Альби. глава 32

- Мари, вы только послушайте себя, – сказал Ивернель умоляющим голосом, каким увещевают человека, потерявшего чувство меры.

- Ты называешь это глупостью, а я – необходимостью, - ответила она.

- Моя обязанность – оберегать вас от любой опасности, а вы хотите, чтобы я повез вас к черту на рога! Если меня не убьют мятежные графы, это сделает Монфор.

- Значит ли это, что ты не едешь со мной, Люк?

- Именно так. И не отпущу вас. Вы останетесь в Каркассоне. Я имею право арестовать вас.

- Люк, не забывай, ты всего лишь служишь мне.

Ивернель опустил глаза и склонил голову. Когда он снова поднял взгляд, его невозможные глаза  были совсем белыми от гнева.


- В первую очередь я служу своему господину барону Монфору, и выполняю его приказы.

Мари поняла, что сказала лишнее.

- Прости меня, - попросила она и обняла Ивернеля. – Прости меня, Люк, я сама не своя. Но что же мне делать, мне нужна твоя помощь.

Он изменился в лице. Обнял ее, стал целовать обнаженные плечи.

- Мари, любимая! Я все сделаю для тебя, все, что пожелаешь.

Он был точно помешанный. Мари испугалась.

- Люк твою страсть можно расценить как измену господину, - быстро прошептала она, чтобы привести молодого человека в чувство.

- Пощади, умоляю, я не могу видеть тебя, зная, что ты принадлежишь другому, быть рядом и не сметь тебя коснуться. – Ивернель был смертельно бледен. – Ведь ты его не любишь!

- Это правда, Люк, я не люблю Монфора. Но я ему принадлежу.

- Этого не может быть!

- Но это так. Между нами существует договор. И этот договор я собираюсь нарушить.

- Зачем вы хотите ехать в Тулузу? Вы ведь знаете, что там творится.

- Затем, что мне нужно встретиться с одним человеком.

- Напишите ему.

- Нет, я должна увидеть его лично. Я люблю его.

Ивернель отпрянул. У него был такой вид, точно его ударили по лицу.

- Люк, я сказала тебе это как другу. Помоги мне. Я уже очень давно его не видела.
Ивернель молчал. Разные чувства боролись в нем, но на лице отразилось лишь одно – боль. Мари смотрела на него спокойно. Она не любила его, поэтому ее сердце оставалось глухо к его страданиям. Люк не был ей нужен. Его любовь сулила ей лишь осложнения в ее и без того путаной жизни. Она не посмела бы дать ему надежду, но он страдал все равно.

- Люк, - прошептала она, - ты поможешь мне?

Он отвернулся.

- Нет, Мари, вы останетесь в Каркассоне, и будете ждать Монфора.

- Это все, что ты можешь мне сказать?

- Все.

Она покачала головой, и на лице ее появилась так знакомая ему равнодушная усмешка. Она повернулась и пошла к двери, а Ивернель стоял как истукан и глядел на ее прямую спину и темную волну волос украшенных жемчугом. Резная дверь закрылась, теперь на нее глядела орущая голова горгоны. Потрясенный Ивернель нащупал стул и сел. Впору было завыть от ярости.

Прошел день как в тумане, высыпали звезды, луны не было в ту ночь, и поэтому все казалось мертвым. Люк лежал на спине, глядя в темноту. Нервы его никак не могли успокоиться, он дрожал и, наверное, выглядел как безумец. Любовь, поразившая его, была подобна чуме, и он чувствовал, что она станет причиной его гибели. Понял он только одно, что глаза женщины всегда лгут, и это смертельное оружие – ее глаза. Неожиданно реальность, как ледник, куда-то сползла. А дальше был то ли сон, то ли обморок.

Когда Люк проснулся, то сразу пожалел об этом. Болело все тело, каждый его дюйм, каждая клетка. Он провел по волосам – они были мокры от пота. Наконец до него дошло, что в дверь колотят. Он встал и распахнул ее. Это был стражник с алебардой наперевес.

- Чего тебе?

- Сударь, вас требует госпожа.

- Иду… сейчас иду…

Люк не узнал своего голоса. Мелькнула дикая мысль, уж не сошел ли он с ума, но это его не испугало. Он наклонился над медным тазом и долго мылся, фыркая и отплевываясь, потому что никак не мог избавиться от ощущения, что его рот забит песком.

Очнувшись, он обнаружил, что лежит на кровати с открытыми глазами. Перед ним дрожал мираж. Был вечер, где-то рядом плескалось море. Прищурившись, Мари смотрела в даль цвета лаванды, виднеющуюся между двух багровых скал. Лошадь трясла головой, отгоняя назойливых насекомых, звенела уздечка. Он не мог видеть бухту Элизабет, в тот вечер она была гладкая, без единой морщинки, без единого паруса, только солнечный свет лежал параллельными полосами – все это отражалось в глазах Мари, и видел он только ее…

Когда это было? Кажется, совсем недавно. Мари!

Ивернель разом сел и спустил ноги на пол. Как долго он провалялся в постели? На столе стояло блюдо с холодной говядиной, виноградный сок в прозрачном графине, полбутылки вина и сыр. Кто-то заходил и принес все это. В тазу для умывания была свежая вода, лежали чистые полотенца. Когда все это появилось, он не помнил. Ей наверняка донесли – тот, кто видел его таким, беспомощным, без сознания.
Он посмотрел на окно. Там был какой-то мутный свет. Непонятно, утро или вечер. А она ведь звала его зачем-то.

Он наспех оделся и, гремя латами, заспешил в ее покои, минуя залы, где натыкался на британских гостей, и полутемные галереи, в которых с секирами стояли мрачные наемники. Он стал разыскивать Мари, и узнал, что она покинула замок с двумя людьми из охраны. Ему указали, куда она поехала. Это было направление на Тулузу. Он обязан был догнать ее и поскакал по дороге, по которой она сбежала. Люк не осуждал ее, между обмороками у него было время подумать, и он решил, что влюбленные способны на безумные поступки.

Когда Люк собрался уезжать, его товарищ, немецкий капитан Густав предложил поехать с ним, но Люк отказался. Он должен был вернуть ее сам.

Ее отказ принять его любовь причинял Люку боль. Он не рассматривал Монфора в качестве соперника, во-первых, тот был его господином, а во-вторых, он знал точно, что она равнодушна к Монфору. Но тот, другой…

А что, если не возвращать Мари в Каркассон? Что, если проводить ее в Тулузу? Пусть она встретится со своим любовником, пусть будет счастлива, он благословит ее. Но, может статься, что соперник убит, и тогда…

На самом деле, Люк лукавил, обманывал себя. Какое уж тут может быть благородство, когда речь идет о любви? Он хотел вернуть Мари для себя… Люк так мечтал оставить службу у Монфора, вернуться в родной Кале, куда приходят корабли, высится лес мачт и без умолку кричат чайки. Там пахнет хлебом и копотью из таверен, а солнце над проливом Па-де-Кале всегда немного задерживается, прежде чем утонуть в его водах. Он так хотел вернуться, но прекрасный Кале подождет столько, сколько потребуется, пока он не перенесет до конца этот любовный недуг.

Он скакал так, словно за ним гнался сам дьявол, по свежему следу трех всадников. Слезы застилали его глаза. Он ехал так до самой темноты, но на светлой еще дороге след стал отчетливее – он догонял беглецов.

Его заметили, пришпорили коней, белые плащи охранников мелькали в сумерках. Лошадь Ивернеля уже выбилась из сил, но он не знал жалости к бедному животному. Неожиданно над его головой пронеслась стрела. Люк удивился, обнаружив, что Мари не остановится ни перед чем для достижения цели. Он пригнулся к шее коня, боясь только одного, что стрела угодит в его скакуна, и тогда Мари ускользнет прямо из-под носа.

Обстрел продолжался, но вскоре Ивернель настиг их. Разгоряченное скачкой, лицо Мари пылало,  а в глазах была одна только злоба. Люк справился с собой и приказал поворачивать. Было уже совсем темно, когда они подъехали к придорожной харчевне. С громким лаем навстречу им выскочила грязно-белая сука, за ней – три толстых щенка. С лампой в руке вышел хозяин – худой старик с бородой, росшей во все стороны. Нужно было дать отдых лошадям и хоть что-нибудь съесть.

Едва побледнело небо, они оседлали коней и поскакали к Каркассону. Теперь путь казался короче, неизвестности не стало, рядом ехала Мари. Взошло солнце, вернув миру тепло, все сверкало от росы.

Но Мари была мрачнее тучи.

- Ты едва не погубила всех, - сказа ей Ивернель.

Она и бровью не повела.

- Мари, - сказал он, помолчав, - я вынужден буду сообщить об этом Монфору.

Она не ответила, только посмотрела на него пустыми глазами и пришпорила лошадь. Ивернель поскакал за ней следом, зная наперед, что не сделает этого.
А спустя четыре дня приехал Монфор и стал спешно собирать армию. Дюран попал в немилость, Амори всюду следовал за отцом. Встречались они только за столом, и Мари спросила Монфора:

- Что для тебя Тулуза?

- Ничто, - сказал он и поднялся из-за стола. У двери обернулся, добавил: - И весь мир.

Амори бросил на Мари странный взгляд. Она уронила нож. Ивернель побледнел и нахмурился.


***

Тулуза находилась в руках соединенной армии короля Хуана и графа Раймунда. Но это был еще не конец. Предстояли сражения.

Небо побледнело, на востоке ворочался тусклый рассвет. Низко над землей летали птичьи стаи, раскручиваясь спиралями. Заканчивался сентябрь, стояла осень, часто шли дожди. Но в то утро дождя не было, трава была серебряная от инея, а в двух милях от города, где стоял сторожевой пост, поднимался черный дым.

Вскоре появились первые ряды конницы и пехоты. Сотни знамен поласкали на ветру. Войско вырастало как будто из-под земли, постепенно приближаясь. Шли в полной тишине, слышен был только топот лошадей и позвякивание сбруи. Войско остановилось во всем своем великолепии, потом в море кавалерии началось движение – строились в боевые порядки. От них отделился отряд и понесся вперед.

Защитники на стене были готовы отразить атаку. Уже арбалеты были подняты на примерный угол, а болты лежали в желобках.

- Что они делают? – спросил кто-то из солдат.

- Это разведка. По ним и пальнем.

Внезапно всадники остановились, вскинули арбалеты, болты как молнии понеслись к целям. Многие сломались, ударившись о стену, но некоторые поразили мишень.

- Роже убили! Роже Расселя убили! – кричал кто-то истошным голосом.

- Арбалеты! Залп! – командовал офицер. – Залп!

Наперегонки защелкали замки, и оружие тут же перезаряжалось. Конница Монфора катилась вперед как лавина. И вдруг кони первого ряда полетели через головы, калеча всадников.

- Залп! – Командир арбалетчиков махнул рукой.

Болты унеслись.

Заработали катапульты. С той стороны велся плотный прицельный огонь, крошились зубцы, веером разлетались каменные осколки.

Длилось это пять дней подряд, с первыми лучами солнца и до темноты. Сошлись два человека: барон Монфор и граф Раймунд, это был их поединок…