыханную военную карьеру от рядового до прапорщика, курит. Позволь ему закурить в твоём присутствии, а то с ним столбняк, по-моему!», - спросил Алик у Марины и  как-то все при этом расслабились.  Другому человеку на месте Марины показалось бы странным, но Марине не было противно находиться на этой  кухне, хотя она от себя ничего подобного не ожидала. Алик  выпил и закусил  огурцом, который так долго доставал из банки.  Петрович тоже выпил и закурил «Приму».  Марине предложить постеснялись. Алик,  ещё с недоверием смотря на Марину  изрёк: «Ты, рыбка моя, ничего такого не подумай! Я  не всю жизнь вот так (при этом он обвел глазами и прапорщика и кухню) сидел. Я в  институте, помню Бидон Ньютона учил. О!». «Марина поправила: «Видимо Бином Ньютона!?». Алик ей:  «Ну да… я же и говорю…Бидон Ньютона..Я все помню…разложение на отдельные слагаемые целой неотрицательной степени суммы двух переменных? А Петрович, каково….О! Сила, да!? Я всё помню…». Петрович, наколов немного картошки с луком и яйцом, не донёс  до рта и немного  замер.  Марина сказала: «Да ладно вам…бидон-бином-бетон, какая разница, ведь  правда? Ну так как насчёт ремонта?». Петрович закусил картошкой и огурцом.  В тот момент Марина  вспомнила, как накануне она была в гостях  у своей знакомой Юлии.
       
         Любимое слово у Юлии было: "Ф-ф-ф-ф-у-э...!". У себя в симфоническом оркестре она была – первая флейта. Она была очень горда, что   с концертами  их оркестр был и в Вене и других прочих интересных местах, а  если  тебя  там не было, то, соответственно : "Ф-ф-ф-ф-уэ-...!". И вот как раз на  вечеринке, где были и Марина с Юлькой, кто-то пальцами доставал огурец из банки, то Юля потом  вообще ни к чему из еды не притронулась, а потому что : "Ф-ф-ф-ф-у-э...!". Марина вспомнила обо всём этом и про себя подумала: «Да…Юлька! Видела бы ты сейчас это всё, вырвало бы, наверное. Впрочем, вряд ли, ты бы здесь никогда не оказалась….".
         
         Алик, находясь под впечатлением  визита Марины и еще не совсем отойдя от выпитого, вдруг, увидев катящуюся  магнитофонную катушку и  слыша этот звук, вдруг вспомнил фрагмент своего глубокого детства. Когда он встречал их. Два или три раза, не чаще.  Это было, примерно в 1960 или 1962 году. Тогда они еще могли повстречаться. Сейчас в это настоящее время - нет. Отчетливо помнил, как его отец - бывший фронтовик серел лицом, глядя на человека,  катившегося на крошечной тележке. Скорее то была не тележка,  а несколько сбитых  между собой дощечек с прикрепленными к её днищу колесиками из шарикоподшипников. Эти подшипники издавали громкие звуки при езде по асфальту. Человек отталкивался от асфальта руками, в которых держал по деревяшке. Ног у человека не было и туловища почти тоже....Алик  никак  не мог понять тогда, как же этот человек мог прикрепляться к этой  тележке и держаться на ней. В то время на взрослых он-Алик смотрел снизу вверх, так  как был ещё совсем маленький, а тот человек на тележке, был еще ниже него самого. ... на пиджаке этого человека были старые орденские планки, видавший виды старый орден с красивой планкой оранжево-черного в полоску цвета. Этот человек смотрел в сторону куда-то, но, поскольку он-Алик был мал, смог  только один раз заглянуть тому в глаза. Он их навсегда запомнил  эти глаза....и эту тележку....Алик вспомнил, что он спросил тогда у своего отца : "Папа, а дядя настоящий...?".
      
         Петрович, воспользовавшись паузой и совсем освоившись, еще раз  выпил и спросил Марину: «А ты - настоящая, или нам всё это до сих пор мерещится?». «Да вроде настоящая… как и вы…и как кот вот этот ваш», - ответила Марина. Только в тот момент «Морда»  перевел взгляд с Марины на воробьёв.
       
         Алик взял у Марины адрес  и через пару дней пришел осмотреть квартиру. Сделал необходимые замеры. Согласовал  затраты на ремонт и прочее. Вскоре он привез инструмент, взял комплект ключей от квартиры, они вместе ездили в несколько магазинов, выбрали сантехнику,  обои, плитку и прочее и Алик приступил к делу. Марина пожила пару дней у матери и потом уехала на неделю в отпуск, а когда вернулась, то приобретенный загар её волновал меньше, чем ожидаемые результаты ремонта. Хотелось скорее войти и увидеть. Как там оно всё? Ремонт еще не был закончен. Оставалась кухня и коридор. Марина была довольна. Её всё устраивало. Алик не подвёл и она не пожалела, что доверила ремонт ему, а не кому-то другому.
       
         Они договорились, что Марина не будет приходить в квартиру во время работы Алика до окончания работы. «Ну там всё будет в стружках, штукатурке. Мешки с цементом будут стоять. Зачем тебе это? Всё нормально будет, а если что  надо будет уточнить, то я позвоню, переспрошу. Договорились?», - так Алику виделась ситуация. Марина не возражала. Лишь однажды она не удержалась и  зашла  посмотреть, как идёт ремонт. Подойдя  к  двери своей квартиры, она услышала как Алик поёт: «Цвите терен, цвите терен, а цвит опадае. Кто в любови не знаеться, то й горя не знае…!». Марина стояла и слушала, прислонившись к двери. Позвонить в дверь не решилась. Своим ключом отпирать дверь также не стала.  Из-за двери слышалось: «…вин хотев мэне калину посадить в своим саду, не довиз и в поле кинув, думав що я пропаду…».  Марина никогда раньше не слышала таких красивых песен и чтобы вот так  за работой человек спокойно, для себя, не напоказ, для души и от души пел, причём довольно красиво. Это было для неё удивительным. Она все же решилась зайти.
         
          Алик работал и всё время что-то напевал, но не полностью песню, а так…по куплету то с одной, то с другой, а то и подряд несколько раз одну особенно нравившуюся ему строку. Ремонт  шел своим чередом.  Марина не стала проходить в комнату, кухню, ванную. Она  спросила, можно ли ей немного постоять в  коридоре.  Разве Алик мог ей возразить. Они  немного  поговорили.
       - Алик, я так поняла: Вы - украинец? Я слышала, как Вы пели. Извините.  Мне понравилось, извините еще раз, не сердитесь. Я не подслушивала, как-то само собой получилось…
        - Да уж не москаль, точно… Я не сержусь. Я с Ужгорода. Мы украинцы вроде итальянцев. Те тоже поют, и когда им плохо, а уж тем паче-когда хорошо. Мне батько говаривал, що когда  он в плену у нимцыв був, так там итальянцы за колючкой ходили франтами, перо гусиное  у шляпу воткнув,  и усэ  спевалы. Так….
        -Да..забавно…а песни у Вас красивые, это честно. Давно Вы ремонтом занимаетесь, семья есть у Вас, извините, если что,  лезу тут со своими вопросами…я постою немного и скоро пойду  уже…
        -Ремонтом-то?... Да не очень. Я раньше в железнодорожных войсках служил. Всему научился. Да и всякое в жизни бывало. А песни…отец, сколько я себя помню, с детства… отец всё время что-то напевал. Он много песен знал, я с детства много песен  запомнил, да и слух у меня очень хороший, мелодию запоминаю с одного  раза и темп и ритм, ну все, одним словом. Помню, что у нас в Ужгороде кто только не жил: и цыгане, и мадьяры, и румыны, и итальянцы и поляки. Все уживались между собой. Никто особо не конфликтовал. Я с цыганятами и  поляками играл целый  день. До границы можно было на велосипеде доехать, а там  вдоль «колючки»  ягоды- пруд пруди. Нарвемся на пограничника, так он пинка даст и  кулаком погрозит и всё! Дети…что с нас возьмешь…Цыгане те католического календаря придерживались, но в костёл не ходили. Православия они не признавали, но и наркотиками не торговали. Ножи точили, старьем всяким торговали, плотничали. Были времена, не то, что сейчас. Да уж…. Ужгород…Карпаты….
         -А что друг этот Ваш, не приходит? Ну помните, что сидел у Вас на кухне в первый раз, когда я приходила? Ну...он ещё в трусах был с газетой на коленях...?
         -Петрович, то?
         -Ну, наверное...?
         -Вы,кстати, зря так о нём...Он, между прочим, двоих ребятишек с их мамкой из горящего дома вытащил. Сам обгорел сильно. А в трусах сидел потому что у него ожоги еще не зажили...Он неплохой мужик, искренний, незлобный, а таким в жизни теперешней тяжело...
         -Извините, я не хотела ничего плохого о нем...вообще думать, так...первое впечатление...
         -Да ладно, чего уж там, в жизни всякое бывает...
       
          Алик не солгал. В его жизни было всякое. До третьего класса он разговаривал на каком-то странном для учительницы его класса языке. В его речи половина слов была  украинских, другая половина - польских, цыганских и венгерских. Учился он хорошо, всё схватывал на лету. После школы поступил в техникум и успешно его окончил. Его призвали в армию, где он три года служил в железнодорожных войсках.  Алик мог и штукатурить и карбюратор отрегулировать, и оконную раму  сделать и печку выложить. Он прекрасно рисовал и лепил из глины. Знал гончарное дело. Почти всё  мог. Начальник штаба части, где служил Алик, брал его, бывало, к себе на неделю домой. Алик строил летние сени, баньку, клал печку, копал смотровую яму  в гараже, по пояс в ледяной  воде. Жена начальника штаба сидела  возле ямы с бутылкой  водки, варениками  и термосом. Алик  периодически  «выныривал» на поверхность,  выпивал полстакана водки, отхлёбывал из термоса чай и опять за работу. Потом ел, спал, в  казарму приходил только ночевать и то изредка. Начштаба уговаривал его остаться на сверхсрочную, но Алик хотел домой  в Закарпатье. «Тю…що я не побачив здэсь?» , - отшучивался  Алик в разговоре с командирами. – «Я за землю ухопился, стал я на ноги свои. И навики посэлился де вода и соловьи», - любил отвечать Алик нараспев. Пока Алик служил, батько умер, а матка вышла замуж за румына. Алику со службы дали прекрасную характеристику и он поступил в институт во Львове. Прекрасно отучился  почти два курса. Но надо же было ему по пьянке один раз поспорить, что он нарисует двадцатипятирублевую купюру, которую не отличишь от настоящей.  Поспорил с однокурсниками на три бутылки армянского коньяка.  Нарисовал и сумел ею расплатиться в магазине. Спор он выиграл, но кто-то из однокурсников  где-то там, где не надо проболтался и Алика «вычислило» местное КГБ.  Была тогда за фальшивомонетничество такая 87-ая статья: от 3-х до 15-ти, с конфискацией. Из института Алика отчислили и дали  немного – всего пять лет. Но жизнь то его уже пошла по совсем другому  руслу.
       
        Алик закончив ремонт, получив от Марины  деньги за работу, как-то долго не мог успокоиться.  Казалось бы, что особенного, ремонт как ремонт. Сколько их было на его веку? Он хотел было сделать ужин и пригласить её, но постеснялся своей убогой по обстановке квартиры. Где-то в глубине души была надежда, что она его пригласит, отметить окончание  ремонта, но она не пригласила. Почему? Да, кто же её знает, женщины, разве  их поймешь?... Он сказал ей, что в туалете сделал ей сюрприз и что внутри  устройства для бумажных полотенец нужно будет время от времени менять  батарейку. Ничего  того, о чём упомянуто выше, Алик Марине о себе не  рассказал.  Да и кто она была такая, чтобы ей рассказывать? Действительно, кто? Как он мог рассказать ей, что дочка, ненадолго выписавшись из больницы, в начале декабря как-то спросила его : «Папа, а Новый Год нельзя встречать раньше. Ведь еще почти месяц, а я потом опять буду в больнице, не увижу как наряжают ёлку. Может быть, её можно нарядить сейчас?». Он не мог дочке отказать и всегда в  начале декабря в те дни, когда она когда-то до смерти была у него дома, он всё время наряжал елку,  как бы это  глупо не выглядело со стороны.
       
          Марина была - госслужащей. Да не простой, а с опытом работы в несколько лет, вполне уже сформировавшейся кадровой единицей, состоящей в резерве на начальствующую должность. Коллеги ее, наверное, уважали, начальство хвалило, мама с братом, очевидно, даже гордились. Ну как же, "Мариночка у нас уже О!....вы  еще увидите…Да! Ну еще бы, а То!..." и т.д. Наверное, Марина долго шла  к этому, многим жертвовала. А как же без этого.  В жертву приносились  кино, кафе, бытовые пирушки с подружками, кратковременные походы  в лес и на речку, часто-отпуск  к морю и пр.и пр. Мужчины, как и всё остальное были топливом для Марининого старта, взлета, успешного полета и выхода на орбиту государственной службы. Домой  Марина никого не приглашала. Это было Табу. Мама допускалась только до порога кухни, брат-на метр от двери чтобы что-то передать и занять пару сотен. А то, как правило, все происходило у подъезда. А какая  у Марины была после ремонта  квартира? Да самая простая и обычная-однокомнатная на втором этаже самого  обычного дома. Театр начинается с вешалки, а квартира? Ну, конечно же, со звонка. Звонок Марина выбирала  долго, несколько месяцев, чтобы мелодия была приятная, вдруг  кто-то по ошибке позвонит..., чтобы не громко и цвет был лиловый в гармонии с обивкой прихожей. Да, а как же... Когда Марина покупала дверной замок, то от продавцов в магазине  потребовала расписку, что этот замок единственный во вселенной и вскрыть его  можно будет только благодаря технологиям далекого будущего.  Если случалось быть непогоде, то Марина, придя, домой, долго вытирала ботиночки специальной ветошью с пропиткой и ставила в строго определенное место в шкафчике, предварительно засунув в ботинок, поочередно специально купленный по этому поводу специальный  фен. Да, а как же....Марине было все -равно, или идти на работу в одной только блузке летом или надевать ее зимой под пиджак или свитер,  блузка утюжилась  так словно завтра- ко двору Ее Величества Королеве...Даже  если  у Марины на  ужин был только омлет, то тарелочка с омлетом ставилась на другую-побольше, слева вилка, справа -нож, за тарелкой-десертная ложка, бокал, фужер, рюмка, да а как же...вдруг захочется выпить, ну или там....
         
         Когда-то, до знакомства с Аликом, она думала, что в квартире надо было сделать только ремонт. Но только такой ремонт, чтобы не было  намека даже на неряшливость или нестыковку какую-то,  чтобы плинтусик был подогнан к плинтусику на щелочку  в 1  микрон,  кран не мог капать или испортится по определению...Но самым главным священным местом в квартире, по замыслу хозяйки должен был стать туалет и ванная комната. Но так , чтобы это была не была ванная комната в прямом смысле этого слова, надо было , чтобы это было  нечто вроде алтаря чистоты и ухоженности. Требовалось, чтобы все эти немыслимых марок и фирм шампуни и скрабы, привезенные кем-то из-за рубежа, щеточки и губочки...чтобы они завораживали и вводили в оцепенение.....У нормального человека всегда можно найти в ванной хоть один, но  волосок, хоть два, но пятнышка от брызг, да а как же... У Марины такого быть не должно. В её ванной комнате, по её замыслу, Лео Бокерия  мог бы смело делать операции по пересадке сердца. А какие у Марины должны были быть полотенца.... Принцесса Монако не должна иметь таких полотенец.  Но для всего этого нужен был Алик,  который и должен был сделать в квартире ремонт. И он его сделал.
       
          Причем Алик сделал Марине сюрприз, заключавшийся в том, что при сливе  воды в унитазе, начинала играть одна известная приятная мелодия. Марине это очень понравилось.
       
          Марине приходилось ездить на работу через район, где был дом Алика, но окна его квартиры выходила во двор и она, проезжая, каждый раз мимо его дома, гадала про себя, что тот делает в тот момент, трезв или нет, работает или спит,  напевает что-нибудь или молчит. Тут же гнала от себя  все эти мысли, думая, про себя, что, мол, с какой стати,  она вообще думает о нём. И кто он вообще такой. Он ей не чета. Кто она, а кто он? А всё равно думалось. Она думала: «Вот , дурак, елку в начале декабря нарядил… Зачем, с какой стати, вообще… А котище какой забавный, черный, глазища зелёные, а морда какая, действительно «Морда». Бидон Ньютона, скажи пожалуйста, тфу дурь какая…!». Мысли гнала, а в голове всё время где-то  были слышны отголоски песни: «..месяц на нэби, зироньки сяють, тихо по морю човен плывэ, в човни дивчина пэсню спивае, а козак чуе- сэрдэнько мрэ…». Она  пару раз с чужих телефонов звонила ему на квартиру, но трубку по – прежнему никто не брал.
       
          7 марта она  пошла вечером прогуляться и так  далеко ушла от своего дома, что  и предположить такого не могла.  Она ходила и бродила по переулкам. Было немного страшновато. Так как город в целом был довольно криминальный. Но в кармане был газовый баллончик и её научили паре приёмов. Рука сжимала в кармане холодный баллончик, а ноги сами пришли к дому Алика.  На кухне его квартиры горел свет, но не ярко. А в остальных  квартирах света не было вообще. Марина поднялась и постучала в темноте в дверь.  Открыл сам Алик, держа в руках свечку и пояснил, что  в доме отключили свет. Марине было неловко. Алик осветил ей руку, взял её ладонь и вложил ей что-то. «Что это?», - спросила Марина. Но еще не успев договорить до конца, поняла что это было. Тот олень из синего стекла.  «Пойдемте, Марина, свет скоро дадут и я нажарю картошки на свиных шкварках, с луком и яйцом… пойдемте… у меня чисто…». Марина села на стул и «Морда» тут же запрыгнул ей на колени.  Язычки пламени свечи мелькали в зеленых кошачьих глазах. «Алик, а Вы…ты споешь что-нибудь?», - спросила Марина. «Почему бы и нет», - ответил он…
           Ой не свити, мэсяченьку,
           Не свити никому,
           Тильки свити миленькому,
           Як иде додому!