Плевок дело тонкое Pt. 2

               


                Но куда-то шильцем сунул,
                Что-то высмотрел в пыли,
                Внутрь куда-то дунул, плюнул, -
                Что ты думаешь, - пошли!

                Крутит стрелку, ставит пятый,
                Час - другой, вперед - назад.
                - Вот что значит мы, солдаты.
                Прослезился дед-солдат.



Это Василий Теркин точным плевком запустил часы, которые у деревенских стареньких хозяев стояли десятки лет.





Плевое дело  --- нечто, не требующее никакого труда; напрасный труд

Плевка не стоит --- о том, кто (что)_ не заслуживает внимания

«Послушайте,
                ведь если звезды зажигают,
значит, это кому-нибудь нужно?
Значит,
               кто-нибудь  хочет, чтобы они были?
Значит, кто-то называет эти плевочки жемчужинами?

Владимир Маяковский в одном из лучших своих стихотворениях: звезды = плевочки в черной плевательнице неба.

В Черновцах, которые в ту пору принадлежали королевской Румынии, ему посоветовали послушать скрипичного виртуоза по фамилии Владеско. Вдвоем с приятелем они пришли в лучшее городское кафе, заняли стратегическое место за столиком, огляделись.

Зал был залит электрическим светом, наполнен звуками приема пищи, изящными дамскими смешками, вскриками инструментов в процессе настройки.

Какая-то красавица бальзаковского возраста привлекла его внимание. Почему-то она была напряжена, имела вид испуганной птицы, примостившейся на парковой изгороди. Дама косилась постоянно на двустворчатые двери и вздрагивала при каждом их скрипа. Руки ее покорно лежали даже не столике, а на коленях. На лице отчеканена была мина обреченности. Время от времени она легко встряхивала головой, отгоняя злую меланхолию, но через секунду отчаяние накатывало на нее новой волной.

Музыканты деловито спорили, с чего начать вечер:

--- Вдарим по «Травиате»?

--- Нет, лучше рванем «Сильву».

--- Господа, закон эстрады --- от простого к сложному, а не наоборот…


В зале весело и неспешно трапезовали. В правом дальнем углу какой-то позолоченный военный мундир, напрягая лицо и весь организм, чтобы самому не расхохотаться прежде времени, рассказал очень похабный анекдот времен праотца Мафусаила. Вспыхнул костерок смеха. И в этот момент в вестибюль впорхнул Король. 

Король цыганского жанра имел брюшко, облаченное в светло-серую летнюю «тройку».

В правой петлице Короля красовалась алая гвоздика, на правом мизинце светил издалека желтый бриллиант того размера и колера, какие обожают профессиональные карточные шулера. Наша обреченная дама порозовела, вся подобралась и приобрела вид собаки, дождавшейся после долгой разлуки своего Хозяина.

«Владеско… Владеско! Он пришел… Неделю назад он играл в Вене…» ---- послышалось с разных сторон.  Хлопки, Воздушные поцелуи провожали Кумира на пути к эстрадной площадке. Кумир раскланивался то головой, то изящно прогнутой спинкой. Встряхивал головой, словно отгоняя колдовские очарования, прикладывал два пальца к козырьку невидимой генеральской фуражки, похохатывал, играл бровями, закатывал по-негритянски глаза, просто скалил цыганские зубы с золотыми «фиксами» и через минуту взгромоздился на площадку.

Далее классический эффект обманутого ожидания: кафейные посетители ждали  немедленного чуда, но у Короля был другой уговор с музыкантами.

Оркестр вдруг грянул бодрый марш из «Вильгельма Телля», разогрев атмосферу зала и впрыснув в публику заряд оптимизма. Дама за отдельным столиком нервно теребила платочек. Явно предвкушая.

Король стоял впереди оркестра, скромно (или ехидно?) поджав губки. Иногда он обводил зал глазами, в которых без труда читалось самодовольное презрение. Встряхнув кокетливо головкой, он вертел в руках скрипку, недоверчиво всматривался в нее, точно получил ее от кого-то только что, и вообще, что называется, манерничал, позировал и делал стойки.

Наивная черновицкая публика еще благодарила оркестр за маршевое встряхивание, когда скрипка вдруг и без предупреждения оказалась за двойным подбородком, вступила  в соприкосновение со смычком и… ожила.

Началась волшебная сказка. Полился необычно густой и страстный звук, второй, третий. Нежные, теплые, жалостные, обволакивающие струи сливались в волны, которые последовательно накатывались на зал и вскоре затопили его, без преувеличения, до самого потолка.

Владеско стал продолжением скрипки. Он филигранно и самозабвенно играл трудные технические пассажи, нигде не допуская ни единого «кикса», не давая поблажки ни себе, ни скрипке, ни публике. Скрипка переливалась, сверкала звуками и вдруг впадала в черную меланхолию, издавая плачущие всхлипы, рыдания, стоны.

Скрипичный инструмент производил протяжные звуки грузинской зурны. Источал вздохи армянского дубука. Заливался печалью китайской соны. Скрипке владеску могли подпеть американские рабы на «своей» хлопковой  плантации. Она чуть не текстуально выговаривала древнееврейское «На реказ вавилоньских тамо сидахом и плахом».

Музыка лилась вольно, как тяжелая алая кровь раненого насмерть зверя. Как струя из бочонка со старым, добрым, колдовским вином.

Мелодия «дойны» --- исповедь европейских негров, стон народа, отведавшего турецкого владычества. Дойна уже не протест раба в цепях, а смирение, последняя жертва искупления.

Публика неистовствовала.  Благодарила душевно, глоячо, дружно, искренне. Дамы бросали на эстраду цветки. Владеско иногда ловил их, подносил к красным губам, кланялся небрежно, позволяя себя любить на расстоянии. Одинокая красавица у эстрады, стиснув зубы, чтоб не разрыдаться, быстро промокала платком слезы сердечной благодарности.

--- Теперь я понимаю, почему Владеско --- один из пяти европейских королей ресторанного жанра. Не знаю, как его инструмент звучвл бы в оперном театре, но думаю, он не ударил бы лицом в грязь. Звукоизвлечение у него классное. Паганини мог бы, если не пожать руку, то хотя бы похлопать по плечу.

--- Да-да, --- откликнулся приятель. --- Маг. Волшебник. Этого у него не отнимешь

Посетители со всех сторон выкрикивали названия своих любимых произведений, желая заказ на следующий номер. Уже официант с королевским видом на высоко поднятой руке нес серебряный поднос, а на нем бутылку шампанского от почитателей. Владеско платком промокал пот на лбу, щеках, шее, пока официант наполнял бокал тонкой струйкой. Оркестр разом грянул «На голубом Дунае». Скрипач высоко, благодарно и приветственно поднял бокал над головой и начал смаковать «Мадам Клико» под божественного Штрауса.

--- Мастер. Виртуоз, --- сказал вдруг приятель. --- И еще обыкновенная скотина. Альфонс неблагодарный.

--- Ты о чем?

--- Да все о том. Та дама, на которую ты заглядывался, --- его жена Сильвия. Она была актрисой, европейской знаменитостью. Ей сулили блестящее будущее, особенно после парижских гастролей. Из-за молодого и никому неизвестного Владеско она бросила мужа, порвала с семьей. Молодчик страшно ревновал ее --- Сильвия вынуждена была бросить театр и поставить крест на своей карьере. Всё --- деньги, профессию, время, любовь --- отдала она своему жиголо. Он благодаря ее средствам смог брать уроки у лучших профессоров в Вене и Берлине.

--- И взамен?

--- И взамен он теперь звезда, а она никто и ничто, меньше, чем ничто. Он открыто изменяет ей, держит в черном теле и…

--- Ну уж не мнись, договаривай.

--- Хуже всего, что он не только попрекает ее теперь возрастом, но и поколачивает ее. Даже на людях.

--- Тварь.

--- Вот и я говорю --- животное. Дня четыре назад, пока ты еще гулял по Елисейским полям, наш скрипичный чародей вот в этом кафе отхлестал Сильвию по щекам.

--- Неужели никто не заступился?

--- В честь чего? Это ж их семейная жизнь. Она же не разводится с ним. И потом он здесь гость, гастролер. Обидится --- и глубоко наплевать ему на Черновцы и на черновицких защитников женского достоинства.
 
--- Подонок. Пусть только при мне попробует.

--- А что?

--- Я церемониться не стану. По-русски, без затей набью его цыганскую морду, если он осмелится поднять на женщину руку.

--- Знаешь, Саша, не горячись. Попробуй понять, что она его ЛЮБИТ. Она отдала ему жизнь, он с удовольствием поломал ее, как игрушку. Ради него она бросила сцену, отказалась от имени и славы, оставила богатого первого мужа. Положила к ногам Владеско свою славу, успех, привычное окружение. Он спокойно прикарманил ее бриллианты и ее благородную душу. И теперь она кочует с ним по всем кабакам мира. Страдает, но не сетует. Сидит по ночас в гостиничном номере, пока супруг развлекается экзотическими ****ями.

Снова в паузе публика расточала комплименты и дифирамбы, требовала заветных мелодий. Владеско вдруг изменился в лице, стал другим человеком и без объявлений заиграл концерт Сарасате.




 Эйяфьядлайёкюдль, ядрен корень!   



   


So you think you can stone me and spit in my eye? So you think you can love me and leave me to die? Oh, baby, can't do this to me, baby.

Итак, вы думаете, что можете кидать в меня камни и плевать мне в глаза? Вы полагаете, что можете любить меня и бросить меня подыхать? Нет, детка, не делайте это, дорогая!

Это уже Фредди Меркьюри в «Богемической рапсодии» переходит на рваный рок-ритм и произносит протестующий монолог, словно вышедший из-под пера Достоевского.



Да, господа, в мировом театре меняются только имена актеров, но только не темы и вечные трагедии.