Дорога на Бихан

                Дорога на Бихан             

Посвящается моему брату.

     Машина лихо проносилась по крутым поворотам, выкидывая из-под тяжелых колес придорожную гальку. Окутав себя едким дымом, она карабкалась в затяжные подъемы и проваливалась в такие же бесконечные спуски. Володька, водитель КамАЗа, уверенно ведет своего «малыша» по хорошо знакомой дороге.
     Не так часто задумываешься о том, что же такое дорога. Скорее всего,  это общее понятие. Дорога жизни, дорога в будущее, да мало ли. А Володька говорит по-своему — трасса, и не вкладывает, как мне кажется, в это слово никакого другого смысла.
Знаю я Володьку всего сутки. Невысокий парень приятной наружности. Он уверено рулит. Руки у него крепкие и всегда с закатанными рукавами. На правой руке из-под рубашки проглядывает наколка, наверное, с армии. Странно, но я тоже мечтал в армии что-нибудь «нарисовать», но руки не дошли. И слава богу.
     Володька перевозит мои вещи и меня на новое место. Я переезжаю. Кто-то сказал, что один переезд равен двум пожарам. А может, я сам  это придумал. Но это не важно, потому что у меня это уже второй переезд, и мало приятного, срываться с насиженного места, оставлять друзей, часть себя в погоне за лучшей жизнью. Я пока не знаю, прав ли. Все мои мысли заняты дорогой, и только Володькины короткие рассказы отвлекают меня от окна. Незаметно, я пытаюсь разглядеть рисунок на его руке.
    — Нравится? — без всякого смущения спрашивает Володька. —На службе дело было. Дурак. Теперь вот на всю жизнь.
    Длинный шестиметровый кузов набит доверху моим добром. Ухабы, резкие повороты, наверное, превратят его в салат, а грязь и пыль хорошо сдобрят его в дороге. Я уже свыкся с этой мыслью, но иногда все же поглядываю в заднее стекло. Есть вещи, которые мне дороги. Жаль будет, если дорога их испортит.
     Уходящая вперёд лента завораживает. Быстро пролетают редкие поселки. Люди словно застывают за окном нашей кабины, оставаясь далеко позади. У них своя жизнь, свои проблемы, и что им до нас.
     Володя ругается, посылая тысячу проклятий в адрес рулевого управления.
     — Тяги ни к черту. Совсем разболтались, — словно оправдывается он, закуривая очередную сигарету. Устранить в дороге такую неполадку нелегко, да и время дорого. — Ничего, — успокаивает он, — доедем. На трассе в беде не оставят.
     Он улыбается усами. Хорошие у Володьки усы. Располагают к общению. Я это давно заметил. А вот своих нет. Не растут. Лицо у Володьки мягкое, круглое, как мячик. На вид он моего возраста. С ним легко.
     Не заметили, как скатилось солнце, уже касаясь краем сопок. Горы красивые, воздушные, и как будто прозрачные. Столпившиеся у дороги кедры уже завесили нас плотной тенью. Мрачно. Мимо проносятся такие же большегрузы, обстреливая нашу кабину мелкой дробью дорожных камней. Кто-то уже включил габаритные огни. Так спокойнее. Иногда они сигналят фарами. Володька улыбается и отвечает тем же. На сотни километров ни души. Я представляю нашу машину с высоты. Она как муравей среди травы. Словно ползущая по тоненькой извилистой ленточке букашка. Эта мысль до глубины души волнует меня, однако маленький «мир» Вовкиной кабины, обклеенный приветливыми девчонками, отвлекает от нелепых мыслей и успокаивает. В кабине тепло и уютно, как дома. Впрочем, на предстоящие сутки это и есть мой дом. Чтобы не спать, задаю разные глупые вопросы. Непросто с незнакомым человеком в одной упряжке.
    — А вдруг сломается в дороге?
    Он смотрит на меня. На каждый вопрос он всегда поворачивается и долго смотрит, забыв о дороге, словно машина — трамвай и идёт по рельсам сама.
     — Всяко бывает. Трасса. Иной раз и без лобового стекла приезжаешь. Ладно, летом, а зимой!.. Зимой без стекла худо.
     Я делаю умное лицо, киваю, мол, понятно.
     — А что зимой... Дальше едешь. Варежки надел, и вперед. Не стоять же. Замерзнешь — остановишься. Соляры сольешь — факелок соорудишь. Руки погрел и дальше.
      —Володька посмеивается, словно дело пустяковое — в магазин через дорогу сбегать.
Когда появляется встречная машина, он переключается на ближний свет. Ругается, на чем свет стоит, когда пролетевшая мимо машина не делает  этого.
     — Чтоб ты ослеп и проснулся в канаве, — ругается Володька в адрес негодяя. — Думаешь, мне его дальний мешает? Бровку видать, и ладно. Мешает, конечно, но это ерунда. За рулём надо думать только о дороге. А он размечтается или еще хуже — уснет за баранкой. А когда мигнул, переключился,  ясно — не спит. Знаешь, сколько таких мечтателей лбами встретились. Если в этот раз не увидели аварии, считай, повезло.
     Про «дальний» я как-то не думал раньше. Мудро. Да и куда мне. Это мое первое путешествие на колесах. Хотя про аварии я от друзей кое-что слышал. От своих друзей.
Володька начал зевать и заразил этим меня.
     — Самое мерзкое время. Ни день, ни ночь. Держи ухо востро. Однако паря, скоро жилье.
     Незаметно начинаю привыкать к его обращению паря. Там, в деревне, где я буду жить,  все так и обращаются. Паря. Особенный народ, эти Столбовские.
      Моя задница уже задубела. Нет привычки.
     ...— Раньше в этом месте гравийка была. Место гнусное. Вокруг болотина сплошная, мари на сто вёрст. — Володька зевает, смотрит по сторонам, вглядываясь в сумеречный пейзаж, и в который раз успокаивает меня. —Ничего, соляра есть, доедем. Дорога хорошая.
     Асфальт выглядел уже далеко не новым, и на старых заплатах нас трясёт, как на стиральной доске. Я вспоминаю о своих вещах и не скрываю своего разочарования.
Вовка ухмыляется:
     — Бывает во сто раз хуже, а этому асфальту всего десять лет. Сделали, конечно, ужасно, на скоряк, а нам вот мучиться.
     Я задумался:
     — Десять лет? А сколько же ты тогда ездишь?
     Вовка почему-то смолк. Мне показалось, что он провалился куда-то. Я молчал и ждал ответ на свой неожиданный нескромный вопрос, когда он вернется из своего прошлого.
     — Двадцать, — с нескрываемым удивлением произнес Володька.
     — Ты что, с яслей за баранкой?
     — Почему с яслей? С армии. Как дембельнулся, так и верчу, наматываю мили на кардан и мчусь навстречу проводам, как там, у тезки. Я, паря, уже с двумя подругами успел развестись. Первый сын — сам скоро в армию пойдёт. Не выдерживают бабы долгих командировок. А я без дороги уже не могу. Тебе не понять, ты не ездил.
     — Наверно.
     — Давай, учитель, чаю немного выпьем. Сон разгоним. Где там твой термосок? Наливай, что ли.
     — Прямо на ходу?
     — А куда она из колеи денется! — смеётся Володя.
     Проскочили очередную деревню. В окнах домишек уже горел свет.
     …— Обожаю свет в окнах. Тепло на душе становится. Но и тоскливо. Свой дом одновременно вспоминаю. — Вовка сбросил газ и тихо покатил на нейтралке. —Чего шуметь? Им хватает и без того. Да и дураков пьяных хватает, не заметишь, как он под колесами окажется.
     — Сбивал?
     — Слава богу, нет. Постучи по дереву. И сплюнь три раза.
     Я сидел в метре от человека, который был старше меня лет на десять, и удивлялся все больше и больше его спокойствию, его манере везти машину, иногда бросая руль, легкости в общении и немногословности. А мы все катились маленькой букашкой, освещая впереди себя путь, среди неухоженных селений и нетронутой тайги, где уже трудно было отличить верхушки великанов кедров от неба. Но мне было спокойно и хорошо.
     — Лидогу проехали, — разрушил он долгое молчание. — Еще немного, и опять хорошая дорога пойдет. Там будет легче.
     — Представляю, что значит немного.
     Володька с пониманием оглядывает меня и вздыхает:
     — Привычки нет. Ты, небось, и седла настоящего не знаешь?
     — В смысле? Какого седла? — не понял я.
     Володька сделал удивлённое лицо и почему-то отвернулся.
     — Ну, на коне ты ездил?
     До моего сознания наконец-то дошло, о каком седле говорил Володька. Я замотал головой и вздохнул. То, что имел в виду мой новый друг, казалось несбыточной мечтой.
     — Деревня, — сказал Володька и вздохнул. — Край-то у нас казачий. Конь, это всё. Ты разве не в курсе? Но ничего, какие твои годы. Научишься. Ладно, потерпи, скоро повеселей будет.
     Я вспомнил про свое барахло. Уж ему-то все равно. Хоть в костер.
     — Поддадим, — подбадривает меня зевающий Володька. — Малыш знает свое дело.     Правда, малыш? — обращается он к рулю. — Все в порядке. Да, кстати, скоро будем речку проезжать. Вода там — просто чудо. Вот увидишь. Надо будет остановиться обязательно.
     Пошел длинный спуск, хоть и пологий, но по работе приутихшего двигателя это хорошо чувствовалось. Навстречу шла целая колонна, и Володька, сбросив газ, покатился на нейтральной скорости, уже успев включить ближний свет.
     — Ого, настоящий караван! Не люблю гуртом ездить, хотя и легче. Не люблю дышать кому-то в задницу. — Вовка сжал руль еще крепче и, когда машины поравнялись с колонной, затрещал, как из пулемета, осыпая встречных мелкой дробью.
     — Тра-та-та-та!
Меня это развеселило, и я присоединился к его шутке, заряжая более крупные снаряды. В такой дороге чего не сделаешь, лишь бы разогнать тоску. Кто бы подумал, что ему сорок лет. Чем больше мы ехали, тем легче мне было с ним. Он располагал к себе, крепкий, невысокий, чуть полноватый парень. Я немного забылся, путаясь по привычке в своих мыслях по поводу переезда,  запыленного барахла, как вдруг машина, прокатившись по небольшому мосту, ушла на обочину. Под мостом проносилась небольшая, но быстрая речка. В это мгновение я словно очнулся и все вспомнил. Буквально все, что было связано с этим местом.
     — Чего задумался, паря? — Володька хлопнул меня по плечу и, достав из бардачка пластиковую кружку, вылез из машины. Сделав несколько конвульсивных движений телом, словно его ударило током, он несколько раз присел и подпрыгнул на крепких ногах. Помахав руками в  разные стороны, он спустился к воде.
     — Давай, учитель. Вода остывает!
     Своим «учитель» он совсем не обижал меня. Наверное, моя профессия была более значимой для него, чем имя. Я поплелся за ним. Вокруг так ничего и не изменилось. Даже мост и шум воды под ним были теми же. Я спустился вниз, оказавшись почти под самым мостом. Его темный силуэт еще больше напомнил мне о прошлом, приблизил к деталям и мелочам, о которых я постепенно забыл, хотя кое-что не раз всплывало в памяти. Не задумываясь, я уселся на бревно, не различимое в темноте.
     — Ты был раньше здесь? — спросил Володька, протягивая мне кружку с водой.
     — Нет, спасибо, я с ладони.
     Вода, холодная и чистая, ломила зубы. Я сделал ещё пару жадных глотков и выждал, пока в мозгах всё встало на свои места.
     ...— Давно. Ещё в школе учился.
     — Так ты что, — удивился Володька, — конопелькой баловался, что ли?
     Я улыбнулся, удивляясь его прозорливости:
     — Почти.
     — Но ты же говорил, что никогда не курил. Ты меня удивляешь, учитель.
     Со всех сторон к нам уже летели, нацелив свои шланчики для заправки и перекачивания крови, беспощадные комары и их собратья по столу — мокрецы и мошка. Мы какое-то время пытались вести с ними борьбу, дабы насладиться приятным шумом и прохладой от реки, но потом сдались. Вовка бросил окурок в воду и побежал к машине.
     — Поехали, Дима! Давай в машину. Загрызли совсем, звери. Что-то уж больно лютуют они сегодня.
     Машина взревела и выехала на дорогу. Захлопнув дверь, я с удовольствием почувствовал, как освободился от усталости.
     — Значит, когда в школе ещё… Давай, паря, колись! Что у тебя было в этой дыре. Дорога-то долгая, длинная. А то меня что-то в сон клонит.
     Володька успел сунуть голову в речку, с волос его капала вода. Я пожалел, что не сделал того же и не окунул свою пыльную опухшую от напряжения физиономию. Но возвращаться было поздно.
     — Да не очень-то интересно. И рассказчик я некудышний.
     Ночь превратила нашу кабину в уютный и теплый домик, и, несмотря на тряску, мне было хорошо. Приборы светились в темноте зелеными огоньками, отражаясь в лобовом стекле. Вовкин профиль, освещенный встречными фарами, придавал мне особое чувство спокойствия и комфорта. Он был весь в работе. Я же, удобно развалившись на сиденье пассажира, медленно проваливался в темноту, бегущую мне навстречу. Яркое солнце беззаботного детства осветило мою память, разлившись мягким теплом по всему телу, и наполнив невыносимым чувством жалости к безвозвратно ушедшему прошлому. Внезапность нахлынувших чувств захлестнула меня, я напрягся, что было сил, пытаясь удержать в себе это редкое и нестерпимое чувство. Перед глазами стоял уже темноволосый мальчишка. Сидя на крыльце, он выжигает что-то на фанерке увеличительным стеклом. Рядом стоит белобрысый и рослый парнишка и что-то хочет доказать.
     Это я и мой брат.


     — Димка, брат! Ты меня уважаешь? Займи три рубля. Отдам, честно говорю. Ну что ты жилишься? У тебя есть, я знаю, — напирает Пашка. Он недовольно сжимает губы и морщит тяжёлый лоб. Пашка на голову выше своего брата и смотрит на него сверху.
     — Отстань. Нету. Не дам. Ты мне уже больше десяти рублей должен.
     — Ну, как раз и отдам. Сразу все. Одиннадцать, — Пашка смотрит честными глазами, словно преданный пес, только что хвостом не машет, пытаясь разжалобить брата. Но тот не сдается.
     — Сказал, нет. Я же сказал тебе!
     — Ну, ты чо! — Пашка плотно сжал губы и набычился. Лицо его вмиг изменилось, лоб его напрягся, глаза, большие и голубые, вылезли из орбит, а на толстой шее вздулись вены. — Ну, ты чо! К нему же по-братски, а он как последний жмот, — обиженно забасил Пашка, тряся своим соломенным чубом. Ища поддержки у друзей, он деланно развёл свои длинные руки, обращаясь к публике:
     — Ну, хоть вы ему скажите, пацаны.
     Пока Пашка вёл переговоры с братом, дружки стояли у калитки, подпирая старые берёзовые столбики. Остап — худой, даже тощий, сотканный из одних жил, и Кася, наоборот, коренастый, коротко стриженный, одетый, не смотря на жару, в свой прожженный серый свитер, и потертые добела джинсы. Под ногами валялся рюкзак, набитый каким-то тряпьем. По их внешнему волнению Димка догадывался, что они куда-то намылились. Наблюдая со стороны разговор братьев, дружки едва сдерживали смех, пытаясь остаться безучастными.
     — Да ладно, Димыч, не жмись. У тебя же есть деньги. Мы же вернем. Нам правда на билет не хватает, — влез в разговор Кася. Он хитро улыбнулся своими узенькими глазками, украшенными хорошими фингалами на оба глаза, не упуская любой возможности втереться в доверие упрямого Димки, чтобы вытрясти у него нужную сумму. Оба его глаза едва виднелись из-под заплывших бровей, но их озорной блеск выказывал неунывающий весёлый нрав, и как-то даже притягивал. Кася регулярно попадал в разные передряги, жизнь в нём всегда била ключом. В этот последний раз его здорово отлупили у «стекляшки», где всегда была в продаже «водяра». Вступив в перепалку с кем-то из местных пьяниц, он пальнул из самодельного пистолета. Такой у Каси был характер, дерзкий и рисковый. За что и был бит. Правда, «грим» его мало волновал. Он любил жизнь и никогда не впадал в отчаянье.
      — Ладно, Демьян, жмотиться. Дай хотя бы рублей пять. Я тебе свой мопед отдам. На время.
     — Ты же его Фантомасу продал.
     — Заберу. Он все равно не умеет кататься.
     — Так и я не могу.
     — А мы научим, правда, Пашок?
     — Да запросто! Я для брата ничего не пожалею. Пошли к Фантомасу, — засуетился Пашка.
     — Ты что, Пашок! Чокнулся? У нас же времени в обрез, а мы пойдем по слободке Фантомаса искать.
     Димка сжал зубы, зная, что Кася, как репей, не отлипнет. Пашка умолк, переваривая очередную головоломку. Он менял декорацию, осознавая свою бесполезность, и лишь изредка, мотал головой. У Остапа все это время было лицо младенца, оказавшегося в чужой коляске. Он едва сдерживал смех и не находил дела своим длинным и жилистым рукам. В отличие от Остапа, Пашка больше походил на корову, в любую секунду способную превратиться в быка.
     — Димка… — Кася вдруг сделал паузу, что-то обдумывая в своей темной и вечно нечесаной голове. В узких маленьких глазках снова блеснула искра. На мгновение Кася умолк и переглянулся с друзьями. — А, поехали с нами. Чего ты будешь дома сидеть? Поход у вас закончился, а лето проходит. Скоро в школу. –Касю самого распирало от импровизации, но он держался, в отличие от дружков, лица которых стали вытягиваться. -Ты знаешь, куда мы едем?
     — Знаю, не дурак. За дурью вы едете.
     — Да я не об этом. Ты же спортсмен. Вот попробуй с нами потягаться. Там, между прочим, дорога. Двадцать км по тайге. Мы будем своим делом заниматься, а ты сам по себе. Хочешь — тренируйся, по деревья лазий. Там есть кедры, высотой с девятиэтажку. А хочешь — рыбу лови. Там кеты сейчас навалом. Пашок, докажи!
     —Да гадом буду, Кася не врет. И Остап не даст соврать, правда, Андрюха? — затараторил  Пашка на манер блатного.
     Услышав свое имя, Остап закивал головой и заулыбался.
     — Это вам не занюханный поход на «зеленку». Думаешь, не знаю, чем вы там занимаетесь со своей секцией? — продолжал напирать Кася. — По песочку бегаете вокруг острова, да в мячик с девками играете. Как в детском саду. Ваш поход: занятие для сопливых маменькиных сынков. Остап не в счёт. А там! Настоящая тайга. Кроме тебя никого. Знаешь, как там красиво!
     — Это я, что ли, тайги не видел?
     — А где ты ее видел? У бабушки в деревне?  Мы у твоей бабки были с Пашком. Как в ботаническом саду. А тут — настоящая тайга. Кедры выше подъёмного крана.
     На глазах у опешивших друзей, Кася стал так живописно излагать все фантастические удовольствия предстоящего путешествия, что только дурак отказался бы ехать с ним.
     — Да что мне там с вами делать? Я не псих, кормить в тайге комаров, — уже не так уверенно возразил Димка. Но упрямый Кася не сдавался, он уже знал, на что давить. На самолюбие. Это был настоящий психолог. Кася был хитрым:
     — Ты вот, Димка, спортсмен. Да? Ну, скажи, ты спортсмен?
     — Ну, — промычал Димка, не понимая, куда теперь клонит Кася.
     — А я, конечно же, не спортсмен. Не тренируюсь, курю, бухаю и всё такое. Ведь так?
     — Отвали!
     — Ну скажи, я бухаю?
     -Ну бухаешь. Да что ты пристал ко мне?
     -Ага! Все слышали? Значит, я должен быть слабее тебя? Ты же не куришь? Ведь так?
    -Ну и что с того? Остап тоже курит.
    -Ну я же сказал, что Андрюха не в счёт. Вот давай проверим, у кого ноги сильнее.
     — Нашел дурака. Я будто не знаю, что ты на спор тысячу раз присел.
     — Не тысячу, а пять тысяч.
     — Мне без разницы.
     Кася тонко, почти фальцетом, рассмеялся и стал, как пружинка, подпрыгивать на месте, подтягивая свои потёртые джинсы.
     —  Ну чо, зассал, что ли? Вот давай, ущипни меня за ляжку. На, попробуй. — Кася уселся на крыльце и вытянул свою правую ногу, плотно обтянутую потертой штаниной.     — Давай.
     Димка неуверенно попробовал ухватить пальцами за ногу, но пальцы соскользнули.    Кася снова закатился своим фирменным приглушенным смехом.
     — У тебя джинсы плотные, — обиженно пробурчал Димка.
     — Ну, еще давай! — смеялся Кася. Его идиотский смех мог вывести кого угодно. — А теперь я тебя. Напряг?
     Кася с силой ущипнул за ногу так, что Димке на секунду показалось, что это не пальцы, а плоскогубцы.
     — Ты чо! Больно же! — вскрикнул от неожиданности Димка.
     Вся толпа дружно заржала.
     — Ничему вас в вашей коцаной секции не научат.
     — Да чо ты, Касек, гонишь! — взъелся Андрей. — Шурик — ништяк мужик. Я бы, например, не ушел, если бы он мне пинка не влепил при всех. Хотя правильно. Сам виноват. За дело наказал.
     — Да ладно, Остап. Я против Палыча тоже ничего не имею. Хотя задница и у меня до сих пор болит, — ретировался Кася и снова закатился тонким смехом.
     Димка потрогал больное место и неуверенно спросил:
     — А какая рыба там водится?
     — Да любая. — Кася встрепенулся, подмигнув дружкам. — Таймень, хариус… Я прошлый раз штанами кетину поймал.
     — Да ты гонишь, Кася! Ты хоть нас за дураков не держи.
     — Кончай обламывать, Остап. Ты же не видел.
     — Да нельзя штанами кетину поймать!
     — Ну что, Диман, соглашайся. Времени в обрез. Надо жорева набрать и билеты успеть взять, — не обращая внимания на недовольного Остапа, напирал Кася. — Ты когда-нибудь ездил за триста километров на автобусе?
     От такого натиска Димка растерялся. Пашка с Остапом, как гуси в клетке, загалдели, засуетились, видя, что плотина вот-вот треснет.
     — Ну всё, по рукам. Давай, тогда Диман, сбегай в стекляшку за хлебом. Только быстро. Ты же спортсмен. Через час автобус, опаздываем, — сделал хитрый ход Кася.
     — Вот уж дудки. За хлебом сами бегите, а мне тогда надо снасти приготовить.
     — Пашок, дело за тобой. В магазин слетай.
     — А чо ты, Кася, раскомандовался!? — заартачился Пашка, прищуривая левый глаз.
     — Да ты в уме, Пашок!? Меня там только и ждут. Эти уроды с самого утра у магазина ошиваются.
     — Всегда ты, Касинский, отмажешься!
     — Не гони, Пашок. Нам с Андрюхой еще картошки нарыть надо. Картошки-то вообще нет. И курева не забудь купить, если останутся деньги.
     — Сам знаю! Учишь…
     Кася поставил точку в нужном месте и вовремя. Пашка летел в магазин с Димкиной трешкой — на всю толпу, а Остап уже вытряхивал кусты в чужом огороде, хотя свой был неподалёку.
     Дорога на автовокзал была все время в горку, и Димка, тащивший туго набитый рюкзак, с трудом поспевал за командой. Остап легко шел впереди, будто за плечами его была не сумка, набитая доверху хлебом, а крылья. За ним вышагивал Кася и что-то на ходу «травил». Пашка плелся далеко позади, подбадривая себя каким-то нелепым бредом.
     — Ты понял, Касинский, какой у меня брат! — громко говорил Пашка, чуть ли не орал.    — Я все истрачу на курево, а братка сохранит и умножит. У него, как в английском банке.
     — В швейцарском.
     — Не учи меня. Сам знаю. У него банк. Крысятник, — уже тише и с тоской в глазах закончил тираду Пашка.
     —  Пашок брось пацана обижать. — Возразил Кася. — Чо ты на брата бочку катишь!  Что бы мы без него делали, если бы у него своей нычки небыло? А может, раздумаешь, Димыч? Ещё не поздно. Дома хорошо. Мамка каши наварит. Помидоры будешь поливать…
     Димка молча прошагал мимо Каси, только сверкнув своими зелеными глазами. Пашка вспыхнул.
     — Ну, чо ты надулся? Всегда молчит. — То ли от обиды, а может, от тяжести своей ноши, Пашка покраснел. — Вот всегда так! Спросишь, и бесполезно. Молчит, хомяк!
     — Да кончай, Пашок, дуру гнать. Пусть едет. Решили же, —продолжал подыгрывать Димке Кася.
     — Ага. Он сам кого хочешь обидит. Он же упырь!
     Димка уже догнал Остапа и о чем-то с ним разговаривал, легко переступая через лужи.
     — Спортсмены, — с язвочкой прокомментировал Пашка.
     — Ты, Пашок, не врубаешься. Андрюха, между прочим, лучше всех в школе бегал. Он в седьмом всех десятиклассников, как пацанов, делал. А в футбол... Знаешь, как он пенки мочит! Хрен удержишь. Он все поле перебивает мячом.
     — Да чо я, не знаю, что ли. Зато сейчас вон, скурился.
     — А ты не лучше.
     — Да я, если захочу, брошу и буду вместе с братом спортом заниматься, — Пашка уже ехидничал, подражая тому, как на стадионе имитировал когда-то ходьбу на лыжах.

     С трудом вырвав из билетной кассы билеты, Кася кое-как вылез из толпы, плотно осадившей небольшое окошко.
     — Какой бессовестный! –закричала толстая тётка, с баулом в руках.
     -Ладно, мамаша, -тряпки не проворонь.
    -Где ты это ворону увидел? Ну и молодёжь пошла! Хамьё одно.
     — Сопляк! — сыпалось в адрес пронырливого Каси. Тот в долгу не оставался, и только подливал масла в огонь своими колючими репликами.
     — Губы подотри! Молокосос.
     -Сопляк. Я тебе покажу тряпки!.. Жулик. Как только таких в тюрьму не садят!
     — Да у них там целая банда. Милицию надо позвать, — роптала и колыхалась от негодования толпа людей, жаждущих приобрести желанные билеты. На Касино счастье, пока шла перепалка, из очереди никто не вылезал, скорее всего, опасаясь за то, что это место будет занято другими.
     Кася был доволен собой, запихивая в задний карман драгоценный пропуск в автобус:
     — Ну что ты, бабка, разоряешься. Я что, чемодан твой украл?
     Стараясь не растравливать толпу, он тут же смылся от греха подальше, затерявшись среди скамеек, чемоданов и людей. Оставалось поражаться пронырливости и наглости этого невзрачного на первый взгляд, но очень шустрого и расчётливого человека. Увидев его довольным, друзья просияли.
     — А я уж думал, облом, — почти шёпотом заговороил Кася. — Толпа, как за колбасой. Озверели. Учись, Пахан. Пришлось на ходу басню сочинять.
     — Ну и что ты наплел?
     — А… Сказал, что еду к больной бабушке. Я сказал, что мы — Тимур и его команда. Гы-гы! Чо ты ржешь! Там у мужика лапы, как у гориллы. Когда  увидел, что я четыре билета беру, чуть не лопнул от злости. Свитер мне порвал. — Кася с удовольствием потер свои твердые ладошки о штаны, -пожрать бы чего-нибудь вкусненького. Может, пиченек купим. Ехать три часа, а я с утра только булочку с маслом съел.
     Все вдруг погрустнели, и дружно посмотрели на Димку. –Ну ты с нами, а, Демьян?
    Насупив сон, Димка молча выгреб мелочь, что была в кармане и высыпал в Касину ладонь.
    -Толпа, живём! Здесь и на курево хватит. Ты же не в обиде, Димыч?
    -Валяй. Но больше не проси. Нету.
   
     Автобус был битком. Не было только свиней. Все остальное выпирало из окон. Всюду орали маленькие дети, заглушая своих мам. Небритые мужики голосили во все горло, сгоняя со своих мест всех подряд. Все готовились к дальнему путешествию в низовья Амура.
     Команда тихо прошмыгнула в самый конец автобуса. Водитель, не выпуская изо рта дымящейся папиросы, подозрительно оглядел последних пассажиров, и включил скорость.
     — Всё ништяк, дядя, мы на слет, — заявил Кася, пытаясь усыпить бдительность хозяина автобуса. — Мы по билетам. У нас туристический слет молодых следопытов по местам трудовой и боевой славы.
     Как по волшебной палочке, на Касином помятом свитере уже красовался пионерский галстук и комсомольский значок.
     — Вы мне мозги не засирайте. Тоже мне Тимуровцы.  Если что!.. Вышвырну на первой остановке. Куда? Слетчики-налетчики… — Водила был не малых размеров,  и уверенный в своей силе и правоте, не спускал глаз с заднего салона, пока автобус выкатывался на главную дорогу.
     — Мы это, к бабушке. В натуре, — съехидничал Кася, растопырив пальцы. — Да в Лидогу нам. Мы работать будем, рыбу потрошить. Денежку на школьные учебники зарабатывать. Еще вопросы есть?
     Видя, что больше придраться не к чему, шофёр ухмыльнулся:
     — То-то я гляжу, на нанайца похож. Аж глаз не видно. Ну-ка, дай билеты гляну. Внучек, — он притормозил у обочины и почти вылез из своей кабинки. — А то я что-то проглядел вас.
     Кася тут же перевоплотился:
     — Конечно, товарищ водитель, вот, согласно купленным билетам, занимаем самые удобные места в конце салона, -отрапортовал Кася.  -Я же показывал вам, когда мы входили. У нас всё правильно. По-пионэрски.
     Опять по какому-то волшебству на его носу уже красовались допотопные круглые очки с проволочными душками и обычными стеклышками, как в фильмах про революцию.
     — Мы, правда, к бабушке едем. А это меня пчела ужалила. У меня реакция такая. Я не выношу пчелиного яда. У моего дядьки пасека.
     — Ну-ну! Смотрите мне. Если что, сразу высажу всю компанию.
     Малые дети на руках, куры в клетках, даже поросенок, повизгивающий в мешке, — все ехало в одном автобусе, который едва не трещал по швам. Пашка с Остапом устроились под самым потолком, на колесе. Кася втиснулся между двумя старухами-нанайками, улыбаясь своими щелочками маленьких глаз и все время ехидничая:
     — А что, Пашок, в натуре похож я на аборигена?— Кася еще больше сузил глазенки и захихикал, передразнивая тёток.
     Димка уселся в проходе на свой рюкзак и попытался расслабиться. Волнение никак не проходило. Билеты, дорога, автобус доконали его. От Касиных шуток ему стало неловко. Ведь он был одним из них. Пашка не обращал на выходки дружка  никакого внимания. Наоборот, ржал, как конь, на весь салон, заражая Андрея. Постепенно, Димка привык, и ему стало легко и свободно. Дорога предстояла не близкой, и это ему нравилось. По рассказам Каси, он уже представлял себе место, рисуя в своем воображении контуры нетронутой тайги и силуэты диких зверей. Причина, из-за которой пацаны ехали в такую даль, его мало интересовала. Об этом он всё хорошо знал.
    На слободке ещё мало кто представлял себе значение слов «конопля», «дурь» или «косяк». К пьяницам и бичам давно привыкли, и то, что в жизни молодёжи появилось новое поветрие, никого не волновало. Кася первый закурил коноплю. В школе он давно не учился, а на работу его не брали. Матери он был «до фонаря», отцу и подавно. На что и как он жил, — ни кому не было дела. Он часто сидел с Пашкой, когда мамаша была на работе или институте. Брат быстро втянулся в Касино увлечение. Чуть позже к ним присоединился Остап, бросив и лыжную секцию, и футбол.
     Однажды, вернувшись из шлюпочного похода, Димка увидел, как брат в компании с дружками с деловым видом накалывает на руке чайку:
     — Делать тебе нечего! Потом жалеть будешь, а стереть не сможешь.
     — Чо ты меня учишь! Не успел приехать и уже мораль читает! — вспылил Пашка.
Дружки переглядывались и молчали. В спор братьев не вступали. Тогда Пашка здорово рассвирепел:
     — А тебе откуда знать, что мне нужно! Кто ты такой, чтобы учить меня жизни.
     — Я твой брат, — тихо произнес Димка.
     Пашка растерялся.
     …— Можешь делать, что хочешь. Хочешь, хоть на лбу выколи свою чайку. Будет хорошо видать. -Димка уже был на голову ниже и не мог настаивать. – Мне-то все равно.
     — Чо ты сказал! — забасил Пашка.
    Димка сжал кулаки и почти уперся в лоб  брата, ожидая от него атаки:
    — И вообще, красной тушью наколки не делают. Все равно потом посинеет.
    — А ты откуда знаешь?
    — А тебе-то что, — уже через спину бросил Димка. — Расплывётся, вот что.
    — Поняли, какой у меня братка. Не успел приехать с похода, уже учит жизни. А с ним не спорь! — разводил руками Пашка.
    Поведение братьев всегда оставалось загадкой для окружающих и друзей. В споры они старались не влезать, но всегда были готовы в любой момент разнять их, если дело доходило до драки.
     Сперва Пашка скрывал про коноплю, но шила в мешке не утаишь. Постепенно изменился его взгляд, появился необычный блеск в глазах, а потом и развязанная манера разговора. Вместе с этим поменялся и круг друзей, среди которых, Кася был самым частым гостем в их доме.  В отсутствии матери, раскурив «по кругу» косяк, толпа сидела на полу и под музыку «улетала». Едкий дым незаметно проникал в мозг, пацанва глупо озиралась друг на друга, и тихонько хихикала даже от вытянутого пальца.  Димка всегда отказывался, но сидеть в компании было почему-то интересно. Слушать музыку и наблюдать. Музыка была действительно необычной. Его нисколько не удивляло то, что друзья закатывают опустевшие глаза или подолгу таращатся на какой-нибудь предмет.
     Готовили коноплю на удивление просто. Растертую траву, очень похожую на полынь и хорошенько высушенную, забивали в папиросину, перемешав с табаком, или делали из газеты «козью ножку». Потом пускали «косяк» по кругу, делая по две-три затяжки. Ленивый и бессмысленный «базар» мог тянуться бесконечно. Тогда Димка уходил с полным безразличием к происходящему, оставляя брата в компании дружков. Иногда он задумывался, почему это новое увлечение брата его нисколько не волнует. Из рассказов на улице он понимал, что занятие это мерзкое, и кому как ни ему надо повлиять на родного брата. Иногда он ловил себя на мысли, что в тайне радуется такому падению. Вместе с взрослением и забвением детских игр, любовь к брату постепенно переросла в неприязнь, а иногда и в ненависть. Но другого дома и другого брата у Димки не было, и потому приходилось быть всё время рядом, и просто ждать неизвестно чего. 
     Однажды Кася показал новый способ. Матери, как обычно, не было, и обстановка располагала к творчеству. Пробив через плотную ткань белой школьной рубахи сухую траву в чистый таз, Кася соскреб зеленый осадок с его стен и, собрав все в тряпку и распарив всё это над чайником, плотно прижал дверью. Зеленая пыль превратилась в твердый камушек.
     — Ну, и что теперь? — недоумевал Пашка. — Сожрать ее, что ли?
     — Давай щипчики, которыми ногти обстригают. Еще не всё, — успокоил Кася.
     Порывшись в трюмо матери, Пашка нашел маленькие щипчики из маникюрного набора:
     — Только не сломай. Мамка убьет, если узнает.
     — Да не дрёйфь ты. Ничего я не сделаю с твоими щипчиками. — Кася стал аккуратно откусывать маленькие зернышки от куска и собирать их в ладони. — Теперь перемешиваем с табаком и вперед.
     — И чо, — недоумевал Пашка. — Целый час возился ради каких-то кропалей.
     — Дурак ты, Паха. Это же концентрированная дурь. В одном кропале — целый косяк почти. Да и хранить удобно. Сунул в коробок, и привет ментам. Давай курнем.
     Потом были другие способы: химка, ацетонка, кальян. Кася изощрялся, как мог. Он был творцом своего ремесла, завлекая друга все больше в свое занятие. Учеба для Пашки быстро потеряла смысл. Фазанку он забросил. Теперь у него была только одна проблема — деньги. Поэтому их приходилось прятать. Иногда Пашка щеголял в новых «штанах», и не трудно было догадаться, где он их доставал.
     — Ты бы хоть следы от прищепок загладил, — язвил Димка, играя с огнем.
    Пашка, не стесняясь, рассказывал о своих ночных похождениях. Но во всем этом было что-то завлекательное. Жизнь вокруг Пашки шла ходуном. Он хвалился, что за «дурь» может даже «сделать» настоящую вертушку и диски. Даже мотоцикл. Остановить его могла уже только милиция. Как ни поразительно, мать по-прежнему ни о чём не догадывалась.

     Половина автобуса дремала. Головы их покачивались в такт движению, то и дело встряхиваясь на ямах. В открытые рты заползали мухи и противно жужжали в поисках выхода. Одну такую муху кто-то съел в полудреме и потом долго плевался и орал на весь автобус.
     Кася не унывал, всю дорогу комментируя дружкам все ямы и повороты. Неожиданно ровная и гладкая асфальтная дорога сменилась гравийной. Все разом очнулись от спячки и уткнулись в окна. Проснувшись в жарком, запыленном салоне, люди дружно зазевали и полезли в сумки за припасами еды. В дороге лучше всего помогает от скуки именно еда.
Плавный шелест колес старой колымаги ЛАЗа сменился треском и лязгом. Мелкие камни забарабанили по днищу старого автобуса. Когда его обгоняли, то в салон набивалось много пыли, окна закрывали, и через минуту кто-то уже падал в обморок от нестерпимой жары. Каждый удар камней отдавался в ушных перепонках.
     Кася вновь удивил своей выходкой. Неизвестно откуда достав военные радионаушники, он напялил их себе на голову, одаривая всех своей желтозубой улыбкой и делая вид, что ему всё нипочём. Эти наушники Кася выменял у какого-то солдата из соседней воинской части, и очень ими гордился. Они часто ходили по рукам, когда под кайфом слушали музыку. Но то, что они оказались в автобусе, в который раз удивило Димку. Конечно, это был фарс. Через пять минут их уже примерял Пашка. Кася был готов ко всем случаям жизни. Пойди за окном дождь, то наверное, никто не удивился бы в автобусе, если бы у Каси вдруг оказался зонтик.
     Автобус продолжал монотонно рычать, а люди, сидевшие на задних сидениях, все больше покрывались едкой пылью, пробивавшейся из двигательного отсека. Кася сидел на самом двигателе и уже больше походил на африканца, чем на аборигена. Он по-прежнему скалил зубы, а его язык не находил места и покоя.
     Пашка всю дорогу описывал Остапу свои фазанские приключения, иногда пошлые, а порой просто ужасные. Сидящие рядом бабки уже шарили глазами по салону в поисках свободного местечка и по ходу продвижения Пашкиных историй все больше краснели, не то от страха, не то от стыда. Он не стеснялся старух, подробно описывая увлекательные детали своих подвигов. Андрей едва сдерживал смех, пряча свою физиономию в автобусном стекле. Иногда он осекал друга:
     — Да ладно, Пашок. Кончай гнать.
     — Сам ты гонишь, Остап. В натуре, говорю тебе. За базар отвечаю.
     — Побожись.
     — Да гадом буду. Всё так и было. Короче, говорю. Чувачок! За базар отвечай. У меня сквозняк под ребром, а ты за враньё откупиться хочешь?
     С выкаченными глазами и растопыренными пальцами он уже больше напоминал заправского урку, но смотреть на брата, рослого, совсем взрослого и весёлого, Димке было почему-то приятно. От поведения дружком Димку все больше расковывало. Кто-то попытался заткнуть Пашке рот, и когда брат в ответ на это выпучил глаза и сделал бульдожью рожу, Димка не смог сдержаться от восторга. Брат чувствовал поддержку друзей, и без труда поставил на место уже немолодого парня. Наверно, в компании Пашка был тем бревном, которым когда-то ломали крепостные ворота. Иногда за его хамство приходилось краснеть. В такие минуты Димка жалел, что согласился на поездку. Ему скорее хотелось вылезти из автобуса и уже не выглядеть белой вороной.
     Местность вдоль дороги все время менялась. Но в основном дорога проходила среди леса. Очень длинные подъемы переходили плавно в спуски. Тогда автобус откашливался и катился дальше, накручивая версты на старые колеса. Потом потянулись мари — огромные выгоревшие пространства с черными иголками обуглившихся деревьев. Картина выглядела удручающей. Горельники простирались на десятки километров и уже успели зарасти невысоким пушком зеленых деревьев. Природа залечивала свои раны, но это происходило очень медленно. Люди молча смотрели потупившимися взорами на зловещую картину и вздыхали.
     Очень далеко от дороги возвышались прозрачные горы. Они разбавляли дикий пейзаж, привлекая внимание людей своей голубизной.
     — Что, Димок, загрустил? Скоро приедем. — Кася снял галстук. Значок продолжал висеть на почерневшем, как кирзовый сапог, свитере. — О! Пашок! Сейчас пойдет спуск. Потом болото. А когда переедем речку, все, считай, приехали.
     — Я в курсе, Кася. Мама писала.
     Пашка не любил, когда его держали за дурака, и принижали значимость его личности. В большинстве случаев это касалось отношений его и Каси. Но после Касиных слов Пашка оживился и стал приводить в порядок свои вещи.
     — Остап! Да проснись ты, скотина! Всё. Приехали. Вылазь!
     Андрей резко вскочил, воткнувшись головой в крышу автобуса.
     — Ну, Пахан! Подкатишь еще! — обиженно погрозил Андрей.
     Пашка с Касей даже не смеялись, а ржали всю оставшуюся дорогу, еще больше разозлив толпу.
     — Эй! — уже как у себя дома окликнул Кася, щелкая пальцем. — Командир, притормози. Нам сейчас выходить.
     Но водитель даже не глянул в зеркало, продолжая катить по дороге:
     — У меня нет здесь остановки. У вас билеты до Лидоги, вот и сидите, — пробасил шофер. — А там валите, куда хотите. Хоть к чертовой бабушке на пасеку.
Детина, каких еще поискать, с загорелой шеей и по локоть закатанными рукавами, ухмыльнулся, уверенно разгоняя машину перед подъемом. Спорить было бесполезно. Пашка в недоумении завертел башкой. Щёки его покраснели, а на шее проступили шнурки синих вен.
     — Ну-ка, ты, тормози, — деланно пробасил Пашка,  до отказа выпучив свои и без того большие глаза, на что шофёр даже не отреагировал. Но Кася не сдавался просто так. Подойдя к задней двери, он согнулся в три погибели, изображая из себя ищущего туалет на главной площади.
     — Я уже терпеть не могу, — зашипел он, скорчив такую гримасу, от которой и у статуи лопнул бы мочевой пузырь.
     Бабки, сидевшие на заднем сиденье, переполошились и стали отползать подальше от него.
     — Пашок, — прошипел Кася. — Скажи ему, что я уже не могу терпеть. Мне уже невтерпеж. — Кася задергал коленками и запрыгал с ноги на ногу. — Да скажите вы ему!   — уже громко заорал Кася, ища сострадания в лицах у пассажиров.
     От такой картины Димка едва не прыснул. Спрятав голову, он сделал вид, что потерял что-то на полу. Остапа уже трясло от смеха. Только Пашка хлопал глазами, словно не соображал ничего.
     — Эй!.. Дяденька… Так же не честно. — Кася уже чуть не плакал. Он действительно плакал. По щекам катились самые настоящие слезы, оставляя беленькие полоски на почерневшей от пыли физиономии. — Я правда сейчас описаюсь. — Кася зашипел сквозь зубы, конвульсивно дёргая коленями, и стал ковыряться пальцами в штанах в поисках ширинки, чтобы пристроиться к двери.
     — Ты чего, пацан! Ты чо там делаешь? Ну-ка, брось дурить! — всполошился водитель.
Сидевшие рядом нанайки вскрикнули, попрятав широкие лица в своих сумках. Кто-то дико завопил. До всех дошло, что же Кася выискивает в своих штанах.
     — У меня мочевой пузырь больной, — продолжал подливать масла Кася. Даже у Димки появилось желание сбегать по-малому. Он уже не сомневался, что Касе по-настоящему приспичило. Весь автобус очнулся от спячки и загудел, как пчелиный улей.
     — Ты в натуре, тему просекай! Потом жалеть будешь, — явно не в строчку вставил Пашка. В этот момент автобус резко затормозил, и водила нехотя стал вылезать из своего места, прихватив небольшую монтировку для уверенности:
     — Я сейчас вам покажу мочевой пузырь. Выродки!
     Этого и добивался Кася. Вытащив с нижней ступеньки деревянную заглушку, он ловко открыл заднюю дверь и подпер ногой:
     — Остап, Пахан. Сваливаем! Давай быстрее. Димьян! Ты что, хочешь по рогам схлопотать?
     Пока разъяренный детина пробирался через плотные ряды сумок и чемоданов, ребят уже сдуло ветром через заднюю дверь.
     — Ну, сволочи! Попадетесь вы мне на обратной дороге!
     Водитель разорялся на полную, нисколько стесняясь в выражениях, однако, выйдя из автобуса дальше не пошёл. Заметив у Пашки в руке увесистый придорожный камень, он стал делать вид, что проверяет исправность лобовых дворников. Сам Пашка выглядел солидно, не многим уступая шофёру. Глаза Пашки вылезли из орбит. Он уже прицелился в заднее стекло, но Остап вовремя перехватил его руку.
     — Да мне наплевать на его стекла! Его же по-человечески попросили остановить. Ну что ты вылупился?  Ну, давай! Чо! Зассал? Думал шпана, так и в храбряки полез, — понесло Пашку.
     Оглядевшись по сторонам, водитель грязно выругался и, помахав для острастки монтировкой, скрылся в автобусе. Машина взревела, зачихала и, выплюнув сноп вонючего дыма, поползла в гору.
     В одно мгновенье приступы поноса и недержания мочи сменились истерическим смехом.
     — Ну ты, Кася, клоун! Я чуть сам не обмочился.
     — И мне приспичило.
     — Вам смешно. А я действительно на горшок хочу. Всю дорогу терпел.
     Подобрав штаны, Кася поплелся к мосту.
     — Ну, ты даешь! Тебе в цирке надо работать.
     — Я дрессировке не поддаюсь, — уже кряхтел где-то под мостом Кася.  — Мы почти на месте, Пахан.
     Кася, довольный, вылез из-под моста, сияющий, с уже вымытой физиономией.
     — Здорово здесь, тихо. Место мертвое. Правда, иногда машины останавливаются за водой, а так, никого. Сходите. Водичка — класс. Только на мину не наступите.
     Кася заметно оживился, осматриваясь по сторонам. Это была его стихия.
     После холодной речки усталость от долгой дороги сняло в один миг.
     — Ну, ты, Демьян, и морж, — ревел Пашка. — Я бы ни за что не полез в воду.
     — Он же не курит, как мы. Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт, — язвил Кася.
     Андрей уже стоял в узком коридоре уходящей в темный лес, давно неезженой дороги. От деревьев исходил запах хвои и сырости. Лес был темным и прохладным. Среди сплошной стены сумрачных и старых елей виднелась просека. Это и была та самая дорога в уже давно сгоревший дотла от страшного лесного пожара нанайский поселок. Было такое ощущение, что дорога вела в никуда. В какой-то потусторонний, запретный мир. Димка никак не мог объяснить, почему у него возникла такая мысль, но ему стало жутковато. Всюду светило яркое солнце, дорога же оставалась сумрачной и тихой. Даже птиц вокруг не было слышно.
     — Ну, чего приуныл, Демьян. Времени в обрез. Скоро вечер, а нам пехом двадцать километров топать. — Кася подтянул джинсы, при этом несколько раз подпрыгнув пружинкой, туже затянул шнурки и ходко зашагал по земляной дороге, не дожидаясь друзей.



     — Значит, говоришь, так ни разу и не закурил? Молодец! Есть сила воли, значит. А что братуха? До сих пор «пыхтит», в смысле, балуется коноплей?
     Я замотал головой, удивляясь про себя, как все же Пашке удалось вылезти из этой ямы, в которой он сидел до самой армии, увязнув по самые уши.
    -Я сдал его.
    -Не понял.  - Володька замотал головой. –Брата, ментам сдал?
    -Нет, что ты… В военкомат. Ему повестки уже приходили, а он их в унитаз. Надоел он всем дома. Мы тогда уже почти не дрались. Я уже в технаре учился, а там военная кафедра, в армию не забирали. А тут и мне повестка пришла. Я с ней и пошёл. Комиссию прохожу, а про технарь молчу. Так до анкеты и дошёл. А там же члены семьи пишутся. Я Пашку и вписал в графе родственников. У тех глаза на лоб. Спрашивают, где мол, брат? Дома, говорю. Спит на диване. Они за ним сразу послали. Так его и загребли. Он до сих пор не знает, по чьей вине в армию попал.
     -Ты не сдал его, Дима. Ты его от тюрьмы спас. Таким одна дорога – зона.
     Я пожал плечами, но про себя, конечно же, согласился. 
    -Стыдно мне перед ним.
    -Чего же так? – спросил Володька, бросив короткий взгляд в мою сторону.
    -Предавал я его часто.
    -Это по детству что ли? Это паря дело житейское. А как? Расскажи. Может это не предательство. Может, он сам виноват был.
    -Да нет, пожалуй, это предательство. Мы тогда ещё пацанами были, классе в пятом. У нас стройка рядом была. Пятиэтажка. Потом её стекляшкой прозвали. Там подъёмный кран был, а мы на него по воскресеньям лазили, когда рабочих на стройке нет. Страшно поначалу было, но интересно. Высоко, ветер дует, стрелу раскачивает. Сидим в кабине, головами крутим, папиросами балуемся. Видим, Пашка к нам лезет. А рядом сидел пацан, сосед, мы его Чичулей звали, он возьми да и предложи.  Давай, мол, наврём Пашке, что на стреле, в вороньем гнезде, часы с золотым браслетом лежат. Вороны-то, любят всё блестящее. Ну и ляпнул, когда брат к нам присоединился. А на стрелу уже просто так не залезешь. А Пашка с детства отчаянный был, страха не знал. «Правда что-ли, говорит».  И смотрит на нас доверчиво, улыбается. Чичуля головой машет, а я молчу. Нет бы ему в лоб закатить за враньё, Генке-то. А Пашка уже на стреле. Её качает от ветра, а он по ней к гнезду лезет. Вот тогда я и понял, что предал его. Страшно мне было. Кричу ему, чтоб возвращался, а он лезет себе. Потом он вернулся, растерянный. Ничего там не было. Перья одни.
     -Отчаянный у тебя братик. Но мне кажется, что надо бы и поумнее быть. Этак и в пекло можно голову сунуть.
    -И в пекло совал. Он вообще-то везунчик.
    -А ещё…
    -Однажды он карася поймал на прудах. Лапоть. Едва в бидончик влез. Мне аж завидно стало, и обидно. Верно, говорят, что зависть первый из грехов. Ну и наболтал там, на озере, одному. У него кличка была Дуделя. Здоровый был, постарше нас. На обратном пути он подкараулил нас и пристал. Что вы мол, икрянку поймали. Её отпустить надо. Пашка ни в какую. Он ему губу разбил, карася отобрал,  а я стоял рядом и молчал. Ведь мы его вдвоём запросто одолеть могли.
    Слушая мой рассказ, Володька сначала усмехался, но потом замолчал,  уставившись в лобовое стекло. Мне стало ясно, что ему неприятно. Он долго не поворачивался в мою сторону, а потом, так же, не поворачиваясь, заговорил:
    -Брату завидовать - грех вдвойне. Вы одно целое, и должны стоять друг за друга, и радоваться удачам. У казаков так.
    Мне нечего было на это ответить, но я понял, что Володька необычайно добрый человек, если так демократично отреагировал на мой рассказ.
    -Потом не говорили? Ну, о карасе, о вороньем гнезде… Нешто всю жизнь в себе держишь?
    -Говорили как-то. Он и не помнит ничего этого. Даже не верит.
    -Это потому, что он на тебя зла никогда не держал, и не завидовал.
     —Это ты верно сказал. Зависти в нём никогда небыло.  А брат у меня молодец. Чуть актером в кино не стал. Староват. А может, рылом не вышел. Скорее всего, его наколки помешали.
     — Да, этого там не любят. Интеллигенция. Из нашего мира туда не пускают.
     — А нужно ли? Мне кажется, каждый должен жить в своем мире.
     — А кто определит, где свой, где чужой. Хотя, в общем, верно, — кивнул удовлетворенно Володька. Глаза его уже слипались, и он зевал все чаще и чаще.
     — А братия вся эта у нас в Еврейке прописалась. Конопли-то море. Раздолье. Хоть косой коси. Вот как раз где у вас с другом пасека. Там у них целая плантация. Вам еще придется схлестнуться. А в Столбовом — это уже промысел. Да, в любой деревне, хоть в Никольском, хоть в Амурзете. Народ-то нищает. Совхозы разваливаются, добро разворовывается. Каждый тянет, что может. А кто не может? Если бы не конопля, давно бы с голоду подохли. Детей вот жалко, все ведь видят, приучаются. Каждый второй травку собирает. А расплачиваются знаешь чем? Ружьями. Мой «пятерик» тоже оттуда. Но я его купил за «бабки». Вернее, за комбикорма. Но он не паленый. С документами. Я его всегда беру в дорогу. Один раз выручил меня.
     — Стрелял, что ли?
     — Тоже скажешь. Ствол вытащил, хватило. Сразу отвалили. Шпана, а уже туда же. В разбойники.
     — А как же милиция? В смысле наркомании.
     Володька с удивлением посмотрел на меня:
     — Ты откуда свалился? Да у нас в районе в  ГАИ набирают скотников. А ты говоришь, милиция. Забудь.
     Он надолго ушел в себя.
     — А в каком году ты был здесь? Ну, когда вы с Касей на Бихан ходили?
     — Где-то семьдесят... Уже и не помню. Восьмой или девятый. Примерно в это время.
     Володька кивнул.
     — Тогда совсем другая жизнь была. Сейчас все изменилось. Раньше любого попутчика брали. Я таких, как вы, сотнями перевозил в кузове. Сейчас нет. Не остановлю. Разве что зимой. И то, если один стоит, или я с кем. Моего дружка вот так из машины вытряхнули, а он с зерном был. Ты видел надпись на кабине? «Пассажиров не брать». Взял, дурак, и влип. До сих пор расплачивается с совхозом. Не могу понять, как можно на доверии злоупотреблять?
     - Люди разные.
     — Да какие люди. Это Дима нелюди. Ты наверное, ещё на слыхивал про таких?
     То, как произнёс Володька эти слова, заставило меня передёрнуться. Что-то действительно не человеческое увидел я в образе, который нарисовал мой попутчик.
     -Ты только пойми меня правильно Дима. Ты вот, человек, я это ещё в первый раз заметил. И не дай бог тебе столкнуться с нельдью.  Я сегодня первый раз без дробовика. И то потому, что твое барахло даром никому не нужно. Твой скарб за километр видно. А сжигают сколько машин! На дорогах разбой. Все боятся друг друга, не верят словам. Вообще, порядка нет. А менты все по будкам сидят. Будем паром проезжать – увидишь. Там такие козлы промышляют...
     Володька долго изливал душу по поводу наступивших времен, и того, что эти времена делают с людьми. Он только успевал закуривать очередную сигарету и с облегчением выпускать белый сноп дыма.
     — Потерпи уж. Без табака не выдержу. Пупок сразу развяжется. Раньше почти не курил. До армии вообще ни разу не затянулся. А как первая жена ушла, — он глубоко вдохнул дым, — так и затянулся. С тех пор только и мечтаю бросить. А  рука сама тянется. Когда один на один с дорогой, пока закуришь, пока прикуришь, кажется, время летит быстрее.
     Я немного сочувствовал Володьке и даже позавидовал. Он продолжал про свою жизнь:
    — А деревня у вас хорошая. Старинная.  Красивое место. Лес рядом, речка, Столбуха. Поля до горизонта. Вечером солнышко садится – любо дорого.  Правда, балбесов хватает. И у меня там родственники есть. А так — пьют, воруют. В основном, коней. Короче, весело. Главное — не сидеть, не лениться. И все будет хорошо. А кто бухает, таких везде навалом: в доме свинарник, полы не моются вообще. Стены черные годами. Короче, полный голяк. Дети грязные, некормленые. На таких не обращай внимания, — Володька почему-то посмотрел на мои руки. — А у тебя всё правильно, руки на месте. Вон, какие вещи делаешь сам. Бедствовать не будешь. Кому прикладик для ружьица, кому топоришко... Не пропадёшь. Хорошие люди сами к тебе придут. Только самогон не продавай. Тогда не будет тебе жизни, ни днём, ни ночью.
     Я кивал головой, одновременно чувствуя какое-то волнение.  От Володькиного рассказа мне стало не по себе. Я представил, на что променял свой тихий, уютный шахтёрский поселок, запрятанный среди гор, квартиру, шум водопада, хороших соседей.
     — Да ты не переживай! Так живут не все. Переселенцы, в основном. А ты какой переселенец? Ты наш! Дальневосточник. Коренной. У тебя будет все чики-чики.
     Убедительные Володькины доводы подействовали на меня и расслабили.
     — Так чем, говоришь, ваше путешествие закончилось?
     — Какое путешествие?
     — Ну, в Бихан, за дурью.
     — А! Я уж забыл думать. Обычно чем. Накормили комаров, да свалили.
     — О! Это точно! И хорошо, что там комаров много. Иначе бы твоих дружков бывших из лесу не выгнать. А впрочем, жили бы там и не появлялись. — Вовка рассуждал уже сам с собой. — Хотя нет, продавать надо. Опять же в город ехать. Нет от них никакого спасения.
     Видно было, что вопрос давно мучил Володьку. Рассуждая на тему, он автоматом включал пониженную, когда машина ползла в гору.
     — Надо поршневую менять. Груза — с гулькин нос, а он на третьей не тянет. Ползем, как черепаха. А топливо жрет, зараза. Пол бака уже нет. Ничего. До города-то хватит. Лишь бы заправка работала.
     Глаза его все время слипались, Володька неотрывно зевал и тер веки, чтобы те не закрывались. — Соляры — море, — успокаивал он себя. Скорее всего, это была его привычка вести диалог с самим собой. По ходу он решал предстоящие проблемы:
     — На паром не успеть. Очередь-то с километр. Да ты не молчи! Забыл, как тебя, учитель! Дмитрий. Говори что-нибудь. Молчать не надо. Иначе не доедем. Проснёмся в канаве. У нас все отлично. Дорога хорошая. Пол бака корма для малыша.
Я представил, что тогда дорога плохая.
     — Хорошая дорога. После Владивостокской — вторая. Вот за Бириком — это да. Там эту вспомнишь, как сладкий сон.
     Но сон проникал в мое сознание быстро. Словно вода в старую лодку. Она заполнялась все больше и больше, медленно погружаясь в реку времени.
     — Так ты говоришь, что биханская конопля самая крепкая? — зевал Володька.
     — Не знаю. Я же не курил. Кася так говорил. Все так говорили, кто пыхтел. Он, кстати, и Еврейку облазил вдоль и поперек.
     — Путешествовать любил, наверно?
     — Наверно. Лес он знал не хуже любого охотника. Погоду чуял, как собака. Часов вообще не носил.
     — Да. Прямо как Дерсу Узала. Таким проволока колючая не помеха. Видел? Тянется вдоль Амура. Тысячи километров. А сколько столбов! Это же надо! Нас же от собственной реки отгородили. А этим проволока не помеха. Лучше всякого диверсанта. Зато китайцы на реке, как у себя дома. Амур вась, риба нась.
     — А у вас ловят диверсантов?
Володька ухмыльнулся:
     — Какие диверсанты! Книжек про Карацупу начитался? Раз в год пьяного китайца ловят, а потом оказывается, что это наш, местный. Нажрался, как свинья, и язык свой забыл. В Никольском много метисов. Слыхал, гураны. Порода такая. Раньше-то зимой по льду в гости ходили. Дружили. Да и сейчас помех нет. Через Амур хоть что перетащат. Хоть «Кировца», хоть корову. Кстати, ты можешь подремать немного. У меня, кажется, время бодрости началось. С полчасика можешь покемарить. А если что, толкну.
     Мимо с шумом пролетали автофургоны, освещая обклеенную красивыми подружками кабину. Сладкий сон витал где-то совсем рядом, но, как осторожная рыба, не хотел заглатывать приманку, не доверяя моим закрытым глазам. Ему я нужен был весь, без остатка. Хорошо, что в кабине так уютно. Но для доброго сна всегда чего-нибудь не хватает, вроде гвоздя или горошины, которая все время тычет в спину. Лента старого кино с обрывками сюжетов, когда-то давно отснятая моей памятью, снова начала отматывать свои кадры, сливаясь в забытую со временем историю.


    Дорога таинственно терялась среди высоченных кедров. Деревья стояли бесшумные, как бутафорские. Но от них веяло прохладой и сильным хвойным запахом, вперемешку с багульником.
     — Ну что, потопали? — Кася отряхнул штаны от автобусной пыли и бодро зашагал по хорошо известной ему дороге. — Двадцать км. Дотемна надо добраться. Будем отдыхать только один раз. Проверим тебя, Димка, на гниль. Посмотрим, какой ты спортсмен.
     Остап, оглядываясь по сторонам, и на ходу поправляя сумку, засеменил за Касей. Шнурки на кедах все время развязывались, и ему приходилось часто бросать ношу и падать на колено. Свои футбольные кеды Остап берег и одевал не часто. Но со временем они развалились и стали повседневными. На слободке все знали, как Остап играл в футбол. Даже за город, в старшей группе. У него был пушечный удар и мощный рывок. Правда, последнее время он больше предпочитал играть на одни ворота.
      Играли на школьном стадионе в две команды: били одни, ловили другие, проигравшим  пробивали. Игру так и называли — жопа. Димке однажды тоже досталось. Андрюха и тогда не промахнулся. От сильного удара прямо в «яблочко» Димка не удержался и воткнулся головой прямо в землю. Он умер бы от боли и обиды, если бы не порядочность Остапа, который потом долго извинялся. Хотя игра есть игра. Вокруг все ржали, как кони, и от этого было ещё обиднее. Правда, и им досталось. Остап бил точно на заказ и никогда не мазал. Кася в такие игры не играл. Его только видели, идущим из точки «а» в точку «б». «Волка ноги кормят», — говорил Кася, на ходу улыбаясь щелочками своих хитрых глаз. И никто не знал и не спрашивал, куда он идёт.

      Рюкзак постепенно отяжелел и стал неудобным. Глядя на Касю, казалось, что он идет пустой. Ноги его были, как пружинки, а сам Кася напоминал заведенный и хорошо отлаженный механизм. Димка понимал, что заставляет его так легко идти. Себя он чувствовал больше подневольным рабом. Хотя был повод так не думать. В дороге Кася редко замолкал и то только когда слышал какой-нибудь подозрительный звук. Но по-настоящему его беспокоили только машины и вертолеты.  Кончался один анекдот, начинался другой. Остап с Пашкой вечно ржали и орали на весь лес, заражая своим хохотом Димку и распугивая в округе всех зверей и птиц. Любимой темой были уличные разборки и барахолка. Димка догадывался, что Кася не брезгует торговать на вещевом рынке, и что через его руки проходят, в том числе, и краденные вещи. Некоторые он видел и в своём доме. Диски, бабины с записями, фотографии Битлов, красивые пакеты… Все эти, вещи в его глазах, делали мир ярким и значительным. Одного он не понимал и не принимал, это табачного дыма и конопли. И вот сейчас он был одним из команды, и это ему почему-то нравилось. Дорога незаметно уходила в глубину тайги, и за каждым поворотом таились новые картины.
     Из груза Пашке досталось больше всех: еда, котелок... Он часто останавливался с жалобным видом, ища хотя бы моральной поддержки от дружков, и все время орал на Остапа. Андрей отшучивался, делал остановки, но держался на расстоянии:
     — Ты смотри, Паха, не сожри все конфеты.
     — Ну ты и скотина, Остап. Кася, ты тоже за него! Подкатите! Меня за крысу держите? Сами тогда несите! Чо, слиняли сразу! Западло, вот вы кто, — ругался Пашка. Конечно, это была игра. Они так развлекались и упражнялись в общении.
     — Да ладно, Пашок, я же пошутил, — оправдывался кто-нибудь из друзей. Но Пашке было не до шуток.
     — Давай, пацаны, перекурим. И пить охота. А давай косяк забьем? А? Косяк, Касёк, косяк, Косёк. Звучит.
     — Не звучит, — огрызнулся Кася. Он не любил, когда его передразнивали и с чем-нибудь сравнивали. Хотя фамилия у него была схожей. Касич. Но к косякам, тем более дверным, фамилия не имела никакого отношения.
     — В дороге нельзя, — взъелся Кася. — Придем на место, там раскурим.
Ловко скинув рюкзак, он достал флягу:
     — На, Пахан, отхлебни. Только немного. Моя, походная, у летёхи на заставе свистнул.
     — А как ты там оказался? ЮДП, что ли? Прикинь, Кася юный друг пограничника. Звучит.
     — Сам ты ЮДП. Поймали с дурью. Сначала отлупили, хотели в ментовку сдать. А я ему кричу: «Чо ты, говорю, губишь! Давай я вам картошку буду чистить, или  полы мыть. Дрова складывать  Я же пацан ещё. На фиг мне менты. Они меня в малолетку посадят. Ну, побаловался, и брошу. Завяжу». — Кася показал желтые от семян ладони. — Видал! Это от ботвы. Менты сразу бы доказали. Жил целую неделю на заставе. Полы мыл. Я им гору дров переколол. Помнишь, как мы твоей бабке дрова кололи. Мне по приколу дрова колоть. А у них как раз народу не хватало. А пацаны у них все тихушники и чмошники. Чуть что, сразу стучат. Летёха вообще козёл. Нет бы пинка вломить и отпустить. А вообще, есть ничо пацаны. Даже в дозор взяли. Представляешь. Мы с Мухтаром на границе. С прапором ходил. Он старшина у них. Ништяк мужик. Одел в пограничную фуражку, сапоги. Обещал фотку выслать. Если в армию пойду, буду в погранцы проситься.
     — Да кто тебя возьмет в пограничные? Тебе и автомат нельзя доверить. Ты же его китайцам загонишь за коноплю.
     — Им цветной метал нужен. А за коноплю у них руки отрубают. Мне прапор сказал.
     — Гонишь, Касинский. Дай лучше еще попить. Ништяк водичка. Подаришь, когда еще раз у кого-нибудь свистнешь? Представляю Касю без рук. На горшке.
     — Базар фильтруй! Поговорил бы с мамашей на счёт портупеи. У вас же маман в части работает.
     — Бесполезно. Просил.
     — А задницу мне все равно отбили. Только на другой заставе. До сих пор болит.
     — Да у тебя вместо задницы, наверное, дубовая доска.
     — Сам ты, Остап, дубовый. А у меня попа. — Кася завилял кокетливо задом, демонстрируя свои до бела вытертые штаны, на которых в двух местах уже стояли грубые заплаты, грамотно маскирующие протертые дыры.
     Компания двинулась дальше.
     —Прикинь, толпа… Я знаю чувака, он за десять косых отдаст новый «борман». Канолевый!
     — Сам носи свои борманы. На них немецкие кресты вытираются потом, — возражал Остап.
     — Да загоны всё это.
     — Это не загоны. Пашок, подтверди! Мы видели пацана. С него полицаи прямо на пляже штаны сняли и порвали на две половины. На них свастика была.
     Пашка кивал, на ходу стараясь что-то проглотить:
     — Да по натуре, кресты.
     — Постой, Кася, — Остап притормозил и почесал затылок. — Весной у Феди прямо на секции из раздевалки новые штаны подрезали. Борманы, между прочим. Он их за двести пятьдесят рублей купил. Не те ли штаны?
     На секунду Кася растерялся:
     — У Феди?  Да ты чо, Андрюха. Федя — мой двоюродный братан. Станешь ты у брата штаны красть? Вон, у Пашка спроси. Пашок, ты у Демьяна украдешь штаны?
     — А у него нет штанов. — Пашка остановился, сжал плотно губы и прищурил глаза.
     — Да что ты пилишь меня, как следователь! Нужны мне больно борманы. Хочешь, я покажу тебе этого чувака.
     Остап зачесал голову. Он всегда чесал затылок, когда оказывался в неловком положении.
     — Ты думай, Остап! За базар отвечать надо. Федя — нормальный пацан. Вот Лаща, брат его — дурак. Мне рассказывали, как он в походе столовую ложку с солью слопал, правда, Диман? А школу все равно закончит. Вот увидишь. Ему Шурик поможет. Если бы не секция, половину пацанов можно смело из школы выгонять. Правда, Димок?
     — Лаща уже закончил.
     — Во. А я не знал. Значит, и я должен закончить бы. Наверно.
     — Вот так и дыши Вован. Наверно. Ладно, погнали, хорош галдеть, -скомандовал Андрей.
     В стороне на камне сидел Пашка, раздавленный жизнью и грузом.
     — Не расстраивайся, Пашок. Скоро дембель.
     — Сам ты Кася дембель. Давай тебе половину отложим.
     Кася понял, о чем речь:
     — Ну, хочешь, давай я понесу твою сумку.
     — Давай! Только с базара не съезжай. Остап, ты свидетель.  — Пашка сразу повеселел, схватил Касин рюкзак, и тут же бросил.  — Не!.. Неси сам свое барахло!
     Кася закатился своим ехидным смехом. -Чо, слабо оказалось. Думал я самый хитрый, а ты самый умный.
     Схватив свою сумку и не оглядываясь, Пашка прошагал мимо Каси, сделав ему рожу. Кася хитро улыбнулся, и когда Пашка отошёл достаточно далеко, незаметно развязал рюкзак, и выбросил из него штук пять камней. Поймав на себе удивлённые взгляды Андрея и Димки, он приложил указательный палец к губам:
     — Только, Димок, молчи.
     Димка был в шоке. Остап тоже едва держался на ногах от смеха:
     — Ну ты, Кася, и жук.
     — Хочешь жить, умей вертеться, — сказал Кася, вытащил из кармана сосательную конфету и протянул Димке. — Все нормально, Димыч. Это не предательство. Камни я ещё вначале положил, специально. Для тренировки. Для вас сейчас ноша тяжёлая, а мне как пушинка. Но и Пашку будет неповадно. Не люблю когда борзеют. Ладно, скоро будем на месте. Осталось каких-нибудь семь восемь километров.
     Дорога все дальше уходила в тайгу. Иногда до слуха доносился шум лесной речки. Наверное, поэтому лес был наполнен удивительной свежестью и мелодичным звуком журчащей воды. Порой он пропадал, и в лесу становилось неуютно. Река, как живое существо, могла вести беседу с путниками, наполняя слух разными звуками. На первый взгляд, мирная и безобидная речушка, доставляла все же уйму неприятностей. Вылетая из чащи, она то пересекала дорогу, то бежала по самой дороге, не соблюдая правил. Вода в речке была чистой и очень холодной. Лес надежно прятал ее от солнца. Да и питалась речка от родников самой холодной, чуть ли не ледяной водой. Выпить залпом стакан такой воды означало лишиться всех зубов и подписать больничный на целый месяц. От сделанного глотка глаза сразу вылезали из орбит, а зубы разом высыпались, как перекаленное стекло. Кася пил всегда с ладоней. Так он освежал руки и лицо, а заодно согревал воду. От его взгляда не ускользала ни одна мелочь на дороге. Он, казалось, и не смотрел под ноги, не крутил головой, но все видел и комментировал происходящее, как факт:
     — Неделю назад геологи проехали в сторону трассы.
     — Ты откуда знаешь? — Пашка с недоверием таращился по сторонам, пытаясь найти подтверждение Касиным словам.
     — Гусеничный след, — Кася пнул ногой замытые дождем полоски от гусениц.
     — А, может это трактор?
     — У трактора гуски уже. Намного уже.
     — А может, охотники?..
     — Да что ты как попугай заладил. А может, а может. Им больше делать нечего, как разбивать лагерь вдоль реки. А геологам все равно, лишь бы комаров меньше было. Да и откуда у охотников техника. Это же вездеход. Видал?
     Пашка надул губы и пристально посмотрел на Касю:
     — Чо ты учишь! Сам ты вездеход.
     — Говорю тебе Паха, меня прошлый раз подвозили.
     — Гонишь ты, Касинский! Кому ты нужен. Стали бы они подвозить тебя, облезлого кота.
     — Сам ты облезлый. Я даже знаю, зачем они шарахаются здесь. Они источники минеральные ищут, ну и что по пути попадет. Меня мясом угостили. Браконьеры. Только в законе. Их в лесу ни одна зараза не тронет. А ты, Пашок, зря орешь. Здесь много соленых источников. Смотри, сколько следов. Вон переход. Еще один. По-твоему, это коровы? Это зверь.
     Пашка приуныл, тупо уставившись на спаренные следы:
     — А он что, не боится дороги?
     — Да ты думай! Зачем ему спотыкаться в лесу, если есть дорога. Он же не знает, что это для людей. В сторону Бихана пошли. А потом как обрежет. Вот увидишь. Им соль нужна. Нанайцы тоже не дураки были. Места для них святые. Для жилья место с бухты-барахты не выбирают. Там есть одна гора… Мне геологи рассказывали. На ней у нанайцев древнее святилище было когда-то. Пол часа постоишь, потом силы на целый день. Там даже из камня бабка стояла. Потом она пропала. Нанайцы говорят, ушла к предкам.
     Пока Кася рассказывал местные легенды, Пашка озирался по сторонам, и даже как-то притих. Димке тоже стало немного страшновато, особенно, когда Кася говорил про ушедшую к предкам. Остап больше смотрел под ноги, пытаясь разобраться в звериной азбуке.
     Дорога действительно была изрыта звериными копытами. По краям заметны были лежки, особенно хорошо сохранились следы на влажной земле, вблизи речки. В лужах можно было заметить клочья старой, сваленной, линялой шерсти.
     — Это купальни. Дикий кабан купался. У них это самое любимое занятие, вроде загара,      — комментировал Кася. — А вон копанина. А ты думал, бурундуки? Это он корни роет рылом. У него пятак, как экскаватор. Между прочим, может напасть. У него клыки острые, как бритва.
     Димка почувствовал, как из леса выползает страх и плотной пеленой окутывает его сознание. Выползая из-под коряг, он проникает в него, заполняя все его клетки.
     — А может и медведь на дорогу вылезти. Где-то недалеко наверно следы. Вот такие, — Кася раздвинул руки как можно шире и улыбнулся, увидев не на шутку перепуганных друзей.
     У Димки сердце было уже где-то под горлом, а во рту пересохло, даже сглотнуть было страшно. К тому же стало заметно темнее в густом лесу. Дело шло к вечеру.
     — Не-е пацаны! Ты, Кася, жути нагнал. Давай обратно! — заявил Остап и резко остановился.
     — Да ты чо, Остап! Кого ты испугался? Зверя? Нужен ты ему триста лет. У тебя же одни жилы, а ему жирненьких подавай. Вот Пашок подойдет в самый раз.
     — Да он тебя первого сожрет!
     — Не!.. Не сожрет. Я не боюсь. Это самое главное. Зверь страх за километр чует.
     — Смотри, человеческий след, — Пашка бросил сумку и подошел к краю дороги. — Ни хрена! Вот это следок. Остап, иди сюда. — Пашкины глаза округлились. Он осмотрелся вокруг. — Это, наверное, снежный человек. Я в журнале читал. Сваливаем отсюда! Да широкий какой! — голос его уже подрагивал. Он не заметил, как сзади подкрался Остап, и схватил его за плечи:
     — У!..
     От неожиданности Пашка так гаркнул, что поднял с дерева ворон. Тут же раздался резкий звук, похожий на лай. Зашелестели ветки, но из-за густоты ничего не было видно.
     — Пашок, ты так всех снежных людей распугаешь!
     Пашка стоял бледный и глупо улыбался:
     — Ну, ты гадина, Остап! Подкатишь, кабан.
     Взвалив одним движением огромную сумку на плечо, Пашка остервенело пошел по дороге, не разбирая луж.
     — Пашок! Ты чо, обиделся?
     Кася засеменил, едва поспевая за массивной фигурой друга.
    … — Я же пошутил. Не человек это. Медведь прошел. У него такие следы.
    Пашка резко остановился и глупо улыбнулся. Глаза его забегали по лицам друзей:
     — Медведь? Он же сожрет всех нас. У нас даже ружья нет. — Пашка поправил сумку и пошагал еще быстрее.
     — Да зачем нам ружье? Ему икрометы нужны. А они выше по течению. Да чо вы все зассали, как бабы! Мы, между прочим, не в городе. Мы в тайге. Они здесь живут. Не нравится — проваливайте.  — Кася поправил рюкзак и бросил через плечо. — И купите себе по пустышке с бутылочкой для кефира. Вам бы только титьку сосать!
     — Это кому сосать?! — не обращая внимания на тяжесть, Пашка кинулся догонять Касю.
     — Москва Воронеж, . . .  догонишь!
     — Ну, погоди, Касек. Давай покурим на двоих.
     — Это почему на двоих, -заголосил Остап.
     — А чо, в натуре медвежьи следы?
     — А то чьи. Скажи спасибо, что здесь тигра нет. С медведем, мне кажется, проще найти язык.
     У всех сразу прогнулись уши от лапши, которая посыпалась из Касиного рта.
    … — Да не самое это страшное, — Кася с размаху шлепнул себя по щеке, убив сразу двух комаров. — Вот, что самое страшное. Эти загрызут быстрее, чем самый голодный медведь. Людоеды, похлеще любого тигра. А к ночи вообще будет не продохнуть. Хорошо, что ночью уже прохладно.
     Лес незаметно отступил. Кое-где еще попадались группки деревьев, но, в основном, это были молодые березки. По обе стороны дороги, пока хватало глазу, до самых дальних гор, стоял выгоревший лес. Острые, как иглы, и обугленные, деревья стояли среди густого невысокого подлеска молодых осин и берёз. Обезображенная когда-то земля постепенно затягивалась молодым лесом.
     — Самый гнусный лес, — комментировал Кася. — Зато зверь в нем держится. Туда ни одна собака не сунется.
     — А что, разве собака не пройдет там, где зверь?
     — Да я не про собак. Люди. Они в тайге хуже собак. Из-за них и тайга сгорела. Тут такое творилось.
     — Можно представить, — тихо вздохнул Димка.
     — Да. Это представишь, когда увидишь своими глазами. Мне рассказывали, как горит кедровый лес. Как факел.
     Кася посмотрел на Димку, и в его глазах блеснули огоньки. Кася заговорщицки моргнул:
     — Хвоя горит с бешеной скоростью. Нанайцев вот жалко. Они здесь всю жизнь обитали.  Почти все сгорели.
     — А почему они не ушли?
     — Не могли, наверное. Да и куда им идти. Им в городе медленная смерть. — Усевшись на стволе обгорелого дерева, Кася опять достал фляжку и отхлебнул. — Давай, Андрюха, покурим. Немного отдохнем, и последний рывок. Еще минут сорок, ну, может, с час, топать. Ерунда.
     Солнце уже цеплялось за макушки дальнего леса, и как-то по-особому освещало золотистым светом и без того загадочный пейзаж.
     — Красиво здесь. Я уже третий раз в этом месте. И всегда останавливаюсь. И всегда такой свет. Как в морге. Это из-за болот. Там мари. От них испарения. Мне геологи говорили, что эти испарения особенные. В них у человека крышак съезжает.
     Кася немного помолчал и посмотрел загадочно на друзей. Потом тихо сказал:
     — Говорили, что здесь болотный вор живёт. Дети пропадали у нанайцев. Они его задабривали, выстругивали фигурки в каждом доме. Я видел. Мрачные такие… А кто самого вора увидит, тому потом и года не прожить. Он на летучую мышь похож, только огромный, как человек, а лицо у него на ящерицу похоже. В натуре, увидишь и в штаны наложишь. Мне когда нанайцы рассказывали, то по сторонам оглядывались. Они его больше всего боятся.
     Ребята приуныли.  Из-за торчавших повсюду черных пик и полной тишины, равнина казалась зловещей. Кое-где эту унылую картину дополняли чёрные точки парящих в небе ворон.
     — Ну как, Димка, тренировочка... Ножки бо-бо? — Кася глубоко затянулся и, выпустив колечко, протянул Димке бычок. — Может, курнешь с нами за компанию? Между прочим, на секции половина пацанов курит.
    -Отвали от моего брата! –заорал во всё горло Пашка. Он не такой дурак как ты.
     — А я не хочу.
     — Ты, Кася, не сбивай моего брата с пути. Он чемпионом станет.
     — Его собьешь! Он сам кого хочешь собьет. Что, Остап, хихикаешь? Сам-то бросил.
     — А… Надоело. С Шуриком поругался.
     — Пошел бы к БД. Борис Дмитрич классный тренер.
     — Не. У него одни пятерочники. Мамаша просила — не взял. Да и курить надо было бросать. Не хочу.
     — Ну и дурак, — Кася бросил окурок на дорогу и сравнял его с землей. — Дурак! Талант на дороге не валяется. Попробуй сейчас закурить эту папиросину. Вот то-то же.
     Все переглянулись, пытаясь понять Касину мысль.
     — А при чем тут папироса? — Остап моргал глазами, не понимая, что хотел сказать Кася.
     — Ладно. Хватит болтать. Пошли. Скоро темень будет, хоть глаз выколи. А нам еще лагерь делать. Смотри, как интересно. С одной стороны нормальный лес, а с другой — все мертвое. Дорога спасла. А может, ветер изменился резко. Правда, не везде. Все от ветра зависит. Говорят, что Бихан в субботу сгорел. У них дизелёк работал, для света. Кто-то соляру разлил на доски, а на них бутылка валялась разбитая.  Все нанайцы пьяные были, потому и сгорели почти все.
     -А при чём тут бутылка?
    -Андрюха, ты хоть немного головой думай. Не всё же ногами. Стекло как линза. Ты чо, не видел, как Димка увеличилкой выжигал сегодня утром. Физика.
     — Откуда ты все это знаешь?
     — Оттуда, Пашок. Геологи рассказали.
     — Повезло тебе.
     — Почему?
     — Хоть пешком не шел. Довезли.
     — А!.. Это, ерунда. В вездеходе треск такой, что уши закладывает.
     — А что ты им сказал?
     — Наплел. Ягоду мол собирать, кишмиш.
     — Какой кишмиш?
     — Не знаешь, что ли? Вкусная. Покажу, если попадется. Да она отошла, наверное. А ягоды здесь полно. Особенно на гари, в буреломе. Я чуть на сук не сел. Запросто очко проткнуть можно. Один, правда, докопался: «Где мол, тара»? А я говорю: «В лесу спрятал. Чего ее таскать». Наплёл им, что еще золотой корень для бабки ищу. Сказал, что в лесотехникуме учусь. Мужики меня с собой звали. Они мне потом пороху дали, правда, дымного, но и такой пойдёт в дело. Я его спрятал в дупле.
     — А зачем тебе порох?
     — Пригодится. Для бомбы.
     — От медведя, что ли?
     — Не только. Теперь многие про это место знают. Бывает, что и как липку обдирают. Мне рассказали, как два пацана натерли целый кирпич. Почти месяц терли.  Это куча «бабок». А их какие-то уроды вытрясли. Все забрали, да еще и вломили.
     — А я бы не отдал.
     — Куда ты, Пашок, денешься. Тебе обрез в ухо приставят — сам все отдашь. Уж я-то знаю. Куда только смелость деётся. Это тайга. А хозяин здесь — медведь. Грохнут. Через неделю звери съедят. И нет больше Павлика Морозова. Сами не собирают, козлы. Сидят на пятаке, мол, всё ништяк. Папироску там дадут, анегдотик расскажут, а пацаны, как дураки, макушки трут.
     — Да ты, Кася, гонишь!
     — Я дело говорю, мне пацаны рассказывали. Бегали, как пчелки, пыльцу собирали, а те потом всё отняли.
     — А кто такие?
     — А, не знаю. Парни взрослые, после армии.
     — Жаль, что ты свою пушку просрал.
     — Не-е Пашок. Этой пукалкой только по банкам стрелять. У нее даже нарезов не было. Ни мушки, не перезарядки. Кстати, до нас уже кто-то прошел на Бихан. С неделю назад,       — Кася подошел к кусту и сломал несколько веток, чтобы отгонять мошку. — Тоже заедала комарня. Видите, ветки сломаны.

     Чем дальше уходили, тем молчаливее становилось вокруг. Вместе с темнотой на ребят постепенно наваливалась гробовая тишина. Лишь изредка раздавались в придорожном кустарнике шорохи каких-то мелких зверьков. Птиц почти не было. Темы для разговоров  исчезли, и четверка двигалась в молчании, лишь изредка кидая друг другу дежурные фразы. Глаза, привыкшие к однообразию пейзажа, уже не находили ничего интересного. То лес, то бескрайние мари. В одном месте увидели стайку пасущихся диких коз. Те, озираясь, на почтительном расстоянии, с любопытством наблюдали за людьми. Не чувствуя опасности, они потихоньку передвигались вдоль невысокой рёлочки, одиноко стоящих березок.
     — Сопки видите? Вон те две, тёмные. Как бабьи титьки. Нам туда.
     — А деревня большая?
     — Вообще-то Бихан стойбище. Всё увидишь, Пашок. Любопытный ты без меры. Брат твой молчит всю дорогу.
     Вдруг Кася резко остановился и развел руки:
     — Ну-ка, тихо!
     — Чего еще, — замычал Пашка, — раскомандовался.
     — Да заткнитесь вы! Слышите! Ну!
     — Вроде шумит. Может, это геологи?
     — Ты чо! Дурак, что ли. На ночь глядя. Это вертолет! Прячемся! Живей! — Кася мухой кинулся к кустам. — Если нас заметят — труба! Это менты. Рыбаков гоняют. Им все равно, кто ты.
     Все быстро попрятались в кустах.
     —А нам-то что? — Пашка сделал попытку встать, но Кася вовремя схватил его за ногу и повалил на землю.
     — Дурак! Тебя в КПЗ посадят до выяснения личности. Будем неделю клопов кормить, а потом еще почки осушат. Ты думаешь, почему у меня под глазами всегда синяки? Вот так выловили. Я ругнулся. Козлами обозвал. За козла и ответил. А скорее всего, это водила ментам настучал. Гад!
     — Запросто.
     Вертолет, сначала маленькой точкой, постепенно увеличиваясь, плавно шел вдоль дороги.
     — Точно за нами! Ложись! Ноги прячьте! Чтобы, как камни!
Прогремев прямо над головами, вертолет еще какое-то время пролетел вдоль дороги и ушел вправо.
     — Рыбнадзоровский. Эти не цацкаются. Все отбирают: и сети, и ружья. Их даже геологи побаиваются. Не любят, когда в их владениях кто-то хозяйничает.
     — А может, милиция?
     — Нет. У них желтый. Хорошо, вовремя. Дальше-то болотина. Деревьев вообще нет. Даже спрятаться негде. Точно засветились бы.
     — А что, прокатились бы. Я никогда не катался на вертолете, — пошутил Пашка.
     — Они бы прокатили. Догнали бы, еще поддали. Погоди, еще могут вернуться. Сразу так просто не отстанут. А может, на Анюй погнали. Там есть кого трясти. Анюй богатая река, а в эту речку, в основном, горбуша идет. Кета редко заходит.

     Бывший нанайский поселок, а вернее, то, что осталось после пожара, встретил команду уже в темноте. Ноги потрясывало от напряжения. Димка скинул рюкзак, и его сразу повело в сторону, как будто кто-то шутил с гравитацией. Двадцать с лишним километров сделали свое дело. Еще на подходе Кася стал нервничать. Словно собака, он водил перебитым носом и косился по сторонам. Отходя с дороги, чтобы не мешали, он останавливался и слушал, наводя на друзей тревогу и волнение. Все буквально валились с ног, но только не Кася. Димке показалось, что еще немного, и Кася повернет обратно. Однако жажда добычи пересилила.
     Бихан  оказался окончательно брошенным поселком. Когда-то в нем жили нанайцы, промышлявшие тайгой и рыбой. Поселок был очень удобно расположен среди тайги. Рядом протекала всегда богатая рыбой речка. Зимой в ней держался ленок и хариус, летом всем хватало красной рыбы: и людям, и зверям. Близость сопок придавала месту особый колорит и закрывала от продувных зимних ветров. Да и зверь всегда держался на границе сопок и болот. Но главной все же оставалась речка: не очень глубокая, но быстрая, и чистая. Красавец хариус никогда не переводился в прозрачных струях лесной красавицы.
     Нанайцы — добрый и отзывчивый народ. Брали у тайги только то, что нужно было сегодня. Конечно, природа не баловала их. Но они столетиями жили у рек, среди тайги, не нарушая ее порядков и законов. Когда-то на месте Бихана было стойбище. По рассказам Каси, места эти были очень богаты. Чего тут только не было! И чтобы все это брать, решили место окультурить, привнести цивилизацию. Позднее Бихан стал перевалочной базой для геологов, археологов и других ологов и олухов. К нему даже провели дорогу и электричество. Живи и радуйся. Магазин, школа, клуб — рай. И все было бы хорошо, только спились нанайцы. И хорошо спились. Как оказалось, много нанайцу не надо. А за бутылку он сколько хочешь рыбы выловит. За порох — зверя из тайги приволочет. Ну, а когда зверя поуменьшилось, и порох стал не нужным.
     Почему тайга загорелась? Версий было много, в том числе и та, о которой рассказывал Кася во время пути. Но причин могло быть и несколько — чей-то брошенный окурок или костер, оставленный на берегу, или просто, чья-то дурость. Со слов всё тех же геологов, Кася рассказал, что огонь, подгоняемый ветром, шел со скоростью поезда, пожирая все на пути: и зверя, и растения. Его даже не тушили. Успели кое-где прокопать траншеи. Но если огонь идет поверху, да с ветром, ему и река не преграда. Выстреливший сучок мог пролететь по ветру на сотню метров и образовать новый пожар. Много народу задохнулось от дыма прямо в самом поселке. А тех, кто был в тайге, даже не считали.
     Так и бросили Бихан. Природа как будто взбунтовалась против людей. Через год попробовали восстановить жильё, но не тут-то было. После дождей речка вышла из берегов и размыла напрочь всю дорогу, порушила столбы электропередач, а осенью, как напасть, — откуда ему взяться, — пошел на бедных нанайцев ходовой медведь. Сотни огромных, голодных зверей словно не знали другой дороги, шли через поселок, нападая на домашних животных, разгоняя их по дикой тайге. А откуда шел зверь и куда, жителям тайги знать было ни к чему.
     Всего несколько лет, как последний житель съехал. Но за это время тайга окончательно разделалась с поселком, практически сравняв его с землей.

     — Пока костер не разводите. Надо проверить, кто  здесь, — предупредил Кася и растворился в тёмных зарослях. От травы исходил приторно-горький дурманящий запах.
     Друзья яростно отбивались от наседавшего гнуса, совсем забыв об усталости и голоде. Доходило до психоза. Не хватало рук, чтобы убивать наседающий гнус. Андрей выглядел посвежее остальных, да и комары его как будто меньше донимали. Он больше переживал за Касю и пытался разглядеть его в кромешной тьме.
     Место явно разочаровывало всех. Из Касиных описаний правдой было только одно — где-то шумела речка. Она пробегала совсем близко от дороги. Шум воды разбавляло ужасное чувство досады и разочарования. Больше всех злился Пашка. У него были грустные глаза и вид напуганного зверя:
     — Ну, где этот Касинский! Я буду делать дымокур, или они из меня всю кровь высосут! — бесновался он.
     — Да подожди ты, Пашок! Успеешь еще. Кася зря болтать не будет. Давай лучше раскурим одну на двоих.
     Закрыв спички ладонями, Остап ловко прикурил и затянулся. Димке было завидно. Дым хоть немного отгонял изголодавшихся комаров. А их с каждым разом становилось все больше и больше. Хлеща себя по открытым частям тела, он вспомнил теплую и уютную квартиру далеко в Хабаровске, где не было мошки и можно было смотреть телевизор. Он представил, как из кухни доносятся запахи, и ему стало ужасно обидно за свою очередную глупость: «Сколько раз!» Сотни раз он попадал в подобный переплет и готов был бросить все и поклясться не покупаться на разные интриги. Но нет. С досадой он понимал, что это бесполезно. Все пройдет и снова повторится. Но у него хватит сил и на этот раз, чтобы вынести испытание. Однако то, что оно только начинается и это еще цветочки, он уже интуитивно чувствовал.
     Были случаи, когда жизнь его висела на волоске. Когда она зависела всего от одной спички и даже от одного глотка воздуха. И всегда кто-то невидимый давал ему ниточку помощи, за которую он цеплялся мертвой хваткой и выходил сухим из воды. Но здесь, среди мрака и дикой тайги, ему приходилось сражаться лишь с самим собой, держать в кулаке что есть силы свои нервы и ждать, когда появится Кася, и можно будет разжечь огонь. Цену огню он знал очень хорошо.
     Кася появился неожиданно. И если бы не шмат жареной рыбы, Пашка бы Касю побил. Удивительная вещь — еда. Перебивает любое чувство. Голод — самое страшное.
    — Не ори, Пахан! Только все не сожри. Не один. Пацанам оставь. Я тоже еще не ел. Пошли за мной. Аккуратнее, здесь промоины. Не оставьте ничего. Тут росомаха хозяйничает. Паскудный зверь, может напасть.
     — И все-то ты знаешь!
Не слушая Пашкиной брани, Кася уверенно пошел вперед.
     — Демьян, далеко не отходи, — Кася, наверное, улыбался. — Там могут быть медведи.
Какое-то чувство толкнуло Димку в спину, и он, как ошпаренный, полетел за Касей.
     — Там свои пацаны, из Комсомольска. Уже неделю сидят здесь. Все ништяк, — на ходу тараторил Кася. — Ботвы море. Хватит всем. Но завтра все равно поделим территорию.
     — И что! И ходить на их половину нельзя будет?
     — Да ты чо, Пашок! Ходи, где хочешь. Только по-честному. Мы трем на своей половине. Они — на своей. Дури всем хватит. Макухи все в смоле. Я уже успел кропалик терануть! — Кася семенил своими упругими ногами, чудом выбирая дорогу в темноте, то и дело спотыкаясь о невидимые камни. — Что, Димка, не ожидал, что будет так. Ночь. Не видно ни хрена. Не думай, что я тебя обманул. Завтра все увидишь. Комаров днем почти нет, только в кустах. А тебе в кустах делать нечего. Я тебе завидую. Мокрец, правда, появился. Осень скоро. Зато и рыба пошла. Пацаны поймали вчера.
     Димка машинально посмотрел в сторону шума, но ничего, кроме силуэтов темного леса, не увидел. Но речка шумела и влекла своими прелестями.
     — С голоду не умрем. Ты будешь рыбу ловить, — продолжал Кася успокаивать толпу.   — Мы будем жрать. Жарить, я хотел сказать. — Кася был в приподнятом настроении, словно только что слез с автобуса. — Ну, вот мы и на месте.
     Место, совсем не похожее на «место», напоминало разрушенное осиное гнездо. Утлое сооружение, наполовину сгоревшее, но с остатком крыши небольшого сарая, могло защитить только от слабого дождика и немного от ветра. Через минуту уже мерцал слабенький огонек на месте старого костра. Не сговариваясь, каждый занялся своим делом. Пашка собирал поблизости дрова, Кася готовил место для ночлега, а Остап занимался приготовлением пищи. Особого ума не требовалось, чтобы вскрыть консервную банку и нарезать хлеб, поэтому Димка оказался не у дел, хотя одно дело у него оставалось. Комары продолжали атаковать.
     — Хорош тебе, Димок, казачка танцевать. Сходи за водой. Речка там. Не свались, там берег крутоватый. — Кася махнул в неопределенном направлении, протягивая Димке армейский пятилитровый котелок. — Не забудь сполоснуть. Смотри, не заблудись. Свиснешь, если что.
     С трудом ориентируясь в темноте, по шуму, Димка пошел к речке, спотыкаясь о невидимые коряги. Он кое-как дошел до обрыва и спустился к воды. Речка возникла неожиданно. Она пробегала у самых ног, и он с разбегу чуть не влетел в воду. В этом месте шума воды почти не было слышно. Чувствовалось заиленное и глубокое дно. Чуть выше доносился шум переката. На какое-то мгновение Димка совсем забыл о комарах. Свежесть и прохлада невидимой реки заворожили его. В ровной глади он угадывал отражение темного леса. Немного постояв и вглядываясь в темноту, он постепенно стал различать в плотной стене  отдельные стволы деревьев и очертания противоположного низменного берега. В этой первозданной тишине у него возникла мысль, что река по настоящему живая, и молча наблюдает за ним из своей невидимой глубины. Зачерпнув немного воды, он прополоскал котелок и набрал чуть больше половины, зная, что лишнее все равно расплескается. Вдруг ему показалось, что в темноте кто-то, верее, что-то стоит и смотрит на него. Вспомнив Касин недавний рассказ о болотном воре, он ощутил страх, по спине пробежали мурашки. Неожиданно в кустах послышался приглушённый сап. Еще не успев ничего сообразить, он почувствовал, как волосы на голове зашевелились и между ними пробежал ветерок. Все Касины рассказы превратились в живую картину, кустах уже слышалось настоящее шипенье. Не разбирая дороги, он кинулся через высокую траву, затылком чувствуя что по его пятам кто-то идёт. Он не помнил, сколько пробежал. Остановился, когда понял, что забрел совсем не туда, откуда пришел. Все было похоже на лабиринт. Только шум речки позволял понять, где он и куда надо идти. Он прислушался. В темноте угадывались останки построек, полностью заросших высокой травой.  Один раз он чуть не угодил в ямы, чудом не разлив воду. Внимательно осмотревшись вокруг, он различил слабое мерцание воздуха от костра. Димка с облегчением пошел на свет. Совершенно выбитый из сил, он вышел на небольшую поляну, где догорал костер. Большое бревно, обложенное мелкими коряжками, медленно тлело и могло всю ночь мерцать в темноте даже в дождь. Вокруг был полный хаос. Везде валялись пустые консервные банки, фантики, куски полиэтилена, грязное тряпьё и разная дребедень. Вдруг у самого костра что-то зашевелилось. Димка вздрогнул от неожиданности, но тут же сообразил, что это кто-то спит, накрывшись одеялом. Из-под одеяла такого же цвета, что и земля, выглядывала растрёпанная белобрысая голова. В свете костра блеснули глаза и опять исчезли под одеялом. Парнишка лет тринадцати лежал прямо на голой земле.
     — Ты кого тут забыл? — голос донесся из другого угла и был осипшим и тягучим.
Внимательно приглядевшись, Димка различил блеск открытых глаз. Пламя костра теряло свою силу, и в темноте с трудом можно было различить лежащие фигуры. Ребята лежали  на подушке, сделанной из травы и веток. Сверху было что-то, напоминавшее полог, сделанный из кусков полиэтилена.
     Он подошел ближе. Ребят было пятеро или шестеро. Они не спали, но находились в каком-то бреду.
     — Ты, Кася?
     — Нет, я не Кася, — спокойно ответил Димка.
     Голос парня был вялым, а слова едва различались:
     — У тебя вода в котелке, что ли?
     — Вода.
     Усевшись на край постели, парень протянул руку, уже давно не мытую и покрытую бородавками.
     — Сушняк долбит. Дай глотнуть, а то ломки на реку переться.
     — Смотри, холодная, — предупредил Димка.
     Парень лениво засмеялся.
     — Колё-ёк, — он пихнул в ноги лежащую фигуру, укрытую синим фазанским пальто.   Такое же когда-то получил Пашка в своём училище, когда его отфутболили из восьмого класса за «хорошее поведение».
     — Колёк, хлебни водички, водовозочка приехала.
     Димка машинально отдернул котелок.
     — Да ты не ломись. Я же шучу-у.
     Из-под пальто донесся такой же ленивый голос:
     — Кончай кайф обламывать. Какая водичка. Ты бы папиросину надыбал.
     — Дай закурить! — попросил парень. Он медленно встал и, подойдя к костру, начал шуровать в обгоревшем бревне. Он был босиком. Ноги его мало чем по цвету отличались от кирзовых  сапог. Одет он был в рваные затертые джинсы и фазанский пиджак на голое тело. На месте задних карманов темнели пятна, а сами карманы были небрежно пришиты к коленям. Найдя на земле маленький бычок, парень прикурил его от уголька и затянулся.
     — У тебя есть папироса?
    — Я не курю.
     Парень закашлялся:
     — Чо ты гонишь! Колек, слыхал? Он не курит. — Еще две заспанные физиономии выглянули из темноты. — Как, ты не куришь? А за каким хреном ты приперся сюда?
     — Рыбу ловить.
     — Рыбу?
     Не успев продохнуть дым, парень закатился очередным приступом кашля, который перешел в смех. Его скрутило в букву «зю».
     — Рыбу ловить! Какая рыба! Здесь дурь растет! Море дури. Старик, ты гонишь! Очнись. Да тебе у нас на барахолке за коноплю вагон рыбы притаранят и пожарят!
     Через хохот нельзя было разобрать слов. Не дожидаясь, когда мальчишки успокоятся, Димка взял котелок и пошел наугад в свой лагерь, где его уже, наверное, заждались.
     Первым его встретил Пашка. В его глазах читалась растерянность и волнение:
     — Где тебя носит! Мы уже думали искать тебя, — взъелся Пашка. Он взял котелок и поставил его на разгоревшийся костер.
     Благодаря отсвету на деревьях Димка еще издали определил куда идти. Подходя к лагерю, он услышал вопли брата. А его ругань можно было услышать за версту.
     Как только все собрались, Кася подскочил к «столу» и начал делить еду.
    — Ну, наконец-то, Демьян. Мы уж думали, тебя медведь схавал. А то мы без тебя никак начать не можем. Заблудился, что ли? Крикнул бы или свистнул.
     — Я на речке видел кого-то и слышал.
     — А!.. Это, наверное, росомаха, а может, еноты. Они всегда ночью вылезают на речку. А напугать могут запросто. Они сопят. Утром сходишь, там весь берег утоптан будет. Вот увидишь. Следики маленькие, с коготками. Я сам первый раз чуть не пересрался.  — Кася по-хозяйски суетился у еды, и на лице у него было неподдельное удовольствие.
     После енотов настроение у Димки улучшилось, он почувствовал жуткий голод. Запах свежего хлеба и нарезанного сала сводил с ума. Не обращая внимания на немытые, грязные руки ребята с треском поедали то, что дома не вызвало бы никакого аппетита.

     Когда Димка проснулся, солнце уже висело над самой головой. Вокруг летали мухи и мешали спать. Они-то и разбудили его. Пашка еще дрых, зарывшись с головой в тряпье, прямо у самого костра. Это было всегда его любимым  местом, хоть на рыбалках, хоть в походах. Никаких палаток Пашка не признавал. Один его бок был покрыт белым налетом пепла от костра. Лицо его было закопченным и опухшим от укусов комаров
     Остап рылся в сумках, отыскивая свои вещи, хотя почти все носил на себе. Увидев Димку, он улыбнулся:
     — Ну, вы и дрыхнете. Я Пашку пинал. Бесполезно. Храпит как сурок. Кася уже промышляет, поднялся раньше всех. Надо бы пожрать сварганить. Сходи за водой, что ли, ты дорогу знаешь. За одно прогуляешься. Увидишь Касю, скажи, мне он нужен. А я пока костер разожгу.
     — Пашку не поджарь.
     Остап блеснул зубами:
     — Почему бы и нет. Заодно и жареха будет.
     — Где жареха! — сначала открылся Пашкин рот. Задрав голову, он стал таращиться, не узнавая того, что его окружает. — А где этот гном? Где этот потёртый таракан? — заорал Пашка, распрямляя плечи. — Наверно, уже мои макушки трет. Вот жучара! — Пашка с треском поднялся и раскрыл свой зубатый рот так, что в него мог провалиться целый котелок. Он стал делать зарядку, размахивая своими увесистыми кулаками прямо перед носом брата.
     Привыкнув к подобным шуткам, Димка равнодушно отвернулся, и пошел к речке.
     — Ты чо, не с той ноги встал? Тоже мне, брат. Я зарядку делаю, — крикнул Пашка вдогонку, продолжая размахивать длинными ручищами и делая разные боксерские стойки и нырки.
     — Вот он когда-нибудь догонит тебя и вспомнит все твои замашки.
     Пашка замотал чубатой головой:
     — Точно, Андрюха. Вспомнит. Он злопамятный. Ни одну обиду не забудет. А ведь до шестого класса он всегда был сильнее меня. Один раз мне нос разбил.
     — Да он и сейчас сильнее. Просто меньше тебя.
     Пашка сделал обиженное лицо и цинично посмотрел в сторону брата:
     — Это мы еще посмотрим, кто сильнее. Давай лучше курнем. Чтобы жизни дать толчок, надо выкурить бычок.
     — Это ты с детсада запомнил?
     — Ну-у!
     — Вредно до жратвы. У меня батя, когда жив был, всегда говорил, что до еды вредно. А сам курил.
     — Ну и загнулся от этого.
     — Ты выбирай выражения, Пахан!
     — Прости, Андрюха. В натуре, не цепляйся за слова. Не в обиду.
     —Ладно, забыли, — он полез в карман за куревом. — Одну на двоих, пока Кася не видит.
     — А когда он умер?
     — Давно. Я щенком был, еще. Но я его хорошо помню. Бухал он много. Сразу дураком становился. Матка нас сразу к соседям отправляла с сестрой. А трезвый — человек как человек. На мотоцикле катал. Мне кораблики делал.
     Пашка сделал несколько глубоких затяжек:
     — А я ничего не помню. Димка говорит, что смутно помнит, а я нет. Машину, москвич, помню, а отца — как вырезали. Только по фоткам. Дядька рассказывал, что он одной рукой две двухпудовые гири выжимал. Он плотником хорошим был. Зарабатывал много. Представляешь, машину купить. Сейчас бы катались на машине. А у матери даже на велик не выпросишь. А он машину продал, потом мотоцикл купил.  Тоже, наверно, бухал. Потом мотороллер был. Димка парусник помнит. Едем на машине, а по Амуру плывёт парусный корабль. У него память, как у змеи. Все помнит, а отца тоже не помнит. Как вырезали. Когда в яслях были, мужик придёт какой-нибудь, и все орут – ваш папка пришёл, ваш папка. А мы выбежим на улицу, а там другой. Вот это помню.
     — И что, больше не появлялся?
     — Не знаю. Мать, как партизанка. Молчит. А в основном, от родственников узнаём. Елки-палки! — Пашка стукнул себя по голове. — Записку забыл написать мамаше, что на рыбалку поехали с Димкой, на неделю.
     — А Диман же что-то писал, я видел. Он какой-то листок на столе в зале оставил.
     — Фу-у! Слава богу. Чтоб я делал без него. И ведь ничего не сказал. Видишь, какой молчун. С ним не поговоришь. Такой же, как мамаша.
     — Зато ты на нее больше похож. Зря ты на брата бочку катишь. Он сам по себе, ты сам по себе. Чего ему с нами, дураками, говорить. Он книги постоянно читает. А я вон и  алфавита не помню.
     Неожиданно вынырнул Кася с целой охапкой сухой травы.
     — Прикинь Астап, уже высохла. Мы ее сейчас через мару простучим, а вечером раскурим. У меня здесь тазик закуркован. Пожрать бы чего.
     Кася был до пояса мокрый от росы и весь искусан комарами. Глаза его еще больше опухли, а на руки вообще смотреть было страшно.
     — А где Демьян?
     — За водой пошел. На речку.
     — Вы смотрите, поаккуратнее. По одному далеко не заходите. С той стороны болотина. Мари идут. Не заметишь, как по уши в жиже окажешься. Думаешь от чего здесь столько камарни? Раньше, когда лес был рядом с поселком, комаров меньше было.
     Кася скинул с себя джинсы, несколько раз тряханул по воздуху и повесил на сук, оставшись в одних трусах и свитере. — Видел медвежье говно. Гладкие такие катышки. Блестят на солнце. Свежие ещё. Лазил здесь. Но вы не бойтесь. Главное шуметь, чтобы он раньше увидел и ушёл. Медведь сейчас сытый, рыбы много. Он сейчас на перекатах промышляет. Надо у комсомольских спросить, может, видели. Узнать, какой. Если бурый, то ладно.
     Пашка переглянулся с Остапом и стал высматривать брата. –А если чёрный, тогда что?
     — Да не ссы ты, Пашок. Днем он редко вылезает на открытые места. Он сейчас где-нибудь в прохладе, в теньке. — Кася развалился на телогрейке и смачно зевнул. — Вот как я, например. Толкнете, если что случится. Ну, там, пожрать чего или покурить. Я вздремну малёха.
     Пашка незаметно сунул потухший чинарик в карман и пошел на речку.
     Димка возился со снастями, когда в лагерь незвано нагрянули соседи. Жили они уже неделю. За это время от дыма костра и ветра лица их задубели, а волосы стояли снопами, как сено: ужасно грязные и нечесаные. Почти все они чесались от вшей. Одеты они были почти одинаково. Прожженные синие брюки. Двое были в таких же пиджаках на голое тело. Немного отличался самый высокий: он носил джинсы, примерно такие же, как у Каси, и ветровку. Звали его Кольком. По возрасту он был постарше года на два-на три других  и управлял своей командой запросто. Самый маленький, казалось, вообще только пошел в школу. Он жутко матерился, был самым шустрым и крикливым. Несмотря на их большее количество, за Касей всё равно оставался авторитет.
     Колёк не чувствовал дискомфорта в незнакомой компании. На правах хозяина он присел на корточки у костра и прикурил спрятанный за ухом чинарик. Прикурив его, он достал из кармана складной нож необычной формы, и стал непринуждённо вращать его меж пальцев, привлекая тем самым к себе внимание.
     — А грамотно вы тут устроились. И речка недалеко. А что же ваш друг, — он кивнул в сторону возившегося на берегу Димки, — он точно не курит? В смысле, не пыхтит. Если так, то у него с головой не все в порядке.
     — Это Димьян. Брат мой. И с головой у него лучше, чем у нас, вместе взятых, — недовольно пробурчал Пашка.
     Колёк спрятал ножик, и прищурив глаз, посмотрел на Пашку.
     — Не заливай! Вы совсем не похожи. Он вчера был у нас. Я его хорошо разглядел. Чумной какой-то. Санёк, докажи, что у парня вчера штаны мокрые были.
     — А! Это он на речке медведя видел.
     Все дружно рассмеялись.
     — А почему ты тогда куришь, а он нет?
     — Ему неинтересно.
     — А дурь вы тоже ради интереса собираете?
     Пашку последняя фраза заела, и он встал в позу:
     — Хочу — собираю, хочу — не собираю. Понял! И не учи меня как жить, понял?
     —А ты меня на «понял» не бери. Понял? А если так, то тебе по жизни везет, Пашок.   Моя бы воля, ни за что не попёрся бы в эту дыру комаров кормить.
     — Тогда зачем вы сюда приперлись? –лез в бутылку Пашка.
     — Да ты не злись. Я за базаром слежу. У меня тоже братан есть. Откинулся недавно. Он гоняет ботву на зону. Там его за это бабками подогревают, а он мне дает. Я пацанов кормлю. А им, пока лето, все равно делать нечего. А жить как-то надо.
     — Ну, извини, Колёк. Все чики-чики. Давай по рукам. А как же родичи их?
     — Таня со мной в одном подъезде живёт. А Санёк и Жека детдомовские, из Бикина, но у них есть родичи. Бухают, правда. А у Фасоля вообще никого нет. Есть, конечно, где-то, но он не стремиться. Только в фазанку поступили. Общагу вот дали. Надо прибарохлиться как следует на зиму. В городе одному жить не сахар. Так друг за друга и держимся. Погоди ещё, старшекурсники разнюхают про дурь, всё вытрясут, волки.
     Колькина команда, в больших, уже нечистых пальто (с длинными рукавами), выглядела нелепо. Худые белые руки, покрытые укусами, едва выглядывали из рукавов. Ладони у всех были желтого цвета.
     — Вам везет, что на себя работаете. Если я ничего не привезу, брат меня домой не пустит. Проверено. Ещё и наваляет конкретных ...
     — Ну и как, много натрясли?
     — Мы не трясем. У нас тары нет. Всё ладонями трём. Руки стерли. Хорошо хоть смола поперла. А так, вроде нормально. Себе останется, а пацаны оденутся нормально на зиму.  Не ходить же в фазанском, как салдофоны. Там ещё такие польта дают, до пяток. Будешь как чучело народ пугать.
     Все дружно рассмеялись, глядя, как Колёк изображает их себя недотёпу.
   …-Жаль, хлеб быстро кончился. Может, пару булок одолжите?
     Пашка машинально пошел к сумке, висевшей высоко над землей — единственный способ защиты от мышей и крыс. Но, поймав колючий взгляд Каси, резко повернулся, схватил топор и начал рубить дрова.
    … — У нас рыба есть, можем махнуться.
     По лицам Колькиных товарищей было понятно, что хлеба они давно не видели. Выглядели они жалко и все время молчали, озираясь по сторонам. Наступила пауза. Кася, делая вид, что занят, ковырялся с маскировочной сеткой, пытаясь распутать и разложить ее на земле, и всё время посматривал в сторону речки. Никто не знал, зачем ему эта сетка и где он ее откопал. Колька бросил под ноги бычок, цвыркнул слюной и встал:
     — Ну, ладно, чуваки, не кашляйте. Привет маме с папой. — Не прощаясь, он ушел, уведя за собой свою свиту.
     Как только гости скрылись, Пашка вогнал топор в гнилушку, и грязно выругался:
     — Да что мы, жиды какие, — он развел руки, обращаясь к самому себе. — Пацаны же не на себя батрачат. Кася! Что ты жмешься! Кончится жратва, соберемся и свалим.
     Кася упрямо молчал.
     -Да пошёл ты…
      Пашка выбрал буханку черного хлеба и убежал догонять Кольку с дружками.
     — Да, правильно поступил Пашок, Кася. Что мы, жмоты, что ли!
     — Ты, Остап, не врубаешься. Сегодня у них хлеб кончился, а завтра они свалят. И скатертью дорога. На хрена нам эти захребетники. У них ни флага, ни родины.  Нам же больше дури достанется.
     — Кася! Ты меня удивляешь. Сам же говорил, что конопли навалом.
     — Ну и что! Пусть валят. На фиг нам хвост.
     — Но они же вчера тебе целый шмат рыбы запросто так отдали.
     — Да они уже забыли. Они вчера обкуренные были, как дубы. Они, наверно, и не заметили, как я взял рыбу.
     — Ты чо, свиснул?
     — Нет, конечно! Они сами сказали — возьми рыбу. Да чо ты их жалеешь! Был бы ты один, посмотрел бы я, как они с тобой базарили бы. Не люблю комсомольских. Они все на зону пашут. И все там будут. Думаешь, ножичек он в магазине купил? Такие финки только на зоне делают. Кончай, Андрюха, завязали. Не обижайся. Вот увидишь, я прав. Сегодня им дали хлеба, завтра они еще чего попросят. Дай коту молока, он сметаны захочет.  Этот народ я хорошо знаю. Здесь закон тайги. Побеждает сильный.
     — А как же ты прошлый раз сам на хвосте сидел? Ты же сам говорил, что тебя пацаны кормили.
     Кася насупился, стараясь не смотреть на друга:
     — Неизвестно, кто кому больше должен остался.
    Он наконец-то распутал сетку:
     — Помоги мне.
     — А зачем тебе эта дрянь?
     — Сам ты не врубаешься. Это для маскировки. С вертолета не заметят.
    — А где ты ее надыбал?
     — А, на полигоне, недалеко от Вяземска, в Тигровом. Промышлял. Дури там мало. Мне салаги за пакет ботвы приперли.
     — А что, солдаты тоже пыхтят?
     Кася искоса посмотрел на Остапа и ухмыльнулся:
     — Они не люди, что ли? Погоняй тебя в полном боекомплекте, ты не только закуришь. Запоешь.
     — А как ты ее припер сюда?
     — Говорю тебе, в кузове довезли почти до места.
     Сетка была большой и совсем новой. Её натянули над лежбищем, накрыв одной половиной сетки угол костра. Получилось что-то вроде гнезда.
     — Во, Пахан не заметит. Будет прикол.
     Подошедший Пашка сначала проскочил. Он долго озирался и несколько раз смотрел прямо на лагерь, но ничего не заметил. Увидев брата, пошел к нему.
     — Ну, и как улов? — спросил, по-пижонски засучив рукава, Пашка,  накатив прилипший окурок папиросы нижней губой почти вертикально.
     Димка стоял у самой кромки и, широко расставив ноги, всматривался в бурлящий водоворот. В руке он держал «кошку» — большой тройной крючок. Ничего не ответив, он махнул рукой в сторону густой травы. Там  что-то шевелилось.
     — Ух, ты! — присвистнул Пашка, увидев на песке огромную рыбину. — Кета, что ли?
     — Горбыль, — стараясь не поддаваться восторгу брата, равнодушно сказал Димка. Хотя внутри него все ликовало от гордости.
     — А мне без разницы! Здоровенный какой! — Пашка обхватил самца и поднял вверх. Рыба заиграла стальной чешуей на ярком солнце. — Килограмм пять будет.
     — Не-е. От силы — три.
     — Ты не умничай. — Пашка хотел было принизить успех брата, но сильная рыба, все время выгибающаяся в руках, приводила Пашку в восторг.
    …— Кася! Гном партизанский! Посмотри, что братка мой выловил, — заорал Пашка и широкими прыжками, подобно рысаку, поскакал к лагерю. — Где ты спрятался, узкоглазая морда! Сейчас рыбу будем жарить.
     Пашка бежал, высоко задирая колени, словно скаковая лошадь, и держа горбушу на вытянутых руках. Его громкая ругань немного сбила Димкин настрой. Речка опустела. В прозрачной быстрине он высматривал самцов, а это было не так просто. Иногда по течению брюхами к верху, проплывали полудохлые рыбы. Это были уже отнерестившиеся горбуши. Вся их поверхность была покрыта красными пятнами. Кое-где по берегу они лежали облепленные мухами и вызывали неприятное чувство. Глядя на такую картину, совсем не хотелось ловить горбуш. В воде были видны их темные горбатые спины, рыба двигалась почти у самого дна, против течения. Икрометы были где-то выше. По плавным движениям было понятно, что рыба медленно умирала. Некоторые подолгу останавливались, с трудом удерживаясь на одном месте, некоторое время словно барахтаясь на одном месте. Потом возобновляла свой путь. Было удивительно, преодолеть несколько тысяч километров, чтобы потом скатиться дохлой по течению или попасть на обед медведю. Один бывалый браконьер как-то рассказал Димке, как одна рыба разрывала чужие икрометы и там откладывала свою икру. Разрушенная икра становилась кормом для других рыб. Все только и делали, что ели друг друга. Рыбу поедали все, кому не лень: медведи, лисы, птицы.
     При мысли о косолапом Димку передернуло. Место было дикое, и медведь мог появиться в любой момент. Брат убежал, и стало немного боязно. До этого, пока он был в процессе ловли, этой мысли не возникало. Река оставалась прежней, но как-будто притихла, и лес на другом берегу замолчал, и словно пугая своей глубиной. Он стал оглядываться, и в это время за спиной что-то словно взорвалось. Удар о воду был таким сильным и неожиданным, что Димка даже не успел вздрогнуть. Сразу возникли мысли  - что могло так ударить, но на ум ничего не приходило, и от этого стало ещё страшнее. Одно было ясно, упало что-то сверху, и с большой скоростью. Вдруг, боковым зрением, ещё не успев повернуться, Димка увидел что-то необычное. Как из воды появился непонятный предмет, похожий на корягу. Это была чья-то голова. Он ещё не разобрал, что это могло быть, только повернул голову, как из-под толщи воды вырвался сноп белых брызг и огромные крылья. Всё это происходило так медленно, что он успел разглядеть изгибающиеся от воды перья крыльев. Это был большой орёл. Вырвавшись из плена воды, и несколько раз плавно взмахнув крыльями, орёл неотрывно смотрел одним своим глазом на него, и всё это сопровождалось гробовой тишиной и шумом воздуха из-под крыльев птицы. Это было так близко, что вода с крыльев попала ему на ноги. Если бы не эти холоднее брызги, то всё происходящее можно было принять за сон, насколько всё было необычным и неожиданным. Птица вышла из воды и подняла в воздух большую рыбину, немного постояла на месте, словно набирая мощи, а быть может, преодолевая нагрузку, и медленно поплыла над водой вверх по течению, забирая в прогал леса. Как видно, сразу подняться над деревьями она не могла из-за большого веса добычи.
    Вот это настоящая охота, -подумал Димка, сжимая от напряжения пальцы рук. Картина встревожила его до крайности, но вместе с тем он ощутил прилив силы, восторг от увиденного. Теперь он точно знал, что ради этого зрелища стоило идти неизвестно куда и терпеть, пусть комаров или ещё чего. Он увидел жизнь такой, какой она была на самом деле. Потом он заметил в воде большую темную спину. Рыба двигалась быстро и уверенно, как торпеда. Перекат она перескочила в одно мгновенье.
     — Вот она. Добыча!
     В одну секунду в груди всё заклокотало от азарта. Немного раскрутив кошку, Димка, рассчитав момент, закинул крючок и резко подсек. Но «кошка» немного не долетела до рыбы. От досады он даже вскрикнул. Резко выбрав тройник, чтобы не цапануть каменистое дно, он побежал выше по течению. Не обращая внимания на холодную воду и густую траву вдоль берега, он бежал вслед за рыбой. Ему надо было опередить её до следующего переката. В глубокой воде ее уже было бы не заметить, а кидать на авось — только крючок тупить или вовсе поймать корягу. Слишком много труда было вложено в это изобретение, успевшее доказать своё преимущество перед фабричными якорьками.
     Рядом проплывали средних размеров горбуши, и поймать их было плевым делом. Но азарт завладел им полностью. После спектакля, разыгранного орлом, мелкая добыча его уже не устраивала. Один раз он чуть не наступил на огромную ондатру с омерзительным хвостом и ужасными острыми когтями. Крыса вовремя кинулась в воду и вылетела далеко внизу. Веревка все время путалась в траве и мешала бежать. Выбрав удобный для охоты берег, он стал ждать. Сердце колотилось со страшной силой. Но больше от страха за добычу, чем от быстрого бега. Прошло несколько минут ожидания. Рыбы все не было. Незаметно повылазили комары. Еще бы. Еда! Место было тенистым и удобным для расправы. Но менять его Димка  не хотел. Дно было чистым и хорошо просматривалось. К тому же деревья не давали солнечным бликам играть на поверхности. Казалось, что речка мелкая, но это была только иллюзия. Чистая кристальная вода скрывала почти полутораметровый слой, в котором лениво плыли на собственную погибель горбуши. Они проходили небольшими косяками по десять-пятнадцать штук, как одна подводная лодка. Досада вдруг овладела Димкой, он подумал, что вместе с горбушами пропустил свою добычу. Убивая на себе сразу по дюжине комаров, он покрылся маленькими красными пятнышками собственной крови. Незаметно им овладело уныние, и даже, жалость к самому себе. Он опять остался один на один с лесом и рекой и почувствовал страх. Впереди предстоял путь в лагерь, и неизвестно каким он мог оказаться для него. Было бы проще и быстрее ловить горбылей рядом с лагерем, но почему-то он оказался здесь. Да и горбуши, пойманной до этого,  хватило бы на всю компанию, но азарт охотника прочно сидел в его крови. Наконец-то он увидел ее. Рыба, скорее всего, отдыхала в заводи, но зов природы все время толкал ее вперед. Их называли гонцами. Они двигались по одиночке, на почтительном расстоянии друг от друга. Это были огромные самцы с верхним клювом, загнутым вниз, как у орла. Огромная серебристая рыба, как торпеда, преодолела быстрину, даже не лавируя в струях течения.
     Димка размотал кошку и бросил её под самую бочину рыбы.
     — Есть! — он резко подсек шнур, и сразу ощутил резкий удар в ответ. От рывка он потерял равновесие, а тонкая нить, как проволока, вонзилась в руку, слепив все его пальцы в один пучок. Он не успел опомниться, как оказался в воде. Потеряв под ногами почву, он поплыл вдоль берега. На мгновение его охватила паника. Рыба продолжала тянуть, словно буксир, а ноги не находили опоры. Он только успевал высовывать голову, чтобы хватануть воздуха, пытаясь перевернуться ногами вперед, но упрямая рыба все время не давала этого сделать, натягивая его руку, как струну. Вдруг он заметил впереди огромный ствол. Дерево, низко висевшее над водой, рассекало огромными сучьями, словно плугом, стремнину воды и не обещало ничего хорошего. Успев глотнуть воздуха, Димка с головой ушел под воду, не зная, как глубоко уходят сучья. Один такой сучок всё же зацепился за футболку, чуть не задушившую его воротником. Ткань треснула, и он остался без майки. Рыба по-прежнему продолжала лететь вниз по течению. «Хорошо, хоть вниз, — подумал Димка. — Меньше будет идти».
    Постепенно освоившись в воде, он вытянул ноги вперед и начал плугом взрыхлять каменистое дно. Наконец-то рыба выбилась из сил и всплыла на поверхность. К этому времени и у него уже не оставалось сил. Подтянув ближе крюк с добычей, он с трудом выполз на берег и огляделся. Просунув пальцы под жабры, он пропустил шнур через зубастую пасть и потащил ее за собой. Нести ее, такую тушу, уже не было никаких сил. Тут только он вспомнил, что до этого был в кроссовках. Он посмотрел на свои босые ноги и от обиды чуть не выбросил свою добычу в реку вместе с крюком. Другой обуви у него не было.
     Каково было его удивление, когда он увидел один свой башмак, плывущий себе спокойно вниз по течению. В скором времени к нему послушно подплыл и его второй брат. В этот момент рыба уже нисколько не радовала его. Вернувшиеся из небытия кроссовки, приводившие в восторг и Касю и Остапа, куда больше волновали Димку. Напялив их мокрые, прямо на носки, он побрёл в сторону лагеря. На одном из перекатов, он почувствовал нестерпимый запах. Воняло тухлятиной. Совсем близко от воды кто-то разбросал много горбуши. Почти у всех не было голов. По гниющим рыбам ползали мухи, а вокруг царил смрад. Неприятное чувство, как метлой, погнало его с места кровавой расправы над бедной рыбой.
     Его отнесло дальше, чем он сначала предположил. Идти вдоль речки было намного труднее, чем плыть. А тут еще рыба за спиной. Сжалившись над ней, он обхватил ее двумя руками, зацепив пальцами перемычку между жабер. Глаза рыбы ничего не выражали и были не от мира сего. Он вдруг сравнил рыбу с молекулой. Было что-то схожее. Она, наверное, была еще жива, но глубокая рана, оставленная кошкой была смертельной, из нее тоненькой ленточкой ещё сочилась кровь. «Хорошо, что у нее такие пустые глаза», — подумал  Димка.
     Самый большой восторг испытал Пашка. Увидев добычу, он орал во всю глотку, обхватив кетину обеими руками.
     — Понял, Касинский, какой у меня брат! А ты только по кустам шныряешь, как бобер.
     Кася оставался спокойным и даже равнодушным к улову.
     — Гонца поймал. Ты, я смотрю, и искупаться успел. — Кася присвистнул, увидев Димкину проплуженную спину.
     — Это чо? Она тебя утащила, что ли? — Пашка выпучил глаза и стал душить рыбину, сделав суровое мстительное лицо. — Ты! На моего брата! Да я тебя порву!
     — Кончай, Пашок, дурить. Брось ее, — посмеиваясь попросил Кася. — Аппетит портишь.
     Пока мальчишки слушали сбивчивый рассказ про орла и купание, Кася успел вспороть брюхо и отделить потроха от белой молоки.
     — Самое вкусное, — заявил гордо Кася, словно добыча с самого начала принадлежала ему.
    — Сам жри кишки! — скривился Пашка.
     — Дурак! Пожарить, знаешь, какая вкуснятина.
     Димка смотрел на кишки с равнодушием, сама рыба  уже не внушала прежнего восторга и вызывала в нём лишь чувство пустоты.
     — Мясо кеты не очень вкусное, — продолжал комментировать Кася. — Разве что брюшко. А так — сухомятина. Но ты, Демьян, молодец. У самцов мясо вкуснее, чем у самочек.  Не зря мы взяли тебя. С рыбой проблем не будет, только больше трёх в день не лови. Все равно пропадет. Разве что икрянок. А мясо — косолапому на обед.
     В приготовлении еды на природе Кася был лидером и варил всегда сам и с большой страстью. Но и ел всегда много, правда, редко, утром и вечером, набивая до отказа свое плотное брюхо. Вечером, при свете костра, он любил растянуться на тряпках и курить, пуская белые колечки в темноту. Он подолгу смотрел на огонь и рассказывал о своих приключениях. Половина его историй наверняка была вымыслом, частью чужих рассказов, и Кася иногда путал имена и названия. Но об этом мало кто задумывался.
     Кася не первый раз посещал Бихан. За несколько визитов он успел создать что-то вроде штаб-квартиры. Надежно припрятанные кастрюльки, кружки и даже сковорода, отлитая еще при царе Горохе, говорили о том, что он прожил в этом месте не одну неделю. И округу знал не хуже тех нанайцев, призраки которых витали по ночам над поселком. Отсюда были и его долгие отлучки на слободке. Когда же он появлялся, весь заросший щетиной, трудно было признать в нем цивилизованного человека. Кася все время чего-то опасался. Это замечали многие. Говорил он негромко. А смех его всегда был тонким и ехидным. Под ногтями можно было ковыряться хоть целый день. Залежи, как говорил сам Кася, — на целый косяк.
     Обваляв молоки в муке, он с любовью разложил их на сковороде, почти не оставив места приготовленным для жарёхи брюшкам. Каждый сам себе отрезал то, что хотел. Добрая половина еще оставалась нетронутой на вечер.
     — А ты, Пахан, говорил, на неделю хватит. Эту рыбу я один на спор съем.
     — Не гони! Не съешь.
     — А давай! Даже спорить не буду.
     — Пошел ты. Я сам жрать хочу, как собака. И тебя вместе с этой рыбой сожру, понял! — загоготал Пашка, весело оскалив свои крепкие, но уже безнадёжно жёлтые от никотина зубы. Все знали его манеру вести мирную беседу.
     Кася с ехидной ухмылкой посмотрел на друга, зная, что тягаться с ним в ругани бессмысленно. Остап при всех разговорах оставался больше в роли зрителя и только посмеивался. Спорил редко, но всегда первым начинал любое дело. Домашние заботы сделали его покладистым и ловким. Мать свою он любил и очень болезненно реагировал на ее очередной запой. Об отчиме никогда не говорил. Забросив спорт, он связался с Касей, которого знал с яслей, и незаметно для себя втянулся в коноплю. Но хозяйство всегда оставалось его обязанностью. Димка не раз проходил мимо Андрюхиного дома и видел, как суетится тот в своем дворе. Беспородный кобель все время путался под ногами, а добрый Остап успевал и подразнить его, и помидоры подвязать, и перекинуться парой фраз с беззаботной пацанвой. К Димке он относился по-доброму и всегда переживал  за его ссоры с братом. Они ссорились каждый день, и все знали, что самая безобидная перепалка между братьями может перерасти в жестокую драку. Все, кто знал братьев, могли только поражаться тому, как два человека, совершенно разных и внешне, и по характеру, могли иметь одну мать. Обычно доставалось Димке. Но от этого он становился еще вспыльчивей и злее, стараясь удержать за собой по праву принадлежащее.
     С приходом вечера все собирались у костра. Кочегарил обычно Пашка. Соорудив у огня что-то вроде кресла, он непрестанно следил за пламенем, периодически подгребая  угли в общую кучу. Ругался, если кто-то из друзей, без его разрешения, бросал в костёр дрова, и следил за чистотой в лагере. Во избежание пожара, костер он обложил обломками кирпича. Их было полно вокруг. Огонь поднимался почти до маскировки, отражался на лицах довольных друзей.
      Вечера проходили всегда одинаково. Забивали в скрученную козью ножку немного ботвы, перемешанной с табаком, и пускали по кругу. Попытки Каси приобщить Димку к зелью так и не увенчались успехом. Дурачась, Кася протягивал ему косяк и заливался тонким идиотским смехом, заражавшим всю компанию:
     — Да сделай, Демьян, пару затяжек. Хоть узнаешь, что это такое. Ничего с тобой не будет. Зато кайф поймаешь.
     — Кончай, Кася, пацана соблазнять, — недовольно ворчал Остап, протягивая слова  лениво через нос и путаясь в онемевшем языке.
     Постепенно глаза их затягивала пелена, и никто кроме Димки уже не видел, как мальчишки преображались, превращаясь в совершенно других людей. Вернее, существ. На каждого в отдельности наркотик действовал по-разному. Жадный до «дури» Пашка замыкался. В такой момент понять его было невозможно. Сделав несколько глубоких затяжек, он как-то даже ждал «прихода», когда едкий дым заполнит его голову. И тогда брат делался совершенно иным. Лицо его расцветало, а глаза становились блестящими, но совершенно пустыми и бесцветными. Даже добрыми. Но это была безразличная доброта ко всему, что творилось вокруг.
     Остап не мог сильно затягиваться. Наверное, внутренняя тяга к спорту всё ещё препятствовала проникновению яда. Он заходился кашлем, и все смеялись.
     — С л а б а к, — тянул Кася через нос и, спокойно пропуская через легкие едкий горьковатый дым, улетал в свои, только ему ведомые миры.
     Не обращая внимания на бессмысленные диалоги, Димка потягивал в сторонке чай из своей походной кружки и прикусывал карамелькой. Кася обычный чай не пил. В большой зеленой кружке он заваривал особый чай. На кружку кипятка сыпал полпачки заварки и мог тянуть почти литровую кружку хоть целый вечер, запивая выкуренную козью ножку своим чифиром.
     Иногда Димка чувствовал, что и его поведение изменяется. Он точно так же заливался смехом без причины и мог подолгу тупо смотреть в никуда. Неожиданно, все предметы, окружавшие его, оживали, как будто внутри них был пульс, некоторые даже менялись в размерах. Это было и страшно и до крайности интересно. В один из таких моментов ему показалось, что рядом с ними есть ещё кто-то. Тогда его охватил жуткий страх, который не покидал его до самого утра.      
     — Ты, Демьян, тоже тащишься, — дразнил Кася. — И тебя зацепило.
     Димка резко приходил в себя, подозрительно косясь на компанию.
     — Да, Диман, это дымок действует на тебя. Так что ты такой же торчок, как и мы. Прикинь Паха… Я только что видел со стороны всех нас, и себя в том числе. Прикольно так. Как в гамаке плаваю над костром и смотрю как все мы сидим. Даже страшновато стало, вдруг я улечу.
    -Тогда мы из твоих мослов чучело сделаем, - находится кто-то из дружков, и компания закатывается истерическим смехом.
     Костер медленно облизывал ветки и тоже как будто тащился от собственного дыма, одаривая компанию безразличным пламенем и светом.
     — О с т а п. Твои  кеды дымятся, — тянет кто-то из толпы… Андрей отдергивает ноги и вскакивает, как ужаленный, обжигая пятки. Всем весело и хорошо оттого, что дымятся стельки бывшего футболиста. Смех переходит в надрывный кашель, и счастливые лица краснеют, как жареные раки.
     Напившись чая, когда от реки становилось прохладно, и по болотам начинал стелиться серебристый туман, Димка заворачивался в одеяло, удобно расположившись на мягком сене. Он смотрел в небо, наблюдая как искры улетают в непроглядную темноту, не причиняя вреда маскировочной сетке. Небо висело звездным куполом над их маленьким, до ужаса уютным мирком, среди бескрайней тайги, и пело свою ночную звездную песню, убаюкивая его в своем теплом одеяле. Иногда ему казалось, что он слышит эту музыку. Точно так же, растянувшись прямо на земле, рядом лежал брат и чертил разные фигуры обгоревшей головешкой в ночном пространстве.
     Больше всего любили говорить о фантастике. Оказывалось, что Кася прочитал кучу таких книг. До дыр он истрепал уйму журналов, где встречалась фантастка и приключения. Он пересказывал их почти наизусть, и мог мусолить подробности часами, вызывая откровенный интерес у слушателей. Всех героев этих рассказов он почему-то называл чуваками. Было поразительно, как, пользуясь общепринятым жаргоном, забывая имена, Кася с доскональной подробностью раскрывал суть рассказа, словно сам сочинял их. Иногда, он увлекался, и герои одного рассказа неожиданно переходили в другой. В таких случаях Остап останавливал Касю одной фразой: «Ты гонишь, Кася», — и тот, неловко улыбаясь, возвращался на исходную позицию:
    …-Там, короче, чувак был, Здоровый как бык. Он одному полицаю в рог заехал, и убил насмерть. Прикинь, с одного удара. Его за это на каторгу сослали. А там был такой же здоровый, норвежец. Они с ним скорефанились, и решили сбежать. А надо было плыть до корабля несколько миль, а в море акул кишело. И короче, они поплыли, и давай ножами отбиваться. 
     -От куда у них ножи взялись? Кася ты гонишь! Они же на каторге, сам говорил.
    -А ты не перебивай Пахан. Говорю тебе, они себе сделали в тихоря ножи, и курковали в соломенных матрасах. Их как самых здоровых выбрали на разгрузку табака, они и слиняли. А до корабля две мили надо было плыть. Там их ждали. Одного, короче, мелкие акулы окружили, и на его глазах схавали, а этого атаковала рыба молот, огромная акула. Он ей нож в самый глаз всадил. Когда он вылез, то назвался именем своего корефана, потому что те за ним приплыли. Им заплатили родственники. А того так и сожрали. А рыба-молот за кораблём потом плыла долго. И потом, где бы, в каком порту он не появлялся, она его преследовала. А потом он сам к ней бросился, типа один на один.
    -Кася, ты гонишь. Как бы он её узнал? Все акулы одинаковые.
   -Да ты сам такой! Он же в неё кинжал всадил, прямо в глаз. Она так с ним и плавала. Любой заметит, что у акулы в глазу крест торчит.
     -У него наверное башню снесло.
     -Да ты Пашёк не читал. Прикольный рассказ. Чувак был конкретный. Жаль не помню как называется. Это я в журнале Вокруг Света прочитал.
     -Вот бы кино такое посмотреть.
     -Да ты в уме Остап? Где тебе режиссёр такую акулу найдёт. И такого монстра. Он кочергу в узел завязывал.
     -Кочерга ерунда. У меня прадед казак был, он пальцем пятаки гнул. Ему твоя кочерга, что проволока.   
      Выговорив очередной сюжет Кася надолго замыкался, и молча смотрел на одну точку.
     — Приколись, Андрюха, — возникал он из небытия. —Вот эта точка может быть больше, чем вся наша галактика. А ты Пахан не смейся, в натуре говорю. Там тоже есть свои планеты. Я читал. Остап, ты прикинь. Где-то сидит такой же маленький Остапчик и забивает косячок. Такой малюсенький-малюсенький. И тащится.
     Толпа прыскает и падает с «коек».
     Постепенно вырубались, без предупреждения. Первым Димка. Потом Пашка, а за ним и Андрей. Кася оставался один на один со своим маленьким миром, потихоньку выпуская изо рта ядовитый дым. Сквозь сон, тихо проникающий в сознание, Димка иногда видел мерцающие язычки костра и одинокую, как каменная индийская статуэтка, фигурку Каси. В ночной тиши слышались обрывки фраз. Кася продолжал разговаривать с Андреем, виделись его жесты рук, медленные и магические. Димка заворачивался глубже в одеяло и проваливался в бесконечный мрак. К середине ночи просыпался брат и бесцеремонно забирал одеяло с любого, оставив свое скомканным где-нибудь в ногах. Когда костер превращался в едва мерцающую точку, то неизвестно откуда появлялся уже не летний холодок и щипал свои жертвы холодными руками. Вокруг умирающего костра бегали мыши в поисках забытой корки хлеба и все время пищали меж собой, совсем не боясь огромных гулливеров, которые все время шевелились и бормотали во сне. Лесные разбойницы ползали возле самых лиц, заглядывая в закрытые глазницы своими светящимися бусинками, и с любопытством шевелили черными носиками, утыканными тоненькими усиками со всех сторон. В темноте слышался шорох лесных зверей, промышлявших друг другом и в недоумении останавливающихся перед необъяснимым запахом, вызывающим легкую дрожь под шерстью. Все ждали, когда догорит последнее пламя. Но огонь упрям. Его язычки облизывают очередную жертву, признаваясь ей в любви, и жертва медленно сдается. Она, как возлюбленная, полностью отдается во власть страсти и бесследно сгорает, давая рождение тысяче новых искорок. Они разлетаются в разные стороны в поисках жертвы и предупреждают обитаемый мир: «Я жив, и я не дам в обиду тех, кто подарил мне сегодня жизнь и пищу».
     Закопченный котелок мерно шипит с остатками чая на дне. Ему хорошо.  Для него огонь — лучший друг. Но шипит он не зря.
     «Обижу», — шепчет огонь всему живому.
     Среди всего этого ночного театра маленький человечек с перебитым носом, похожий на домового, смотрит, как танцует и корчится в судорогах его ребенок. В узких глазах заметны огоньки, вымаливающие у хозяина еды.
     «Ещё! Ещё! — язычки, как руки, тянутся к человеку, облизывая на последнем издыхании его ноги. — Ну, кинь в меня еще одну веточку, —слышится шепот в ночной тишине, — и я расскажу тебе самую страшную историю огня. Историю о великом пиршестве белого пламени, без которого тебе не прожить и дня на этой земле. Слушай же и смотри!» — и огонь проглатывает свою очередную жертву.
     Перед глазами маленького человека всплывает картина давно минувшего времени. Он видит дома, людей, снующих повсюду. Собаки, кошки, поджав хвосты, прячутся в подворотнях. Огонь идет сплошной стеной, распевая всему живому и неживому свой победоносный гимн. Его руки необъятны и преисполнены любви к своим жертвам. Танец наполнен завораживающей и магической грации. Медленно мышеловка захлопывается. Чудовище смыкает руки и, наслаждаясь, обволакивает молочной пеленой едкого дыма всё живое. Огромный вал огня уже близко. Преград нет на его пути. Боль пронизывает великанов-кедров, и они разрываются. Огонь беснуется. Он в безумии. Куски живой плоти, как снаряды, разносят неизлечимую заразу в скованную страхом пустоту леса. Огонь по-хозяйски берет то, что не может отстоять земля. Он готов погибнуть в своем сатанинском обжорстве, и все сгорает в его бездонном чреве. Как коробки со спичками, вспыхивают дома людей. Огонь их гонит. Они — мышки, и никуда им не спрятаться от него: «Вы перекормили меня, и я благодарен вам. Вот вам моя плата». — И пламя шипящими змеями тянется к людям. Своими языками они облизывают людей, обнимая и лаская их тела своей плотью. Люди в страхе принимают их любовь и корчатся от блаженного удовольствия. У огня еще никогда не было такого пира.
     Застывшая в ночной мгле фигурка, похожая на Будду, вдруг оживает, вскакивает как ужаленная. Под ногами мерцает маленький, размером с монету, огонек и уже не просит пищи.
     — А ты чего, Димка, не спишь?
     — Холодно что-то. Может, дров подбросить? — отвечает в тишине Димка и оглядывается.
     — Обойдется. Ему и так много досталось. Лучше укройся. Возьми одеяло, а мне не холодно. Я привык. До утра еще не скоро. — Кася крепко зевает. Под ногами исчезают последние остатки костра. — Подавись!
     В тишине слышится тихое шипение и вздох.
     — Ты слышал? Как будто умер кто-то.
     — Да.
     Кася оглядел спящих друзей.
     — Который раз убеждаюсь, что место это с причудами. — Бросив под себя кусок пожарного брезента, и закутавшись в дерюгу, он улегся прямо на место, где только что мерцало пламя. — Так будет правильно.

     Кася всегда просыпался раньше других. Пока все дрыхли после ночных кошмаров, он успевал умыть почерневшую от костра и солнца физиономию в холодной речке и с головой уходил в заросли конопли, изредка выныривая, чтобы перевести дух от гнуса. Когда Кася работал, то был похож на огромную пчелу и ничего не чувствовал и не замечал вокруг. Словно таракан, перебегал он с места на место, на нюх определяя, где самый жирный куст конопли. Ладонями, способными растереть в муку любую крупу, Кася перетирал куст снизу доверху. Тут же большим пальцем стирал смолу в комочек, который присоединялся к другим в большой «баш».
     Свой рынок сбыта Кася всегда держал в секрете. Товар много значил для Каси. По сути, он кормил и одевал его. Он больше всех собрал за то время, пока жили в лесу. Появлялся в лагере уже к вечеру, голодный, как волк, но всегда в хорошем настроении. Остап, в отличие от Пашки, Касе не завидовал, да и вообще не знал, что это такое. Пашка свое отставание переживал и злился на Касю. А на брата смотрел с обидой. Димка слонялся по окрестностям без дела и целый день пропадал у реки. До проблем брата ему не было дела.
     Соседи не беспокоили. Иногда казалось, что они заснули в анабиозе, как пчелы или медведь зимой. Димка иногда наведывался на их территорию. С Касей они не здоровались вообще. Санёк и Жека были на год младше, и сначала пытались взять верх при разговоре, но когда узнали, что Димка родился в Вяземском, то стали запросто, словно знали друг друга сто лет. Вяземском почитался больше чем Бикин, потому-то был ближе к Хабаровску, и поэтому большинство историй было Димкиных. Но сами ребята не молчали, часто перебивали друг друга, взахлёб рассказывая свои местные страшилки. Про Бикин ходило много разных слухов. Колёк и Таня в разговор не встревал, только ухмылялись и шушукались меж собой. Фасоль почти всегда спал и мёрз, поскольку был очень худым, даже тощим. Его кости требовали тепла, так говорил Колёк.
    Бикин как и Вяземск стоял рядом с Уссури, но на реку не пускали, однако там протекала и сама речка Бикин, не очень быстрая и немного мутноватая. Кто-то говаривал, что в некоторых местах её есть второе дно. Димка слышал про это, но считал, что так не бывает. Санёк рассказал, что по реке раньше тоже  жили нанайцы, но потом их не стало. А ещё говорил о каких-то пещерах, к которым никто не может подойти, потому что разламывает от боли голову и человек начинает бояться. Ещё говорили, что на Уссури есть подземный город, и что туда даже кто-то спускался, но места эти гиблые, и пограничники всех оттуда прогоняют.
    -А здесь тоже есть место, - докаж Жека.
   -Ато. Только я не пойду туда. Далеко. Ещё чего доброго на медведя нарвёшься. Колёк не даст соврать.
   -Медведь ерунда. Это просто зверь. Он человека боится. А вот болотный вор, -замысловато ответил Колёк, тренируясь со своим ножичком. Подбрасывая его высоко над головой, он ловко ловил его и перебрасывал из руки в руку, словно готовился к атаке, каким-то особым способом вращал между пальцами, что создавалось впечатление, буд-то нож привязан.
   -Гон всё это! Нанайцы специально жути нагоняют, чтобы мы не шарились в их местах.
   -А я бы сходил, -вороша костёр пожимает плечами Колёк, -да не в чем. Чёбаты совсем развалились, а босиком какой там. Без ног останешься. У тебя Диман какой размер кроссовок? Может дашь поносить немного? Я ведь тоже на спортивную секцию ходил. Пока в школе учился. За город, между прочим, выступал. Второе место занял на стометровке.
    -Колёк заголил одну штанину и напряг ногу. Все дружно присвистнули, включая Димку.
    -Твоя нога больше. Растопчешь, потом ходить неудобно будет.
    Колёк не глядя кивнул, понимая, что предложение глупое, особенно здесь, в тайге.
   -Там по реке вверх нанайцы сидят, -промежду прочим сказал Колёк, выискивая в остатках костра запеченную картошку. Вышло пять штук, на каждого по одной. Но одну, самую большую, Колёк разделил на две части. Димка почувствовал неловкость и поднялся, хотя вид дымящейся картошки вызывал слюнки во рту.
    -Ты кончай обламывать, вежливого из себя корчить. У вас свои законы, у нас свои. Хабара хоть и считает, что в Комсомольске одни урки живут, но нам на это до задницы. Всё что есть поровну делим, понял?
   Димка нехотя кивнул, взял картошину, и стал аккуратно сдирать с неё кожуру. Своя картошка у них давно кончилась, да и было её немного, и эта показалась лакомством после сухого рыбьего мяса и сухарей.
    -Хорошо бы к нанайцам сходить. Посмотреть их табор…
    -Не найдешь. Жека с Саньком ходили и не увидели. А может не дошли. Те ведь прячутся. Они браконьеры. Икрянок потрошат, а рыбой медведя кормят. 
   Все рассмеялись.
   -Что, не верите? Сам видел как они всё в кучу складывают недалеко от балагана. Он ночью приходит и ест, а к ним уже не идёт. Медведя они уважают. Там такая горилла… На задние лапы как встанет, метра три точно будет.
     Рассказывал Колёк с удовольствием, у делал это так своеобразно, словно одалживал слушателям что-то. –Мы тоже побросали рыбы немного недалеко. Чтобы не заходил в лагерь. Хоть и сытый, а кто его знает. Зверь же.
     Из рассказов Димка понял где может находится нанайский табор. Ему было скучно просто так сидеть в лагере, когда его дружки шарились в конопле. Да и когда приходили, делать было особо нечего. Рассказ о странном месте, где жили нанайские духи, тоже заинтриговал его. Это была какая-то высоченная гора, а вокруг неё стены, сложенные из огромных камней. По рассказам нанайцев, Колёк говорил, что эти стены делали великаны, потому что камни размером с машину. Во всё это не верилось, но посмотреть очень хотелось.
   -Разделавшись с картошкой и поблагодарив хозяев, Димка поднялся и пошёл к реке.   
   -Пойду, прогуляюсь.
   -Ну-ну, прогуляйся, иронично согласился Колёк. -С медведем повидайся.
   -Я с тобой, -неожиданно вскрикнул Фасоль, вылезая из пол старого тряпья.
   -От реки не отходите далеко. И больше шумите, чтобы медведь вас услышал и ушёл заранее с тропы, -посоветовал Колёк, налаживая для рыбалки снасти. –До темна не сидите, искать не станем. 
    Вначале Димка немного расстроился, что к нему навязался этот крикливый Фасоль. Но потом он понял, что вдвоём всё-таки веселее, и не так боязно. Фасоль не умолкал не на минуту. В отличии от своих товарищей, он почти не курил коноплю, а когда делал это, то его всё время рвало. Испытывая недостаток в запасах курева, ему давали подымить пару раз за день, поэтому, когда он затягивался, долго не мог прокашляться, и становился ещё бледнее. Голос его из писклявого переходил на хрип, выдавая больные бронхи, но самого  Фасоля это не беспокоило. Он был привычным ко всему. Пока прыгали по камням вдоль берега, где река проходила по открытым местам, он рассказывал про детство. Как его оставили зимой на целый день в коляске на улице, и он проорал в ней до самого вечера, и если бы не соседи, то замёрз бы. Родителей после этого лишили прав, потому что это было не впервой, а им, как выразился сам Фасоль, было без разницы. Потом он жил у бабки, а когда она померла, пошёл в фазанку, хотя из шестого класса не положено. Так он познакомился с товарищами и попал на Бихан. Ребята его не обижали, хотя, иногда доставалось за его несносный характер. Фасоль был очень упрямым и ничего не боялся. Он сказал, что может спокойно пойти один ночью по лесу и ему не страшно. Или нырнуть  до самого дна в любом озере. Он спокойно шёл впереди и почти ни разу не обернулся по сторонам, словно вокруг было большое поле, а не заросшая тайга.
   -Здесь много змей, смотри внимательно, -говорил громко Фасоль, в то время как сам совсем не смотрел под ноги. Он шёл босой, и на вопрос почему он не обулся, ответ был простым,  –ноги натирают, велики они мне.  А чего их стаптывать. Мне ботинки на весь год. Приедем в город, может Колян расщедриться, купит мне пару. Хочу кеды китайские. В них легко ходить. Как в твоих. У тебя какой размер? Наверное, большие мне?
    Говоря о кроссовках Фасоль глубоко вздохнул. –У вас хоть мать есть. А то, что секла в детстве, это ерунда. С матерью надо бережно, мать же. Это мужики все бухари. Козлы.
    -Ну, может не все?
   -Козлы и точка.
   В этом вопросе спорить с Фасолем было бессмысленно. Некоторое время шли молча. Где-то в глубине леса шумел молодой хвойник, места были сырые, скрытые распадком нависающей сопки. Из лагеря она казалась небольшой, но только потому, что была далеко. Неожиданно Фасоль остановился. Он не таращился в страхе по сторонам и смотрел перед собой на землю. Чуешь запах. Тухлой рыбой воняет. Помнишь, Колёк говорил, что нанайцы остатки рыбы медведю скармливают. Вот от этой кучи несёт. Может и мишка где-то рядом.
    Тишину нарушал лишь шум ручья, бегущего где-то меж замшелых камней. Река текла тихо, прижимаясь к самой сопки, показывая этим своё глубокое дно. Она словно поменяла свой облик. Это уже была другая река. Было страшновато, а тут ещё несносный запах рыбьей требухи. Высокая, почти отвесная стена нависала прямо над водой. Где-то посреди этой стены, на большой высоте, едва заметной змейкой тянулась тропа. Это была звериная тропа, но пройти по ней мог разве что, альпинист. 
   -Идём дальше. Вот увидишь, табор где-то здесь, -сказал Фасоль, прерывая Димкины фантазии.
   Остановились они одновременно. Поднявшись по ручью, они набрели на табор. Их давно заметили и молча ждали. Нанайцев было двое, старик и мужчина лет тридцати. Вокруг летало множество мухоты.    
   -Погляди, кто к нам забрёл! Юные натуралисты.
   Хозяева дружно рассмеялись. Молодой что-то резал из деревяшки. Он оставил работу и засуетился у костра, а старый продолжал потрошить рыбу.
   -Дядя, вы браконьеры? –наивно спросил Фасоль, осматривая место.
   -А как же, -спокойно, немного кряхтя, ответил старый. –Самые что нинаесть, злостные. Вот, рыбу на зиму готовим себе. Уху будете? Утрешня.
   -Давай, -не задумываясь согласился Фасоль, бесцеремонно усаживаясь поближе к котелку. –И хлеб есть?
    -Найдём, а как же. Свеженький.
    -А откудава у вас свежий хлеб? -бесцеремонно продолжал выспрашивать Фасоль.
    -Какой любопытный. Любопытной Варваре, знаешь что сделали?
    -Знаю, -рассмеялся Фасоль. –Нос оторвали. Дак я же не Варвара. Ну и откуда хлеб?
   -Да ты настырный. Семён вчера ходил, принёс. Ноги молодые, быстрые. Вот отдыхает с дороги.
    -Икру в деревню таскал, что ли?
    Все рассмеялись, включая и самого Фасоля.   
Димка тоже присоединился, и отметил, что у нанайцев она вкуснее.
   -Давай давай, закладывай, -смеялся старый. Молодой в это время копошился в балагане и только посмеивался от туда.
   -А вы, значит, травку для уроков ботаники заготавливаете? Правильно говорю?
    Манера общения нанайцев немного смутила Димку. Он видел про себя их дремучими и неграмотными. Оказалось, что это не так.
   -А что же родители? Не знают ничего про ваше путешествие ?
    -А… -отмахнулся Фасоль. Мы сами по себе, правда Диман?
   -Вертолёт видели?
   -А то. Чуть макушки не содрал.
   -А ты бойкий, как погляжу.
   -Не из робких, -без стеснения подтвердил Фасоль, наворачивая прямо из котелка. –А чо, к чаю сахара найдётся? Сладкого давно не ел.
   Все засмеялись. Сахар принёс молодой, из балагана, в жестяной коробке, на которой был нарисован слон. Домик был крыт сухой корой бархата вперемешку со старым шифером. Наверное, это был старый балаган. Стены его были сложены из нетолстых брёвен лиственницы, прямо с корой, на которой зеленел слой моха. Балаган выглядел как игрушечный среди зарослей. Сверху из крыши торчала ржавая жестяная труба, накрытая чёрной от копоти кастрюлей. 
   -Браконьеры мы с тобой, однако, -посмеиваясь над гостями повторил старый. Молодой тоже посмеялся и вновь принялся за своё вырезание.
    -Ты чёртика вырезаешь, что ли? –спросил на ходу запивая чай Фасоль. –Я видел таких в Комсомольске, в музее. Там про нанайцев интересно. Балаган, точ в точ как у вас. Оморочка из коры, вещи всякие. Это для духов, я знаю.
     Димка старался помалкивать. Ему было не ловко от того, что они пришли не звано, и объедали нанайцев. Их почему-то было жалко. Никакие они не были браконьеры, а так, бродяги. Но в их общении ощущалась какая-то необычная связь, они то и дело переглядывались и посматривали по сторонам, словно рядом ещё кто-то есть. От этого было немного даже страшновато, но Фасоль наверное ничего не замечал.
    -Вроде того, -рассмеялся молодой. Он вообще почти всегда смеялся, иногда даже слишком громко. От смеха ещё больше становилось жутко. –Это для медведя, чтобы по ночам не снился.
    Теперь Димке совсем захотелось уйти, но молодой успокоил. –Сторожа делаю.
   -Это как? Ты будешь спать, а он караулить, -непринуждённо спросил Фасоль. Он вообще вёл себя как дома. Развалился прямо у костра. –А правда, что в лесу город старинный есть? Или Колян соврал?
    -Ваш Колян не врёт. Точно есть, -не отрываясь подтвердил молодой, поглядывая искоса на старого, словно испрашивая разрешения на ответ. 
     -Вы и Коляна что ли знаете?
    -Как не знать. Знаем, -спокойно подтвердил дед. Теперь он посматривал на товарища, и во всех этих переглядках ощущалась какая-то игра, которую трудно было заметить, но она была. Скорее всего они просто побаивались незваных гостей. –Был здесь, позавчера. Догадался. Вода выдала.
    Фасоль спросил про пожар. Нанайцы некоторое время молчали и уже не переглядывались. Потом старый поведал как было дело. Почти всё сходилось с Касиным рассказом.
    -Рано или поздно, всё равно бы бросили место. Лишние мы здесь. Мешаем. Лес вот только жалко. Реки из-за него не стало совсем, -закончил старик. Он немного прихрамывал, объяснив, что с детства одна нога короче другой. Приходится две подошвы клеить.
    -Кому же вы мешаете? Лес-то большой. Края нет.
    Старик грустно улыбнулся и вздохнул. –Тебе рано знать, да и не поймёшь.
    -А вы шаман? –спросил Фасоль, глядя на то, как старик ворошит костёр и что-то нашёптывает.
   -Я нет, -посмеиваясь отмахнулся старик. –Он шаман, так шаман, -кивнул он на молодого. Тот немного посмеялся и вдруг сделался другим. Потом ухнул, словно хотел напугать, и рассмеялся ещё громче.
    -Не пужай, не из пуглывых.
    -Да вижу. Зато вот Димке страшно стало. Точно говорю? Душа-то в пятках.
   -Тот поёжился и глупо улыбнулся, удивившись, как тот прознал его имя.
    -Оно самое. Трусоват твой дружок.
    -Он не дружок. Мы так, знакомые, -поразив простотой и вместе с тем прямотой ответил Фасоль. Он как-будто был за главного среди них.
    -Да, если душа в пятках, то навсегда, -подтвердил старик. Я тоже трус. Напугали в детстве. Так и не вылечили.  Шаман из меня некудышний. А на сопку не ходите. Там мишка хозяин. Его Вальдю оставил стеречь город.
    -Кто такой Вальдю, -перебил Фасоль.
    -Хозяин, владыка по-русски. А по нанайски Вальдю. Ходить туда нельзя просто так, от скуки. Туда только за ответами ходят, если вопросы важные есть, а если в голове деньги, или дурь какая, то плохо будет потом.
    Старик рассказал, что давно здесь жили люди. Они небыли великанами, но были великими. Они построили из камней город и стену. Но пришли другие и была война. Потом долгое время небо было серым от пепла, который летал по небу. От  этого пепла женщины совсем перестали рожать детей. И так было несколько тысяч лет. А потом по реке приплыл плотик с маленькой девочкой, и когда она выросла, то стала главной в их племени, и научила всем премудростям, которые люди успели забыть.
   -А кто же бросил ребёнка одного? –возмутился Фасоль,  внимательно выслушивая рассказ старика. Оба нанайца рассмеялись.
    -Каньга. Добрый дух реки подарил. Такое бывало раньше. С тех пор стойбище никуда отсюда не уходило.
    -А она потом умерла? –спросил Фасоль.
    -Каньга забрал. Детей оставила.
    -Вы все от неё что ли?
    -Не все. Вот Семён. Бабка его, в Лидоге живёт. Та много бы рассказала, когда в настроении. 
    Ещё немного посидев, и послушав местные байки, они собрались уходить. Договорились, чтобы молчать о визите в табор. Это касалось прежде всего Димки, хотя молодой, поглядев краем глаза на него махнул рукой, сказав, что всё равно проболтает, за что Димке стало стыдно, словно он уже проболтал.   
     Когда возвращались обратно, Фасоль не умолкал про войну великанов. Было чудно представить, что в этой дремучей тайге могло когда-то что-то происходить, и в то же время Димка чувствовал восторг от того, что фантазия уже начала свою работу, и он увидел и город, выстроенный из камня и великанов, швыряющихся камнями.
    Вернулись уже в темноте, но сбиться с пути мешала всё та же река, теперь воспринимаемая как своя, родная. Про медведя уже не думали.
    Оказалось, что Кася знал про нанайцев, и браконьерами их не называл. Он удивил тем, что называл их колдунами.
    -Я их ещё в прошлом году видел, -делово подтвердил Кася, сортируя свою продукцию, когда все дружно отдыхали у костра после скудного рыбного ужина. –Они сами приходили и учили меня ловить рыбу. Смотрели, чтобы я не организовал пожар. Даже на охоту взяли, на солонец,  но я там всё им испортил. Меня на чих так распёрло. Пыжился пыжился, а потом как давай чихать… Всё зверье разбежалось. И город твой Диман я видел собственными глазами. Ничего особенного. Так себе руины. Если не знаешь  заранее, ни в жизнь не догадаешься, что люди сделали. Всё заросшее корнями.
    -Да не гони Касинский, -возмущался как всегда Пашка, искоса поглядывая на товарища.
   –И на охоту, и на рыбалку. Ты как Штирлиц, во все дыры пролезть успел.
   -Зря прикалываешься Павло. Нанайцы мужики нормальные. Им нечего скрывать, а вот таких как ты лучше стороной обходить. В натуре говорю.
    Долго спорили и даже ругались. Это было обычным делом между братом и Касей. Но Кася по-прежнему продолжал удивлять своей осведомлённостью о местной жизни.
    -Говорю тебе они колдуны. Особенно молодой, Семён который. Старик хромой его дядька. Он давно на пенсии. Он всю жизнь в колхозе проработал, рыбу ловил, калугу. Говорит больше тонны крокодилов вылавливали. Если попадались живые, то отпускали, а их за это наказывали зарплатой, если узнавали. А Семён нигде не работает. Он у них знахарь. Мне больной зуб заговорил. Я его только через месяц почувствовал, а так на кедр готов был залезть от боли.
     -Конечно. Ты же никогда в жизни не чистил зубы, -засмеялся Пашка. На его смех Кася даже не отреагировал.
     -А настоящая шаманка в деревне живёт, за Лидогой. Вот про ту Пашок такое рассказывали местные геологи, что не в жизнь не поверишь.
    -Заливай, котяра.
    -Говорю тебе шаманка. Она в молодости превращаться могла. Семён тоже умеет, но не любит это дело, а она запросто и сейчас, хоть и сто лет ей уже.
    -Чо ты мелешь! Кася ты чо, совсем уже нас за дураков держишь? Сто лет…
    -Да Пашок не знаешь, не говори. Думаешь, в школе научили про му-му, то всё знаешь?
   -Зато ты всё знаешь, -Пашка вдруг погрустнел. –Тебя послушать, все нанайцы колдуны. Завтра пойду и найду твои развалины. Вон Диман со мной не откажется идти. Нихрена там нет, наверное. Что, правда, видел развалины?
    -Да ну тебя, Фома не верующий. Говорю, видел. Туда идти долго, вверх часа три, и до места полдня топать. Так что ты погорячился братан. А то, что война там была, нанайцы не соврали. Там ещё в стене место есть, куда снаряд попал. Сам видел. Из стены камни во все стороны торчат. Я не представляю, какой ракетой так можно сделать. Я где-то в журнале читал, что раньше на земле и летать умели, и вообще…
    -Ну что замолк. Не знаешь что соврать? Раньше...
    Пашка тоже задумался. Касин рассказ про развалины заставил его уйти в себя, но не надолго. Вечер только начинался. 
   
     Утром, проснувшись от назойливой мухоты, Димка затрусил на речку, чтобы прогнать остатки сна. Туман от холодной воды уже рассеялся, и голубое небо вместе с лучами утреннего солнца во всю свою силу отражалось от ребристой глади воды. Идти вдоль берега было одно удовольствие. В толще воды угадывались сонные, одиночные пятна проплывавших горбуш. На ходу Димка уже разрабатывал стратегию будущей охоты. 
      Со стороны лагеря уже поднимался белый прозрачный дымок. Кася суетился на кухне.
     Наскоро освежившись и почистив размочаленной дубовой палочкой зубы, Димка побежал в лагерь. Кася был еще на месте и почему-то никуда не спешил. Пашка, как всегда, «давил харю», раскидав за километр свои «костыли», и как всегда оставив Остапа без одеяла. Андрей лежал в скрюченной позе и никак не мог проснуться. Мухи ползали по его голым пяткам, те все время дергались и чесали друг друга.
     — Сегодня ночью бог гостей послал, — словно догадавшись, о чем хотел спросить Димка, пробухтел недовольно Кася. — Наши. С Хабары. Сто лет бы их не видеть. Скоро сюда асфальтовую дорогу проложат, — скрипел зубами Кася. Он ковырялся с каким-то бумажным брикетом. Делал он это очень сосредоточено и аккуратно.
     — Что это?
     — Бомба.
     — Зачем тебе?
     — На всякий случай. У тебя случайно изоленты нет? Хочу два пакета в один сложить.
     — Лейкопластырь. Ты что думаешь, полезут?
     — Кто полезет? — заорал в полудреме Пашка и поднял опухшую голову с выкаченными, шальными от сна глазами. Голос его скрипел, как несмазанная калитка.
     — Да не ори ты, Пашок. Никто не лезет. Просто сюда теперь все, кому не лень, прутся. В прошлом году, когда я надыбал это место, здесь вообще никого не было кроме нанайцев.  Теперь узнали.  Эх, обрез бы. Я бы всю эту компанию разогнал.
     — Ну, сказанул, Кася. Может, тебе еще пулемет с патронами дать!
     — Ты, Пашок, не остри. Уже заострен. Пойми ты своей башкой, что делать здесь больше нечего. Сваливать надо. Сейчас грызня пойдёт. Толпа кучковаться начнет. Здесь такой крысятник будет! Третий — всегда лишний. Поверь моему слову.
     Пашка плотно сжал губы и уставился на Касю.
     — Ну, и чо ты уставился, как бык?
     — А то, Касичкин! Что ты по кустам, как таракан, шныряешь. Димьян тебе рыбу ловит. Остап жорево готовит. И вообще.
    — А чего ты подмазываешься? Мало тебе, что ли, своей дури?
     — Да, мало!
      — А зачем тебе много? Ладно, мне. Я ей живу. А вас матушка кормит и одевает, —спокойно и цинично размышлял Кася.
     Неизвестно, во что мог перерасти спор, если бы не комсомольчане. Один за одним, гуськом, даже не оглянувшись, они прошли мимо лагеря, не обращая внимания на Пашкину ругань. Все замолчали.
     — Что я говорил! Умные люди давно удочки сматывают.
     — У них жратва кончилась. На одной рыбе долго не протянешь.
Димка отрезал полбулки уже затвердевшего хлеба и побежал догонять компанию.
     — Во, дурак. И так хлеба не хватает самим, так он еще раздает.
     — А куда нам? Солить, что ли, если мы тоже сваливаем, — прищурив оба глаза, спросил Пашка и пытливо посмотрел на Касю.
     — Не гони, Пахан. Чо ты пилишь меня, как следователь. Думаешь, мне жалко? Так просто. Пусть. Диман правильно делает. Пацанам в дороге пригодится. До Комсы добираться в сто раз дольше.
     Проснулся Остап. Его трясло от утренней прохлады.
     — О чем спорим? Что? Кто-то новенький на горизонте? — он смачно зевнул. — Пойдем знакомиться. Где мой топорик?
     — Ты одичал, Андрюха. Это наши. С Южной микрахи. Я одного часто на барахолке вижу. Он меня тоже должен знать. Фарцовщик. У него очки капли.
     — А!.. Так это не те, что зимой в драку набивались?
     — Те. Я им тогда одну штанину от джинсов загнал. Потом наезжали.
     — А он видел тебя?
    — Пока нет.
    — А сколько их?
    — Пятеро, кажется.
     При слове «пятеро» Пашка стал обшаривать местность в поисках хорошей дубинки.
     — Ну и чо! Подумаешь, пять. Нас все равно больше.
     — Да успокойся, Пахан. У меня свои дела, у тебя с братом свои. Я корефанов подставлять не собираюсь. Не влазь. Они еще пацаны. У меня только с одним дела.
     — А где Демьян? — Кася вдруг напрягся и поднял вверх указательный палец. — Тихо!
     Выйдя из укрытия, Кася стал прислушиваться к звукам.
     — Слышите! Орет кто-то.
     — Может, Димка?
     — Нет. Это в другой стороне.
     — Ага. Слышу.
     — И я тоже слышу, — Остап воткнул свой топорик в чурбак и вышел вслед за Касей.
     — Они что? Крыша у них с дури поехала?
     Остап посмотрел на Касю. Он никогда не видел друга таким взволнованным:
     — Ты чего, Вован?
     — Да тихо ты, Остап. Это медведь. Гадом буду.
     — Ты чо, Кася, снега наелся! Какой медведь?
     — Да гадом буду, медведь это.
     Пашка тоже выскочил из укрытия и стал высматривать брата. Димки, как назло, не было видно. Неожиданно прямо из кустов вылетели два паренька. Оба они были страшно перепуганы. Увидев Касю, они остановились и задышали, как загнанные лошади, переводя дух в нерешительности и не зная, что делать.
     — Остап! — Кася зашагал решительной походкой на одном месте. — Быстро разводи большой костер, только сырых не бросай. Все курки вали в кучу. К огню он не подойдет.   Не должен.
     Достав из сумки два пакета, увязанных в один и давно ждавших своего часа, Кася подошел к Пашке:
     — Ты как, Пашок. Не сдрейфишь? Жопа не лопнет от страха?
     Пашка растерялся:
     — А чо? Что делать надо?
     — Увидишь.
     Новенькие с любопытством наблюдали за решительным Касей и жались к ближе костру. Они до сих  не пришли в себя и тряслись от страха.
     — Огня он не-не-не боится. Мы спали еще. Он подошел к нам. Залез в сумку, пока мы дрыхли.
     — Представляю, как медведь перепугался от ваших воплей, — пошутил Кася. — Большой медведь-то?
    — Ага. Огромный! — пацаны развели руками. — Черный.
    — Черный или коричневый?
    — Коричневый.
    — Ясно с вами все.
    — Он в сторону речки побежал. За Серегой.
    — За Фортуной, что ли?
    — Ну-у!
    — Если что, капли за ним, в смысле очки, — пошутил вновь Кася и вдруг напрягся и замолчал.
Все приумолкли и стали вслушиваться в тишину. В это время разгорелся хороший костер. От раздувания глаза у Остапа слезились, а волосы покрылись пеплом.
    — Молодец, Андрюха! Давай твое шерстяное одеяло. Огонь не запускай.
    — Это зачем моё?
    — Факел сделаем. Он дыма боится. Верблюжонка поджаренного ему под нос сунем. Да не жмоться ты. Все равно оно подгорело. Когда он тебя распотрошит, как горбушу, тебе оно уже больше не понадобится. Разве что накрыть сверху.
     Все засмеялись, кроме Остапа:
     — Ну и черт с ним. Только с мамкой будешь ты говорить.
     — Да ладно, Андрюха, разберемся. Своя шкура дороже.
     Одеяло зачадило, как старая паровозная труба. Намотав его на палку, Кася сделал что-то вроде факела. Только вместо огня валил едкий белый дым.
     — Ну и вонючее! Его, наверное, с младенчества не стирали. Ссаками воняет.
     — Дурак ты, Кася. — Страх с лиц незаметно сошёл, и ребята заулыбались. Все приободрилась, кроме Пашки. Тот искал глазами брата и кусал губы. Димки, как назло, нигде не было видно.
     — Ну, где же этот чертов спортсмен?
     Не обращая внимания на Пашкину ругань, Кася подошел к нему с факелом.
     — Держи, Пашок.
     — А почему я?
     -Чо, сдрейфил?
    -Да пошёл ты! А что с ним делать?
     — Засунь себе в задницу, — огрызнулся Кася. — Остап! Никуда не отходите от костра. И больше огня. Если что, то нам больше бежать некуда. А подойдёт, кидайте в него головешки. Поджарьте его, как следует. Слушай внимательно, Пашок. Ты с факелом. И ни шагу назад. Нас должно быть двое. Понял?
     — Да не ори ты, Кася! Понял?!
     — У тебя спички есть?
     Пашка в суете полез по карманам.
     — Есть.
     — Не отсырели? Проверь.
     — Да не отсырели. Затараторил…
     — Ну, смотри. Не дай бог. С тебя с первого скальп снимет, вместе с башкой.
     Кася шел медленно среди густых зарослей в сторону реки. Уверенно, как кошка, пружиня своими коротенькими ногами, он оглядывался по сторонам и молчал. В правой руке он сжимал пакет.
     — Что это у тебя?
     — Да тише ты! Подарок косолапому.
   -Бомба, что ли? А вдруг это нанаец переодетый? Может в натуре, шаман в зверя превратился?
  Кася открыл рот от удивления.
   -Ты кончай так пугать! Ну у тебя и шуточки.
   Пашка глупо улыбнулся, оглядываясь по сторонам.
   -Да какие тут шуточки. Насочинял про шаманок, что живот забурлил.
   -Всё Пашёк, заткнулся, -зашипел Кася. –Зверь где-то близко, чую, что здесь он, рядом. А шаман не шаман, поглядим потом.
     Подойдя ближе к реке, они увидели медведя. Зверь их не замечал. Да и не мог, поскольку ветер дул со стороны реки, а шум воды заглушал любой шорох.
     Огромный и, действительно, черный зверь, с отвисшей свалянной шерстью, он шустро перебегал с места на место, разрывая огромными когтистыми лапами речную гальку. С разбегу он прыгал в воду, тут же выскакивал, тряся на ходу мокрой тушей. Вода искрами разлеталась во все стороны, создавая вокруг зверя водяной искрящийся сноп. Подойдя к дереву без единого сучка, где почти на самой макушке сидел весь белый от страха мальчишка, медведь делал мощный прыжок, взбираясь, словно кошка по тонкому стволу до середины. На секунду повисал в воздухе и падал вниз, мягко приземляясь на задние лапы. В одну из таких попыток когти его соскользнули, и медведь шмякнулся о землю. Тут же комком кинулся в воду и пулей вылетел на другой берег. Нетрудно было догадаться, чего он хочет. Но, скорее всего, это был праздный интерес, как к простому бурундуку. Забраться на дерево ему мешал лишний вес, который он нагулял, благодаря рыбе. Медведь был ещё молодой, игра для него была одним из развлечений.
     Неожиданно из-за мыска вышел Димка. Он шел по берегу, держа в руках кошку, и смотрел в воду. У Пашки все пересохло в горле. Он остолбенел. Кася замахал руками, но Димка его не замечал, всматриваясь в быстрое течение реки.
     — Куда он прет! — зашипел Кася. — Он что, ослеп, что ли?
     Пашка выбрал камень поувесистее и швырнул его в сторону брата. Как назло, камень не долетел до воды и шмякнулся в заиленный берег. Димка по-прежнему беззаботно расхаживал по берегу в поисках добычи и ничего не слышал.
     — Ему трава мешает.
Парень, сидевший, как кукушка, на дереве, тоже увидел беззаботную фигуру Димки, но продолжал молчать. Ничего не подозревавший Димка что-то увидел в воде и стал разматывать свою снасть. Забросив ее на середину, он резко подсек. Рыба выскочила из воды и смачно шлепнулась о поверхность. Медведь прислушался и приподнялся на задние лапы. Он втягивал огромным носом воздух и вертел такой же огромной и страшной головой. Несколько раз подпрыгнув на задних лапах, он увидел человека и, переваливаясь из стороны в сторону, лениво пошел к нему. У Пашки вдруг разом  все отнялось.
     — Пахан! — зашипел Кася. — Давай спички.
     Руки у Пашки не слушались. Он, как нарочно, забыл, в какой карман сунул коробок. До Димки было каких-нибудь два десятка метров, но он не видел ни друзей, ни медведя.
     — Ну, сраный рыбак! — прошипел Пашка, не разжимая губ. — Убью!
     Он наконец-то нашел коробок и швырнул под ноги Каси. Выждав мгновение, словно решаясь на что-то, он неожиданно выскочил из кустов, огласив бешеным ревом всю округу, и встал на пути у медведя. Глаза их встретились, и зверь на секунду остановился. Они стояли буквально в пяти метрах и, не отрываясь, смотрели друг на друга. Медведь встал на задние лапы и, мотая огромной головой, стал втягивать дым, идущий от факела. Услышав крик, Димка наконец-то повернулся. Совсем рядом, в нескольких метрах от себя, он увидел слегка сгорбленную фигуру брата. Пашка совсем не был похож на человека. Он стоял почти в упор к огромному медведю и больше напоминал первобытного человека, оскаленный, с дубиной, от которой исходил противный, терпкий, разъедающий глаза дым. Казалось, он готов был броситься на зверя. Медведь стоял в нерешительности, принюхиваясь к противнику. Понять его было невозможно. Маленькие черные глаза, посаженные глубоко в черепе, неотрывно смотрели и не мигали. В огромной голове зверя что-то решалось.
     Все длилось считанные секунды, но для Пашки это показалось вечностью. Ноги его словно приросли к земле. Он понял, что сойти с этого места уже не сможет. Про Касю он забыл. Он вообще про всё забыл. Перед собой он видел только раскачивающуюся морду медведя и бусины его недвижимых глаз. Вдруг из кустов вылетел белый сверток и упал прямо к мокрым ногам зверя. Медведь резко вздрогнул и зашипел. Он стал обнюхивать неизвестный предмет, который к тому же издавал шипящий звук.
     — Ложись! — заорал из кустов Кася. Пашка, как подкошенный, рухнул на землю. Факел едва не упал ему на голову.
     Сначала послышался треск разрывающейся плотной обертки. Потом раздался оглушительный хлопок и свист разлетающегося на куски динамита. Сверкнула яркая вспышка, и медведь, как испуганный котенок, завис над землёй, словно его кто-то держал за шиворот. Его как будто подбросило ударной волной. С ужасным ревом и бешеной скоростью зверь кинулся наутёк, сдирая с морды невидимого врага и не выбирая перед собой дороги. Проскочив, как торпеда, речку и оставляя за собой высокой гребень белой волны, он с треском углубился в тайгу. По его пронзительному реву нетрудно было догадаться, как далеко он убежал.
     В это же мгновение рев медведя сменился диким воплем Каси. Кася орал как одержимый. Он подбежал к Пашке и стал трясти его. Тот сбросил с головы дымящееся одеяло и тоже заорал.
     — Ну, Пахан! Ты даешь! Я чуть не оглох от твоих воплей!
     — А ты! А ты! Я думал, ты в штаны от страха наложил.
     — Свои проверь, — тут Кася начал принюхиваться.
     — Ты чего, Кася! - Пашка недоверчиво посмотрел на друга.
     — Откуда несет? Да говном же пахнет. Димка! Это ты, что ли, обделался?
     До последнего момента тот стоял, как прошитый ломом, и не мог даже двинуться с места.
     Подошел Остап. В одной руке он держал огромную дубину, в другой топорик. За его спиной прятались остальные мальчишки.
     — Ну и жахнуло! Я думал, его на куски разорвет!
     — Тоже скажешь. Этой зверюге ничего не будет. Морду в муравейник сунет, и все пройдет.
     — Не скажи, — Остап подошел к месту, где только что стоял зверь. Вокруг валялись куски от взрывпакета. — Мишка то от страха в штаны наделал.
     — Гонишь! Где? — на Касином узкоглазом лице засветился восторг. Он закатился диким истерическим смехом, заражая всех, кто находился рядом.
     — Эй! Пацаны! Снимите меня! Я уже не могу держаться, — послышалось с дерева.
      Все попадали на землю, держась за животы. Гости с восторгом смотрели на Пашку, на его огромные руки и бычью шею, с которой еще не успели сойти синие канаты набухших вен. Мышцы его длинных рук ещё играли от бешеного напряжения. Пашка, не закрывая рта, гордо шел рядом с Касей и размахивал руками. Он воодушевленно комментировал произошедшее, подробно описывая поведение каждого, кто принимал участие в представлении.
      — А Димка-то, братка, спокойный, как танк! Ходит себе, даже по сторонам не смотрит. Я ему камнем, а он ноль эмоций.
     Схватив брата за плечи, он пронёс его по воздуху метров десять, как пушинку.
     — Кася-то! Партизан! Орет мне, спички давай. А сам трясется. Ну-ка, покажи штаны!
     — Свои покажи, питекантроп. Видел бы ты себя!
     — Да ты сам шестикантроп!
     — Хорош горланить, мужики!
     — Правильно, Остап. Давай жрать. Пока нас не было, сварил что-нибудь?
     Неожиданно Андрей остановился.
     — А вдруг он вернется, чтобы отомстить?
    — Ты чо, Остап! Звери не мстят. Свихнулся от страха. Они или голодные, или сытые. Этот теперь за версту обходить будет. Ему теперь только белую коробку покажи, он тебе зад покажет. А к тебе он вообще близко не подойдет.
     — Это почему? — Андрей заморгал глазами.
     — Ну, как же. От тебя за версту обоссаным одеялом прет.
     — Да дураки вы все! — улыбка все же предательски выползла и затянула всё его доброе лицо.
     Пойманная рыба оказалась кстати. Ее разделали на небольшие кусочки и сварили в подсоленной воде. Туда же бросили мелко нарезанный дикий лук и лаврушку. После сногсшибательного представления даже такое блюдо показалось королевским.
     — Жаль, картошка кончилась, — с полным ртом досадовал Пашка, облизывая жирные пальцы. — Я знаю, что самое вкусное у горбуши. Это голова.
     Икры оказалось так много, что ее решили подсолить. Кася ловко отделил икринки от ястыков и, предварительно приготовив соленый рассол в кастрюле, бросил оранжевую икру в соленую воду.
    — Пятиминутка. Самая вкусная икра, — заявил Кася. — Способ стопроцентный.
    Ярко-оранжевые икринки вызывали такой приступ аппетита, что у всех полились слюни, как у голодных собак.
     — А ты точно знаешь, что ее уже можно хавать? — Пашка смотрел на миску с икрой и ждал, когда истекут эти чертовы пять минут.
     — А ты, Пашок, можешь не рисковать. Это тебе не на медведя с дубиной ходить. Здесь опасно.
     — Не умничай! — Пашка залез ложкой прямо в середину красного месива и потянул добрую половину всего, что было в миске.
     — Э-э, Пашок, ты поскромнее! Не один же. Совесть имей.
У Пашки не было привычки мазать икру на хлеб.
    — Совесть голодному не помеха, говорит моя бабка. Я ложкой привык, — уже с набитым ртом оправдывался Пашка.
     Икру прикончили за несколько секунд.
     — Пища богов.
     — Нанайцев, а не богов.
     — А может, они боги и есть.
     — Если они боги, то я тогда ангел.
     — Да из тебя такой же ангел, Пахан, как из меня верблюд.
    Пашка заржал как конь.
     — Вот ты, Кася, и есть верблюд. Погоди, я сбоку гляну, — Остап посмотри на его харю. — Видишь горб?
     — Да ладно, Пашок. Кончай прикалываться. Не обламывай Касе аппетит.
     На Пашкин треп Кася мало обращал внимания и спокойно поедал икру со своей ложки, смакуя тем, что раскусывал каждую икринку зубами.
    — Икру надо уметь есть. Ты как заглотил, так и высрал. А ее надо раскусывать. В ней сила. Меня в Троицком один нанаец научил. Я у него трехлитровую банку за булку хлеба и пузырь выменял.
     — А чо с икрой сделал?
     — Как что? Съел. Правда, в автобусе перешугался. Всех шмонали. Сумки смотрели. Хорошо, только у взрослых. Поотбирали кучу икры.
     — А тебя, стало быть, не обыскивали? — Пашка недоверчиво прищурился на Касю.
     — А я шлангом прикинулся.
     — Вот кем ты можешь, так это шлангом.
     — Козлы они.
     — Кто козлы?
     — Кто, кто, менты. Везде им залезть надо.
     — Да они, вообще!.. — Пашка в досаде пнул пустой котелок и отвалился с полным животом. — Ни рыбачить не дают, ни жить по-человечески. Кому какое дело, — Пашка развел делово руки, — где я икру взял! Купил! Где взял...
     — Нельзя Пашок.
     — Ну почему!
     — В магазине покупай, если хочешь. А так — скупка краденого.
     — В магазинской икре глисты живут. Сам её жри. А нанайцам можно ловить. Я знаю. Они на рыбе живут всю жизнь.
     — Ловить можно, а продавать нельзя. Они сдавать должны.
     — Ага! И получить за это грамоту, с которой только в туалет сходить. У меня полный диван таких от фазанки. А что толку. Деньги бы башляли, я бы никогда не пропускал занятий.
     — Ты чо разорался! Мы же не одни. — Кася вышел на открытое место и стал вертеть головой. — Кажется, дождик начинается.
     — Тоже мне. Пяточек нашёлся! Какой дождь! Тоже мне, барометр, — съязвил Пашка.
     — Пашок! Не соображаешь, лучше помолчи. Видишь, сопок не видно. Если ветер  через полчаса поднимется, то пойдет дождь. Не сегодня, так завтра. Может, проливной. Вот увидите.
     — Давно пора, — Димка вытряс свой рюкзак и стал сушить свои походные тряпки. — Неделю сидим, и ни одной капли.
     — Какую неделю. Мы тут от силы три дня.
     — Пахан, очнись! Мы седьмой день торчим здесь. Ты рожу то свою в зеркало видел? Смотри, в обморок не упади.
     — На свою посмотри, Квазимода. Тоже мне, чистюля, — ворчал Пашка.
     — Опять вы грызетесь, как крысятники. Одичали, что ли?, -влез Андрей.
     — Да. Точно. Одичали. Надо сваливать. Может, давай собираться, да и пошли, — поддержал Остапа Кася.
     — Ну уж хрен вам. У вас с Остапом дури до фига. А у меня мало. Я пойду потру. До вечера далеко.
     — Ну, как знаешь, Пашок, а мы после дождика рванем. Правда, Демьян?
     Димка молча перебирал свои вещи, тщательно укладывая каждый предмет на свое место.
     — Да ну вас. Надоели хуже горькой редьки.
     — Может, ты мне подаришь свой крючок? Классная вещь, — Кася стал вертеть страшное орудие рыбного лова. — На такой и крокодила можно зацепить.
     — Ага, — злился Пашка, — за яйца!
     Димка посмотрел с хитрецой на Касю:
     — Помнишь, тебе Доцент проспорил червонец?
     — Ну и что? Помню. С какой стати я должен забывать. За то, что я приседал на спор.
     — А забудь.
     — Да ты чо. Что, я зря прыгал перед ним, как ванька-встанька, полдня, а он в это время в карты играл?
     — Костя в карты не играет.
     — Ну, в шахматы. Какая разница? Я тысячу раз приседал, а вы смотрели, как я пыжился. Нет уж. С живого Костика не слезу.
      — Ну и крюк тогда не твой. — Димка взял из рук Каси кошку и стал обматывать иглы тряпкой.
     Кася затушевался.
     — Ладно. Добряк, старик. Доцент мне ничего не должен. Я забыл. При свидетелях.
Димка искоса посмотрел на Касю.
     — Побожись, Вован. — Димка очень редко называл его по имени.
     — Гадом буду. — Кася щелкнул ногтем по передним зубам. — Но тогда и мы тебе ничего не должны!
     — А я и не считал, что вы мне должны. Если бы я остался и не поехал, тогда другое дело.
     — А с тобой, Диман, можно договориться. Ты не такой упрямый, как твой братик.
     — Ты его плохо знаешь, — встрял Пашка. — Это он упрямый.
     — Пашка прав.
     — А ты откуда знаешь, Остап?
      — Я же с ним в одну секцию ходил. Он два года на дровах бегает. Все уже на «эстониях», а у него обшарпанная «быстрица». — Остап подмигнул Димке. — Хитрый, змей. Он же сам проспорил Костику червонец. А теперь свой долг на твой спишет.
     — Ну и жук ты, Димка.
      — Ну, так что? Договорились?
     — Сказано. Давай кошку.
     Оценив пальцами товар, Кася обмотал тройник тряпкой и сунул в сумку:
     — Концы отковывал?
     — Конечно. Иначе они давно затупились бы.
     Незаметно начало накрапывать. Капля за каплей, и сплошная пелена воды заполнила уютную долину, заглушив шум реки. Видимость постепенно пропала, и все вокруг стало серым и непроницаемым. По земле побежали водяные потоки, и скоро уже вся поверхность вокруг лагеря превратилась в одно сплошное зеркало. То и дело небо окрашивалось яркими вспышками молний, а сквозь гул дождя слышались одиночные выстрелы грома.
     Из кустов с грустной физиономией вылез Пашка, весь мокрый и покусанный. Он обиженно посмотрел на Касю:
     — Накаркал, нанаец.
     Кася оскалился:
     — Что я говорил!
     Собравшись в одну кучку, мальчишки спрятались под куском полиэтилена, едва прикрывая головы. Из-за этого в ушах стоял невообразимый шум. Даже слов не было слышно. Вода затекала за шиворот, проникала в  обувь, хотя та уже давно была в воде. И на этот раз Кася оказался самым мудрым. Еще до начала дождя он сбросил с себя почти все, спрятав одежду в свой рюкзак.
     — Простынешь, Вольдемар.
     — Не учи, Остап, ученого, а то съешь козла печеного. Это вы в своей мокрой одежде дуба дадите. А мне тепло. Даже жарко.
     Ливень прошёл так же быстро, как и начался, оставив после себя аромат хвойного леса. Все вокруг заискрилось. В обрывках серых облаков выглянуло солнце. Но ребята по-прежнему продолжали сидеть под сеткой.
     — Ну и порядки здесь, в тайге. — Пашка встал, но Кася схватил его за штанину и, притянув к себе, закрыл ему рот:
     — Тихо!
     — Что тихо, — пробубнил Пашка, но увидев серьезные лица друзей, перешел на шепот. — Вы чего?
    — Да заткнись ты, — зашипел Остап. — Смотри туда. — Он повернул Пашкину голову в сторону леса, где кончался поселок и начиналась дорога. Пашка навел резкость и увидел двух взрослых парней, о чем-то говорящих меж собой. Разговор их обрывками доходил до ушей, и в их внезапном  появлении было что-то неприятное.
     — Кто это? — Пашка подошел прямо к сетке и уже хотел выйти из укрытия, как вдруг появился третий с каким-то предметом в руках.
     — Сядь на место, — сквозь зубы прошипел Кася и отдёрнул Пашку.
     — А чо ты командуешь! Кто они такие, чтобы их бояться? Их-то всего трое. А что у него?
     — Ты чо, ослеп что ли! Обрез.
     Пашка от удивления открыл рот. До компании было чуть больше сотни метров, но и с этого расстояния нетрудно было определить, что парни были хорошо сложены и одеты, как полагается: в джинсы, болоньевые ветровки и кепки с длинными козырьками. Со спины из-под кепки висели марли против комаров.
     — Это что за туристы? Какого хрена им здесь надо? — Пашка оглядел друзей. — А как они добрались сюда так быстро?
     — Не знаю, — Кася пожал плечами. — Может, на мотоциклах? На машине-то не проедешь.
    — А где тогда они?
    — Бросили, наверное, когда дождь пошел. Спрятали где-нибудь в кустах. Что-то они не внушают мне доверия.
     Гости двигались в сторону лагеря медленно, озирались и тихо, почти неслышно переговаривались . Ни рюкзаков, ни сумок у них не было.
     — Ну, все. Если они разделятся, то можно заказывать музыку.
     — Что ты хочешь этим сказать?
     — Сидим тихо и не  дышим. Вообще не шевелитесь. Рожи опустите к земле, а руки спрячьте. Может, пронесет. Остап! Быстро скинь свою майку, а то высвечиваешь, как жопа у макаки. И дай мне бушлат. Меня комары зажрали. Накинь одеяло. Димка, сиди так и не дыши. Они ищут кого-то. Нас они ищут, в натуре говорю.
     — Думаешь, не заметят?
     — Индюк думает. Все. Тихо!
     Парни были уже совсем близко. Они тихо переговаривались меж собой, оглядываясь по сторонам. Не доходя метров тридцати, они остановились. Кася вцепился в Димкин рукав и прижал указательный палец к губам. Один из троих махнул рукой в сторону, указывая на тоненькую змейку белого дымка. Кася глянул на костер и с облегчением вздохнул. Головёшки едва тлели, благодаря прошедшему дождю.
     Тот, что махнул рукой, отделился и пошел в сторону дыма, оставив других на перепутье. Кася так сильно сжал плечо, что от боли Димка едва не вскрикнул. Гости остановились в десяти шагах от сетки. Вокруг, на ярком солнце, до слепоты всё блестело и искрилось.  С травы ещё не слетели капли дождя, и это заставляло незваных гостей жмуриться.
     — Ну, и где их тут искать. Тут самые настоящие джунгли, все заросло травой, — заговорил один из парней. Его левое запястье было перевязано бинтом, через который проступало свежее пятно крови. Он держал руку на весу и как будто нервничал.
     — Это не трава.
     — А что же это?
     — Это дурь. Конопля.
     — Да ты чо! — коротышка огляделся и оторвал от стебля густую макушку и втянул носом. — Воняет.
     — А ты как думал. Она самая.
     — На полынь похожа.
     — Это с первого взгляда. Запах совсем не тот.
     Какое-то время один смотрел в сторону мальчишек. Взгляд его на секунду остановился. У всех перехватило дыхание. Все боялись даже выдохнуть. Потом он перевёл его на землю:
     — Тут давно не ходили. На сырой земле всё бы видно было. Свежих-то следов нет.
     — Пожалуй. Такой ливень. Надо вдоль речки посмотреть. Может, весь пятак обойдем?
     — Давай. Ты пойдешь к реке, а я той стороной. Только не пугай, если увидишь. Спрячь дробовик, пацанва же.
     — Пацанва… Куда я тебе его суну? Тебе-то хорошо: в карман сунул, и все дела.
     — Ну, хоть в куртку спрячь. Ты же видишь, с ними шутя не выходит. И не наломай дров хоть в этот раз.
     — Ладно, понял. Если что — свистнешь.
     Как только «квадрат» и его спутник разошлись, Кася резко засуетился, пихая все подряд в свой рюкзак, на ходу влезая в свои штаны:
     — Давай быстрее. Сваливаем. Рвем когти. Это те, о которых я вам рассказывал.
     Пашка жмурился от солнца и смотрел куда-то вдаль. Пока собирали вещи, Кася исчез в кустах конопли, бросив через плечо:
     — Только на дорогу не выходите. По следам вычислят в пять секунд. Я сейчас.
     — А ты куда?
     — Надо разведать где они. 
     Через минуту Кася словно вылез из-под земли с белым как снег лицом. — У пацанов сидят. Чай пьют. Те наверняка расскажут, где наш табор. Давай через болотину и вдоль дороги. Только не выходите на дорогу.
     — А как же пацаны?
     — Они им ничего не сделают. У них ничего нет. Им наша дурь нужна. Я видел, они им даже папирос отсыпали. Козлы. А сами будут где-нибудь сидеть и ждать.
     — А чего ты, Касек, так испугался их? Откуда ты знаешь, зачем они в тайге?
     — По грибы они здесь. Ага. Ты чем слушал! Не помнишь, о чем он базарили. Ну, вспомни! Типа – по-хорошему не понимают. Это же про Колька с пацанами. Гадом буду, они их на дороге встретили. Сначала они с улыбочкой, давай покурим, пацаны. Знаю я эти приколы. А потом, когда про всё узнают… Может они их пытать стали, а потом и товар отняли. Точно, отняли.  Они же нас искали. Говорю тебе, им наша дурь нужна. Или ты думаешь, что они на охоту приехали? Это шакалы.
     — А откуда им про нас знать?
     — Откуда я знаю?  Может, и вправду, комсомольчане? Как они мимо их проскочить могли. 
     — А если я им не дам? — Пашка встал в позу.
     — Тогда они из тебя все зубы вышибут и подарят на память.
Проскочив небольшую болотину, мальчишки спрятались в густых кустах какого-то колючего растения, высотой не больше метра. Оттуда хорошо было видно, где висела сетка. Но ее самой не было видно. Только после долгого всматривания в одну точку можно было различить ее среди высокой травы.
     — Жаль сетку.
     — Если бы не она...
     Все переглянулись. Вокруг по всей равнине росли островки высокой, густой травы — грустное напоминание об исчезнувшей жизни. Там когда-то стояли дома. Их остатки — сгнившие бревенчатые углы, развалившиеся крыши сараев — всё ещё проглядывали из густых зарослей конопли.
     — Вот тебе и маскировка, — вздохнул Кася.
     Появились два парня. Один из них рассмеялся:
     —Все! Нашли.
     Он подошел к чему-то. Дернул...
     — Вот гад, -прошипел Кася сквозь зубы. -Чтоб ты сдох. Пижон. Ты видел их рученьки, пальчики, ноготки. Но кто им про Бихан рассказал? — прошипел Кася.
     — А откуда они?
     — Да не знаю я! Базар не наш. Заметил, как говорят. Как жабы квакают. Если на мотоциклах, то, может, с города.
     Подошел второй. Обойдя табор, он кивнул в сторону речки и прилегающего к нему леса. Появился третий.
     Все увидели, как двое быстро пошли к речке, а третий стал смотреть в сторону болотины.
     — Следы заметил, уродина. Говорю вам, они так просто не отстанут. Надо разойтись. Запутаем их.
     Пашка недоверчиво посмотрел на Касю.
     — Не переживай, Пашок, потом сойдемся. Выходим к дороге, и по разным сторонам.   Вы с Андрюхой, я с Диманом.
     Сердце у Димки колотилось под самым горлом.
     — Что, пан спортсмен, не ожидал такого оборота? При мне в еврейке одному чуваку ухо прострелили. Оторвало, как бумагу. Такая у нас работа, за вредность не башляют. За коноплю запросто убить могут. Особенно, если один или в незнакомом месте. Правда, на кого нарвёшься. Извини, что раньше не предупредил. Теперь ты и сам знаешь. — Кася вытащил из-за пазухи сверток величиной со школьный пенал. — Вот за это можно мотоцикл сделать, а в придачу вертак канолевый с дисками и штаны. Понял?
Димка взял кусок зелено-коричневой массы и понюхал. Плитка была твердой и имела характерный горьковатый привкус.
     — Тут больше сотни косых. Твоему брату пыхтеть всю зиму можно.
     — А тебе зачем?
     — Найдем применение.
     Пройдя с километр вдоль дороги, пробираясь через колючий густой кустарник, иногда переходя на бег, они вышли на небольшую полянку. На ней стояло два мотоцикла, припертые к дереву.
     — Ух ты! «Ява». Классная тачка. А это наш. Новый. «Иж-Планета-Спорт». Горбатый. Тоже, говорят, машина — зверь.
     Кася бросил рюкзак и, не раздумывая, выдернул шланчики у обоих мотоциклов. Бензин тонкой струйкой потихоньку полился на траву:
     — Думали, на дураков нарвались. Может, взорвать их к чертовой бабушке? А, Диман?
     — Догонят. Услышат и догонят. Вообще убьют.
     Кася с иронией посмотрел на товарища:
     — Да они и так могут убить. Хотя ты прав. Услышат, тогда пиши пропало. Найдут. Хрен с ними. Жаль, дорога раскисла. Я бы один драндулет угнал, а Андрюха бы на втором. С ветерком бы прокатились.
     — А ты можешь? Здесь же ключа нет.
     — Это мелочи. И не такие угоняли. А ты, что ли, не можешь?
     — Нет. Мне Мырзик дал на своей «Верховине» прокатиться. Один раз.
     — А... Помню, рассказывали, как ты газ с тормозом перепутал. Везучий ты. Ладно. Пошли. Хоть бы к темноте успеть на дорогу выйти. Пару километров по лесу пройдем, а там по дороге придётся. Все равно мари пойдут. Да хрен они нас догонят!
     Неожиданно Кася остановился.
     -А ну погоди Диман. Там у них рюкзак. Пойду, гляну, что у них.
    Поймав на себе удивлённый взгляд, Кася хитро улыбнулся. –На добро отвечают добром, а на зло отвечают злом. Жди здесь. Я сейчас.
    Через минуту Кася уже стоял рядом и запихивал в свою рюкзак какой-то пакет. Лицо его было чем-то озадаченно.
    -Не говори никому. Ни брату, ни Остапу. Так надо. Это дурь. Они её у пацанов отняли. Я был прав. Суки они последние. Всё, погнали отсюда. Может, ещё Коляна догоним, а там решим что делать. Этих гадов проучить надо, чтобы неповадно было.
     От сырости вся обувь раскисла, ноги ездили в разбухших кроссовках и все время проскальзывали в грязной жиже. Все вокруг чавкало и хлюпало. Кася, как бульдозер, шел вперед, прокладывая дорогу, наугад определяя по шуму речки правильное направление. Если бы не она, то в сером лесу трудно было бы держать правильный курс.
     — А Пашка с Остапом не заблудятся?
     — Ну, мы же с тобой еще не заблудились. Чем они хуже нас.
     Дорога была где-то с правой стороны. Там, в таком же заросшем лесу, пробирались Пашка и Остап.
     — Ничего, — успокаивал сам себя Кася, — не заблудятся. Не дети.
     Не доходя до дороги, где лес был относительно чистым, Кася остановился. Он случайно зацепился за торчавший из земли острый пенек.
     — Ничего не пойму, кому взбрело в голову разбрасываться башмаками. Почти новый шуз.
     Кася поднял с земли ботинок и пожал плечами.
     — Это фазанский буц, — догадался Димка.
     — Сам знаю, что фазанский. Меня же выгоняли с четвертой фазанки. Сейчас бы бульдозеристом был. Ладно, — Кася бросил ботинок. — Ты иди потихоньку, а мне чего-то на горшок захотелось. Я, честно говоря, еще с «пятака» на горшок хочу. От страха, наверно.
     В голосе его чувствовалась тревога. У Димки тоже появилось неприятное ощущение, как будто кто-то наблюдает за ним. Он огляделся. Небо оставалось таким же тяжелым и серым. Через листву снова заморосил мелкий дождь. Димка не спеша побрел по зеленому ковру, с каждым шагом ощущая на себе невыносимую тяжесть, как будто за ногами тащились пудовые гири. Стало тяжело дышать. Он обернулся, увидел Касю, и по его телу поползли мурашки. Он чуть не вскрикнул. Кася стоял в двадцати метрах от него, весь белый, и смотрел себе под ноги. Димка пошел к нему, чувствуя, как его ноги наливаются свинцом. Голова его покрылась холодным потом, а тело обмякло, будто в нём и вовсе не было костей. Он вдруг понял, кому принадлежал ботинок. Когда он подошел, Касю трясло в страшной лихорадке. Он, не отрываясь, смотрел в одну точку.
     Это было старое русло реки или высохший ручей. По крайней мере, глубины ямы хватило для того, чтобы в ней смогло поместиться пять человек. На ее дне, почти полностью покрытые водой и заваленные наспех ветками, лежали, как попало, брошенные мальчишки. Сверху, в неестественной позе, с открытыми глазами, лежал Фасоль Одна нога его была босой и белой как обглоданная кость. От вида этой белой костистой ступни с тонкими длинными пальцами Димку едва не стошнило. Он посмотрел на Касю и не узнал его. Глаза у Каси расширились, рот перекосило, а руки, сжатые в кулаки, ходили ходуном.
     — Н-ну, т-т-ва-ари! — заревел Кася. — Вы у меня попляшете! — Ничего не сказав, он рванул обратно, не разбирая дороги перед собой. Он буквально летел, как будто кто-то нес его над землей.
     — Ты куда!
     — Сиди здесь! Или нет, — крикнул он, остановившись на секунду, — лучше иди. Иди и не останавливайся. Выходи на дорогу и дуй что есть мочи. Мы догоним.
     — Я с тобой.
     — Ты не понял?! — Едва не сорвался на крик Кася. — Я сказал иди! Я потом приду. Иди. Найди Остапа. Меня не ждите. Я вас догоню.
     Когда Кася исчез из виду, Димка вышел на дорогу и, спотыкаясь, почти побежал по разжиженной почве. Он несколько раз падал в грязь, собирая руками противную жижу, снова поднимался и снова бежал, хотя ему казалось, что ноги его не слушаются и он барахтается на одном месте. Он уже лишился сил и ободрал в кровь руки, когда на дорогу выскочили Остап с братом. Димку колотила истерика. Увидев брата, он остановился. По лицу его текла грязная соленая вода.
     — Ну чего ты встал как баран посреди дороги? Где Кася?
    Пашка подошёл к брату и тряхнул его за плечо. Неожиданно Димка вскочил и силой толкнул брата, наседая на него, словно сошёл с ума.
    -Пошёл ты сам! Вместе со своим Касей и долбанной коноплёй.
    Димка в истерике схватил брата за грудки и стал трясти. Пашка попробовал оторвать руки, но от этого лишь растянул футболку.
    -Да отцепись ты! Псих. Остап, отцепи его.
    -Не трогайте меня, -заорал Димка и упал на колени. Остап попытался поднять упавшего его.
     — Я сам! Не трогайте меня. Мало вам дури?! Давайте обратно, торчки недоделанные. Пан спортсмен, пан спортсмен... Рыбалка.
Голос его сник и он сел на мокрую землю:
     — Да что случилось, Диман? — продолжал трясти его Андрей.
     — Чо ты разнылся как баба. Лучше скажи, где Кася, — озираясь по сторонам, заорал Пашка. — Где Кася! Ты хоть скажи, что случилось?
     Димка словно не слышал. Он посмотрел вверх и прищурился. Дождь постепенно уменьшался. Он с трудом поднялся, взвалил рюкзак на одно плечо и, пошатываясь, пошел по дороге.
     — Кончай суетиться, Пахан! — стараясь быть спокойным, сказал Андрей. Он догнал Димку и остановил за плечо. — Где Вовка?
     Вдруг раздался резкий хлопок, за ним еще один.
     — Там, — махнул рукой Димка. — Он мотоциклы взорвал.
     — Какие мотоциклы?
     — Они Колька с толпой замочили и бросили в канаву.
     Андрей и Пашка переглянулись:
     — Как замочили? За что? Вы что, их тачки нашли?
     Димка замотал головой:
     — Ява и Ижак.
     — Они же нас теперь из-под земли достанут.
     — Какой земли! Ты туда пойди! Там пацаны в яме валяются.
    Они молча стояли пока неожиданно не появился Кася. Он бежал по дороге, размахивая руками и оглядываясь по сторонам. Ноги его были по колено испачканы грязью и разъезжались в разные стороны. Рюкзака у него не было. Он был весь растрепан.
     — Ну чо встали как истуканы? Сваливаем. Теперь эти уроды будут знать, как иметь дело со мной, — задыхаясь, выговаривал Кася. Он пробежал еще несколько метров и перешел на шаг. — Ну, чего стоите, как бараны. Хотите, чтобы и вас в земле зарыли? Там для всех места хватит.
     Одна щека у него была обожжена, а кисть руки перевязана грязной тряпкой. Свои полукеды он где-то потерял и стоял посреди дороги весь оборванный и босой.
     — Закон тайги знаете? Тогда за мной.


     Володька совсем раззевался и остановил машину. Выскочив из кабины, он обошел ее и проверил аварийные фонари.
     — Ты посиди немного или поспи вместе со мной. Я чуток покемарю. Не могу, боюсь, засну. — Вовка вытащил из-под сиденья одеяло и положил его на руль. Удобно устроившись, он мгновенно уснул, уместив свою усатую голову в провале руля. — Толкнешь, если что, — уже сквозь сон пробурчал он.
     Я впервые за долгий путь остался наедине с собой. За спиной была тысяча километров. Мысли мои путались, и я стал думать о том, чем займусь, когда приеду на новое место. Меня ожидал полуразвалившийся дом у самого леса, с заросшим огородом и заброшенным садом. Посреди сада высокая, обглоданная коровой ива, и голая, как бетонный телеграфный столб: «Придется все начинать сначала. Возня будет капитальная. Неприятный разговор с родней, долгие объяснения с женой — все это еще предстоит. Да ну их всех. Куда хочу, туда и еду».
     Машина медленно остывала. В двигателе, как в человеческом желудке, что-то бурлило, стукало и брякало. Я выключил в салоне свет. Аварийка монотонно моргала красным светом, отпугивая проносившиеся машины. Я вспомнил, что раньше частенько встречал на обочинах моргающие машины и совсем не вдавался в размышления, зачем они моргают. Неожиданно Вовка поднял голову и протер глаза:
     — У нас еще остался чай? Хорошо бы крепкого.
     Я налил полкружки. Чай уже не был горячим, и Вовка с наслаждением втянул целебный эликсир:
     — Ну вот! Теперь можно ехать дальше.
     Было не так уж поздно. Часа три ночи. Но если учесть, что Володька не спал нормально вторые сутки, то держался он молодцом.
     — До города ерунда осталась, — он завел дизель и ударил по коробке. — Давай, малыш, я домой хочу. Ну же, крокодил! Тебе бы только соляру жрать! Пошел, пошел, — медленно наседал он на машину, как на живое существо. КамАЗ выкатился на середину темной дороги и, набирая обороты, устремился к мерцающему зареву тысячи огней на  горизонте.
     — Обычно по  двое гоняем, но бывает, и одному приходится. Бывает сутки ни в одном глазу. Разваливаешься на ходу, так, бывает, спать хочется. А домой приедешь, упадешь на диван — хрен. Проворочаешься пол ночи, и хоть бы что.  По молодости такого небыло. Вот последние лет пять началось. Стареем, — он немного помолчал, ухмыляясь чему-то своему.
     — Значит, подожгли мотоциклы?
     — Кася поджег.
     — Ваш Кася прямо бандит какой.
     — Жизнь такая.
     — Да, жизнь интересная, — Вовка долго смотрел на меня, забыв про дорогу, и я уже начал волноваться. Но «малыш», видать, сам знал, куда ехать.
     — Как они вас не догнали?
    -Там ещё кое что было, не знаю стоит ли рассказывать. Нам вообще-то повезло. Когда на дорогу вышли, машина попалась. Парень в радиатор воду наливал. Он нас в кузове до самого города довез, а меня в кабину посадил.
     — Ещё что-то, говоришь. Интересно. А какая машина была? Не помнишь?
     — Не знаю я. Маленькая. С одним пассажирским сиденьем. «Газончик», синий такой.
     — Ага. Такой, голубенький, значит.
     — Да. Голубой. Светло-голубой. Я помню хорошо, что он вез. Бачки из-под меда, пустые.
     — А откуда ты знаешь, что из-под меда? И может, из-под молока.
     — Из Комсомольска-то? Не. Тогда-то мне все равно было. Они сильно грохотали в кузове. Это я уже сейчас понял. Да и кажется...
     — Залазили, что ли? Нехорошо по чужим бачкам шнырять.
     — Наверное, жрать хотели.
     — Да. Голод не тетка. Я вот все думаю. Ты мне такую дикую историю рассказал. Не знаю даже, верить тебе или нет. Хотя какой смысл сочинять её. Всё может быть. Я это к тому, что для тебя она живая история, и, наверное, ты переживаешь. Это твоя память. Как бы это выразиться, важна для тебя. Вот ты, сколько прожил, и не забыл ничего. Все ведь помнишь. Даже имя этого пацаненка... — Володька замолчал.
     — Короче, я все слушаю, и меня она, ты понимаешь, не трогает за душу. Хотя пацанят таких жалко. Тех, что без родителей. Детдомовских. Они и сейчас по пятакам промышляют, коноплю собирают. Для школы деньги зарабатывают. А кому они при нашей жизни нужны? Их и искать-то толком не станут, случись что. Брошенные. Живи, как хочешь. А лучше всего сгинь с глаз. Чтобы стыдно не было. Меньше возни. Чтобы стыдиться не за что было. За своего душа ещё болит, слава богу, а за чужих… Нет. Ты понимаешь, какая штука выходит.  Наш человек ничего не стоит. Ни гроша. Друг друга не видим по жизни. И знать не хотим чужого горя. Да и радости тоже. В деревнях ещё как-то теплится, а в городе тоска. Все ж  боятся друг друга, завидуют и боятся. Раньше что случись с ребёнком, так весь мир вставал, а теперь, лишь бы не моё. Потому и не берёт за сердце. Это если по-честному. А дружки твои мне бы не понравились. Не люблю я, когда так себя ведут. Я вообще хамства не перевариваю. Когда пацаном был, мне за папиросу от соседа досталось. А потом он за пузырём пришёл к отцу. За урок. Потом и от отца досталось. А сейчас я бы мимо прошёл, особенно как в твоём рассказе.
     — Их тоже понять надо.
     — Верно. Ты то учитель, с детворой на ты, а других-то не касается. Да… С этим у нас напряг. Всех бы в строй. Как в армии. Или за проволоку. Так легче управлять. Как баранами. А дружки твои, скорее, волки. Волчата. Сунь палец — и покусают, как того водилу.
     Он долго смотрел на дорогу и о чём-то думал, иногда искоса поглядывая на меня. Я тоже молчал и тупо смотрел на пролетающие картинки.
     —Тяжело, небось, было молчать всю жизнь. Если это правда. Люди же были, живые. Ведь там и мой пацан может запросто оказаться. Понимаешь? Вот, к примеру: я застрял зимой, а ты где-нибудь в тепле сидишь. Я себе руки отморозил, пока вылез, или у меня с двигателем что-нибудь. А на трассе ведь каждая поездка — это риск. Ты, например, слыхал, у нас два КамАЗа подожгли на трассе. Ну, это отдельная история. Ты ведь не знаешь, что на дороге происходит. А ведь вся наша жизнь и состоит из историй. Так вот. У тебя эмоции, и ты ими живешь. Выговорился, слава богу, за столько лет. А попробуй понять мои переживания, которыми я живу. У тебя дети в тепле и заботе, а я на лекарства работаю, чтобы дочке глаза вылечить. И тебе до этого нет никакого дела. В общем, кому дело до твоего прошлого? Оно ведь давно прошло. Стоит ли вытягивать? Надо жить сегодняшним. А тебя всё равно оно держит, и будет держать, пока этот чужой грех в себе носишь. А теперь и мне таскать.
     Володька долго путался в своих мыслях, уходил на жизненные примеры, и я не мог понять его хода рассуждений. Но где-то в подсознании открывалась немудрёная истина, которую он хотел поведать мне своим простым языком. И он вовсе не учил меня жизни,  и хотя с высоты его житейского опыта все мои истории были всего лишь историями, и нисколько не выкрашивали меня как героя, он понимал главное. Тема касалась всех нас.
     За разговором пролетали километры, и огромное зарево становилось все ярче и больше.
     Он надолго замолчал. Мне тоже сказать было нечего, и я только смотрел вперед, ибо позади тоже оставалась дорога, а по сторонам чернела неизвестность и пустота.
     Он сбросил газ и покатил медленнее:
    — А ведь я узнал тебя, Димка. Жаль, что ты не помнишь, — он смотрел на меня и как-то по-детски улыбался. — Ну? Так и не вспомнил?


     Дождь кончился. Сквозь узкий коридор уже просматривалась дорога. До нее было несколько сотен метров. Но все понимали, что не успеют. Бригада парней постепенно нагнала их, они шли молча, гурьбой, ни разу не останавливались, словно знали, что их ждёт добыча и расправа. Все, кто убегал, понимали это и тоже молчали. Бежать было бессмысленно, поскольку как только начинали бежать, то и парни тоже пускались в бег. Они были сильнее, это понимал даже Кася. Он сжимал кулаки, словно готовился к последнему бою. Пашка тоже помалкивал. Все знали, что впереди была трасса, а там кому повезёт. Время всё же было, поскольку разделяло несколько сот метров. Неожиданно на дороге возник нанаец. Это был Семён. Он сидел на коробе и отдыхал. В коробе,  вероятно, он нёс продукты.
     -Куда так бежим, -спросил он поднимаясь с короба. Оглядев мальчишек, он казалось, словно догадался, что могло произойти. Увидев вдалеке пятно идущих парней, он кивнул.
     -Они Коляна убили, -выпалил Кася. Нам, наверное, не уйти. Тебе тоже несдобровать. У них обрез и пистолет. Это гады. Прячься быстрее. 
     -Семён вдруг как-то переменился. Лицо его словно ожило, заиграло всеми мимическими мышцами, как будто готовилось к метаморфозе. При этом глаза стали неподвижными и пустыми. В нём почему-то не было страха, словно рассказ был не для него. Он немного помолчал, а потом сказал очень странно, неотрывно наблюдая за надвигающейся точкой: -Вы идите, идите. Только не оборачивайтесь, пока до дороги не дойдёте. За меня не беспокойтесь.
     -Да ты что? –закричал Кася, -у них же обрез и наган. Они тебя застрелят.
    -Не застрелят. Идите, -спокойно сказал нанаец. –Только не оглядывайтесь. Пройдёте метров сто, а потом бежите, что есть мочи.
     Семён опять уселся на свой короб и кивнул им на прощание. Озираясь, мальчишки быстро пошли к дороге.
    -Не оглядываться, -скомандовал нанаец.
    Переглядываясь меж собой, и ничего не понимая, они пошли ещё быстрее, пока не перешли совсем на бег. Они уже слышали говор настигавших, и в это время Димка оглянулся. Ему не показалось. Сначала он увидел посреди дороги нанайца, но потом в глазах словно сменили кадр, и он явственно увидел посреди дороги большое бурое пятно.  Он ещё раз оглянулся и снова увидел Семёна, как человека, и снова кадр щёлкнул в голове, и на дороге стояло что-то большое и лохматое.
    -Не оглядывайся дурак, -заорал Кася, словно догадываясь, что происходит за спиной. Бежать уже никто не мог, все словно ползли и оборачиваться боялись, потому что за спиной уже стреляли и кричали. Там что-то происходило непонятное, и думать об этом было страшно.
    -Не останавливаться! –Кричал Кася. -Давай Диман! Вот машина тормозит. Точно говорю, тормозит. Беги, мы за тобой.
     Мимо действительно проскочил грузовичок и, судя по звуку, сбросил газ.
     — Давай, Димка! Бегом! — заорал Кася. — Тормози попутку. Она сейчас уедет, — голос его сорвался.
     Димка уже не оглядывался. Что-то придало ему толчок, и набирая скорость, и не обращая внимания на рюкзак за спиной, он понесся к дороге, разрезая телом потоки воздуха. Никогда он не бегал так быстро, и никогда его бег не имел такого значения для него, как в этот момент. Он выскочил на дорогу, и его лицо перекосила гримаса. Дверь уже успела захлопнуться, и машина потихоньку стала набирать скорость. Это был бортовой «Газончик».
     — Стой! Подожди, — надрывно заорал Димка и припустил за машиной по встречной полосе. Его не видели. Он пересек мостик и уже начал сбавлять бег, как машина вдруг притормозила и снова ушла в обочину. Из окна высунулся молодой паренек лет двадцати с небольшими усиками.
     — А ты откуда взялся такой быстрый? — он оглядел Димку и присвистнул. — За тобой медведь, что ли, гнался?
     От рывка у Димки перехватило дыхание. Грудь его ходила ходуном.
     — Ага, — только и смог выдавить он из себя.
     — Ну, садись. Что с тобой делать.
     Димка продолжал тяжело дышать, опершись руками о прямые колени:
     — Я не один. Там мои друзья.
     — Ну, парниша... Вам лучше на автобусе. У меня нет свободных мест.
     — Там мой брат. Нам нельзя долго стоять. Пожалуйста! Нам нельзя. Не бросайте нас. Мы можем в кузове поехать. Мы двадцать километров шли пешком.
     Парень присвистнул.
     Из леса выбежали Пашка с друзьями и остановились в нерешительности.
     — Брат, говоришь. И какой же из них?
     — Белый. Тот, что самый высокий. Он правда мой брат.
     — Ну, раз белый, тогда садись. Остальные в кузов. Только не вздумайте по бачкам шнырять. И в поселках не высовываться.
     Бродяги живо залезли в кузов и прижались к переднему борту, обставив себя со всех сторон бачками.
     — Что хоть случилось? — Машина завелась, и паренек, не глядя на дорогу, врубил скорость.
     — Да так, — оглядываясь на дорогу сказал Димка. — Спасибо вам, что подобрали нас.
     Парень ухмыльнулся:
     — Спасибо, говоришь? Да меня могут прав лишить за то, что я вас в кузове везу.
     — У нас все равно денег нет на билет.
     — Скажи еще, потеряли.
     — Нет. Не потеряли. Так получилось.
     — Ладно. Все путем. Куда вам?
     — В Хабаровск. Мы на Большой живём.
     — Ну, паря, вам везет. Мне же по этой улице мимо ехать, на паром. Считайте, что в рубашке родились. Где паром, знаешь?
     — Не-е, –замотал головой Димка и впервые за всё обратную дорогу улыбнулся. — А вам еще далеко? — спросил он, чтобы скрыть свою неловкость.
     — Далеко. Отсюда не видать. А ты почему на вы? Все нормально. Как тебя звать?
     — Дима.
     — Зови меня на ты, Димка. Жрать, наверное, хочешь. На, отхлебни кофейку горячего. А брату твоему придется потерпеть.
     — У них есть. Рыба.
     — Понятно. За рыбой, значит? — парень уверенно вел машину, что-то напевая себе под нос. Димка уставился на его правую руку. Из-под закатанной рубашки выглядывала синяя наколка.
     — Что. Понравилась? — он поднял выше рукав, показав непонятный для Димки рисунок. На руке красовалась почти голая девушка в рыцарских доспехах. Ему почему-то стало неловко, но рисунок притягивал его внимание.
     — Армейская. Баловство. Друг наколол, на память.
     Руки у парня были короткими, но толстыми и жилистыми.
     — Тебе еще подрасти надо, чтобы такую заиметь. А лучше не делай вовсе. Руки должны быть чистыми. Впрочем, как и все остальное.
     Димка закивал головой.
     — Отдыхай. Дорога неблизкая.


     — Ну вот, ваша слободка. Выгребайтесь. Эй! На борту. Десант пошел!
     — А ты в десантуре служил? — с восторгом спросил Димка.
     — А что, заметно?
     Димка пожал плечами.
     — В ней. В морской пехоте. Ну, бывай, — он легонько пожал Димкину ладонь.
     — А ты, крепыш, молодец. Бегаешь хорошо. Таким в армии легко. Не забудь, что я тебе сказал про наколки, и вообще... Сам понимать должен. Не маленький уже.
     — А как тебя зовут? — уже вдогонку крикнул Димка, но машина уже взревела и, набирая скорость, полетела дальше, сливаясь с бешеным потоком города.
     Пашка уже ждал на другой стороне дороги и морщил лоб:
     — Мамке что будем говорить?
     Димка старался не смотреть на брата, а ответить ему было нечего. Он взял у него свой рюкзак и прошел мимо. До дома оставалось не больше двухсот метров. Там, у крайнего забора, где начинался пустырь, виднелась одинокая фигура  их матери. Даже с такого большого расстояния Димка догадался: она ждала их всё это время и, наверно, не спала.