След на земле. Кн. 1, ч. 1, Гл. 10 Метели

1
    В последние дни августа снова остро стал вопрос о дальнейшей учёбе Егорки. Его желание учиться нисколько не уменьшилось, вот только положение семьи значительно ухудшилось.  Ведь хлеба на трудодни так и не дали.  Егорка за лето не переставал работать, но поездки в город были периодическими, только раз в две недели, поэтому пришлось идти работать пастухом на овчарню. Там заработок был меньше, всего три четверти трудодня, но всё лучше, чем бездельничать и сидеть на шее у родителей. Одно время пошёл слух, что часть трудодней оплатят деньгами, тогда можно было бы купить нужные учебники, да другие школьные принадлежности. Но ни денег, ни хлеба в ближайшее время не обещали, и слухи остались слухами. Как учиться в таких условиях, когда школа находится в восьми верстах от деревни, родители не представляли. Идеальным условием было бы жить в самой Перевёсенке. Но для этого нужно иметь крышу над головой и пропитание. У некоторых ребят вроде Стёпки Садчикова, Васьки Филькина и даже Маньки Чечётки, которые, как и Егорка собрались учиться дальше, были там какие-то родственники и для них вопрос проживания не стоял. Ему же, чтобы жить там, нужно было снимать угол за деньги или за работу.  За отсутствием денег оставался вариант - ходить в Перевёсенку по восемь вёрст туда и обратно ежедневно. Впрочем, ради Маши, которая последнее время занимала все его мысли, он готов был ходить хоть в Ивановку.
    Маша похорошела ещё больше. Она стала женственней, ярче, интересней. У неё стало больше поклонников, что естественно задевало его чувства. Главными соперниками Егорка считал Андрюху Зимина и Ваську Мадянова. Но если Васька отпадал из-за того, что учёба больше не входила в его планы, то Андрей собирался учиться дальше и имел возможность обосноваться в Перевёсенке и фактически быть с ней рядом ежедневно.
    И всё-таки не только из любви к ней он стремился продолжать учёбу. Его цель стать военным лётчиком приобретала всё большее значение. Он стал читать всё, что можно о самолётах и лётчиках. Покорить небо стало его мечтой.
    Родители были в затруднении. Всей душой они хотели помочь сыну, но ни сил, ни средств к этому у них не было. Их главной заботой было выжить и спасти детей от голодной смерти. Ну, а учёба может и подождать до лучших времён.
    - Ну, в сентябре и может в октябре, ты ещё сможешь ходить в школу из дома, сказал отец. – А поздней осенью? А зимой? Бездорожье, пурга… по восемь вёрст не нагуляешься. Значит, всё равно придётся бросить. Так стоит ли начинать? Наши возможности известны, решай сам.
    - Давай не будем загадывать наперёд. Учёбу бросить можно в любой момент. Но вдруг к зиме что-то изменится к лучшему? Может всё-таки дадут хлеба, а то и денег. Обещали же, - Егорка цеплялся за последнюю возможность уговорить родителей.
    Семёну нравились упорство и рассуждения сына.
    - Ну если так, сын… Что ж, иди, учись. Только на  обещания наших руководителей ты не рассчитывай. Лгуны они.
    Утро первого сентября выдалось по-летнему солнечным, радостным. Большая ватага ребят, решивших продолжать учёбу, вышла из Красавских Двориков в Перевёсенку, где в новой семилетней школе им предстояло знакомство с новыми науками, необходимыми для получения выбранных профессий. Егор станет военным лётчиком, Шурка выбрал себе профессию ветеринара, а Толик решил выбрать профессию инженера. Его бабка мечтала, чтобы он стал инженером-путейцем, как его прадед, стоявший у истоков российской   железной дороги. Перед ними откроется широкая дорога новых возможностей. Друзья были радостны от того, что снова будут вместе.
    Учиться в новой школе было очень интересно. Появились новые предметы, о которых ребята слышали только от Евдокии Гавриловны: алгебра, геометрия, естествоведение, физика и другие. Егорка и Толик были согласны с преподавателем алгебры, что это важнейшая из наук. Наука цифр и чисел лежала в основе всех точных наук. Шурке больше нравилось естествознание. Но ещё одним любимым предметом у друзей, который они открыли заново, стала литература. Они заслушивались рассказами учительницы Серафимы  Григорьевны о великих русских поэтах, а особенно о Пушкине. Она так красиво говорила о нём, читала наизусть строки из его произведений, что Егорка даже решил сам сочинять стихи. В свободное время на переменке он стал рифмовать слова и кое-что даже получилось:
         Вы, ребята, не курите,
         Не коптите потолок,
         Нынче спички дорогие –
         Три копейки коробок.
    Он тут же поймал себя на мысли, что у Пушкина строки рифмуются первая с третьей и вторая с четвёртой, а у него только вторая с четвёртой, хотя вроде бы и так складно вышло. Он решил попробовать ещё. Теперь нужно, чтобы получилось, как у Пушкина.
         Наша школа стоит над оврагом,
         Голубая сосна под окном,
         Молодёжь здесь гуляет ватагой,
         В ночь, залитую лунным огнём.
    Ну, вот. Теперь рифмуются все строки. Ватагой с оврагом и окном с огнём. Конечно, далеко до Пушкина, но уже кое-что. Он был доволен.
    И всё же при всех удовольствиях от учёбы, изнурительная ходьба по пять часов в день выматывала парня. Особенно трудно приходилось в непогоду. Однажды с ночи зарядил долгий моросящий дождь и лил почти весь день. Ребята пришли в школу усталые, грязные и промокшие до нитки. Сами-то ничего, не «сахарные», не растаяли, а вот книжкам и тетрадкам досталось изрядно. Холщёвые сумки не спасли, сами впитали  воду. Книжки были взяты в школьной библиотеке на троих и представляли собой ужасающее зрелище. Они их потом долго высушивали на верёвке, как бельё, но прежнего вида вернуть не удалось. Чернила в тетрадках тоже расплылись, и невозможно было разобрать ни слов, ни цифр.
    Ребята решили, что нужно пробовать найти съёмную комнату на троих. Они обошли почти все дома в Перевёсенке, но всё было напрасно. Никому бесплатные постояльцы были не нужны. Неожиданно оказалось, что у Шуркиного отца в Перевесенке жила какая-то родственница, но семья у неё была большая. Шурку по-родственному, конечно, приняла, а вот его друзьям места не оказалось.  Через пару недель и Толькина бабка, проявив заботу о внуке, пристроила его к своей знакомой на окраине села. Уговорить её на двоих молодцов тоже оказалось невозможно. Так Егорка остался в одиночестве топтать дорогу в школу и обратно.
    Однажды к нему подошла на перемене Маша и поинтересовалась, не надоело ли ему болтаться в одиночку, не подумывает ли он о том, чтобы бросить учёбу. Некоторые ребята из их деревни отказались продолжать учёбу, хотя и имели возможность жить рядом со школой.  Новые предметы были не всем по зубам. Егорка тоже съехал в «хорошисты», но это из-за того, что не успевал делать домашние задания, тратя по пять-шесть часов на дорогу.
    - Понимаешь, Маня, я не из тех, кто быстро сдаётся. Если бы мне повезло найти угол здесь в Перевёсенке, это здорово помогло бы мне подтянуться в учёбе, но бросать учёбу я не намерен, - Егору не очень понравился её вопрос, вроде как проверяет его силу воли.
    - Да, знаю я, что ты упорный, не кипятись, - улыбнулась Маша. – Я спросила потому, что рядом с домом моей тётки у соседки уехали родственники в район, и на весь дом она осталась одна.  Если хочешь, можешь поговорить с ней о постое.
    Егор обрадовался этому предложению и в большей мере тому, что Маня думает о нём, проявляет заботу, и коль скоро они станут соседями, то он сможет чаще видеть её, а то и гулять вместе. В этот же день после уроков он провожал Машу, что бы заодно поговорить с её соседкой о проживании. Соседкой оказалась весьма бойкая старуха, по имени Изергиль. Когда Маня в разговоре с ним упомянула это имя, Егор решил, что это её прозвище, но та сама сказала ему, как её зовут. Она согласилась приютить его у себя бесплатно, но с одним условием, что он обеспечит её топливом. Егорке показалось это выгодным, ведь лес рядом. Ему не составит большого труда приносить по охапке сучьев и валежника хоть каждый день. Принести вязанку хвороста раз плюнуть и два-три дня живи спокойно. Сегодня же он обрадует родителей и возьмет до выходного провизии.
    Поселившись у старухи в небольшой, уютной комнатке, он уже на другой же день новоселья после школы отправился в лес за дровами. Углубляясь понемногу в лес он не нашел ничего приемлемого для топки. Что ж, недаром говорится: «чем дальше в лес, тем больше дров».  Он всё дальше заходил в лес, погружаясь в его дебри, пока, наконец, не нашёл нужный для топки сушняк, и такой, что его вполне можно было использовать в строительстве. Вязанка получилась объёмистая. Поднял на спину. Ого, тяжеловата. Но откладывать не стал. Загадал: если донесу – на неделю хватит. Тащил вязанку с трудом, отдыхая через каждые пятьдесят шагов. Когда дотащил дрова до избы старухи, начинало смеркаться. Сил едва хватило нарубить дрова и затопить печь. А съев лёгкий ужин, он прикорнул от навалившейся усталости.
    Проснувшись ночью, он ощутил холод. Печь почти остыла. Видимо Изергиль забыла закрыть заслонку. Он подкинул остатки дров и удивился тому, как быстро вылетело в трубу всё его старание. Завтра предстояло снова тащиться в глубь леса за этим хворостом и не известно насколько его хватит. А ведь уроков на завтра он не сделал, не успел. Понадеялся, что его не спросят. Он дождался пока дрова прогорят и закрыв заслонку лёг досыпать.
    На уроке истории его всё-таки спросили. Лишь благодаря тому, что он помнил, о чём рассказывал учитель, удалось избежать двойки, но и тройки не входили в планы Егорки. 
После школы история с дровами повторилась. Он засёк время по ходикам, когда ушёл в лес и когда вернулся с дровами. Поход занял почти три часа, а когда он их наколол для печки, вышло три с четвертью. Выходит времени потратил столько же, как сходил домой в Красавские Дворики, только устал больше. Теперь нужно затопить печь, поужинать в сухомятку и делать уроки. Уроки пришлось делать под свет лучины, ибо керосинку бабка брать не разрешала. Егорка расстроился ещё больше. Проблемы с учёбой не убавились, а просто изменились. Условия не улучшились, а скорее наоборот. Приходя домой в свою деревню, ему не приходилось ни колоть дрова , ни растапливать печь, мать давала какую-нибудь горячую похлёбку и он мог делать уроки со светом лампы. Надежды на то, что будет больше проводить время с Маней, живущей по соседству, тоже не оправдались.
    Взвесив ещё раз все за и против, Егор порвал соглашение с хозяйкой, которая не могла скрыть своё огорчение и просила не бросать её одну. Понятное дело без дров бабке было трудно.  Но он приняв решение, не мог больше жертвовать учёбой ради её благополучия. Когда он пришёл домой в Красавские Дворики мать даже обрадовалась.
    - Ну и правильно сынок, что не будешь больше учиться, - заговорила она, помогая ему раздеться, - настанут времена получше, тогда и доучишься. У тебя вся жизнь впереди.
    - Нет, мама. Я не хочу ждать. Учиться я хочу сейчас. И буду, – твёрдо сказал он.
    В начале декабря возвращаясь из школы домой, Егор попал в сильную метель. Ничто не вызывало опасений когда он выходил из Перевёсенки. Ветер был несильный, да и снег шёл едва-едва. Но пройдя с километр, Егор ощутил перемены. Тучи сгустились, ветер усилился, снег повалил и закружился, закрывая видимость сплошной подвижной пеленой. Он сбился с дороги, потеряв всякие ориентиры. Он шёл наугад, стараясь нащупывать ногами твердый грунт, но снега становилось всё больше, и этот трюк не срабатывал. Каким-то чудом он всё-таки добрался до дома, потратив на дорогу семь часов вместо трёх обычных. Родители были в смятении.
    - Кой чёрт, тебя дёрнул тащиться в такую погоду, - спросил взволнованный отец. - А если бы не дошёл?
    - И кому нужна такая учёба, - вторила ему Прасковья. – Бросил бы уж её. Погибнешь же.
    - Ну не погиб же. В другой раз остерегусь. Переночую в школе. Не бойтесь, со мной всё в порядке,  - он своим наигранным бодрым тоном пытался успокоить родителей, хотя сам был здорово напуган и удивлялся, что выкарабкался, даже не обморозившись.
    - Ой, сынок. Беда не ходит одна. А у нас настоящая беда, - всплакнула мать. – Опять эти ироды окаянные над нами издеваются. Мало, что за трудодни хлеба так и не дают, так ещё за картошкой пришли. Якобы для нужд Красной Армии. Так ли это, поди проверь. Веры им нет иродам. С нас сорок мер потребовали. Мы такое количество сдавать отказались, так они под наганом, сволочи, выгребли всё, что было в погребе. Осталось только то, что заложили  подпол на еду. И как теперь жить, что есть, ума не приложу.
    - А кто забирал, кто наганом угрожал? – усаживаясь за стол, спросил Егор, хотя был почти уверен в том, кто это мог быть.
    - Всё те же. Изверг Костька Акимочкин, Тимонечка и Спирька Чибис, что приехал из Кафтровки, такая же сволочь. Им теперь, гадам, и оружие выдали. Титов добился в районе, что бы председатель и его заместитель по охране общественного порядка при оружии были. Вот они и машут ими перед каждым, угрожают. Ещё говорят, что перевыборного собрания председателя не будет, что Костьку в райкоме и так утвердили, без согласия колхозников, - всё это мать рассказывала сыну, пока тот ел горячую похлёбку.
    - Нельзя же сидеть, сложа руки, отец, - зло сказал Егор, повернувшись к приунывшему отцу, - нужно же что-то делать.
    - А что мы можем сделать? Может, ты подскажешь? – Семён сам кипел изнутри. – Ты тоже убить их предлагаешь? Ну, убьём мы их. Власти нас, что по головке погладят? Нас же и поубивают, как бандитов. И с кем вы ребята останетесь? Выживете? Думаете, колхоз о вас позаботится? Вон Царёвых детишек в район забрали в приют, так говорят - оба богу душу отдали.
    - А с картошкой они точно хитрят, - Егор понял, что затронул больную тему и решил перевести разговор. - Если бы был указ на нужды Красной Армии, то и в Перевесенке её собирали бы. Но там-то картошку не забирали.
    - В Перевёсенке народ пограмотнее будет, - высказала своё мнение Прасковья, - а мы здесь сплошь неучи, вот над нами и изгаляются. Надеюсь, ты в школу больше не пойдёшь?
    - И что я буду делать? На печи, как старый дед сидеть и в носу ковыряться? Лучше в школу похожу.
    - Я бы на твоём месте не рисковала. Свет не близкий, а зима только началась. Метели ещё злее будут. Да и что за учёба на голодный желудок? Поди, всё время о еде думаешь?
    - Не дразни меня, мам! Сколько можно? Лучше расскажите, какие ещё новости в деревне.
    - Да, вроде, и нет больше, если не считать, что Леха Удальцов пропал. Думали, что он к своим в Понырку отправился, а там он не объявлялся. Сгинул парень. Уж месяц скоро будет.
    Семён угрюмо помалкивал.  Он примерно догадывался, что случилось с Лёхой. Уходя с собрания, когда его видели в последний раз, он дал ясно понять, что пошёл сводить счёты с Костькой и Титовым. Но раз он их не убил, то выходит, что убили его. Убили и где-нибудь зарыли или в Водопойную балку увезли и в омут бросили. Как говорится: «концы в воду». Там его никто не найдёт, а значит, ни с кого за это не спросят. Ну, а если не утопили, то рано или поздно след объявится, а тогда и виноватого можно будет найти.
    - Жалко Лёху, если с ним худое случилось. Смелый мужик был, не чета многим, - вздохнул с сожалением Егорка.
    Слова сына резанули Семёна по живому. Ему показалось, что сын имел в виду его, говоря о многих. Значит, считает трусом, и доводы в оправдание не принимает.
    - Может ещё объявится, если живой, - Прасковья надеялась на лучшее.
    - А ты думаешь, он погиб? – Егорка посмотрел на мать.
    - Не знаю, что думать. В деревне поговаривают всякое. Якобы хотел с Костькой, да уполномоченным разобраться за безобразия, что они вытворяют. Так у тех нынче наганы. Могли и подстрелить мужика, а тело спрятать.
    Егорка согласился с доводами матери, хотя и понимал, что если этого никто не видел, то доказать будет трудно. Но если застрелили из нагана, то выстрел всяко кто-нибудь слышал.
    Семён в это же время думал о том же. Выстрел могли слышать. Вопрос в том, где в него могли стрелять. Если на току, то Савелий, сторож должен был слышать. А если слышал выстрел, то непременно должен был и увидеть, кто в кого стрелял и что было потом.  «Завтра же поговорю с Савелием. Он хоть и якшается с активистами, но со мной поговорить обязан.  Не раз я выручал его, значит он у меня в долгу».

2
    В конце декабря, за два дня до Нового года, закончилось первое полугодие учёбы в школе.  Егорка заглянул в табель и расстроился.  Троек прибавилось. Их было теперь столько же, сколько четвёрок и пятёрок вместе взятых. «Вот как могут влиять условия на успеваемость», - подумал он и огорченно вздохнул. Но это не повод, чтобы отказываться от мечты. – «Просто во втором полугодии нужно будет прибавить, да и на каникулах с уроками позаниматься самостоятельно. Порешать задачки и примеры».
    Каникулам все ребята были очень рады. Их ждали с нетерпением, чтобы хоть немного отдохнуть, поиграть, повеселиться. Толик на радостях даже стишок сочинил. «И чему тут радоваться? Теперь целыми днями будет играть в карты, да на улице в снежки играть или за собаками бегать. А чем ещё в нашей деревне заняться? Библиотеки нет. Книг, газет и журналов тоже нет. А те две газеты, что приходят в правление, никто, конечно, не даст. Мало ли, чего в них написано? Народу знать не полагается», - рассуждал Егорка.
Из школы вышли в три часа по полудню. Шёл снежок и мела лёгкая позёмка, но небо было густо серым, без просветов. Это напомнило Егорке тот день, когда один он едва не заблудился в метель. Он же опасался снова оказаться в снежной ловушке, да и родителям обещал быть осторожней. Он взглянул на друзей и прикинул, у кого бы смог остановиться на ночлег, если сегодня не пойдёт домой.
    - Похоже, метель начинается. Может, лучше переночуем здесь, а завтра когда метелица утихнет, пойдём? – предложил он друзьям.
    - Да какая это метель? Позёмка лёгкая. Сколько раз в такую погоду ходили и ничего, - возразил Толик. – К тому же в избе-читальне сегодня будут танцы под гармошку. Пойдём, пока светло.
    - Да и дома нас уже заждались. Родители знают, что сегодня последний день учёбы и встречать должны блинами и печёной картошкой с капустой. А что они подумают, если мы сегодня не придём? – поддержал приятеля Шурка Змей, давно не бывавший дома. Пошли Егор. «Волков бояться – в лес не ходить».
    Егорке не понравилось обвинение в трусости. Намёк Шурки был адресован ему.
    - Никаких танцев сегодня не будет, - сказал обиженный Егорка. - Людям нынче не до веселья.  У них, давече, председатель со своими подручными всю картошку из погребов повыгребли. Якобы на нужды Красной Армии. Так что ни блинов, ни картошки не ждите.
    - Вот суки… - матернулся испуганно Толик. – Неужто, всё выгребли?
    - А чего ты так испугался?
    - Да, когда мы с бабулей убирали с огорода картошку, она просила, чтобы я часть заложил подпол, чтоб не бегать каждый раз в погреб.  Я её тогда отговорил. Вот теперь, поди, костерит меня, что не послушался.
    - Ладно, хлопцы, если решили идти, давайте прибавим шагу, - скомандовал Шурка.
    - Подчиняюсь большинству, - сдался Егорка, - но предупреждаю: путь будет очень нелёгким. Дорогу скоро заметёт наверняка. Я уже плутал. Знаю.
    - Ничего. Если шибко пойдём, засветло до дома доберёмся, - легкомысленно сказал Толик.
    Почти бегом выскочили из Перевесенки на гору. Перед глазами открылась широкая заснеженная долина. На открытой местности, не то что в селе, ветер задувал сильнее, с присвистом, гуще и проворнее мела позёмка. Дорога к родной деревушке была еле заметна, и если не торопиться, кто знает, чем это путешествие может закончиться. Каждый год на этом участке после пурги находили замёрзших путников.
    Сначала встречавшиеся на пути переносы брали приступом, с криками «ура», и бежали дальше. Вот уже позади осталось знакомое колхозное гумно. Считай, с полторы версты преодолели. Оставалось пройти две балки, выйти на пригорок к рощице, а там до деревни рукой подать.
    «Если так будем идти, - подумал Егорка, - то часа через два будем дома. Хоть бы метель не разыгралась больше».
    Но метель с каждой минутой набирала силу. Порывистый ветер вздымал и кружил снег всё выше и выше. Он будто играя, менял направления так, что трудно было понять, откуда он дует. То ударит в левый висок залепив глаза охапкой колючего снега, то вдруг круто изменит направление и навалится с правой стороны, то закрутится винтом закрывая обзор со всех сторон разом. Сплошная подвижная белая пелена – в двух шагах ничего не видно.
Также быстро навалилась темнота. Ориентиры дороги вовсе исчезли. Обрадовались, когда вдруг наткнулись на куст барыни.  «Значит, пока идём правильно, - подумал каждый из них, – от куста до балочки примерно с полкилометра, а это полпути пройдено».  Шли почти след в след. Первому приходилось протаптывать наметённый снежный пласт, и ему было труднее. Поэтому часто менялись местами. Снежные переносы теперь преодолевали молча, проваливаясь в снег почти по пояс. Несмотря на ветер и мороз, спины у всех были мокрыми, из под шапок струился пот.
    Пора бы и балочке уже быть. Но где она эта балочка?
    - Может, отдохнём братцы, - первым взмолился Толик.
    - Я - За! – поддержал его Шурка.
    С большинством не спорят. Если двое сказали «За», то третьему остаётся подчиниться их воле. Но Егорка тоже изрядно устал и передохнуть пять-десять минут было необходимо.
    - Мы, что с дороги сбились? Балка уже давно должна быть, - забеспокоился Шурка, - не могли же мы её незаметно пройти. Где она? Впереди? Позади или с боку осталась?
    - Боюсь, мы заблудились, - предположил Егорка.
    - То есть, как заблудились? – удивился Толик.
    - А так и заблудились. До нашей деревни максимум часа три ходу, а мы идём уже часа четыре, - объяснил Егорка.
    - И что же делать? – спросил Толик, устраиваясь поудобнее в сугробе.
    - Идти дальше. Не сидеть, дожидаясь смерти, а идти вперёд.
    - Но мы же сбились с пути. Куда мы попадём? – подал голос Шурка.
    - Ну не в Перевёсенку же. Если мы уклонились вправо, то непременно попадём в Водопойную балку и значит выйдем на Ивановку. Если уклон получился влево, то можем попасть в Софьенку. Куда-то да попадём, если не будем сидеть на месте.
    - Успокоил, - с сарказмом отозвался Шурка.
    - А я и не собирался успокаивать. Я вам сразу предлагал скоротать ночь в Перевёсенке, но вам ведь блинов с танцами приспичило, - съязвил Егорка.
Тело наполнялось истомой. Наступила расслабленность. Веки сами собой потяжелели и закрылись. И уже не снежная колышущаяся пелена перед глазами, а тёплый летний вечер на площадке перед избой-читальней. Вокруг все танцуют под гармошку. Перед глазами появляется Маша, танцующая «Сербиянку». Она красиво движется и приближаясь к нему приглашает к себе.
    «Да, что это со мной, - испугался Егор, - я ведь замерзаю.  Нет. Нет. Не хочу». Он встал из удобного снежного ложа и встряхнулся.
    - А ну, подъём! – скомандовал он двум тёмным фигурам, наполовину занесённых снегом. – Я сказал подъём! Ау! Не спать.
    Он стал тормошить друзей, боясь, что они уже замёрзли. Но они лениво отмахивались от него, повторяя: «Сейчас, сейчас. Подожди».
    - Вы же замерзаете, хлопцы. Нужно идти. А ну, раз-два, встали.
    Наконец оба ожили, открыв глаза. Медленно поднялись.
    - Где мы? – устало спросил Шурка.
    - На пути из Перевёсенки в Красные Дворики, - пошутил Егорка. – Давай пошли за мной. Раз, два. Скоро уже дойдём. Шире шаг.
    Шурка и Толик автоматически подчинились его командам и двинулись следом, но без той прыти, с которой выходили из Перевесенки. Они брели, вглядываясь в пелену снежного сумрака в надежде увидеть огоньки домов, унюхать запах кизячного дыма, который всегда чувствовался за километр, услышать лай деревенских собак. Ничего этого не было. Кругом взгляд упирался в пляшущую стену мечущегося снега. Они слышали голос друга, не устававшего повторять «Раз-два, раз-два» и понимали, что он спасает их от смерти. Только в движении их спасение.
    - Раз-два, раз-два, - продолжал командовать Егорка. Ему самому приходилось преодолевать себя, повторяя эти слова. Он сам хочет спать. Упасть и уснуть. Но уснуть – значит, умереть. Нет, нет. Ему обещали счастливую жизнь. Значит только идти вперёд.

3
    Первой забила тревогу Прасковья. Она то и дело поглядывала в окно, за которым была кромешная темнота, и слышалось завывание бушующей метели.
    - На дворе уже ночь, пурга, а Егорки всё нет, - обеспокоенно сказала она. – Не уж то он опять заблудился?
    - Да, чего ты каркаешь? – упрекнул жену Семён, хотя уже и сам думал об этом. – Пацан он толковый, метелью уже «ученый». Увидел, небось, что пурга начинается, решил на ночь у ребят остаться. Те уж всяко струхнули бы в метель тащиться, коль там крыша имеется. Ну, а пурга утихнет, тогда и пойдут.
    - А если они всё-таки рискнули и пошли домой? Тогда, выходит, заблудились? – нервы матери были на пределе.
    - Ну и что ты мне предлагаешь? Отправиться сейчас в Перевёсенку и узнать там он или нет?
    - Я не знаю, что делать, но что-то делать надо. Нельзя же сидеть просто и ждать, что будет так, как нам хочется. Так с ума сойти можно. Пойди хоть фонарь зажженный повесь на трубе. Всё-таки будут видеть направление, куда им двигаться в такую темень.
    - Думаешь, он увидит его? В такую погоду, в десяти шагах его не увидишь, - вспылил Семён. Нарастающая тревога жены передавалась и ему, но глупости он не выносил.
    - Думай – не думай, но всё, что может помочь, хоть самую малость, делать надо, - не сдавалась Прасковья. – Ты глянь, что творится. Я такой метели давненько не видела.
    - Да, видел я. Выходил уже. Но придумать, чтобы хоть как-то им помочь, если они в пути, не могу. Только я почти уверен, что не пошли они. Он же нам обещал в прошлый раз, что остережется.
    - Вот то-то, что «почти».  Я тоже думаю, что один бы он не пошёл, но завтра у них уже каникулы и им не терпится попасть домой. Кроме того, их трое. Могли и рискнуть. Ребят что ли не знаешь?
    - Заладила своё, - Семён не хотел признаться, что её слова были логичны.
    - Сходил бы к Фильке, а с ним бы на тракт, навстречу ребятам. Да фонарь прихвати, всё польза будет, - упорству Прасковьи не было предела.
    - У-у, совсем рехнулась баба, - возмутился Семён, однако одел зипун и вышел на двор.
Шёл двенадцатый час ночи. Несмотря на такое позднее время, Филипп Горынин тоже не спал, как, впрочем, и его жена. Поэтому, как только Семён постучал им в окно, они тут же отозвались.  Увидев Семёна, Филька набросился на него с упрёками.
    - Всё твой неугомонный виноват. Сговорил моего на эту учёбу в Перевёсенке. Одни расходы, «мать её етти». И на хрена нам нужна его учёба? Теперь переживай за него. Деды и отцы наши жили без неё и ничего. Да и мы без неё не болеем.
    - Ты, Филя, не бузи. Счёты потом сводить будешь. Сейчас нужно о ребятах наших позаботиться.  Погода дрянь и они могли заблудиться, если из школы домой пошли. Надо что-то делать, - со свойственным ему хладнокровием сказал Семён.
    - Так они, может, и не выходили. Не дураки же. У моего там угол в Перевёсенке, чего ему переться в такую непогодь. Поди, опять твой надоумил. Он один из них бездомный, «мать её етти».
    - Чего ты материшься? Не это главное, кто кого надоумил. Главное спасать ребят надо, если они рискнули пойти и заблудились. Ты уговори своего Петьку завести трактор и доехать до Перевёсенки. Если они там, то на тракторе вернутся в деревню, а если нет, то… сам понимаешь.
    - С трактором сложно. Чтобы взять его нужно разрешение Костьки Акимочкина, а он, сука, без бутылки разговаривать не станет. А где её теперь возьмёшь бутылку-то? Народ уже разучился самогонку делать - не из чего.  А самовольно взять трактор нельзя. Врагом объявит эта сволочь, «мать её етти». А узнает, что из-за ребят наших, живьём съест потом. Вот лошадь взять могу без спросу. Лошадь в моей власти, - Филька почувствовал свою значимость и засуетился. Через несколько минут они пошли на конюшню и вскоре выехали на санях в Перевёсенку. Зажигать фонарь было бесполезно, но колокольчик на хомуте звучал звонко.
    Прасковья, когда муж отправился к Горыниным, поспешила к бабке Толика Клавдии Сладковой и застала её в не меньшей тревоге и смятении.
    - Я уж хотела сама идти к вам, узнать пришли ли. Сердце не на месте. Чувствую, что заблудились мальчики наши. Если б не каникулы эти, может, отсиделись бы в Перевесенке, а так, наверняка, пренебрегли опасностью и домой заспешили.
    - Муж пошёл к Горыниным. Должны доехать до Перевесенки узнать там они или нет. Будем надеяться, что с ними всё в порядке.
    Филипп и Семён вернулись в деревню утром расстроенными. В Перевесенке их не оказалось, поэтому возвращаясь, они перерыли немало подозрительных сугробов, где могли оказаться их дети. Сыновей они, к радости ли, к огорчению ли, там не нашли. По предложению Семёна объехали знакомых мужиков с просьбой помочь в поисках ребят. Распределили направления поисков. Сам с Филькой поехали в сторону Водопойной балки. Ветер дул как раз в ту сторону. Был шанс, что парни наткнутся на овчарню или, на худой конец, выйдут на Волчью падь, где можно было укрыться в норах.

4
    Егорка потерял ощущение времени и пространства. Он еле передвигал ноги в этом тёмном вихре. Лицо онемело от холода и уже не чувствовало колкость снежинок. Ресницы облеплены ледяной коркой сами собой закрывались,  не позволяя видеть ничего вокруг. И всё же Егорка постоянно оглядывался на своих спутников, боясь потерять их. Он уже не подгонял их. Он сменил тактику. «Пусть мы будем идти медленно, но будем постоянно в движении, - рассуждал он, - надо сохранять силы и, ни в коем случае, не останавливаться, не садиться, чтобы не уснуть - сон это смерть».
    - Я больше не могу, - донеслось до его сознания.
    «Это крикнул Толик или Шурка, или это кричу я»? - мысли кружились как снежинки в пургу.  Он повернулся к друзьям. Оба лежали в сугробе неподвижно. «Нельзя лежать. Так мы замёрзнем», - но тело само опустилось на снег. «Ладно пять минут, только пять минут».
Приятная истома тёплой волной наполняла тело. Он снова видел солнце, припекающее его кожу. Рядом играя бликами солнечных лучей, колышется поверхность озера. Как же это здорово лежать и греться на солнышке, когда вокруг бушует метель… «Стоп. Я же сплю. Я вижу сон. Я замерзаю. Нет, нет, нет. Нужно немедленно встать», - крикнул в темноту Егорка. А может, не крикнул, а только показалось. Он напряг тело и рывком сел. Собрав силы, также рывком встал на свинцовые ноги. Ветер налетел и едва снова не свалил его в сугроб. Повернувшись к нему спиной, он потер лицо прилипшим к рукавицам снегом. Его обожгло словно кипятком. «Ого! Кажется я ещё живой». Он приходил в себя, вникая в реальность. Вспомнил, где находится. Увидел в снегу свернувшихся калачиком друзей. Их наполовину замело в сугроб. Снег на лицах не таял. Нужно срочно их расшевелить. Он стоял, набираясь сил и нагнувшись к ним, гаркнул во всю свою мощь: «Подъём! Пожар!»
Ни Шурка, ни Толик не реагировали. Егорка испугался. Неужели они уже замёрзли? Он принялся тормошить Толика. Его тело было бесчувственно, но какое-то мычание дало понять, что он жив. Егорка бросился к Шурке. Шурка отреагировал почти сразу. Он поднял голову, открыл глаза, туго соображая, где он и что с ним и взявшись за протянутую руку друга, встал на ноги.
    - Я, кажется, уснул, - сказал он виновато, - а где Толик? Он тоже спит?
    - Если мы сейчас его не поднимем, через полчаса он замёрзнет окончательно.
Шурка согласился с другом и сам принялся тормошить Толика. Толик на уговоры не реагировал, бубня себе что-то под нос. Шурка прислушался, нагнувшись к самым губам приятеля.
    - Да он матюкается и просит не приставать к нему, - объяснил он Егорке услышанное.
    - Но мы же не можем явиться в деревню без него? –сказал Егорка, - Что о нас люди подумают? Бросить товарища в беде – самое последнее дело. Это преступление.
    - Давай тогда потащим его, что ли.
Они нагнулись к Толику, ухватились за его воротник и протащили несколько шагов. Усталость давала о себе знать. Они не сразу смогли отдышаться, а Толик так и не двинулся. Егорка понимал, что нужны крайние меры, чтобы привести его в чувство. Он зло выругался и с размаха ударил сапогом по низу спины. Удар получился чувствительным даже для него самого.
    И это помогло.  Толька всполошился, сел и с обидой посмотрел на Егорку. По щекам потекли слёзы. Не от боли, конечно, а от обиды, что его ударил лучший друг.
    - Вставай и пошли, - скомандовал он голосом командира, не терпящим возражений, но отвернувшись от Толика, сам заплакал. Не в голос, а скупо, по мужски, чтобы никто не увидел его слабости. Он оправдывал свой поступок по отношению к другу, иначе бы тот не поднялся. Но с другой стороны это было не правильно, отдавало предательством. Есть же правило – лежачего не бьют. А он это правило, нарушил.
    Шли молча, друг за другом, как и раньше, только Егорка был всё время впереди, как бы искупая вину за проступок. Каждый думал о чём-то своём. Егорка надеялся скорее увидеть какое-нибудь строение, на худой конец стог сена, в котором можно укрыться от ветра и мороза и не опасаясь за жизнь, крепко уснуть. Шурка проклинал себя за то, что поддался уговорам Егорки и пошёл учиться в Перевесенку. Подумаешь, захотел стать ветеринаром. Мог бы с успехом быть простым пастухом. А не ходил бы в школу не попал бы в эту страшную метель. Толик, полный обиды, мысленно искал способ отомстить Егорке за унижение. Но, так или иначе, все мечтали добраться до укрытия и забыть кошмар этого путешествия.
    Ветер не утихал. Он только менял направления и нападал на ребят со всех сторон, бросая в них охапки жёсткого колючего снега и сбивая с ног. Преодолевать всё это не хватало сил.
    - Может, отдохнём? – услышал он голос Шурки.
Егорка понимал, что в эту минуту, всё зависело от его решения. Если он согласится на отдых, усталость свалит и его, а погрузившись в сон, уже не будет сил выбраться из него. Это будет конец.
    - Тихо! – он поднял руку, призывая к молчанию. – Слышите?
    - Чего? Я ничего не слышу, - признался Толик, напрягая слух.
    - А ты? – он повернулся к Шурке.
    - И я ничего не слышу. Ветер воет и всё, - недоумевал Шурка, - хотя, кажется, слышу. Не пойму только что.
    - Лай собак. Неужели не слышите? – Егорка прибегнул к этой хитрости, чтобы хоть как-то приободрить друзей, отвлечь их от желания свалиться в снег, в сон, в смерть. Надо вселить в них надежду, что осталось преодолеть самую малость, что конец мучений уже близок. Нужно напрячь силы и обмануть смерть.
    - Значит, мы идём правильно, - сказал он, как можно увереннее. - Впереди деревня. Наша или нет неважно. Главное жильё.
    Парни встрепенулись и ускорили шаг. Они поверили Егорке, поверили в надежду на успех.
Вскоре действительно послышался лай собак. Егорка подумал, что ему это показалось, но лай слышали все. И Шурка и Толик радостно закричали «Ура».
    - Вот теперь, можно точно сказать, что мы дошли… Живыми, - проговорил усталый Егорка.
Дай собак скоро стал слышен совсем близко. Ещё через несколько минут они вышли к колхозной овчарне, которая находилась недалеко от Водопойной. Как только ребята  переступили её порог и добрались да ближайшего угла, где была навалена гора соломы, они сразу же зарылись в неё и забылись тяжёлым сном.
    Там-то их Семён с Филиппом и нашли. Хотели было разбудить, да какое там. Парни спали мертвецким сном.
    - Пусть отоспятся. Видно все силы растеряли, блукая по степи, - сказал повеселевший Филька, увидев ровное дыхание сына. – Ты Сёма давай оставайся с ними, а смотаюсь в деревню, успокою наших, да мужикам передам, чтобы прекращали поиски, а к полудню приеду за вами. Согласен?
    Семён, конечно, был согласен. Вымотавшись за ночь от напряжения поисков и переживаний, он подсыпал на ребят соломы и завалился рядом.
    После полудня за ними приехал старший сын Фильки Петька.
    - Отец пока объехал дворы, сообщая всем, что ребята нашлись, да пока коня выпряг, совсем устал. Велел мне за вами приехать, - сообщил он проснувшимся недавно путникам.
При подъезде в Красные Дворики их вышли встречать многие соседи. Они были рады видеть «героев» выживших в такую страшную метель и готовы, в случае чего, оказать посильную помощь от обморожения. Позже к Никишиным пришли Матвей с Устином. Они пожурили Егорку, что отважился в путь в такую метель и едва не погиб. Потом сообщили новость, взволновавшую всю деревню. Во время поиска ребят, недалеко от тока, в стогу соломы был найден труп Лёхи Удальцова с прострелянной грудью. Понятно, что убили его либо Титов, либо Костька Акимочкин, либо Тимонечка, у которых было оружие. Вряд ли милиция района приедет искать виновных. Ведь «своих» подставлять под закон не станут.
    Но к их удивлению, на следующий день милиция из района приехала. Начали следствие. И хотя мало кто верил, что виноватого найдут и накажут, но сам факт приезда следователя вселял в Красавчан надежду.
    Эти зимние каникулы для Егорки, Шурки Змея и Толика стали последними. В школу они больше не пошли, хотя Егорка переживал из-за этого и мечтал продолжить учёбу. Но главное для всех в эту пору было выжить. Голод, возникший на третий год колхозного рая, как метель, заметал в могилы всех без разбору, не щадил ни больших, ни маленьких.
    Насильственная коллективизация, не подготовленная к применению, повернулась к народу другой, зловещей стороной.