Кровавые мальчики. часть 2

КРОВАВЫЕ МАЛЬЧИКИ. ЧАСТЬ 2
(глава из книги "Двести лет затяжного погрома", 2003, Нью-Йорк)
Второй вопрос прокурора был сформулирован так: «Виновен ли подсудимый в сообщничестве с другими лицами, не обнаруженными во время следствия, побуждаемый религиозным фанатизмом, в предумышленном убийстве мальчика Андрея Ющинского; схватил ли он его и потащил ли он находящегося там Ющинского к одному из зданий кирпичного завода?»  На этот вопрос присяжные вынесли вердикт: «Нет, не виновен». Так был оправдан Бейлис.
«Но праздничное настроение длилось не долго: на другой день после окончания процесса полуофициальный орган правых организаций - ядовитое, антисемитское «Новое время» вышло с комментариями, что по вопросу о виновности Бейлиса голоса присяжных заседателей разделились поровну - шесть на шесть. По русским законам такое разделение автоматически приводило к оправдательному вердикту. Но как могло «Новое время» об этом узнать? Закон запрещал присяжным заседателям раскрывать тайну их голосования. Конечно, целью «Нового времени» было снизить и довести до абсолютного минимума моральное значение вердикта; однако, отчет газеты получил широкую огласку и никогда не был опровергнут, да и по сегодняшний день он сохраняет весь свой интерес». 
Эта деталь, что голоса присяжных даже в ответе на второй вопрос оказались на грани признания виновности Бейлиса, свидетельствует об опасных играх властей до самого последнего момента. Сильно преувеличивая роль присяжных, С. Резник по этому поводу заметил с присущим ему энтузиазмом и воображением: «В этом было не только спасение Бейлиса и русского еврейства, - в этом приговоре было спасение чести России, подтверждение того, что она ещё не полностью потеряла совесть».  Вот уж действительно, каждый видит то, что хочет видеть!
Отмечу различия, которые встречаются у Шульгина и Солженицына по делу Бейлиса. Шульгин знал материалы расследований не из энциклопедий, а как современник тех событий в родном Киеве. Необычность ситуации состоит в том, что на этот раз Солженицын вступил в противоречие с Шульгиным, который на могиле отчима Д. Пихно поклялся продолжать печатать в газете только правду. Сам Шульгин, нужно отдать ему должное, продолжил линию отчима по делу Бейлиса после его смерти и на третий день судебного процесса поместил в «Киевлянине» статью в защиту обвиняемого. «Вы отнеслись к Бейлису, как к кролику, которого кладут на вивисекционный стол», - написал Шульгин (27 сентября 1913 года). Однако номер газеты был конфискован полицией, а сам Шульгин предстал перед судом.
Нельзя сказать, что антисемит Шульгин перевоспитался, нет, он лишь выступал против явной глупости русского правосудия, которую никак нельзя было оправдать. Это только «глубокий исследователь» истории Солженицын не видит правды, лежащей на поверхности. Сам Шульгин писал позже: «После ознакомления с разоблачениями Красовского в Думе выступил лидер социал-демократов Гегечгори: «Я полагаю, что все русские, все честные русские обязательно должны сказать: довольно этого позора, довольно этой лжи, довольно этого человеконенавистничества…». А черносотенная газета «Русское знамя» в то же время требовала: «Правительство обязано признать евреев народом столь же опасным для жизни человечества, сколь опасны волки, скорпионы, гадюки, пауки и прочая тварь».   Не представляю, как можно эти слова стереть из памяти нашего народа.
А вот мнение Шульгина, которое он изложил много лет позже, после возвращения в СССР: «Не надо быть юристом, чтобы понять, что обвинение против Бейлиса есть лепет, который любой защитник разобьёт шутя. И невольно становится обидно за русскую юстицию, которая решилась выступить на суд всего мира с таким убогим багажом. Посадить на скамью подсудимых еврея, обвинённого в ритуальном убийстве при явно нищенских уликах, не только не этично, но и не умно». 
Если уж говорить о русской юстиции, то ей не привыкать к стыду «за убогость багажа», она ничему не научилась ни после Велижского дела, ни после десятка подобных дел, в которых Солженицын бесславно искал католические следы. Русской юстиции никто не сможет помочь, даже Шульгин. К слову сказать, та же юстиция в наши дни, в 2002 году, в деле об изнасиловании и убийстве чеченки Кункаевой полковником Ю. Будановым, додумалась признать преступника сумасшедшим только на момент совершения преступления с тем, чтобы его оправдать.
И ещё очень важное замечание того же бывшего члена думы Шульгина по делу Бейлиса: «Пониженный интеллектуальный уровень присяжных (9 учились только в сельской школе, трое были безграмотны) бросался в глаза», - даже Шульгину. Некоторые склонны оправдательный приговор Бейлису отнести за счёт достоинств русского правосудия и в заслугу тому «серому крестьянскому составу присяжных», как охарактеризовал последних Солженицын. Не знаю, зачем и здесь Солженицын снова вносит лепту лжи, отметив, что среди присяжных было только два-три чиновника и два мещанина, а заключительное мнение вынести досталось «серому крестьянскому составу присяжных». И сам делает вывод: «Но и эти присяжные присудили, что видели: что обвинения против Бейлиса не обоснованы, не доказаны» (стр. 450), - то есть подчёркивает, что люди из народа в силу природного чувства справедливости вынесли оправдательный приговор.
Солженицын сам характеризовал присяжных как «бесконечно замученных этим месячным процессом, засыпающих при чтении всех документов, просящих сократить суд, четверо из них – просились отпустить их домой прежде времени, а кому – и оказать медицинскую помощь» (стр. 449). Но после вышеперечисленных характеристик совершенно ясно, что эти присяжные не могли принимать самостоятельного решения, потому что даже не понимали, о чём идёт речь. Их специально и выбрали, чтобы они ничего не понимали и беспрекословно повторили то решение, которое им продиктуют свыше. Народное чутьё к справедливости, о котором писали некоторые энтузиасты, ; обычный русских миф о самих себе, и напрочь отсутствующее «чутьё» в этом случае тоже ни при чем. Тем утомлённым присяжным решение суда было подсказано, вернее, продиктовано сверху. Власти были вынуждены пойти на это решение, если уж даже черносотенцу Шульгину была ясна абсурдность улик и самого обвинения.
В. Короленко писал, что решение таких присяжных не могло быть авторитетным. В своей статье «Господа присяжные заседатели» (1913) Короленко доказал, что состав присяжных подобран мошенническим способом, из двенадцати человек десятеро были безграмотными крестьянами, а двое - малограмотными крестьянами. Пятеро из них были членами «Союза русского народа». Департамент полиции установил за ними слежку, и переодетый жандарм передавал текст их бесед обвинению, чтобы можно было учитывать эту информацию.
Шульгин и Солженицын не хуже нас знают, что русское правосудие никогда не было свободным от влияния властей. Читатель, возможно, помнит, что Александр I лично принимал решение о закрытии, а позже возобновлении Велижского дела по якобы ритуальному убийству. Николай I лично курировал продолжение этого процесса на протяжении десяти лет, ему докладывали все новые нюансы, он же и постановил дело прекратить после того, как русские чиновники, вдоволь наиздевавшись над несчастными жертвами, были вынуждены отступить.
О том, что и в случае с Бейлисом дело обстояло именно так, говорит следующее признание Дикого: «На суде выяснилось, что на ведение следствия было оказываемо давление со стороны Министра Юстиции (Щегловитова)… Громадный интерес, проявлявшийся к этому делу послами иностранных государств в Петербурге, в их разговорах с министром иностранных дел Сазоновым и заверения последнего, что “Бейлис будет оправдан”, о чём есть документальные данные (в донесениях послов) – ещё больше затемняет и усложняет это и без того тёмное и сложное дело, которое принесло России столько вреда». 
Кто же после этих фактов и аргументов будет сомневаться, что решение присяжным было продиктовано сверху, если министр Сазонов до оглашения приговора заранее знал решение суда и обещал послам оправдательный приговор Бейлису! Тот же Дикий по-своему подытожил решение суда, читай, русских властей: «Тёмные же народные массы восприняли решение суда по-своему: признание обескровления тела было истолковано как подтверждение, что евреи действительно совершают ритуальные убийства... И мальчишки - газетчики после оглашения решения суда кричали на улицах Киева: «Бейлис оправдан – жиды обвинены!». 
Во всём этом деле не было и грамма благородства, а с самого начала присутствовала типичная ложь и мерзопакостность российской действительности. Но русские националисты до сих пор всерьёз считают, что евреи должны испытывать чувство благодарности к правосудию, которое не посмело осудить невинного Бейлиса за убийство, но осудило всё еврейство. Шульгин, например, написал с издёвкой в 1929 году: «Разумные евреи должны были бы поставить памятник сему суду, где-нибудь под “Стеною Плача” в Иерусалиме. А они вместо этого поставили киевский суд просто “к стенке”» (стр. 119). По Шульгину, евреи должны были поставить памятник антисемитам за то, что они признали виновными евреев, всю нацию, в ритуальных убийствах! Вот до каких глубин безнравственности и глупости может довести ненависть националистов. Нельзя также забывать, в каком ужасном состоянии всё это время пребывало еврейское население Киева, сколько оно претерпело унижений, ожидая погрома каждый день в течение долгих двух лет, а также нужно понять, в каком страхе жили родственники и сам Бейлис, более двух лет просидевший в заключении.
О причастности царя и его камарильи к фабрикации дела Бейлиса говорят его последствия. По случаю успешного окончания процесса официальные власти устроили банкет, на котором самыми почётными гостями были Щегловитов и Виппер. Один из инициаторов процесса, обер-прокурор киевской палаты Чаплинский, стал сенатором, судья Болдырев получил от царя подарок – золотые часы и денежное вознаграждение, все остальные участники кровавого дела также получили поздравления и денежные подарки. Всех их чествовали как «героев бейлисовского дела», а в телеграммах на их имена восхвалялось «благородное мужество и высокое моральное достоинство неподкупного и независимого русского человека». 
По поводу оправдания Бейлиса Замысловский сказал: «Конечно, нас не удовлетворило оправдание, но на процессе вопрос о ритуальном характере убийства был главным, осуждение же Бейлиса – второстепенным». Царское правительство торжествовало победу над еврейством, потому что судом был подтверждён ритуальный характер убийства.
Оправдав Бейлиса, суд не решил главной задачи правосудия - он не назвал имени преступника, убившего мальчика, хотя «были данные, что мальчика убила воровская шайка – но сторонники «ритуальной» версии заявляли, что полиция подкуплена евреями».  У сторонников этой версии не было ничего, кроме традиционного желания обвинить очередного еврея. Как оказалось, имя реального убийцы никого в России и не интересовало. Русские националисты, зацикленные на еврейской вине, до удивления безразличные к судьбам собственных детей, даже не хотели допустить, чтобы суд назвал имена русских убийц. Им казалось, что отсутствие имени убийцы позволит навсегда оставить в душах русских людей сомнение в оправдательном приговоре, а сегодняшние провокаторы получили возможность рассуждать о якобы «загадочном и странном» убийстве. Суд делал всё, чтобы не назвать, а значит, и не осудить установленных ещё Красовским действительных убийц. Признать эту истину никак не хочет и Солженицын, иначе и ему подобным не о чем будет говорить.
Солженицын не постеснялся повторить в своей книге слова монархиста Пуришкевича, сказанные в Думе, как обычно, не заметив примитивной глупости: «”Мы не обвиняем всего еврейства, мы мучительно хотим истины” об этом загадочном, странном убийстве» (стр. 447, курсив Солженицына). Солженицын сознательно продолжает говорить о «загадочном» убийстве, хотя даже Шульгину в 1913 году было ясно, что Ющинского убила Чеберяк и члены её банды, а само убийство не является ни странным и ни загадочным. В русской действительности такие убийства повторяются с завидной частотой. Как известно по документам КГБ, в России ежегодно совершается 45-50 похожих нераскрытых убийств!
Но продолжим цитирование Солженицыным речи Пуришкевича: «Существует ли среди еврейства секта, пропагандирующая совершение ритуальных убийств.… Если есть такие изуверы, заклеймите этих изуверов» (стр. 447). Кто же так «мучительно» ищет истину, если она, желаемая, заранее известна? А другой «истины» Пуришкевичу и не нужно!
Этот русский абсурд говорит о многом. А сам Солженицын ничем не отличается от монархиста Пуришкевича. Он тоже мучительно хочет найти и опубликовать в своей книге долю вины евреев, будучи заранее убеждённым, что она существует. Ему, как и Пуришкевичу, другой «истины» тоже не надо, он её не увидит, даже если столкнётся с ней нос к носу, то сделает вид, что не заметит. Ведь не увидел этот человек, отягощённый огромным жизненным опытом, самые наивные противоречия в сочинённых Горемыкиным, Турау и Кузминским актах о погромах. Ведь не заметил он организаторов «стихийных» погромов в 1881 - 82 годах. Ведь не увидел он мучительного желания русского народа сменить прогнивший строй самодержавия и возглавить против него революционное движение. Солженицын видел повсюду козни евреев и их вину.
Никого из националистов России не интересовала действительная правда. Поэтому Солженицын и ему подобные даже сегодня не способны догадаться, что изуверы находятся среди русских преступников, которые принадлежат к той самой «загадочной» секте, и которую ищут днём с огнём русские националисты среди других народов.
Солженицын пытается вызвать сочувствие к Чеберяк, которую, согласно Шульгину, «расстреляли студенты в 1919 году». Для этого Солженицын вытащил на свет показания русского провокатора Михаила Ивановича Болеросова, православного, дворянина, юриста по образованию, затесавшегося на несколько месяцев с поддельными документами в ряды киевской ЧК под кличкой Валера. Солженицын цитирует его показания в 1919 году «Особой Следственной Комиссии» Белой армии из сборника «На чужой стороне» под названием «Чекист о ЧК».
Нужно сказать, что этот Валера никаким чекистом не был. Броское название протокола допроса провокатора от 17-21 октября 1919 года свидетельствует только о недобросовестности составителей сборника, а сами показания Валеры настолько примитивны и лживы, что даже белогвардейские авторы издания были вынуждены осторожно написать в предисловии к тексту допроса: «Хотя Валера и постарался в своих показаниях перекраситься во время допросов в другой политический цвет, всё же показания его остаются свидетельством человека, принимавшего организационное участие в страшной работе учреждения, осуществляющего у большевиков политический сыск… “Валера” может быть и не всегда искренним».  Солженицын не обратил внимания на безграничный антисемитизм провокатора, который наговорил столько несуразностей, что ему мог поверить только потерявший голову русский националист. А сам Валера считал, что именно такое проявление антисемитизма способно спасти его жизнь.
Достаточно напомнить утверждения Валеры о том, что среди двадцати двух руководителей ЧК было только четверо русских, с которыми он якобы  тут же образовал «триумвират», целью которого была «защита цивилизации и её носителей – интеллигенции, возможное уменьшение жертв гражданскоё войны и защиты друг друга». Этот «могучий союз» с глобальными фантастическими задачами «защиты цивилизации» распался через несколько недель, не успев приступить к началу каких-либо действий, а всё тот же Валера, по собственному заявлению, создал ещё одно «объединение», но уже его «девиз был изменён – ненавистью к господствующим в ЧК евреям – антисемитизмом». Так-то практичнее и ближе к истине!
«Крупнейшими фигурами, - продолжал фантазировать Белоросов, - были М. Бегляров, В. Бутов, Сидоренко, Калина Вишняков, Горичев, Гарри». Сам о себе Валера показал: «Здесь заслуга Валеры, не давшего ни одного виновного к расстрелу, несомненна». Ах, какое милое, скромное признание! Боялся, что расстреляют за предательство, вот и нёс антисемитскую ахинею, видимо, для оголтелых националистов, способных принять его предсмертный бред за правду. Но белогвардейцы ему всё равно не поверили.
Объём книги не позволяет более подробно процитировать всё, что наговорил перед смертью русский дворянин, но Солженицын нашёл у Валеры главное: «Веру Чеберяк допрашивали все евреи-чекисты» (стр. 451). Солженицыну показалось, что это свидетельство провокатора - антисемита очень важно для понимания новейшей русской истории, однако, когда Валера сообщил, что «Чеберяк расстрелял Михайлов», Солженицын, не желая называть русскую фамилию, оборвал цитату и добавил своими словами в неопределённо-личной форме: «Её тут же расстреляли» (стр. 451). Это и есть типичный стиль Солженицына.
Имя провокатора и трижды предателя Болеросова - Валеры, который вначале присягал на верность служению императору в должности присяжного поверенного, потом большевистскому ЧК в Киеве, затем «перекрасился во время допросов в другой политический цвет», как написано в предисловии к протоколу, всплывает и в книге Шульгина, изданной в начале прошлого века. Видимо, провокаторов такого масштаба было не так уж много, поэтому показаний Болеросова хватило на двух антисемитов сразу. В приложении № 9-А Шульгин приводит слова Валеры, что среди 150 - 300 членов ЧК две трети были евреи – «точных цифр привести нельзя» (стр. 398-401). Так Валера вольно обращается с цифрами, а Шульгин и Солженицын сознательно используют ложь провокатора, наивно думая, что каждая ссылка на предателя послужит истине.
Как было уже отмечено, слухи об убийстве христианских детей часто предшествовали погромам. «Мальчик был распят евреями, кровь спущена. И эта кровь приготовлялась для каких-то обрядов». Так писал Крушеван в своей газете об убийстве Миши Рыбаченко в пос. Дубоссары, провоцируя погром в Кишинёве в 1903 году. В самом акте Горемыкина говорится ещё об одном убийстве: выстрелом «был убит русский мальчик Осипов». И хотя убийства этих двух детей к евреям отношения не имели, провокаторы добились своего: погром в Кишинёве был самым зверским и безграничным. Убийство ребёнка было совершено также и во время погрома в Одессе в 1905 году: «В толпу манифестантов произведено было несколько выстрелов, одним из коих был убит мальчик, несший икону» (из акта Кузминского). Эта маниакальная идея об убийстве евреями христианских детей не даёт покоя русским погромщикам! Убийцам всё время мерещатся «мальчики кровавые в глазах».
Множество исторических фактов свидетельствуют о том, что два события - дело Бейлиса и убийство премьера Столыпина через шесть месяцев после обнаружения трупа Ющинского - неразрывно связаны между собой, являются звеньями одной цепи в политике самодержавия, главной целью которой было сохранение авторитета власти любой ценой. Но автор книги «Двести лет…» связывает эти факты по-солженицынски лживыми нитями: «Есть сильные основания полагать, что при премьере Столыпине это опозорение юстиции никогда бы не состоялось» (стр. 444). Естественно, никаких, даже слабых оснований для подобных утверждений, кроме желания переписать ещё раз лживую историю, у Солженицына нет.
Напомню, что о трупе Ющинского газеты впервые написали 21 марта 1911 года. Этот факт был использован властью для создания в XX веке громкого процесса по обвинению всего еврейства в ритуальном убийстве. Общеизвестно, что активную роль в создании такой версии играл министр юстиции Щегловитов, под нажимом которого профессором Оболонским и прозектором Туфановым дважды переписывался первичный акт медицинского обследования трупа убитого. Главное требование Щегловитого и следователя Фоменко – включение в текст медицинского обследования данных о наличии признаков ритуального убийства, то есть установление факта, что кровь у жертвы изымалась до наступления смерти, - наконец-то, было удовлетворено. Но тут же профессор П. Минаков в «Русских ведомостях» подверг этот акт критике: «Заключение Оболонского и Туфанова стоит в противоречии с данными, полученными при обследовании трупа», а профессор Лакассань из Франции писал прокурору Випперу: «большинство ран были поверхностные, ни один из крупных сосудов не был вскрыт». Большинство крупных специалистов Европы приходили к выводу, что истечение крови происходило после смерти жертвы.
Спустя четыре месяца после убийства был арестован М. Бейлис, а Вера Чеберяк, выпущенная из тюрьмы, превратилась из подозреваемой в свидетельницу обвинения. В результате версия обвинения евреев приняла окончательный вид. И всё это произошло при премьере Столыпине, под руководством которого трудился его министр юстиции, названный С. Витте «лакеем» Столыпина. Таким образом, опозорение власти и одного из главных её учреждений – российского правосудия – было окончательно завершено. А дальше чиновникам оставалось разыграть процесс по делу Бейлиса в суде. Не случайно А. Рохлин назвал этот процесс «шабашем на Лысой горе».   Участие Столыпина в этом позорном мероприятии воспринималось еврейским населением без иллюзий, которые сегодня пытается создать Солженицын.
О прямой связи Столыпина с делом Бейлиса написала газета «Русское знамя» (8 сентября 1911 года) сразу же после покушения на него Богрова: «Убитый премьер был единственным ни за какие деньги не соглашавшимся прикрыть дело Ющинского. Расследование дела Ющинского наносит убийственный удар всемирному жиду… Одно раскрытие дела Ющинского для мирового жида-убийцы, жида-фанатика, жида-кровопийцы – опаснее и гибельнее двадцати киевских погромов».  А Солженицын носится со своим необоснованным предположением: «есть сильные основания предполагать…» и т.д.
После возникновения дела Бейлиса евреи Киева, и в том числе ассимилированная семья Богровых, хорошо понимали, что над еврейской общиной нависла смертельная опасность погромов. Никто из евреев не мог забыть, как в том же Киеве в октябре 1905 года русские погромщики со списками адресов еврейских квартир и домов грабили их жилье и глумились над жертвами. Понимал это и Дмитрий Богров, у которого к тому времени созрел план убийства Столыпина, о чём сам говорил в кругу товарищей. Будучи под подозрением у своих соратников по партии и ожидая возмездия за предательство, Богров увидел только один-единственный выход, чтобы как-то оправдаться и «красиво» уйти из жизни: убить кого-либо из известных правительственных чинов. Богров стал провокатором потому, что в бытность премьера Столыпина доносительство поощрялось, а труд провокаторов щедро оплачивался. Материальные соображения Богрова, запутавшегося в картёжных долгах, были не последними в его поступке.
Однако нельзя отрицать и еврейских мотивов в его поведении, хотя бы потому, что Богров родился в еврейской семье, и в метрике о рождении он был записан под именем «Мордко». Сам Богров в день казни сказал киевскому раввину Алешковскому: «Великий народ не должен, как раб, пресмыкаться перед угнетателями его». 
Но еврейство Богрова не имело прямого отношения к теракту, не было основной его причиной. Объясняя поведение Богрова, Л. Прайсман пишет об этом так: «Богров – законченный тип лишнего человека, не знающий, куда себя деть и как распорядиться своей жизнью, пишущий чудовищно слабые декадентские стихи, тонкий, болезненный юноша, не пользующийся успехом у  женщин. Богров вёл себя в тюрьме как герой и, находясь у эшафота, за две минуты перед казнью с улыбкой сказал иронизирующим по поводу фрака черносотенцам: «Пожалуй, в другое время мои коллеги адвокаты могли бы мне позавидовать, если бы узнали, что я уже десятый день не выхожу из фрака». 
Пока Богров ходил в роли провокатора, никто не интересовался его происхождением. Однако сразу после выстрела черносотенцы превратили еврейское происхождение Богрова в главный и единственный мотив покушения для того, чтобы возложить вину за смерть Столыпина на всех евреев сразу. Солженицын придерживается такой же точки зрения: «Богров убил Столыпина, предохраняя киевских евреев от притеснений» (стр. 444). Эта фраза противоречит утверждению того же Солженицына, что «первый русский премьер, честно поставивший и вопреки Государю выполнявший задачу еврейского равноправия, погиб – по насмешке ли Истории? – от руки еврея» (стр. 440). В последнем предложении всё, как всегда у Солженицына, расплывчато и не содержит чёткого смысла. Честно поставивший и выполнявший, но не выполнивший задачу равноправия, Столыпин последовательно вводил в действие ограничительные указы против евреев, организовывал ритуальный процесс с участием Бейлиса. Если Столыпин честно желал равноправия евреям, то зачем было Богрову спасать евреев от притеснений «доброжелательного» премьера? Обычное отсутствие даже намёка на логичность мысли. Оно вызвано желанием Солженицына показать Столыпина в роли прогрессивного деятеля и в то же время объяснить причину покушения еврейским происхождением убийцы. Но Солженицыну никак не связать эти разные концы.
Широко известна необычная особенность мышления русских антисемитов ; возлагать ответственность за проступок отдельного еврея на всю нацию. Эта особенность является азбукой русского антисемитизма. Только Солженицын делает вид, что он об этом национальном свойстве русской психики знать не знает и наивно возмущается: «Через 70 лет и я получил его от американского еврейства в виде тягчайшего обвинения: почему я не скрыл, почему я тоже назвал, что убийца Столыпина был еврей?» (стр. 443).
Поэтому «в первые часы после убийства, - пишет Солженицын, - возникла массовая паника, началось движение покидать город. Да «ужас объял еврейское население не только Киева, но и других самых отдалённых местностей черты оседлости и внутренней России» (стр. 441). Тысячи еврейских семей, не имевших никакого отношения к поступку Богрова, бросились на вокзалы, чтобы избежать еврейских погромов. И как бы в заслугу царской власти Солженицын написал: «Не произошло и малейшей попытки погрома», но тут же уточнил, что «вступивший в премьер-министры Коковцов срочно вызвал в город казачьи полки» для предотвращения беспорядков (стр. 441).
Панику и ужас среди еврейского населения Солженицын посчитал как само собой разумеющееся событие, мол, иначе и быть не могло. Солженицыну понятна психология погромщиков, потому что он сам думает так же: «Разумеется, предотвращение беспорядков входит в прямую обязанность государства, и при успешном выполнении её – неуместно ждать похвалы. Но при таком сотрясательном событии-поводе – убийство главы правительства! – избежание погромов, ожидавшихся панически, могло быть отмечено хотя бы вскользь» (стр. 442, курсив мой. – В. О.).
То есть отсутствие погромов против невинных людей, по Солженицыну, следовало бы особо отметить и даже с благодарностью. Если руководствоваться этой логикой, то во Франции после убийства президента Поля Думера в 1932 году русским эмигрантом Горгуловым должны были возникнуть антирусские погромы. И как же на это убийство среагировали французы? «Но вскоре французы об этом забыли, - сказала в интервью дочь генерала Деникина на вопрос журналиста Г. Хабарова, - память у них коротка».   А что должны были предпринять американцы после убийства президента Кеннеди в 1963 году, когда там был обнаружен русский след? Ведь убийца Кеннеди несколько лет жил в СССР и был женат на русской Марине. Но это убийство также осталось без последствий для русского населения Америки. Только в России национальная принадлежность убийцы Богрова, по мнению националистов, должна была непременно иметь естественные последствия для всего еврейского народа. За сто с лишним лет русские научили евреев находиться в состоянии постоянного ожидания погрома после каждого чрезвычайного события в стране, оттого в названии книги жизнь евреев в России характеризуется «затяжным погромом»!
Солженицын не преминул тут же привести слова профессионального клеветника и одного из основоположников теории обвинения евреев в ритуальных убийствах Розанова: «В. Розанов в декабре 1912 написал: “После (убийства) Столыпина у меня как;то всё оборвалось к ним (евреям) посмел ли бы русский убить Ротшильда и “вообще великого из ихних”» (стр. 442). Розанов будто ничего не знает о преступлениях против евреев своих соотечественников, которые не без его подстрекательства убивали евреев безнаказанно на протяжении всей совместной истории проживания в составе империи. И чего это у него внутри оборвалось только теперь, а не раньше, когда он создавал свой философский трактат под названием «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови»? Розанов и ему подобные не привыкли отвечать за содеянное, а ведь во всех этих событиях – в обвинении Бейлиса и всех евреев в убийстве Столыпина - есть и его доля участия. Оправдание ненависти к евреям неизбежно поражает рикошетом всё общество.
Солженицын недоумевает, почему «убивать Столыпина пытались семижды и всё не удавалось. А тут – гениально справился одиночка» (стр. 440). Солженицын делает вид, что ему как бы неизвестно, что Богров успешно справился с убийством потому, что ему помогали в этом высшие чины из службы охраны императора. А ведь знал об этом, потому что витиевато написал фразу, сея в каждом слове сомнения: «Нельзя не выделить двусмысленной роли и странного поведения на суде жандармского полковника Павла Иванова – того самого, который, вопреки всякому закону, с уже приговорённым к смерти Богровым сочинял и протоколировал ещё новую версию его мотивов к убийству Столыпина, кладущих всю тяжесть вины на охранные органы, в которых Иванов и служил» (стр. 448). Кому, как не Иванову, были известны все подробности покушения, но автор фантастического текста Солженицын никого не хочет слушать.
В убийстве Столыпина явно прослеживается заинтересованность царской семьи в отстранении его от дел. Весьма странно выглядело поведение высших полицейских чинов в этом событии. Солженицын специально называет опытного начальника Киевского охранного отделения Кулябко, который лично принял на работу Богрова, «рохлей, который скоро по глупости наведёт смертельный удар на Столыпина» (стр.377), чтобы преподнести его явно нелогичное поведение в день убийства за служебное несоответствие. Будучи осведомлённым обо всех действиях Богрова, Кулябко дважды лично помог вооружённому провокатору войти в театр, где находилась высшая знать страны. В театре эту знать охраняли около двухсот агентов, но никто из них не установил наблюдения за действиями Богрова. Даже традиционного телохранителя Столыпина ротмистра Десбаха не оказалось рядом с премьером. Отметим ещё раз, что даже телохранитель у премьера был из немцев, никак, русскому не доверяли?
Царь и его окружение явно третировали Столыпина: ему не нашлось места в экипажах, поданных для высоких сановников, Столыпин ездил в наёмной коляске, что затрудняло его охрану. «Всё делалось для того, чтобы унизить Столыпина или облегчить покушение на него», - заключает Л. Прайсман в статье «Убийство Столыпина». Об истинном отношении царской семьи к Столыпину знал и Солженицын, написавший: «Весной 1911 Пуришкевич, рьяно участвуя в травле падающего Столыпина, предлагал в думе закрайне: “Евреям строжайше воспрещается занятие в Империи каких-либо должностей в области государственного управления по любому из ведомств… в особенности на её окраинах”» (стр. 433).
Власти явно торопились с казнью Богрова, чтобы быстрее ликвидировать главного исполнителя и свидетеля действий охранки. Он был казнён в ночь на 12 сентября, спустя пять дней после смерти Столыпина. Большинство членов Государственного совета требовало привлечения к суду товарища министра внутренних дел П. Курлова, ответственного за соблюдение порядка во время визита Николая II в Киев, начальника дворцовой охраны А.Спиридовича, вице;директора департамента полиции М. Веригина и Н. Кулябко за «преступное бездействие власти». Однако через месяц после постановления Государственного совета о привлечении этих должностных лиц к ответственности император заявил новому премьеру В. Коковцову: «Я хочу ознаменовать исцеление моего сына каким-нибудь добрым делом и решил прекратить дело по обвинению генерала Курлова, Кулябко, Веригина и Спиридовича». Ещё более откровенно звучат слова императрицы Александры Фёдоровны, сказанные Коковцову вскоре после смерти Столыпина: «Мне кажется, что вы слишком чтите его память и придаёте слишком много значения его деятельности и личности. Верьте мне: не надо так жалеть тех, кого не стало… Я уверена, что Столыпин умер, чтобы уступить вам место, что это – для блага России».   Царская семья с помощью правительства Столыпина легкомысленно пошла на создание кровавого навета против еврейства, а потом легко переступила через труп премьера, когда отпала в Столыпине необходимость, и он даже стал помехой для семьи. Поэтому можно утверждать, что все четверо высокопоставленных чиновников хорошо понимали, чего от них хотела царская семья, и вели себя соответственно.
По манере исполнения убийство Столыпина напоминает покушение на жизнь другого политического деятеля через 23 года. Я имею в виду смерть «любимца партии и народа» С. Кирова, который стал помехой для Сталина, а личная неприязнь Николаева к Кирову была незаметно использована властями для совершения рокового выстрела в стенах Смольного, где почти у каждого кабинета стояла охрана. При этом вооружённый Николаев прошёл к месту преступления сквозь охрану удивительно легко, точно так же, как Богров к Столыпину. Сталин знал, у кого можно было поучиться политическим интригам.
За долгую историю в России не родился авторитетный и добросовестный русский исследователь, который бы сумел проанализировать многочисленные случаи смертей христианских детей, чтобы понять истоки этих ужасных преступлений среди русского населения. Вот и наш современник не нашёл в своём народе изуверов. Солженицын не может открыто и честно сказать всему миру: да, это в нашем народе существуют изверги, которые по пьянке или из-за желания убрать случайного свидетеля могут пойти на убийство ребёнка; да, это мы столетиями клеветали на евреев и вместе, всем обществом, зная имена настоящих убийц, вводили мир и себя в заблуждение, давали ложные свидетельские показания; да, это мы на всех уровнях власти, с помощью преступных чиновников, судебных следователей и врачей, учили людей лгать и клеветать на евреев; да, это наши православные священники из-за мракобесия, безграмотности и злобности сознательно распространяли среди верующих страшную ложь, обвиняя евреев и их веру, да, это у нас не оказалось честных и мужественных литераторов, которые смогли бы остановить преступную практику. Не помню случая, чтобы русские националисты когда-нибудь каялись в совершённых преступлениях против других народов, в том числе и еврейского.