The Cat

Говорят, всё на свете можно исправить. Дескать, росток надежды пробивает любые камни, главное - вера... и прочее. Ха. Ха. Ха.
Если и так, то моя надежда представляется мне выросшей на могильном холме полынью. Ненужно, блёкло, бледно, отдаёт тоской и горечью. Если и годится для чего-то, то только отгонять  от себя посторонних и сочувствующих.
Есть вещи, которые не исправишь, как ни старайся. Можешь верить, биться головой своей бестолковой в одну и ту же стену, сколько душе угодно, результат будет один - ссадины и привкус крови на языке.
Например, смерть. Или непобедимая болезнь. Или то, что я родился уродом.
Ты не веришь мне. Ты заглядываешь в мои глаза, хлопаешь своими, и не можешь поверить, что я родился таким.
Я смотрю на тебя сверху вниз, и тут дело не в высоте роста, конечно. Я знаю, в темноте мои глаза с вертикальными зрачками отливают бутылочно-зелёным. Словно я кот. Кот, а не дьявол. Я даже могу мурлыкать, знаешь.Только в темноте ты не разглядишь, что, мурлыча, я скалюсь. О, благословенный самообман! Убедить себя, что, согласившись прийти ко мне, ты всего лишь поддалась мгновенному импульсу, а не подписала себе смертный приговор.... Так могут только дети и женщины - два самых бесполезных творения Господни.
Да, детка, я родился таким. От рождения у всех детей глаза, как у котят - молочно-голубые, светлые, чистые... Когда толстая акушерка взглянула в моё раскрасневшееся от крика лицо и встретилась взглядом с  ярко-зелёными глазами не котенка, а взрослой кошки с острыми вертикальными зрачками, она едва справилась с желанием швырнуть меня на пол. Меня, падаль. Меня, монстра. Меня, отброс. Её можно понять, бэйб. Сейчас и ты поймешь.
Впрочем, мечты медсестры воплотила моя мамаша, которая, трусливо поджав хвост, бежала, оставив меня подыхать на пороге сиротского приюта. Как котёнка. Уж лучше бы утопила.
Можешь вообразить, каково живется в приютах похожим на меня - то есть непохожим ни на кого. Видишь белые рубцы у меня на спине? Что? Откуда они? Налей-ка еще...
Да, сладкая, жизнь порядочно потаскала меня. Я не был её хозяином ни минуты, она волокла меня следом - вот прямо так же, как я сейчас волочу тебя к кровати, запустив пальцы в огненную копну твоих волос. Знаешь, есть такое выражение: "влачить жалкое существование". У меня наоборот. Это оно таскало меня за собой. А я тащу тебя. Просто чтобы понять, как же это - хоть что-то контролировать.
Тебе незачем знать это. Я не могу быть в твоих глазах слабым, ничтожным, глупым и робким. Оставь это влюбленным, милая. Я не могу так. Всякий горбун мечтает сыграть Гамлета, а вовсе не Квазимодо. А я хочу сыграть с тобой.
Я хочу сжимать тебя, сдавливать и отпускать, сдавливать и отпускать, хочу, чтобы ты была податливой, мягкой, как лепесток розы и колючей, как её шипы, хочу слышать, как ты раздираешь глотку криком и как глухо всхлипываешь, когда я вжимаю тебя лицом в подушку. Как слёзы блестят в уголках твоих глаз (какая ирония, голубых...)    Знаешь, моя радость, я сирота и беднее, чем ты можешь себе вообразить, но если есть на свете драгоценности, которых я жажду, то это бриллианты твоих слёз.
Я сомкну пальцы на твоей шее, я заставлю тебя почувствовать стук крови в висках, хватать ртом воздух, чтобы ты чувствовала боль, а я... а я - власть.
Я перекрою тебе дыхание, дам успеть заглянуть за грань и испугаться, а после отпущу, смеясь, словно демон Блока. Как бишь там? Помнишь?
"....Дрожа от страха и бессилья,
Тогда шепнешь ты: отпусти...
И, распустив тихонько крылья,
Я улыбнусь тебе: лети."
У тебя на груди татуировка - отпечатки черных кошачьих лап. Боги, боги, как вы, должно быть, смеетесь надо мной сейчас....
Мне плевать. У меня есть только солёная медь твоей крови, спутанный ворох твоих волос, мягкость изгибов и резкая, кардиограммная надрывность твоего крика. И это больше, чем может дать мне любое из божеств.
Дай мне. Дай мне. Дай мне. Дай мне.
Подчинись. Давай же. Склони голову, встань на колени, признай, что я сильнее, что я - победитель!
Кричи, извивайся, впивайся в меня ногтями, давай же, мне плевать, что будет со мной. Ты всё равно не сможешь ранить меня. Потому что ты - нижняя. Потому что я буду сжимать тебя, пока не хрустнут рёбра, пока ты не начнешь умолять меня отпустить, и, может, я отпущу тебя... Ненадолго. Чтобы снова вцепиться и никогда уже не упускать.
Разве есть на свете любовь более чистая и лишенная всякого лицемерия, чем любовь охотника к своей жертве? Разве может удостоиться такого внимания равный, разве сумеет он почувствовать себя более нужным и важным, чем жертва?
Я хочу тебя. И это самое искреннее чувство, на которое я способен.
Я хочу разорвать тебя на клочки, впиться в твою грудную клетку, вырвать из неё сердце... Чтобы почувствовать, что я контролирую даже его. Чтобы чувствовать власть, быть ведущим, главным. Верхним.
Сдавливать и отпускать, сдавливать и отпускать, сдавливать и отпускать...
Ты не знаешь еще, милая моя, славная, моя сладость и горечь, ты и понятия не имеешь, что я стану главным человеком в твоей жизни. Жизни, которая вот-вот подойдет к концу.
Пока ты сидишь на полу напротив,  накручивая локон на пальчик, и думаешь, что играешь со мной.
"И под божественной улыбкой
Уничтожаясь на лету,
Ты полетишь, как камень зыбкий,
В сияющую пустоту..."
- Ты похож на кота с этими линзами, милый, - твои голубые глаза котёнка смотрят на меня с интересом.
- Мр-р-р.
В полумраке моей спальни сложно рассмотреть оскал.
Так что думай, что я улыбаюсь... мышка.
Мур, дорогая.
Мур.