И звездное небо над нами... , пьеса

И звездное небо над нами...
gmyrin@narod.ru
Александр ГМЫРИН
«И звездное небо над нами...»
Несколько мгновений из жизни великого немецкого ученого Канта
(Одноактная комедия-шутка на историческую тему, в 11 сценах)
г. Калининград
2013 г.
Действующие лица:
Иммануил (Эммануил) Кант, приват-доцент кенигсбергского университета.
Слуга Канта Лампе. Уже немолодой отставной солдат.
Барон Корф, российский губернатор в Кенигсберге. Надменный, но недалекий господин, выказывающий свою «европейскость».
Григорий, слуга Корфа. Молодой здоровый человек громадного роста. С виду простоват, но себе на уме.
ЗагребУщий. Русский купец, с бородой и животом.
Озёров-Утопилин. Чиновник русской канцелярии. Услужливый и расчетливый.
МизИнцев. Писарь русской канцелярии.
Кюхель. Кенигсбергский поэт, упрямо влезающий в друзья к Канту.
Зееман. Янтарных дел мастер и коммерсант.
Эльза. Кенигсбергская мещанка. Красивая мечтательная девица.
Матильда. Служанка Эльзы, смешливая симпатичная девушка.
Доктор Бук. Также как и Кант приват-доцент, но постарше. Педант, начетчик.
Сцена 1
Приемная в покоях губернатора Корфа. Входит Кант, его принимает слуга губернатора.
Кант. Послушай, любезный. Дома ли господин Корф?
Слуга. Куда ж ему деваться?
Кант. Мало ли... А, может, занят?
Слуга. Да чем ему заниматься?
Кант. Может, думает?
Слуга. Да о чем бы ему думать?
Кант. Так ты хочешь сказать, что я вот так запросто пройти к нему могу?
Слуга. А вот это нет, конечно. Вы кто? Узнаем, тогда и примем решение, принимать али нет.
Кант. Магистр философии, приват-доцент кенигсбергского университета Эммануэл Кант.
Слуга. А чин какой?
Кант. Чина нет, помощником библиотекаря в Королевском дворце служу.
Слуга (про себя). Никчемный народишко эти немцы. Одет вроде как господин, а чина не имеет. И как распознать его человечью сущность? Может, простой горожанин или, не приведи господи, писаришко какой вырядился? У них тут маскерады в моде. Философ... приватный доцент... библио... тьфу, и что за звания? А спроважу-ка я его от греха подальше. (Канту). Вы, уважаемый, шли бы себе до дому. Господин барон нынче очень занят.
Кант. Да ты же, любезный, только что говорил, что свободен?
Слуга. Был свободен, теперь – уже занят.
Кант. Да когда же он успел? И как ты распознал про это?
Слуга. Мне про своего господина все знать положено. И чего есть, и чего нет...
Неожиданно в приемную выходит Корф.
Кант. Господин губернатор. Имею честь представиться: магистр философии, приват-доцент местного университета Кант, Эммануил. Честь имею (кланяется).
Корф. Кант? Как же, наслышан. Вы, кажется, открыли круговращение лун?
Кант. Ну, не совсем. В астрономии великие деяния насчет движения небесных тел – заслуга ученого Коперника. Но он в Кенигсберге жить не соизволил, да и умер, слава тебе господи, двести лет назад.
Корф (перекрестившись). Ах, какая жалость. И отчего же сей славный муж преставился?
Кант. Полагают, от старости.
Корф. Да, эта болезнь неизлечима. А вы в медицине сведущи?
Кант. Я больше по линии философии.
Корф. Полезная наука. Слыхал, многим философам философский камень посчастливилось добыть. Говорят, по секрету, из костей летучей мыши, и еще чего-то там понамешано. А камень тот потом в золото превращается. Ваши работы как идут?
Кант. Ну, мне пока до таких достижений далеко. Мои заслуги в философии много скромнее.
Корф. Жаль, маловато, видимо, прилежания. Старайтесь, трудитесь. Если что надо – поможем. Всего вам доброго. До свидания.
Кант. Господин губернатор. Я ведь к вам с просьбой.
Корф. А? Что? Просьба? Оставьте в письменном виде в приемной.
Кант. Я бы хотел, так сказать, лично изложить.
Корф. Нет, нет, не надо. Не утруждайте себя. Не надо. Вы великий ученый, не надо затрудняться.
Кант. И все же я настаиваю.
Корф. Экий вы настырный. А еще ученый, философ... Да уж ладно, излагайте. Российские власти завсегда лояльны к местному населению.
Кант. Мне бы хотелось, господин губернатор, получить место профессора в университете. Насколько мне известно, наша матушка российская императрица весьма благосклонна к европейским ученым...
Корф (перебивая). Ну, матушка Елизавета не ваша, а наша, русская императрица.
Кант. Да мы ж присягу приняли. Мы теперь – такие же российские подданные.
Корф. Вот только не надо политики. Я ей и так сыт по горло. Хорошо, и чего теперь я для вас сделать должен? 
Кант. Письмо матушке Елизавете я приготовил, хотел бы, чтобы вы переправили.
Корф. А, ну, оказия будет – отправим почтой.
Кант. Хотел бы зачитать.
Корф. Длинное?
Кант. Вкратце и по сути.
Корф. Ну, извольте.
Кант (читает письмо). Всесветлейшая, великодержавнейшая императрица, самодержица всех россиян, всемилостивейшая императрица и великая жена!
С кончиной блаженной памяти доктора и профессора Кипке освободился пост ординарного профессора логики и метафизики Кенигсбергской академии, который он занимал. Эти науки всегда были предпочтительным предметом моих исследований.
С тех пор, как я стал доцентом университета, я читал каждое полугодие по этим наукам приватные лекции. Я защитил публично по этим наукам 2 диссертации, кроме того, 4 статьи в Кенигсбергских ученых записках, 3 программы и 3 других философских трактата дают некоторое представление о моих занятиях.
Лестная надежда, что я доказал свою пригодность к академическому служению этим наукам, но более всего всемилостивейшее расположение Вашего Императорского Величества оказывать наукам высочайшее покровительство и благосклонное попечительство побуждают меня верноподданнейше просить Ваше Императорское Величество соблаговолить милостиво определить меня на вакантный пост ординарного профессора, уповая на то, что академический сенат в рассуждении наличия у меня необходимых к сему способностей сопроводит мою верноподданнейшую просьбу благоприятными свидетельствами. Умолкаю в глубочайшем уничижении,
Вашего Императорского Величества верноподданнейший раб Иммануил Кант.
Кенигсберг, 14 декабря 1758 г.
Кант подает письмо Корфу, тот небрежно сует его слуге.
Корф. Еще что-то?
Кант (в замешательстве). Да нет, вроде, все. Хотелось бы, так сказать, вашего содействия...
Корф. Содействия? В чем?
Кант. В получении места.
Корф. Экий вы, уважаемый, повторюсь, настырный. И то вам надо, и это... как же я посодействую? У нас российские законы строги – все по своему порядку движется. Как положено. Придет из Петербурга указание – получите свое место. Откажут – не взыщите.
Кант. И на том спасибо.
Корф. Будьте любезны.
Кант выходит, Корф остается со слугой.
Корф. Глупый народ эти немцы, а пуще того – философы. Вон, взрослый уже вроде человек, а никакого толку со своей философии не поимел. Хоть бы какой малюсенький камешек получил – так нет же, и говорить не хочет. Я, дескать, по другой линии, другим неизвестно чем занимаюсь. Ну, занимайся, занимайся, Бог в помощь... То есть – тьфу! – такому и Бог не поможет. Ничтожный человечишка.
Слуга. Истинно говорите, вся их нация никчемная. Я тут к одной горничной, Матильдой звать, по дружбе под юбки полез. Так она, подлая, по мордасам меня. За что, спрашивается, оплеухой наградила? Ведь с самыми добрыми намерениями, по-дружески...
Корф. Нецивилизованная нация.
Слуга. Как есть.
Сцена 2.
Столовая в доме Канта. За столом, во главе которого сам Кант, сидят его старший коллега по университету доктор Бук, местный поэт Кюхель, янтарных дел мастер Зееманн, а также чиновник русской администрации Озеров-Утопилин и купец из России Загребущий.
Кант. Господа! Имею честь представить наших российских друзей. Это крупный государственный деятель, служащий во славу нашей великой императрицы Елизаветы, господин Озеров-Утопилин.
Чиновник свысока кивает, немцы привстают и кланяются.
Кант (продолжая). А это коммерсант, продолжающий дело достославной Ганзы, господин Загребущий.
Купец. Купец второй гильдии.
Кант. Да, да, второй гильдии.
Купец шумно встает. Все также кланяются.
Кант. А это – мои друзья. (Представляет) Это мой коллега по университету достопочтенный доктор Бук, это – известный кенигсбергский поэт Кюхель, а это искусный мастер, резчик по солнечному камню господин Зееманн. Он же и коммерсант, подобно господину купцу.
Все раскланиваются.
Кант. Друзья! Первый тост я предлагаю за всесильную тягу человеческую к всеобщей любви и дружбе. Вне зависимости от профессии, положения в обществе и, конечно, национальности. За мир и всепонимание. За дружбу между людьми!
Чиновник (про себя). Гусь свинье не товарищ. Нашел мне друга, вчерашнего лапотника (с презрением смотрит на купца). От него с рождения селедкой разит.
Купец (с заискивающей улыбкой глядя на чиновника, говоря между тем прямо противоположное). Только и зыркает, где бы что утащить да с честного купца второй гильдии три шкуры содрать.
Зееманн. Данке шон, данке шон! Как хорошо, все прекрасно. Неплохо бы этому толстобрюхому дешевых бус дюжин пять сбагрить, а взамен пеньки да меду поболе. И отрадно бы мехов... Интересно, соболя у него есть? А я б Вазу Изобилия не пожалел, все равно она, чертова штучка, треснула. Да он не заметит – лопух.
Кюхель. Прямо сейчас гениальные строки родились. Истинно от сердца, из глубины души. (Декламирует). Дружба – фройндшафт, на все века. Наша слава – велика!
Все хлопают.
Доктор Бук. Хитроумный Иммануил, хитромудрый. Ишь, как перед русскими стелется, надеется, что помогут местечко ему получить. Как же, дурак, раскатал губу. Ничего у тебя, ученый парагрАф, не получится. Не с того конца заходишь.
Все, меж тем, любезно друг другу улыбаются, чокаются и выпивают по бокалу.
Кант. Друзья! У меня за обедами заведено: ни политики, ни философии. Говорите, о чем вам самим угодно. Вот хотя бы, господин купец (обращается к купцу), о звездном небе. Вы ведь по морю плыли, как ваш капитан путь прокладывал? По каким звездам и планетам навигацию держал? Хотелось бы услышать ваше мнение насчет астрономии не как науки, а в ее практическом, так сказать, применении?
Купец. Мы люди неученые, можно сказать, вообще темные. Я вот только счету изучился. Без него в торговле никак, а без астрономии... На то шкипера есть. Нам бы что попроще. Вот окорочек у вас выше всяких похвал. Это нам понятно, и очень даже по душе (поглаживает живот). А насчет ваших умствований о небесах божьих – увольте. Освободите нас от сего непосильного труда.
Кант. Да я ведь не напрягаю. Это так, в расчете на легкий разговор за обедом.
Купец. Разговор, пущай, легкий, а обед очень даже ничего.
Кюхель. Высокая поэзия несовместима с низкими науками. Поэтому небесные эмпирии надобно оценивать исключительно с поэтической точки зрения. Каковы они в эмоциональном восприятии человека? И каким образом эти самые сферы влияет на душу человеческую. Есть ли в них, наконец, божественное начало?
Кант. Твои рассуждения, друг Кюхель, не лишены смысла. Проблему, как и вещь, надобно рассматривать со всех возможных сторон, препарировать ее во всем многообразии. Спасибо, спасибо за мысли. Я об этом еще подумаю. Ну, а вы, господин Озёров (обращается к русскому чиновнику) какое суждение имеете на сей предмет?
Чиновник. Наше главное предназначение – выполнять волю вышестоящего начальства. А распоряжений насчет астрономии я пока не получал. Может, с очередной почтой что придет? Тогда всенепременно.
Кант. Гм, оригинальное мнение. А вы, доктор Бук, что скажете?
Доктор Бук. Я думаю, любезный Иммануил, с этими гостями надо попроще беседу вести. Они ведь из России. Страна, понятно, хорошая, великая даже страна, можно сказать. Но, сами понимаете, солнце истинной учености над ней еще не взошло.
Купец (встревая в разговор). Вот в этом вы, любезнейший, хоть и из университета, не правы. Истинно не правы. Солнышко у нас кажный день, точнехонько с востока на небо является. Благодарствуем Богу (крестится)! И безо всяких университетов, уж вы меня извините.
Доктор Бук. Да я ведь образно.
Купец. А образов у вас почему в горнице нет (оглядывает комнату)? Куда благодарствие Богу вознести? Непорядок тут у вас.
Кант. Полноте господа, у каждого народа свои правила жизни. Свои привычки, свои традиции. Давайте на самом деле прервем сей разговор да отдадим должное вот этому прекрасному копченому окороку. А вот, кстати, и вино несут – отличное рейнское. Отведайте – не пожалеете. Я, вы знаете, хоть и немец, а пива не люблю. Это вовсе и не напиток, а пища дурного вкуса. Вы со мной согласны (обращается к русским гостям)?
Купец. Истинно глаголете, господин филосОф. Квас, то же пиво русское, и дома мне обрыдло. Заморского вина с удовольствием взалкаю.
Чиновник. Я тоже не откажусь, хотя и пиво... если свежее, то ничего. Ну, на нет и суда нет.
Кант. Да если надо, и пива принесут.
Чиновник. Не надо, не надо, обойдемся вином.
Купец. Вот такая астрономия-гастрономия мне нравится!
Все принимаются за еду.
Сцена 3.
Спальня, Кант спит в кровати, входит слуга Мартин Лампе.
Лампе. Господин, пора вставать, часы 4,45 показывают.
Кант (спросонья). Ну, еще минутку, еще секундочку...
Лампе. Никаких минуток и секундочек, вставать так вставать. Я вот сейчас
из кувшина холодной водой окачу.
Кант. Изверг рода человеческого. Тебя в армии такой безжалостности научили?
Лампе. На войне убивать приходилось, а тут – для вашего же благоденствия. Сами велели.
Кант (вставая). Велел, велел. Потому и велел, что утром в кровати понежиться хочется. А нельзя. Нельзя себя распускать, надо во всем в рамках держаться да порядок соблюдать. Спасибо Лампе, приготовь во дворе ведро водицы холодной – окачусь.
Лампе. Ведро-то готово, да нынче поутру подморозило крепко. Будете обливаться?
Кант. Я же говорил – ни дня не пропустим, хоть какой мороз.
Лампе. Этот мороз, наверное, русские с собой притащили.
Кант. А хоть бы и так – мы от своих правил не отступимся.
Выходят во двор, слышны плеск воды и довольное фырканье Канта.
Кант возвращается по пояс раздетый, раскрасневшийся.
Кант. Эх, хорошо.
Одевается, входит Лампе.
Лампе. К вам посетитель ранний, из русской канцелярии.
Кант. Хоть и не в моих правилах, а не принять не могу. Глубоко матушку императрицу Елизавету Петровну уважаю. Приглашай.
Лампе выходит, входит писарь Мизинцев.
Мизинцев. Благодарствуйте, господин магистр. Я к вам по поручению нашей русской канцелярии.
Кант. Слушаю вас.
Мизинцев. Вы прошение на имя светлейшей государыни-императрицы соизволили написать?
Кант. Написал. И передал лично в руки глубокоуважаемому барону губернатору.
Мизинцев. Чиновная братия наша, от коей движение сего докУмента зависимо, в средствах весьма затруднена. Жалованье мизерное, да и оно, вследствие удаленности от родной землицы расейской, с запозданием выплачивается.
Кант. Весьма прискорбно, сожалею. При случае, буде общаться с сильными земли расейской, обязательно на этот недостаток укажу.
Мизинцев. Да недостаток, он ведь сейчас, прямо нынче нашу долготерпеливую братию ограничивает. А у всех семьи, дети малые.
Кант. Весьма, весьма опечален. А вот нынче же пойду к барону Корфу. Он человек разумный, понимающий, сердобольный. Он должные меры примет.
Мизинцев. Да зачем же по таким пустякам барона беспокоить? Разе ж мы сами вопрос не можем решить?
Кант. Да как же его решить, ежели вы говорите, что недостаток средств казенных, и задержки?
Мизинцев (про себя). Тьфу, какая непонятливая немчура. Оне, магистры, все такие тупые? (Канту). Да оно б можно решить, ежели вы бы очень всхотели.
Кант. А! Прямиком матушке Елизавете Петровне о вашем бедственном положении написать? Как же я сразу-то не догадался! Я сейчас, не откладывая. Погодите, нынче же и в почту передадите (кричит Лампе). Эй, бумагу неси да перо! Писать императрице буду.
Мизинцев (машет в досаде рукой). Эх, не разъяснишь ему. Одно слово – филосОф. Прощевайте (в задумчивости покидает комнату).
Лампе приносит бумагу, перо и чернильницу и подает Канту. Кант, держа все это в руках, взывает вдогонку. Да куда ж вы? Постойте. Погодите. Я сей же час, все напишу, как вы и хотели... Постойте... Погодите... Куда же вы...
Гаснет свет.
Сцена 4.
В кабинет барона Корфа входит доктор Бук.
Доктор Бук. Рад засвидетельствовать свое почтение, многоуважаемый господин губернатор. Как вам живется-можется в нашей приветливой стороне? Какие аллютерции вызывает у вас наш край?
Корф. По ночам зябну, без русской печки никакой жизни нет. И как вы в этой мерзлости живете?
Доктор Бук. Пообвыкли. Заботами о великом государстве российском и о здоровье досточтимой матушки-имератрицы Елизаветы Петровны согреваемся.
Корф. Не больно-то верю я вам, союзничкам хлипким. Чуть что – переметнетесь ведь, Бога не помянув.
Доктор Бук. Да что вы, господин барон! Мы в вере и службе крепки, как камни на кенигсбергских мостовых. Присягу приняли – ни на йоту не отступимся.
Корф. Вашими бы устами, да мед пить. А вы только пивом надуваетесь.
Доктор Бук. Вот в этом есть грешок, доброй кружкой пива любим разговеться. А какой же истинный немец не любит? Разве что ненастоящий, навроде этого чудика Канта, который и на немца-то вовсе не похож?
Корф. Настоящий или ненастоящий – не ведаю, а только этот ваш коллега Кант вознамерился профессорскую должность заполучить.
Доктор Бук. Да что вы, достопочтимый господин губернатор? Какой с него профессор? Он же азов этикета придворного не знает. Деревенщина неотесанная, хоть и мнит себя философом.
Корф. А вы с этикетом накоротке?
Доктор Бук. Как пить хоть дать, хоть взять. Уж в этикетах мы разбираемся. Вот, хотя бы, к примеру (достает увесистый кошель с деньгами). Чем не аргумент в дружеской беседе ученых людей?
Корф (берет кошель, взвешивает на руке). Аргумент весомый.
Доктор Бук. Сразу видна ваша проницательность, ваше глубокое знание всяких разных этикетов. Я с первого взгляда понял: кого ни попадя губернаторствовать не поставят, на это почетное место человек пришел думающий и с бо-о-льшой головой.
Корф. Как не думать, когда забот полный рот, а помощников – пшик с маслом. Местная камарилья только и смотрит, как бы доверчивого русского облапошить, дураком выставить да свою выгоду в чем ни в чем поиметь.
Доктор Бук. Не все такие. Есть и среди немецкого населения преданные власти люди.
Корф. Где ж они?
Доктор Бук. Да вот, хотя бы, перед вами. Я стою.
Корф. Усердие некоторое вижу, да далеко ль оно распростирается?
Доктор Бук. Велми далеко, господин губернатор. Слуга мой, во дворе, вспомоществование продовольственное в казну привез. Там дары хозяйства, с хуторка моего. Маслица, да яичек, да окорочка копченого. Да бочонок пива, да еще чего по мелочи...
Корф. Сейчас видно достойного свежерОжденного гражданина расейского государства. Вижу, стараетесь вы во благо государыни нашей матушки Елизаветы Петровны. Отмечу ваше усердие, не пропадет задаром. А в казну... чего ж в казну? Пусть пока в мою кладовку разгрузит.
Доктор Бук. Премного благодарен, господин барон. Искренне все, от всего нашего открытого сердца.
Корф. А вы ведь, как я знаю, также в университете профессорствуете?
Доктор Бук. Увы, господин барон, увы, господин губернатор. Не имею ординаторского профессорского места, не заслужил, видно. И хоть кафедра у нас по смерти профессора Кипке освободилась, я, в отличие от этого выскочки Канта, на такую почетную должность претендовать не смею. Не достоин.
Корф. Ну, это властям виднее, кто достоин, а кто нет.
Доктор Бук. Естественно, все в руках властных.
Корф. И божьих.
Доктор Бук. Уж как ведется.
Корф. А скажите-ка, доктор... э-э-э... Бук. Этот Кант, он в науках как? В философии, я понял, ноль без палочки. Пустой ученишко. Может, в чем другом преуспел?
Доктор Бук. А во всех науках не удался. Хоть в метафизике, хоть в логике. Вы можете себе представить: географию, удел матросов да бродяг, решил студентам цельным курсом представлять? Зачем им это? Они что, шкиперами в плавание наймутся? Недалек человек. Все трактаты какие-то строчит, умником себя выставляет.
Корф. А на самом деле?
Доктор Бук. А на самом деле, как вы очень верно подметили, господин губернатор, ноль без палочки. Оно, может, о коллеге так говорить неделикатно, а не могу правду скрыть. Откровенный я человек, истина – превыше всего.
Корф. Вижу, вижу, как радеете вы за правду. Похвально. Я это при удобном случае учту.
Доктор Бук. Премного благодарен.
Сцена 5
Эльза сидит в комнате за вышивкой, Матильда прибирается.
Эльза. А что, дорогая Матильда, как тебе этот гренадер губернаторский? Кажется, Григорием его величают?
Матильда. Да ну, мужлан мужланом. И руки распускает.
Эльза. А ведь мужчина, согласись, очень даже. Вон какой вымахал. Не то что наши, плюгавенькие.
Матильда. Да что ж толку, что вымахал? Вон, господин Кант хоть статью не вышел, зато какой умище. И с женщинами обходительный.
Эльза (мечтательно). Кант, он Кант. Эммануил... Нет, нет! Давай лучше о твоем Григории.
Матильда. Да с чего ж он мой-то стал?
Эльза. Вижу, вижу как он к тебе подбирается, да ведь и ты нет-нет, а в его сторону зыркаешь?
Матильда. Больно нужно.
Эльза. А почему бы и не нужно? По-моему, так справный мужчина.
Матильда. Вообще-то, он деловитый. И рассудительный, и во многом положительный. Вот только лоска нет. Нет в нем этой, деликатности. Все грубо, по-русски.
Эльза. А тебе французскую галантность подавай? Да от этих французов один толк может быть – забрюхатят, и не заметишь. Ты этого желаешь?
Матильда (крестится). Боже упаси, пресвятая дева Мария! Не надобно мне француза. Да ведь этот русский куда к себе увезет? В Московию? Там, говорят, так холодно, что слова на лету замерзают. А еще медведей я боюсь.
Эльза. А что медведи?
Матильда. Так они там прямо по улицам разгуливают, как у нас... э-э-э... трубочисты.
Эльза. Так трубочиста встретить – к счастью. Может, и с медведями этак же?
Матильда. Ну, не ведаю. А все как-то страшно.
Эльза. А ты Григория-то порасспрашивай. Пусть расскажет, что и как.
Матильда (смеется). Да он теперь меня опасается, на другую сторону улицы переходит.
Эльза. Чем же ты его так напугала?
Матильда. А полез куда не надо – я его пощечиной наградила. Так хорошо припечатала, за скулу ухватился. Теперь и подойти боится.
Эльза (тоже рассмеявшись). Ты смотри, политический конфуз устроишь. Они ж – государственная власть, а гренадер твой, помимо всего, еще и слуга самого губернатора, ставленника императрицы Российской.
Матильда. Обойдется. Их на место не поставь, совсем распоясаются.
Эльза. Это ты о власти или о мужчинах?
Матильда. А о тех и других! А вот вы скажите, госпожа добрая. Чего у вас никак с господином Кантом не заладится? Вы до не него, вижу, очень даже чувства имеете. Да и он к вам расположен.
Эльза. Ой, Матильда, правду тебе скажу. Люб он мне, от одного вида да голоса дрожу. А ему, видно, милее науки его да студенты.
Матильда. Он о вас очень хороших мнений. Как-то намедни студиозус один, в зряшном разговоре, о вас пренебрежительно отозвался, так господин приват-доцент так болтуна отсчитал – до смерти помнить будет.
Эльза. Правда?
Матильда (крестится). Истинный крест Девы Святой Марии.
Эльза (обнимая Матильду). Дорогая. Может, проснутся еще в нем чувства?
Матильда. Непременно, госпожа, непременно. Ну не чурбан же он бесчувственный!
Сцена 6
Те же, входит купец Загребущий.
Купец (приподнимая шляпу). Честь имею.
Эльза и Матильда в один голос. Здравствуйте, здравствуйте.
Купец. Имею беседу до женской части немецкого общества, дабы посоветоваться по некоторым вопросам коммерции.
Матильда. О, господин русский купец весьма галантен.
Эльза. Мы готовы дать любую информацию, что в наших силах. И компетенции.
Купец. Полагаю, что точно в ваших. Обскажите, красавицы, тенденции современной европейской моды. Хочу прикупить тут материй и сопутствующих товаров, чтобы русских модниц порадовать.
Матильда. Замечательно, господин купец! Вы большой подарок сделаете своим соотечественницам. Они ведь, надо полагать, хороших товаров из Берлина да Парижа не видывали?
Купец. Это правда. В Москве больше шелка с Китая да парча персидская.
Эльза и Матильда в один голос. Что-о-о?
Эльза. В Московии китайские шелка в лавках продаются?
Матильда. Парча с Персии?
Купец. А чего ж? Торговые пути туда давным-давно проторены, караваны регулярно снаряжаются. В лавках моих товара разного, девушкам привлекательного, включая жемчуга да рубины с яхонтами, полно. Приезжайте, хоть горстями отоваривайтесь.
Эльза (Матильде). Вот видишь, дорогая. А ты Московии пугаешься. А правда ли, господин купец, что у вас по улицам медведи разгуливают?
Купец. Цыгане на цепи водят, по праздникам представление дают. Это правда. А еще медведь, несговорчивую девушку, за деликатные места может своей лапой приголубить (шутя, шлепает Матильду по заду).
Матильда (притворно визжа). Ой, ой, ой! Господин купец, да вы и правда – медведь! Как же там, в вашей Московии, приличной девушке в невинности сохраниться?
Эльза (смеясь). Да, милая, от русских медведей, видимо, никуда не скроешься. Всюду достанут.
Купец. Достанем, достанем. Мы и товар самый лучший со всего мира достаем, и девушек самых красивых. А что б вы нашим красавицам от своих краев присоветовали?
Матильда. Да так ли красивы ваши русские девушки, как наши немки?
Купец. Не хочу никого обидеть: у вас своя краса, у нас – своя. Русские скоромницы красотой, как жемчуга блещут, а пуще того – в оправе достойной. Вот и присоветуйте, во что такое их можно принарядить, чтобы природная краса новыми красками заиграла.
Эльза. Расцветки эльзацких материй да запахи парижских одеколонов трудно описать. Пройдитесь по нашим лавкам с Матильдой, она вам в натуре все покажет.
Купец. И то правда. А что, дорогая, пойдешь с мной? Медведя не боишься?
Матильда (смеясь). Да уже начинаю привыкать к вашим медвежьим ухваткам.
Матильда с купцом выходят. Эльза одна. Да не такие уж они и дремучие, эти русские. Даже купцы-коммерсанты.
Сцена 7
В комнату Эльзы входит Кант.
Кант (приподнимая шляпу). Честь имею.
Эльза (обрадованно, оживившись). Здравствуйте, здравствуйте. Присаживайтесь.
Кант (продолжая стоять). Да я ненадолго, попутно заглянул. Просто...э... почтение свое засвидетельствовать.
Эльза. Да присядьте, все же, господин доцент. В ногах правды нет.
Кант (присаживается на краешек стула). Правда, дорогая Эльза, есть в каждой вещи. А более того – в поступках человеческих.
Эльза. Как точно и верно вы всегда выражаетесь.
Кант. В форме слововыражений – суть явлений. Облекаясь описанием, предмет свою сущность раскрывает.
Эльза. Мне, кажется, это сложновато, господин философ. А давайте попроще, за жизнь поболтаем.
Кант. Почему бы нет? Любое обсуждение имеет право быть.
Эльза. А скажите, господин доцент, как вы относитесь к традиционным семейным ценностям?
Кант. Очень даже положительно отношусь. Со всей сериозностью. А потому считаю брак, обзаведение семьей делом ответственнейшим, особо со стороны главы семейства – мужчины.
Эльза. В чем же вы эту ответственность видите?
Кант. В обязанности жену содержать достойно, детям приличествующее воспитание дать. Для этого мужчина положение в обществе должен заслужить с соответствующим вознаграждением.
Эльза. Да когда ж его заслужить? Некоторые, может, лишь к старости благосостояния достигнут, тогда уже не до женитьбы будет.
Кант. Значит, так тому и быть. Судьба.
Эльза. А любовь?
Кант. Ну, это из области метафизики. Это... нет, нет, честь имею кланяться.
Кант раскланивается и выходит.
Эльза (плачет, сквозь слезы). Сухарь заскорузлый, филосОф оловянный. У него вместо сердца, наверное, формулы да... прескрипции какие-нибудь. И за что его можно любить?
Сцена 8
Бал-маскерад в Королевском дворце. Играет оркестр. В центре пары танцуют менуэт. Среди них губернатор барон Корф с Эльзой. На переднем крае сцены с одной стороны стоят и беседуют Кант, доктор Бук, мастер Зееман и поэт Кюхель. На другой стороне – Озёров-Утопилин, купец Загребущий и писарь Мизинцев.
Разговор в одной группе.
Доктор Бук. А смотрите-ка, русский губернатор как прекрасно танцует. До чего ловок и в движениях гармоничен.
Кант. Недурственно держится. Это все благодаря Эльзе – она какого хошь медведя к танцу приручит.
Доктор Бук. Барон, видимо, и сам в танцах не промах.
Кюхель. Да нет, русские в искусствах – младенцы.
Зееман. А есть ли у них поэты, художники?
Кюхель. Нет никого, кто бы с нашими сравнился. Художники все на досках так называемые иконы пишут – лики Христа да Богородицы в разных видах. А поэтов и вовсе нет. В Санкт-Петербурге пытается что-то сочинять Ломоносов, познавший науки в немецких университетах, да еще некто Тредиаковский какие-то поэзы на латинский манер пишет.
Зееман. А алатырь они испольуют?
Кюхель. И не видывали толком! Петру, российскому царю у нас известному, наш тогдашний государь целую янтарную комнату подарил. Так эти варвары, прости господи, до сих пор не знают, что с ней делать.
Зееман. Что делать – в комнатах развешать-расставить, да любоваться.
Кюхель. Вот, вот. Нам просто и понятно, а русские головы себе пообломали. До таких простых вещей додуматься не могут.
Кант. Полагаю, они наше мастерское творение всуе, в какую ни попадя хоромину затолкнуть не хотят. Готовят дворец соответствующий, чтобы кабинет всеми солнечными красками заиграл.
Кюхель. Долго еще готовить будут.
Зееман. Взяли б, да продали. А на деньги вырученные чего себе более понятного прикупили: хоть пива баварского, хоть кильки балтийской.
Кант. У московитов, похоже, коммерческая жилка человеческую порядочность да красот эстетических понимание еще не перевесила. Это у некоторых наших соотечественников блеск золота все разумное в глазах затмил.
Разговор в другой группе.
Купец. И чего они в этом непотребстве находят? Вон, бабы как ножками сучят. Тьфу! Сидели б по избам, делом занимались да детей рожали.
Озёров-Утопилин. Это давно уж по Европам заведено. Да ведь и у нас в Санкт-Петербурге, начиная с Петра Великого, маскерады с танцами в моде.
Купец. Да уж, по всей Расее-матушке покатилось. Вестимо. А Петр, конечно, окно в Европу пользительно прорубил, чрез него товары туда-сюда потоками пошли. Всем во благо. Только через это окошко и всякие непотребства хлынули. Тот же табак – к чему он?
Мизинцев. Большой ажитаж от трубки. А еще кто жует, кто нюхает – с огромной пользой для здоровья.
Купец. Что-то сомневаюсь я, что с пользой. Здоровей хороших щец похлебать, да кружку доброй медовухи, по дедовским рецептам, опростать. Вот это с пользой будет для здоровья.
Озёров-Утопилин. Нельзя от цивилизации отставать. (Купцу). Разрешил вам Петр бороды носить? Ну и ходите, на смех просвещенным людям.
Купец. Да мне на их смех, извините меня, начхать с колокольни Ивана Великого. С бородой мой отец, откупной лавочник, ходил, и дед, крепостной у князя Заманского. И я этого ничуть не стыжусь, а горжусь – своим горбом всего достигли.
Озёров-Утопилин. Вот, вот, едва из грязи в князи, а сразу гонора...
Мизинцев. А смотрите-ка, наш знакомый господин Кант пошел в танце с этой немочкой симпатичной.
Купец. С Эльзой. Я с ней знаком.
Озеров-Утопилин. И как? С перспективами?
Купец. Да у вас одни пошлости на уме! У меня, между прочим, законная супруга в Москве дожидается.
Подходит губернатор Корф. Это что ж вы, господа, толкетесь тут как неприкаянные? Чего реноме образованных русских не поддерживаете?
Озеров-Утопилин и Мизинцев (в один голос). Идем, идем в танец.
Купец. А меня увольте, господин барон. Не обучен. Я б, если можно, здесь постоял.
Корф. Стойте, кто ж вам мешает.
Бал продолжается.
Сцена 9
У Корфа в кабинете. Губернатор сидит за столом, перед ним навытяжку стоит чиновник Озёров-Утопилин с конвертом в руках.
Корф. Ты отправляйся-ка с почтой сам, да там, в городе Святого Петра, негоциями к чинам должностным не манкируй. Перво-наперво до матушки Государыни дойди, да отчет ей подготовленный представь. В лучшем виде представь, чтобы мы тут, с нашими заботами, верными и дельными холопами обрисовались.
Озеров-Утопилин. Сделаем в лучшем виде, господин губернатор, не сумлевайтесь. Я речь до государыни две ночи писал, да две ночи наизусть заучивал. Без запинки отрапортуюсь. И уж так ладно... Желаете, отрывочек обскажу?
Корф. Ну, давай.
Озеров-Утопилин (говорит, как читает, вкрадчиво и подобострастно). Милейшая наша Государыня, всероссийская императрица! Всецело заботясь о благосостоянии наших новых немецких подданных и учитывая случившийся в здешних краях неурожай, мы повелели разделить среди беднейшего населения 150 пудов пшеницы да 200 пудов ржи, присланных нам для пополнения неприкосновенного запаса армейского корпуса. А армейский корпус, всепонимающая наша государыня, выразил готовность животы подтянуть, политику рассейского государства всецело поддерживая.
Корф. А что, тут, в Пруссии, намедни неурожай случился?
Озеров-Утопилин. А всяко бывало и... может еще быть. Черт с этой благодатной стороной любит пошутить. Нам же надо те пуды хлебные списать, что мы продали достойного обеспечения губернаторского присутствия ради?
Корф. А ежели беднейшие пруссаки, прознав, взропщут?
Озеров-Утопилин. Да откуда ж они возьмутся, беднейшие-то? Тут все, как видим, в достатке живут.
Корф. Ловко. А в какие статьи деньги, что на губернаторское присутствие, израсходовались?
Озеров-Утопилин. Да я ж докладывал. Три маскерада да два бала по случаю государственного праздника и светлого дня вашего тезоименитства задавали. Еще справили обоз с рыбными припасами, да меблью, да янтарными украшениями, да приборами европейскими хитроумными в осьмнадцать саней. В генваре прямиком в ваше имение отправили.
Корф (смущаясь). Ну, об этом неча вслух разглагольствовать, это дело междусобойное, приватное. Ваша братия, чай, тоже не внакладе осталась?
Озеров-Утопилин. По чину взяли, господин барон, по чину. И ни полушки боле!
Корф. Знаю я вашу щепетильность. Да ладно уж. От Государыни, если все правильно представишь, глядишь, еще и награды последуют. За нашу верную и честную службу.
Озеров-Утопилин. Будем стараться и надеяться.
Корф. Уж постарайся. Между прочим, важное не упусти. Письмишко этого Канта матушке императрице представь, да вперед мое разъяснительство. Для расейской науки пользительнее будет, если профессорское место займет достопочтенный доктор Бук. Он и в учености солидней, и в служении Российскому государству куда как ретив. Так прямо и скажи государыне: Бук против Канта, что дуб против осинки. Для Расеи, процветающей под неусыпным бдением достойной дщери Петра Великого (тут обязательно цветистых фраз поболе подпусти), предпочтительнее крепкое и надежное дерево – бук!
Озеров-Утопилин. Обскажу все, как есть.
Корф. Ну, отправляйся с богом.
Озёров кланяется и выходит
Корф (про себя). Нелегка служба государственная, а паче чаяния важно государыне услужить. Тогда и карьер-с возможен высо-о-кий, глядишь (мечтательно), действительного статского...
Сцена 10
Кант гуляет по Кенигсбергу. Проходящие горожане почтительно здороваются, Кант рассеянно отвечает.
Кант (про себя). Всем людям свойственно нравственное чувство, категорический императив. Поскольку это чувство не всегда побуждает человека к поступкам, приносящим ему земную пользу, следовательно, должно существовать некоторое основание, некоторая мотивация нравственного поведения, лежащие вне этого мира. Всё это с необходимостью требует существования бессмертия, высшего суда и Бога...
Подходит доктор Бук. А что, коллега, каковы нынче виды на погоду. Весна ранняя будет или, напротив, запоздалая?
Кант. Не ведаю. Я, о чем не обдумал, голову зряшно не ломаю. А до этой темы – о погодах и климатах – еще как-то не дошел. Много другого чего в мире имеется, что безотлагательного размышления требует.
Доктор Бук. Вот на все-то вы, коллега, лукаво мудрствуя смотрите. Нет, чтобы проще: будет к вечеру дождик, или нет?
Кант (глядит на небо). Небо тучами затягивает, значит, будет. Я зонт, как видите, взял. Чего ж тут рассуждать?
Доктор Бук. А вот я о зонте как-то не позаботился. Промашка.
Кант. Системно надо свою жизнь выстраивать. По порядку.
Раскланиваются и расходятся.
К Канту подходит мастер Зееманн.
Зееманн. Прекрасный чернильный прибор для вас есть, уважаемый магистр. Специально под вас делал. Удобно, разумно и лаконично. И с секретом – на просвете в чернильнице комарик древний виден. Приходите посмотреть – полюбопытствуйте.
Кант. Очень, очень интересно. Обязательно зайду. Только купить – вряд ли. В средствах стеснен.
Зееманн. А я, в расчете на вас, золотом не стал обрамлять, и бронзой красиво получилось. Приходите. Искренне желал бы, чтобы моя работа ваш стол украсила.
Кант. Спасибо, зайду. Непременно. А вы ко мне на обед пожалуйте, в четверг, как обычно, жду.
Зееманн. Почту за честь.
Также раскланиваются и расходятся.
Подходит поэт Кюхель. Много ли в прошедший период написал, друг мой Кант? Я - так целых семь стихов. Нынче поэму зАчал, великая поэма, скажу без лишней скромности. В муках рождается, как дитя. А ты все легко... гм... у тебя легко пишется?
Кант. Да уж как идет, так и пишется. Когда все обдумаешь, обсосешь со всех сторон – тогда и легко. Слова сами находятся, нужные.
Кюхель. А меня рифмы замучили. К иному слову и так, и этак прицелишься, а все никак нейдет. Не лепится рифма – хоть ты тресни!
Кант. А ты, друг любезный, не пишется – ну и не пиши. Оставь. Вот когда стихи из сердца, из нутра наружу попросятся, тогда ты их на бумагу и вываливай.
Кюхель, Э-э-э, этак, может, долго ждать придется. А я каждый день хоть пару строчек, а написать должен. Такую я себе цель в жизни поставил.
Кант. Цель – это хорошо, это прекрасно. Удачи тебе на нелегком пути.
Кюхель. Спасибо, спасибо, и тебе всего...
Кант (продолжая мысль). …Бог… а есть ли в моем характере склонность к вере в чудеса или легковерие? Несомненно, во всяком случае, что вопреки всем рассказам о видениях и о действиях мира духов, из которых множество наиболее вероятных мне известно, я всегда старался следовать прежде всего указаниям здравого смысла, склоняясь в сторону отрицания. Не потому, что я воображаю, будто мне ясна невозможность всего этого (мы ведь очень мало знаем о природе духа), а потому, что все эти рассказы недостаточно доказаны. Впрочем, что касается непостижимости и бесполезности такого рода явлений, то здесь столько трудностей, а с другой стороны, так легко обнаружить обман и поддаться обману, что я, вообще не склонный выдумывать себе хлопоты, нахожу излишним…
Подходит Матильда. Здравствуйте, господин магистр. Что-то вы давненько к нам не заходите. Госпожа спрашивала.
Кант. Спрашивала?
Матильда. А то. Каждый день по несколько раз интересуется.
Кант. По несколько раз?
Матильда. Конечно!
Кант (задумчиво). Зайду, зайду, конечно... (Матильда проходит). А, может, лучше не надо? Жениться мне еще рано, до положения соответствующего не дослужился, семью содержать не на что. И чего честную девушку зазря обнадеживать? И себе душу попусту бередить? Нет, теперь в тот дом ни ногой. Обойдется и растается. Вот так!
Сцена 11
Прием в палатах губернатора. Корф сидит в кресле, похожем на трон, вокруг кучками стоят люди (все действующие лица мужского рода). Лакеи разносят бокалы с вином и кружки пива. Звучит музыка.
Корф. Угощайтесь, господа, от щедрот государыни нашей матушки Елизаветы Петровны. Веселитесь. На нашей ассамблее скучать не положено.
Мизинцев. Слава, слава нашей императрице, многая ей лета!
Доктор Бук. Многая лета и заботливому всепроникновеннейшему господину губернатору. Слава барону Корфу! Ура-а-а!
Зееманн. Слава русским правителям за поддержку мастеров немецких да за продвижение торговли международной. Благодаря Московии, глядишь, лучшие традиции ганзейских наших отцов возрождаются!
Все поднимают бокалы. Слава, слава!
Быстрым шагом входит чиновник Озеров-Утопилин. Господин губернатор, разрешите новости из Санкт-Петербурга доложить.
Корф. А вот сейчас мы все послушаем. Тихо, господа, внимание. Выслушаем высочайшие повеления императрицы. Как она соизволила рассудить насчет места профессорского в кенигсбергском университете?
Озёров-Утоплин. Матушка Елизавета Петровна весьма озабочена существованием науки на окраинах государства Российского, а потому сама изучению этого вопроса отдала много сил и времени. И дала, во имя процветания провинции Пруссии и всей Расеи, вердикт: постановить на освободившееся место профессорское достопочтенного доктора Бука, имеющего несомненные заслуги пред ученой общественностью.
Корф (доктору Буку). Поздравляю вас, доктор Бук, надеюсь, что оправдаете доверие нашей высшей государственной власти.
Доктор Бук. Оправдаю, обязательно оправдаю. Служить буду верой и правдой до последней капельки моей кровушки, не щадя ни сил, ни имения. Премного благодарен и вам, господин барон, и государыне императрице, так дальновидно и справедливо решившей вопрос с высоты императорского трона в далеком Санкт-Петербурге.
Корф. Матушка Елизавета Петровна, несмотря что далече, все-все видит, и судит по божьи праведно.
Доктор Бук. Удивительнейшая прозорливость.
Корф (Канту). А вам, магистр, могу посоветовать больше прилежания в науках проявлять. Трудитесь во славу России и матушки императрицы нашей, глядишь, и вам со временем воздастся по заслугам. Без заслуженных наград у нас никто не остается. (Обращается к Озёрову-утопилину). А что, любезный, Елизавета Петровна об нашем отчете высказала, да как нашу верную службу оценила.
Озёров-Утопилин. Отчет, мной торжественно зачитанный, государыня императрица молча выслушала. Да с канцлером о чем-то посоветовалась, да с мужами государственными, у трона стоявшими, посовещалась. И свой рескрипт, сказала, пред отъездом моим в Кенигсберг даст.
Корф (с нетерпением). И что же, каков рескрипт?
Озёров-Утопилин. Отставка вам вышла, господин барон. Полная отставка с должности, повелением государыни императрицы. Из Санкт-Петербурга уже новый губернатор выехал, на неделе сюда прибудет. Вам велено дела сдать.
Корф (растерянно). И за что? Всегда верой и правдой, живота не жалея...
Кант (выходит на первый план, к зрителям). Звездное небо – оно надо всеми. Над злодеем и милосердным, над неверным и праведным. Оно, ликом Божьим, на каждого из нас взирает. И свой вердикт свыше устанавливает.
А нравственный закон – он внутри, у каждого человечьего существа в сердце. У меня, у тебя (обращается к рядом стоящему), у тебя (спускается со сцены и обращается к сидящим на первых рядах зрителям), и у тебя, и у тебя. И какой закон ТЫ себе установишь, так у тебя и жизнь сложится. И твоя жизнь, и твоя...
Кант в задумчивости поднимается на сцену и уходит за кулисы (его пропускают, расступившись).
КОНЕЦ